Геном Ньютона

– Не знаю.

– То-то.

– И что мне делать дальше? – спросил Морозов, чувствуя, что голос его начинает дрожать.

Почувствовал это и Налыгов и сбавил обороты.

– А ничего, залезай на верхние нары и думай, какого черта кто-то нас свел в одной камере.

– А почему на верхние? Я все же старше тебя…

– Ты старше меня по возрасту, – ответил Налыгов, снова входя в роль пахана, – а я старше тебя по пребыванию здесь.

Тут Морозов уловил неискренность в аргументах Налыгова.

– И на сколько старше?

– На целый час, – расхохотался Налыгов, – садись на нижние, а я пересяду на табурет и обсудим сложившуюся ситуацию.

– Давай, – согласился Морозов, – с чего начнем?

– Начнем с того, что я объясню тебе, кто такие вертухаи, лектор ты наш из общества «Всезнание».

* * *

Начслед допрашивал Лену Копчикову. Впрочем, правильнее сказать опрашивал, поскольку люди знакомые с УПК знают, что допрос – следственное действие и до возбуждения уголовного дела его проводить нельзя. Но кто может возбранить проводить его по существу, называя допрос опросом.

К тому же опрашиваемый не видит в этом разницы и не возмущается, когда его предупреждают об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, чего делать в соответствии с тем же УПК тоже нельзя.

Но начслед именно так и начал, приведя этим Елену в состояние психологического ступора. Затем, внутренне чертыхаясь, он вопросами «об овощах, неких человеческих органах и пряниках» вывел ее из этого состояния и начал собственно опрос. В ходе него он выяснил все подробности жизни Владика Морозова, но ни на сантиметр не приблизился к разгадке причин его похищения.

Тогда ему ничего не оставалось, как задавать вопросы по второму кругу.

И тут сработал механизм, который заложен в каждом из нас, заложен с детства, потому что в детском саду или школе, а то и в институте, воспитатели и преподаватели частенько спрашивают провинившегося:

– А что тебе мешало или почему ты поступил так?

Этим они вольно или невольно подталкивали провинившегося к придумыванию ответа. Причем в этом были заинтересованы обе стороны. Сторона грозно спрашивающая, торопилась закончить процедуру воспитания и заняться более приятными делами. А сторона воспитываемая лихорадочно искала любые причины, лишь бы воспитатель от нее быстрее отцепился.

Так вышло и с Леной. Осознав, что от нее требуют, она поправила правой рукой прическу в стиле женщины-вамп и на вопрос:

– Что известно вам об угрозах Морозову со стороны других лиц?

Ответила:

– Да, ему угрожали.

«Слава Богу, – подумал, начслед, – хоть что-то есть».

– Кто? – спросил он.

– Его бывшая жена.

А далее начслед безуспешно пытался перевести разговор в другое русло. Лену, как воду в прорвавшейся плотине, было уже не остановить.

– Вы знаете, это страшная женщина, когда я ее увидела первый раз, я поняла, что она способна на все.

– В чем это выражалось? – слабо сопротивлялся следователь.

– Как в чем? – обиженно произнесла Лена. – Во всем.

– М-да, – сказал начслед, – но могла ли она похитить Морозова таким образом?

– Вполне.

– Почему вы так считаете?

– Вы ее не знаете. Она на многое способна. Вы посмотрите, какие у нее глаза. Это глаза убийцы…

И Лена стала рассказывать о том, какая сволочь бывшая жена Морозова.

– Ну не сама же она это сделала, – прервал ее начслед.

– Ну да, – согласилась Лена, – она наняла убийц.

– То есть исполнителей?

– Да, – уже совсем безапелляционно ответила Лена. – Она…

– У нее есть средства нанять исполнителей такого уровня? – перебил ее начслед.

– Какого уровня? – не поняла Лена.

– Которые отважились бы прийти в квартиру к чужому человеку и усыпить его, а потом увезти средь бела дня на машине.

