Рыцари былого и грядущего. Том II

Князев дрогнул. Он понял, что сейчас начнётся погром. Только кровь Шаха может успокоить этих людей. Порвут дервиша на части и разойдутся. Позднее он спрашивал себя, струсил ли он тогда? Да не то что бы струсил. Просто было как-то уж очень глупо погибать сейчас ради спасения симпатичного незнакомца, которого всё равно не спасти. А если и струсил…Кто стоял вот так один перед беснующейся толпой, тот поймёт его. Стало совершенно очевидно, что Шаха придётся принести в жертву. Дервиш по-любому приговорён. Да ведь знал же этот милый бродяга, на что шёл, когда возвещал тут такие истины, которые заведомо должны были привести мусульман в бешенство. Шах знал, как рискует, обижаться ему теперь не на кого.

Больше для проформы Князев спросил:

– Так в чём же вы его всё-таки обвиняете?

Вперёд вышел старый мулла, уверенно, спокойно и веско бросив:

– Он развращает народ.

Мулла не сомневался в том, что его слова – приговор, который весьма затруднительно будет обжаловать. Он посмотрел на Князева, не пытаясь скрыть усмешки. В этот момент Дмитрий ненавидел муллу всеми силами души. На минуту он вообще забыл про Шаха, очень остро переживая унижение, какому ещё ни разу не подвергался за всё время службы в Афганистане. Впрочем, он понимал, что мулла имеет право на усмешку, сегодня сила была на его стороне. Князев хотел ещё что-то спросить для проформы, а потом послать за Шахом конвой. С муллой сейчас придётся договариваться о том, чтобы сохранить хотя бы внешнюю благопристойность. Нельзя же позволить толпе в буквальном смысле разорвать дервиша на части прямо перед дверями ХАДа. Мулла должен гарантировать, что расправа совершится чуть позднее и не слишком демонстративно.

В этот момент к нему подошёл солдат и шепнул на ухо: «Товарищ майор, вам записка от жены, она говорит, что это очень срочно». Дмитрий вздрогнул. Клава никогда не отвлекала его от работы и не стала бы это делать по пустякам. Здесь не было и не могло быть никаких личных дел, которые нельзя отложить до вечера. Что же случилось? Дмитрий всем нутром почувствовал, что это загадочное дело действительно нельзя отложить ни на одну минуту. Жёстко сказав мулле: «Подождите. Я быстро», он прошёл в свой кабинет и развернул записку жены. Это оказалась не просто записка, а маленькое письмо:

«Дима, умоляю тебя, не причиняй никакого вреда праведном человеку, которого вы задержали и крови которого жаждет местное духовенство. Ты знаешь, я не придаю большого значения снам, не увлекаюсь их толкованием и никогда тебе своих снов не рассказывала, но то, что я видела сегодня ночью – это был не просто сон. Мне дано было видеть и понять то, что Бог очень редко открывает людям. Я видела тебя с почерневшим от ненависти лицом. Это был уже не ты – лицо злодея. Твои руки были по локоть окровавлены. Ты подошёл к умывальнику и долго-долго мыл руки, а кровь всё не отмывалась. Тебе это ничего не напоминает? Да ты, наверное, не читал, я тебе потом объясню. Ещё я видела праведника, привязанного к столбу. Толпа побивала его камнями. А вокруг его головы разливалось сияние. Я ужасно страдала от мысли, что ты можешь послать на смерть святого человека. Димочка, поверь мне, это невероятно важно! Не отдавай праведника на смерть. Отложи решение хотя бы до завтра. Погубив этого человека, ты погубишь себя. До встречи, любимый. Господь с тобой».

В душе у Дмитрия, пока он читал письмо жены, произошло что-то необычное. Потом он много раз вспоминал этот момент и никак не мог постичь произошедшего с ним тогда. Это было настоящее чудо. Он просто поверил каждому слову жены. Он вообще не думал, не анализировал и не взвешивал. Он даже не верил. Он просто знал. Теперь он знал наконец то самое главное в жизни, к чему всегда неосознанно стремилась его душа. И вот душа наполнилась тихим, ясным, ласковым светом. Прошло не больше двух минут. Майор помнил, что за стеной его ожидает беснующаяся толпа, но больше не было ни страха, ни сомнения. Всё стало таким кристально-прозрачным, словно он видел теперь не действительность, а её духовный смысл. Дмитрий почувствовал, что даже лицо его разгладилось, освободившись от морщин, наложенных тягостными раздумьями.

Князев вышел на улицу и посмотрел в глаза старому мулле. Он вдруг почувствовал такое сострадание к этому человеку, словно и не было никакого муллы, а перед ним стоял давно потерянный, сбившийся с пути друг. Чудесным образом к нему пришло понимание судьбы этого человека, который теперь исполнен высокомерия, властолюбия и ненависти, а вот – это он же – юный воспитанник медресе, сердце которого пылает искренней любовью к пророку Мухаммеду, да благословит его Аллах и да приветствует. Юноша копит жалкие гроши, порою отказывает себе даже в хлебе, чтобы совершить хадж. Он печалится оттого, что намаз надо совершать всего пять раз в день, он хочет всю свою жизнь превратить в непрерывный намаз. И вот теперь он – страшный старик, позабывший мечты своей юности. «Прости его, Господи, ибо не ведает, что творит», – от всей души взмолился Дмитрий. Он обратился к мулле:

– Дервиш признан невиновным. Он полностью оправдан и будет отпущен.

– Сэр мошавер, вы адекватно оцениваете ситуацию? – мулла усмехнулся сдержанно и криво. Голос его прозвучал не слишком уверенно для человека, осознающего свою силу. Кажется, он почувствовал, что ситуация незримо переломилась. В его глазах читалось недоумение, которое легко перерастает в страх. Он даже не стал напоминать майору про страшные возможности уже почти обезумевшей от жажды разрушения толпы.

– Вы можете не сомневаться, почтенный, смысл происходящего мне вполне понятен. Дервиш будет освобождён в любом случае. Дальнейшее обсуждение…

Дмитрий не успел договорить. Невдалеке раздался сильный взрыв и сразу же – пламя. На несколько бесконечных секунд повисла гробовая тишина, толпа смолкла. А потом прозвучали почти одновременно ещё два взрыва. «Стингеры» – сразу же оценил ситуацию майор. Моджахеды проводят карательную операцию, наказывая город, покорившийся неверным. Знали бы они, сколько тут у них вдруг появилось добровольных помощников, не стали бы и «Стингеры» тратить. Могли бы без боя в город победителями войти.

Толпа лихорадочно и панически заметалась. Мулла стоял неподвижно, словно впал в транс или превратился в соляной столб. Князев тоже стоял, как стоял, не утратив спокойствия. Опытный боевой офицер хорошо понимал, что куда-то бежать во время такого обстрела совершенно бесполезно, ракета может накрыть тебя где угодно. Лучше бы, конечно, лечь, так можно хотя бы от осколков уберечься, но заполнившее душу майора спокойствие не покидало его. Обстрел показался даже естественным и закономерным, как будто страшная концентрация ненависти, заполонившая город, сама породила эти взрывы. Смерть тоже совершенно не пугала. Самое важное в жизни уже произошло. Он теперь знает «что есть Истина». А может и не знает. Просто Истина заполнила его сердце.

Неожиданно страшная мысль обожгла его: «Клава! Что с ней?». Князев бросился через весь город к своему дому. Город пылал, всё горело и рушилось. Дмитрий ни на что больше не обращал внимания, он хотел только увидеть жену – живую и здоровую.