– Конечно, если бы вы ее видели.

– Но какие у нее для этого были причины?

– Но это же козе понятно, – сказала Лена, – все это лежит на поверхности. Дети выросли, алименты выплачены, вот она и решила ему отомстить.

– Вы это предполагаете, или есть какие-то факты, которые…

– Разумеется, она иногда звонила ему по телефону и, по-моему, угрожала.

– Конкретно, желательно дословно, что она ему говорила? И какое время прошло с момента этих угроз или разговоров?

– Ну откуда я знаю, что она ему говорила. Дословно не знаю, а судя по интонациям и по тому, что он расстраивался после этих разговоров…

Задав еще несколько вопросов, начслед понял, что Лена окончательно отошла от некоего шока, поймала за хвост птицу «свидетельской удачи», эксплуатировала ее на полную катушку и далее будет делать то же самое.

Надо ли говорить, что это ничего не дало начследу.

– А номер машины вы запомнили или записали? – спросил он.

Лена поскучнела и еще раз пересказала, как она увидела номер, как повторяла его, пока искала ручку, как боялась забыть… Как понимала, что это главная улика, которая может помочь найти похитителей.

* * *

– Итак, – произнес Налыгов, – мы имеем уникальный случай, когда два совершенно незнакомых человека, которые до этого виделись один раз, да и то на некоем подобии научного диспута, вдруг похищаются бандитами и помещаются в одну камеру. Возникает вопрос: зачем?

– Ты уверен, что мы похищены бандитами? – спросил Морозов и опасливо оглянулся. Ему показалось, что он снова стал пятиклассником и где-то здесь за стенами их «тюрьмы» находится его мучитель Зяблик. – На дворе две тысячи десятый, а не лихие девяностые.

– Уверен. Ведь если бы нас взяли органы, они не стали бы шифроваться. Предъявили бы ксивы, посадили бы в воронок, привезли бы в отделение и так далее.

– А ты откуда все это знаешь? – спросил Морозов.

– Книжки разные читал, – ответил Налыгов, – а ты думал, я по статье чалился[2]?

– Чего?

– Ладно, проехали, не будем отвлекаться. Я вот что подумал, ты где-то влетел и тебя замели. Но я-то тут при чем?

– А мне кажется, что влетел ты, а ни при чем тут я, – искренне обиделся Морозов.

– Да, дела, – произнес Налыгов, – впрочем, у меня есть одна мысль.

– Хорошо, что одна, – съязвил еще не совсем проглотивший обиду Морозов.

– Ладно, не обижайся, на обиженных воду возят.

– Почему именно воду?

– Не отвлекайтесь, коллега. Иначе я спрошу вас, почему вы так остро отреагировали на мое высказывание о мысли. И почему хорошо, что она, то есть мысль, единственная?

– Потому, что в противном случае ты бы растекся ими, мыслями, по древу, как ты делал это в нашей полемике.

– Коллега, вы должны придерживаться этических норм ведения дискуссии, – сказал Налыгов, – я обращаюсь к вам на «вы», вы же мне «тыкаете». Еще раз напомню, что я старожил данных мест не столь отдаленных…

– Ладно, я не прав. Так какая мысль тебя, то есть вас посетила?

– Я, конечно, мог стать в позу и потребовать сначала высказать мысль с вашей стороны, но не буду этого делать, дабы не уподобляться хреновому оппоненту, у которого за душой ни одного аргумента, а только надутые щеки.

– Что?

– Щеки.

– Слушай, у меня тоже появилась мысль, но я выскажу ее после того, как ты изложишь свою, – произнес Морозов, внимательно рассматривая вырезанную на досках верхних нар надпись «Зяба».

– А почему я должен делать это первым?

– Потому, что ты, то есть вы, вызвался сделать это несколькими минутами ранее. Щеки, щеки…

– Логично, – согласился Налыгов, – пропустив мимо ушей факт упоминания Морозова о щеках.

* * *

Федя Щекин после «чтения» утренних газет посмотрел новости по телевизору, а затем вызвал к себе начальника службы безопасности.

– Ну и что они говорят? – спросил он.

– Пока ничего, мелют чепуху.

– Чепуху нужно фильтровать, любезнейший. Дай мне запись, – сказал Щекин.

Сомнение босса относительно его способностей покоробило начальника службы безопасности. Тем не менее он не высказал неудовольствия явно.

– Сейчас позвоню.

– Не надо звонить, – раздраженно ответил Щекин, – принеси сам.

Начальник пожал плечами и вышел.

А Федя взял в руки пульт и снова включил телевизор. Но на этот раз на экране появились не кадры мировых новостей, а коридор подвала его «замка». По нему шел начальник службы безопасности и ругался. И хотя слов не было слышно, нетрудно было понять, что все его недовольство было направлено на босса.

Щекин едва уловимо ухмыльнулся.

Начальника своей службы Рощупкина он подобрал в конце лихих девяностых из числа бывших военных.

Правда, сначала тот отпахал несколько месяцев личным охранником. И уж потом, после деликатного исполнения нескольких поручений, стал сначала старшим в смене телохранителей, а затем уже и начальником «эсбэ». Тогда у Феди было две смены личных телохранителей и охрана на всех объектах его недвижимости.

Перед тем как назначить Рощупкина начальником, Федя, как настоящий кадровик, изучил его биографию.

Андрон Николаевич Рощупкин, как многие люди, прошедшие школу военного училища, обладал одним интересным достоинством. Он был готов работать день и ночь и положить на первые годы военной карьеры почти все, чтобы потом, взобравшись по ее лестнице на довольно высокую ступень, уже не тратить своего ресурса на то, что он делал ранее.

– Ничего удивительного, – говорил Рощупкин своим подчиненным по службе у Щекина. – Там, в армии, лейтенант должен уметь делать все, полковник же должен сам найти в документе место, где поставить подпись, а генерал должен уметь эту подпись поставить в том месте, где ему укажут порученцы.

Несмотря на то что он хорошо усвоил этот шутливый афоризм, военная карьера Рощупкина не задалась. Он несклонен был тянуть лямку службы в поле, а все время стремился к нестроевым должностям, но и там он быстро понял: взлететь на высоту, на которой он будет только подписи ставить, ему уже не удастся.

Подав рапорт, он ушел из армии.

Оказавшись на гражданке, Рощупкин ужаснулся тому, что здесь надо было самому обеспечивать себе кусок хлеба. И тогда он пошел в телохранители к Щекину.

Как человек сообразительный, Андрон вскоре понял, что время «синих» исполнителей и охранников подходит к концу. Во-первых, потому что их отчасти повыбили, во-вторых, они дискредитировали себя и уже мало кто хотел пользоваться их услугами. Но самое главное, их боссы сами старались дистанцироваться от них, выдавая себя за вполне законопослушных деятелей бизнеса. Они вытравили наколки, которыми когда-то гордились. Переоделись из спортивных костюмов в твидовые пиджаки и даже смокинги, завели семьи и детей, что строжайше было запрещено делать честным ворам и тем, кто стремился попасть в уголовные авторитеты. А далее, дело вообще невиданное, послали своих детей учиться за границу.

И Рощупкин занял свое место в иерархии тех, кто обеспечивает жизнь денежным людям. И было не столь уж важно, бывшие это комсомольские работники, дети партийных функционеров или бывшие уголовные авторитеты. Главное, что эти должности хорошо оплачивались.

* * *

– Так вот, – сказал Налыгов, – единственным звеном, которое нас объединяет и одновременно разъединяет, есть тот диспут, на котором мы, как два пацана, едва не порвали друг друга.

– Ты полагаешь?

– Да, именно так я полагаю.

– И что нам от этого?