Ракета попала точно в их дом. Князев рванул дверь, запертую изнутри на задвижку, так что дверь слетела с петель. Клава лежала на лестнице, ведущей на второй этаж. Наверное, она спускалась вниз из спальни. Оказаться в момент попадания ракеты именно здесь было наименее вероятно, а окажись она в любом другом – была бы жива.

Из её груди торчал длинный осколок. Крови почти не было – попадание точно в сердце. Князев не бросился к ней. Он знал, что его жена уже мертва. Её голова, запрокинувшись, лежала на ступеньке. Лицо было очень спокойным, как будто она просто уснула, думая при этом о чём-то очень приятном. «Наверное, молилась в спальне, – подумал Князев. – Она знала, что я её не подведу и всё сделаю правильно».

Клава лежала в очень естественной, женственной и вместе с тем целомудренной позе, словно сама прилегла здесь и устроилась поудобнее. Рука не казалась бессильно повисшей, она замерла в красивом умиротворяющем жесте. Так она обычно без слов давала понять: «Всё будет хорошо». Князев вдруг явственно увидел тихое, лёгкое сияние вокруг её головы. Больше он ничего не помнил. Мир исчез.

***

Дмитрий сидел на камушке на берегу небольшой горной речки. Когда таяние снегов проходит, эта речка из бурного, ревущего потока превращается в тихий речек. Спокойно так журчит, никуда больше не торопится. Некоторые вообще пересыхают, а эта – нет, не пересыхает. А вода в ней – словно жидкий кристалл. Такая чистая. И вкусная. Едва только взглянешь на такую воду и сразу же хочется умыться и напиться. Ещё надо хорошенько вымыть руки. Нет, руки не надо мыть. Руки чистые… руки чистые… руки чистые… Это ангел ему нашёптывает? Да, наверное, ангел. Или жена. А его жена – и есть ангел. Как же ему повезло. Это Бог дал ему такое счастье. Его жена – ангел.

Дмитрий встал и сладко потянулся. Всё хорошо. Словно заново родился. Он, наверное, умер? Конечно, умер, а иначе как он мог заново родится?

Неожиданно перед его глазами появилось лицо. Очень хорошее лицо. Доброе. Похоже, он знает этого человека. Только никак не может вспомнить. Потом до него донёсся голос, словно из другого мира:

– Дмитрий Юрьевич, вы меня слышите?

– Шах!!! – в его голове словно разорвался «Стингер». В одно мгновение он вспомнил всё. И сразу же потерял сознание.

***

Очнувшись, Дмитрий увидел перед собой уже два лица. Это были Шах и Сашка. Он лежал на земле рядом с той самой речкой, под голову ему был заботливо положен какой-то брезент. Рдели угли затухающего костра. Дмитрий спросил:

– Где мы?

– Недалеко от границы с Ираном, – ответил Шах.

– Шах, расскажи всё по порядку.

– Мы с Александром сбежали во время ракетного обстрела. Это оказалось несложно. Не волнуйтесь, никого из русских мы во время побега не убили. Мы очень хотели обойтись без крови и Бог благословил. Спрятались в горах недалеко от города, решили, что не покинем страну, пока не узнаем, что с вами. Ведь мы оба обязаны вам жизнью. А с вами было плохо. С того момента, как вы узнали о смерти жены, ваш рассудок бездействовал. Вы ходили, ели, все основные функции организма были в порядке, но вы ничего не говорили, никак не реагировали на людей и, похоже, вообще не воспринимали действительность.

– Шах, давай «на ты». Откуда ты узнал о моём состоянии?

– Хорошо, Дмитрий, давай «на ты». В городе многих увлекли мои проповеди. Друзья рассказали мне всё о тебе. Они же по моей просьбе вывели тебя ночью из больницы, которая совсем не охранялась. Мы тронулись в путь.

– А Клава?

– Не беспокойся за неё, Дмитрий. Клавдию Ивановну похоронили с отданием воинских почестей. А на небесах её душу встретили ангелы. Не сомневаюсь в этом.