– Ничего, если не пойти дальше. Кто затащил тебя на это мероприятие?

– Референт этого общества Клавдия Михайловна.

– И меня тоже. Но вряд ли она может пролить свет на наше похищение. А вот почему она пригласила именно нас?

– Ну тут все просто. Она сторонник новых работ по-новому. Точнее, к этому ее подвигает молодое начальство. «Ищите новые методы работы», – говорит оно. И если ранее Михайловна просто приглашала лекторов., то теперь этого явно недостаточно, и она, чтобы заинтересовать слушателей, устраивает что-то вроде споров.

– Так, – сказал Налыгов, – значит, она знала, что у тебя ортодоксальный взгляд на этого человека, а у меня адекватный.

– Ты хочешь сказать, что ортодоксальный не есть адекватный?

– В определенной мере.

– Ну ты даешь.

– Не больше, чем ты. Ну ладно. Давай вернемся к тому вечеру. Ты взобрался на трибуну и стал, как обычно, вещать о том, какой гениальный это был чел.

– Нет, я достаточно опытный оратор, чтобы не начинать лекцию так примитивно. Слушателя нужно заинтересовать, и я применил прием, который когда-то вычитал у одного из хороших ораторов прошлого века.

– А, так это не ты придумал?

– Нет, не я. Но я знал, что он родился недоношенным, однако, честно признаюсь, я не додумался бы для такого сравнения.

– Ага, мало того, что он плагиатор, он еще недоношенным родился, – произнес Налыгов.

– Ты сбиваешь меня.

– Ну хорошо, не буду.

– Так вот, я начал традиционно: сказал, что 25 декабря 1642 года в местечке Вулсторп графства Линкольншир королевства Англии в семье фермера средней руки родился мальчик, такой маленький, что его можно было искупать в пивной кружке.

– Ну да, а потом ты начал говорить о тяжелом детстве.

– Но я ничего не придумал, так говорят источники.

– Так говорят стереотипы, а вы как попугаи их повторяете, – сказал Налыгов и окончательно перешел на «ты». – Ты же вроде ученый гуманитарий, а все время попадаешься на удочку пропаганды. Впрочем, гуманитариям это свойственно.

– А негуманитарии от этих ошибок избавлены. Так?

– Нет, но болеют ими гораздо реже.

– Это почему же?

– Потому что сфере, где работают естественники, чаще всего характерны так называемые функциональные связи, а не корреляционные.

– Ты противоречишь сам себе: выходит, гуманитарии просто находятся в других условиях. И поэтому с позиций естественников ошибаются чаще. Объективно в силу того, что предмет их исследования в большинстве своем имеет внутри себя больше корреляций.

– Тебе никогда не приходило в голову, что в науке люди, выявляющие некие законы и закономерности, не знают, что они открыли, потому что открытие есть, а критериев, это подтверждающих, нет. И проходит время, сто и более лет, когда, наконец, находятся истины, подтверждающие открытие. И только тогда можно оценить и само открытие, и значительность вклада того или иного ученого в мировую науку. Если же еще при жизни ученого превозносят до небес, а также оценивают его открытия и научный вес, все это пахнет мошенничеством.

– В определенном смысле я с тобой согласен. Но наш герой тоже понимал это и все время повторял афоризм «Платон мне – друг, Аристотель – друг, но больше всего я дружу с истиной».

– Еще один признак мошенничества – прикрываться афоризмами известных предшественников.

* * *

Щекин оторвался от телевизора и набрал номер мобильника начальника службы безопасности.

– Зайди ко мне, – сказал он.

Рощупкин появился минут через пять, а Щекин все это время нервно ходил по кабинету и щелкал пальцами.

Когда-то во время первой своей ходки на зону он ожидал этапа в колонию около четырех месяцев. На следствии он вел себя борзо, и его попридержали в СИЗО, но не в качестве мести ему самому, сколько в назидание другим.