– Она сама – ангел.

– Да, такая праведница, можно сказать – ангел. А может и выше ангелов. Аллах знает об этом лучше.

Утрата жены стояла в душе Дмитрия тяжёлой тупой болью. Он не думал о жене, просто испытывал очень сильную боль. Это была необычная боль – она не вызывала отчаянья, но и не оставляла ни на секунду. Наверное, рассудок покинул его на время именно потому, что иначе он оказался бы не в состоянии это выдержать. Сейчас, присущие профессиональному разведчику навыки, были уже достаточны для того, чтобы вытерпеть боль, не теряя самообладания.

– Я шёл сюда с вами, не сопротивляясь?

– Извини, но ты был как барашек на верёвочке, которого не трудно вести за собой. Никаких объяснений ты не воспринимал, но следовал за нами без возражений.

– Зачем вы привели меня сюда?

Шах тяжело вздохнул:

– Скажи, Дмитрий, когда ты пришёл в сознание, ты был рад увидеть рядом меня и Александра?

– Да, рад, – совершенно бесстрастно ответил Князев.

– Значит, я не ошибся, тебе не надо было тогда оставаться среди советских офицеров. Сейчас, если захочешь, можешь вернуться.

– Не захочу, – равнодушно сказал Дмитрий.

Шах, кажется, продолжал испытывать неловкость:

– Дмитрий, поверь, я не распоряжался твоей судьбой по своему усмотрению. Я молился Царю царей Господину нашему Исе, и Он открыл мне, что надо делать. Но мы решили не покидать Афганистан, пока ты не придёшь в сознание и не дашь согласие. Даже если ты решишь остаться, перед этим мы сможем обстоятельно поговорить. Тебе нужен этот разговор.

– Без вопросов, Шах. Спасибо. Мне нужен этот разговор, – Князев говорил как-то отрешённо, механически. Не похоже было, что ему нужен разговор с кем бы то ни было.

Боль в его душе стала как-то необычно переливаться. Она перемешивалась с радостью. Он подошёл к реке, опять сел на камень и стал смотреть на воду. Ему хотелось насладиться лицезрением жидкого хрусталя теперь уже в сознании. Ни мыслей, ни чувств, ничего – всю его душу заполнил жидкий хрусталь, тихо-тихо журчавший. Кажется, боль ушла, оно он даже не придал этому значения. Так он смотрел на воду не меньше часа, а, может быть, и гораздо больше. Снова, как из другого мира донёсся голос Шаха:

– Дмитрий, нам нужно идти.

– Да, я готов.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Я в очень хорошей форме.

***

Через два дневных перехода граница оказалось позади. Они были в Персии. Дмитрий ни разу не спросил Шаха о том, как они пересекут границу, надёжно ли «окно»? Он не спросил даже о том, какова их цель в Персии. Просто шёл и всё. С друзьями обменивался лишь короткими необходимыми фразами. Он не понимал, что за прострация охватила его. Иногда на душе было очень хорошо, иногда возвращалась пульсирующая боль. Сашку Дмитрий не замечал, ни разу не обратился к нему, хотя чувствовал в своей душе всё нарастающую симпатию к нему.

Однажды на привале он посмотрел на парня по-отцовски и с тихой грустью спросил:

– Зачем ты, Саня, ислам принял? От Христа отрёкся. Это очень плохо. Ведь Христос есть Истина.

– Не говорите так, Дмитрий Юрьевич. Я не отрекался от Христа, потому что тогда не знал Его. Некрещёный был. Господин многое мне объяснил. Я приму христианство. Нет ничего странного в том, чтобы из ислама перейти в христианство.

– Хороший ты парень, Саня, – Дмитрий улыбнулся широко и даже весело.

Это не укрылось от внимания Шаха, он понял, что с Дмитрием можно уже говорить.

– Скажи, Дмитрий, откуда тебе известно, что Христос есть Истина?

– Известно и всё. Дано знать, – в голосе Дмитрия послышались живые, человеческие нотки. – Как будто кто-то сказал мне это. А кто – не знаю.

– А я, кажется, знаю, – Шах решил поделится своим открытием. – Две недели твоё тело ходило по земле без души. Это можно, конечно, объяснить тем, что включились аварийные системы организма, мозг автоматически выключился, чтобы не перегореть. Отчасти это так, но всё куда тоньше. Твоя душа устремилась за дущою жены. Эти две недели вы провели вместе. Тело ходило по земле, а душа была на Небе с женой. Там тебе многое было открыто. Воспоминаний об этом у тебя, думаю, нет, но открытое не закрылось. Не зря ты там побывал.

– Да, – утвердительно кивнул Дмитрий, ни сколько не удивившись. – Я действительно ничего не помню, но ты сказал, и я сразу же осознал, что был с ней на Небе. А ты знаешь, Шах, что не я тебя спас, а Клавдия?

– Я знаю, – тихо улыбнулся Шах. – Меня спасла ваша любовь. Я не первый из спасённых любовью.

***

Андрей Сиверцев всегда жалел Пилата. Ему казалось, что римский прокуратор, человек существовавший в совершенно иной системе координат, в принципе не мог понять, Кто перед ним, Чью судьбу он решает? Не имея ни потребности, ни возможности вникать в религиозные верования иудеев – одного из самых отсталых народов империи (во всяком случае – по убеждению римлян), он, получается, автоматически оказался сопричислен к богоубийцам? Нет, конечно же, такого не может быть. Ни один грех, тем более – столь тяжкий, не может быть неизбежен. Но как всё –таки Пилат мог понять, что перед ним – Сын Божий, если это противоречило всем религиозным представлениям римского мира, который прокуратор, разумеется, должен был считать лучшим из миров? Имел ли право Пилат проявить хотя бы обычную человечность по отношению к проповеднику-бродяге, если это очевидным образом грозило крупными беспорядками? Разве имеет право государственный муж такого уровня на человечность в ущерб долгу? Пилат и так сделал всё возможное, чтобы спасти Иисуса. Он сделал даже больше, чем мог позволить себе чиновник на его месте и всё же… И всё же душу его запятнал чудовищный грех богоубийства.

И вот теперь Андрей узнал о судьбе своего друга Дмитрия Князева, бывшего майора КГБ, а ныне – командора Ордена нищих рыцарей Христа и Храма, руководителя орденской разведки. Андрей был поражён тем, насколько точно судьба Дмитрия повторила судьбу Пилата вплоть до деталей за исключением финала. Даже жену Дмитрия звали так же, как жену Пилата – Клавдия. Жена римского прокуратора Клавдия Прокула так же видела сон и предупреждала своего мужа о том, что он не должен причинять зла «этому Праведнику».

Теперь Сиверцев понял, в чём был подлинный грех Понтия Пилата. Грех, которого прокуратор вполне мог избежать несмотря на препятствовавшее тому воспитание, даже совершенно не разбираясь в иудаизме и вопреки служебному долгу. Этот грех – недостаток любви. Пилату не надо было взвешивать на весах религиозные нюансы, от него не требовалась даже судейская беспристрастность. Прокуратору достаточно было проявить способность к настоящей любви, которая и подсказала бы ему, что с головы этого Праведника по его вине не должен упасть ни один волос. Может быть, ему достаточно было очень сильно любить свою жену, но именно любви-то и недоставало в сердце сурового римского всадника.

Советский офицер ни чуть не лучше разбирался в тонкостях ислама, чем римский прокуратор в тонкостях иудаизма. Майор КГБ имел не меньше оснований отдать на растерзание религиозным фанатикам какого-то ничего не значащего, пусть и симпатичного бродягу. Но если в сердце человека живёт любовь, его сердце обязательно откликнется на зов Вечной Любви, которая поможет ему принять единственно правильное решение.