За это время он, чтобы не завыть от тоски и безделья, стал заниматься йогой по примеру одного из сокамерников.

Сокамерник уделял этому все свое время и достиг выдающихся результатов. Говорили, что после окончания срока его взял к себе какой-то цирк, и он выступал с номером «человек-змея» или «человек-каучук».

Щекин далеко в этом деле не продвинулся, но время убил. Да еще научился при разогреве пальцев на руках оглушительно щелкать костяшками.

Щекин, которого тогда называли Зябой, получил это погоняло в детстве. А в зоне считали, что наградили его им потому, что он постоянно мерз или зяб. Но все было проще. Девичья фамилии матери Щекина была Зяблик, а Щекиной она стала после замужества. Трудно понять, чем руководствуется уличная шпана при навешивании ярлыков и кличек. Но Щекин стал Зябликом, а позже Зябой. Первое время это его злило, и он бросался драться с теми, кто его так называл, но потом утих. К тому времени мать рассталась с его папашей и мудро сказала: пусть хоть горшком зовут, лишь бы в печь не ставили.

Уже став взрослым, Зяблик использовал свое смешное прозвище для укрепления своего авторитета. В мире блатных много тонкостей, которые непонятны обычным людям. Но именно они позволяют определить, кто свой, а кто только имитирует принадлежность к этому профессиональному криминальному сообществу.

И в вершине иерархии этих тонкостей всегда стоит прозвище, ведь оно мгновенно характеризует человека. И чем меньше в нем пафоса и некоей гордыни, чем меньше оно ориентировано на ценности неблатного человеческого сообщества, к которому блатные относятся если не с презрением, то с полным пренебрежением, тем выше авторитет обладателя этого прозвища.

Настоящий блатной, по мнению воров старой формации, должен пренебрегать всеми атрибутами обычного общества, в том числе и именем, которое ты получил от родителей. Тюрьма, полагают они, дает более точное имя.

Научившись щелкать костяшками пальцев, Щекин делал это редко, только в минуты сильного гнева. Он всегда помнил, что именно это умение чуть не стоило ему жизни.

Пробыв в камере СИЗО четыре месяца и видя перед собой одну и ту же обстановку, одни и те же лица, каждый сиделец начинает накапливать в душе негатив, раздражение и даже непереносимость всего, что происходит вокруг.

Раздражает буквально все: возраст соседа, если ты стар, а он молод и наоборот. Раздражает то, как он ест, ковыряет спичкой в зубах после еды. Раздражают его дефекты речи, походка, храп по ночам, смех днем и даже запах его носков. А что уж говорить о необычных поступках сокамерника. Например, умение оглушительно щелкать пальцами, которым он пользуется, по мнению соседа, неумеренно часто.

И когда один из сокамерников сделал по этому поводу Зябе замечание, Зяба проигнорировал его, поскольку исходило оно от больного человека, который, по мнению Зябы, не мог причинить ему серьезного вреда.

Ночью Зяба получил в бок заточенной железной ложкой, попал в тюремный лазарет, но выжил и прямо с больничной койки ушел на этап, хорошо запомнив этот жизненный урок.

Когда в кабинете появился Рощупкин, Щекин последний раз щелкнул пальцами и ткнул рукой в телевизор.

Рощупкин за долгие годы работы со Щекиным понял, о чем идет речь, включил повтор и нарочито внимательно уставился на экран, чтобы в деталях уловить, что же вызвало недовольство начальства.

На экране появилась камера, где Налыгов вел спор с Морозовым.

«– А негуманитарии от этих ошибок избавлены. Так?

– Нет, но болеют ими гораздо реже.

– Это почему же?

– Потому что сфере, где работают естественники, чаще всего характерны так называемые функциональные связи, а не корреляционные.

– Ты противоречишь сам себе: выходит, гуманитарии просто находятся в других условиях. И поэтому с позиций естественников ошибаются чаще. Объективно в силу того, что предмет их исследования в большинстве своем имеет внутри себя больше корреляций…»

На этом месте экран потух, потому что подошедший сзади Рощупкина Щекин выключил изображение.