***

Когда Андрей увиделся с Дмитрием, ему показалось, что командор заметно смущён. Это не удивило Сиверцева – всё-таки Князев с бесстрашной искренностью вывернул свою душу наизнанку, обнажив самые потаённые её уголки. Это не каждый способен сделать даже перед самим собой, а перед другими…

Дмитрий не спросил мнения Андрея о своём «опусе», только пояснил:

– Я писал в общем-то для архива Ордена, в назидание братьям и в надежде на то, что кому-то из них может быть полезно узнать о моей судьбе. Писал недавно, имея ввиду, что первым читателем будешь ты.

– Но ведь я – не брат Ордена и не известно, стану ли им…

– Теперь уже известно. Я, собственно, с этим и пришёл к тебе. Принято решение о твоём приёме в Орден. Есть и другая новость… не то что бы плохая, но не настолько радостная. Исполнение этого решения отложено на неопредёлённое время. Впрочем, причина этого не имеет отношения к тебе. Тут действуют некоторые орденские правила, о которых ты узнаешь позднее. А то, что я писал фактически для тебя… Наши судьбы очень тесно переплелись, при этом я знаю про тебя всё, а ты про меня – ничего. Надо было это поправить и рассказать о себе. А языком рассказывать не нашёл бы сил.

По душе Андрея прокатилась тёплая волна. Его примут в Орден! Как долго и мучительно он этого ждал… То, что и теперь ещё придётся ждать – уже не имеет значения. Жизненный путь определён раз и навсегда. Больше нет вопросов. Он уже погребён. Только тамплиер способен понять, какой радостью наполняет душу сознание собственной, уже совершившейся смерти. Это порог вечности. И весь остаток его земного бытия протечёт теперь перед лицом вечности.

Не меньше радовало то, что Дмитрий (замечательный мужик, настоящий рыцарь) считает его, Сиверцева, таким близким другом, какие вообще не у всех бывают. Андрей не знал, что сказать, да, впрочем, и не пытался найти слова. Между ними всё было ясно. Дмитрий хорошо читал молчание Сиверцева. Наконец Андрей спросил:

– А Сашка – не тот ли сержант Ордена, с которым я знаком?

– Тот самый. Он уже рыцарь Ордена. Сложная у парня судьба, долго ему пришлось ислам с себя соскабливать. Он пришёл к Богу раньше, чем я, но мой путь оказался прямее. В Ордене его терпеливо и мучительно «дотягивали до ума». Со мной меньше возились. Не моя заслуга, просто судьбы разные.

– А как вы в Орден попали? Шах, кажется, не очень похож на тамплиера.

– Нет, он, конечно, не храмовник. Шах возглавляет Орден дервишей-христиан. Это, можно сказать, христиане мусульманского обряда. Орден Шаха через некоторые косвенные связи выходит на Орден Храма. Мы с Шахом и Сашей прибыли в Персию, там в окрестностях Аламута и расположена резиденция наших милых дервишей. Мы, конечно, у них не остались, европейцам «мусульманский обряд» ни к чему. Шах вывел нас на тамплиеров, так мы оказались в Эфиопии, в «Секретум Темпли».

– Умеете вы ломать сложившиеся представления о мире, в первую очередь – о мире религий.

– Ну это мы ещё и не начинали. Прежний Сиверцев пока не умер, не думай. Он умрёт, когда мир, который отражается в его сознании, станет полностью другим. Ты ещё такое узнаешь… Да многое и увидишь. Я не случайно поторопился подсунуть тебе свой опус. Нам предстоит романтическое путешествие в Персию. С Шахом лично познакомишься.

– Да, мастера вы сказки оживлять.

– Не «вы», а «мы».

– Именем Господа, мессир.

– Отправляемся завтра.

– На верблюдах через пустыню?

– Пустыней ты ещё насытишься. Думаю, путешествие на подводной лодке Ордена будет ни чуть не менее увлекательным.

– На подводной лодке?!

***

Из Лалибелы отправились на автомобиле в сторону маленького и спокойного государства Джибути. К охваченной войной растерзанной Эритрее даже не приближались, хотя через неё выбираться в Красное море казалось проще, но только не сейчас, здесь даже у всепроникающего Ордена не было «окон».

Добрались до Хариса, что недалеко от озера Абба, через которое проходит граница между Эфиопией и Джибути. Границу предстояло пересечь на вертолёте. Сиверцеву показали этот маленький спортивный вертолёт, который вынесет их прямо в Аденский залив через всю территорию небольшого прибрежного государства. Вылететь сразу же не могли, Дмитрий что-то согласовывал и утрясал. В Харисе застряли на два дня. Было время поговорить.

***

– Знаешь, Дмитрий, у меня всё ислам из головы не идёт. В твоём опусе как-то очень расплывчато обозначено твоё отношение к этой религии. Вроде бы ты с уважением относишься к исламу, а вроде бы и не совсем.

– Ох, Андрюха, кто бы говорил. Прочитал твой нетленный шедевр «Цена войны»… На иронию внимания не обращай, мне понравилось. Так вот этот твой Ходжа… Ты же любишь его. Героический воин джихада… Сколько очарования…

– Да, наверное, Ходжу я и любил, и ненавидел, когда пытался представить себе. Помнишь Абдуллу из «Белого солнца пустыни»? «Абдулла – воин». Хищник, чудовище, а им всё же любуешься. В Абдулле нет ничтожности.

– Очарование ислама…

– Ну и?..

– То что всегда. Ислам надо видеть объёмно, не слишком поддаваясь его хищному очарованию, но и не впадая при этом в экстаз ненависти.

– С одной стороны… с другой стороны…

– Я понял, ты прав. Объёмный взгляд таит свои соблазны, легко порождая кашу из противоречивых оценок, то есть ничего по существу не проясняя и оставляя без ответа главный вопрос: как к этому относится? Выход, однако, есть – надо выстроить иерархию оценок, определить, какая из них самая главная, принципиальная. Положительный или отрицательный аспект попадёт на первое место в этой иерархии?

– Ну и?..

– Главное тут вот что: ислам – вера в Бога. Вера в того самого Бога Творца, в которого верят христиане.

– А иногда считают, что мусульмане верят в Аллаха, то есть вроде бы в другого Бога.

– Ты знаешь, что это глупость, хотя иногда мне кажется, что эту глупость насаждают сознательно. Какой умник перевёл первую часть исламского символа веры: «Нет Бога, кроме Аллаха…». Бог – по-арабски «Аллах». Это одно слово. И переводить надо честно: «Нет Бога, кроме Бога…». И речь идёт о том самом «Боге Авраама», в которого верят и христиане.

– Это понятно, я о другом. Есть чисто христианское утверждение: «Аллах – не Бог Библии».

Дмитрий тяжело вздохнул:

– Есть такое. Давай разберёмся. Мне кажется, это утверждение проецирует модель отношений между людьми на отношения между человеком и Богом. У людей как? Скажем, твой начальник – майор КГБ Иванов и, выполняя его приказы, ты искренне полагаешь, что служишь КГБ, но на самом деле этот человек – подполковник ЦРУ Смит и выполнение его приказов приводит к тому, что ты работаешь на ЦРУ. В мире людей такое может быть – думаешь, что служишь родине, а на самом деле – её врагам. Но в отношениях Бога и человека такого быть не может, потому что Бог, в отличие от КГБ и ЦРУ – вездесущ и всеведущ. Для того, чтобы служить Богу, достаточно искренне этого хотеть. Бог примет твоё служение несмотря на то, что некоторые люди стараются использовать твои усилия в делах направленных против Бога.