– Я долго буду слушать эту хрень? – спросил он у начальника службы безопасности?

– Но все идет по плану.

– По какому мать твою … плану, они ничего не сказали…

– Они обязательно скажут, это их стиль жизни и разговоров.

– А может, сразу перейти к другим формам работы? – издевательски произнес Щекин, копируя интонации Рощупкина.

– Нужно за что-то зацепиться, а потом будут и другие формы.

– Ладно, цепляйся, но держи меня в курсе.

– Есть, шеф.

* * *

Рощупкин вернулся в свой кабинет и включил телевизор, на экране которого продолжала разворачиваться дискуссия между Налыговым и Морозовым.

Налыгов по-прежнему сидел на табурете, Морозов, чтобы было удобно, сел на нары по-турецки и вполне мог сойти за старого сидельца.

– Так вот, – сказал Налыгов, – и со временем чаще всего выясняется, что вовсе не те, на кого мы думали, были первооткрывателями. И вовсе не те, которых мы считали первыми интеллектуалами в мире науки, на самом деле являются таковыми.

– Все относительно, – вставил свои пять копеек Морозов.

– Все совершенно определенно, – ответил Налыгов, – я все исследовал, здесь проявляются те же закономерности, что и в любом стаде.

– Ну, ты мне еще Лоренса приведи в качестве авторитета.

– А кто такой Лоренс?

– Вот видишь, ты не знаешь Лоренса, а берешься судить о закономерностях стадного поведения.

– Зато я знаю Лоуренса.

– А кто такой Лоуренс?

– Вот видишь, Лоуренс – это моя кодла, – сказал Налыгов, – так что ты меня своей кодлой не пугай.

– И все-таки любопытно, кто такой Лоуренс?

– Это английский шпион и диверсант, который вооружил арабов динамитом.

– А, основатель мирового терроризма.

– Что-то вроде этого.

– Да ты действительно ученый, даже на грани жизни и смерти пытаешься набить свою голову знаниями, то есть чепухой.

– Не сбивай меня, это типичная уловка гуманитариев, если ты не знаешь ученого, который исследовал эту сферу для тебя, значит, ты не можешь в ней разобраться и делать выводы. Все не так. А сам этот принцип, что нужно изучить все, что делали до тебя в науке, убийственен.

– Почему? – спросил Морозов.

– Потому что в науке есть положительные результаты, попадающие в алгоритмы закономерностей, и отрицательные. Но они какое-то время существуют рядышком без некоего подтверждения. А следовательно, к результатам научных исследований в науке нельзя относиться, как к единственно верным. Ведь в противном случае ты начинаешь попадать в те тупиковые ветви исследований, в которые зашли твои предшественники.

– Да при чем тут тупиковые ветви? Здесь срабатывает известный прием отсева чужих и приближения к научной кормушке своих. Если ты процитировал своего предшественника, ты уже признал, что стоишь на его плечах. Вот и все. Но вернемся к теме нашего спора. Он мне становится интересным, потому что вы, молодой человек, несмотря на молодость и горячность, кое-что понимаете в этих процессах.

– Да, наконец-то в тюремной камере я слышу голос не мальчика, но мужа.

– Но, но, я чуть ли не вдвое старше тебя, а ты меня называешь мальчиком.

– Ладно, во имя истины беру свои слова назад. Здесь есть еще одна особенность. Если специально не провозглашать гениальность определенных ученых, то среди них не будет никакой иерархии. Потому что иерархии – это объективно – человеческое лукавство, а субъективно – средство возвысить одних и опустить других.

– Ты сам до этого дошел? – спросил Морозов с едва уловимой ехидцей.

– Да это происходит потому, что мир людей от науки можно разделить на две группы. Настоящие ученые открывают не познанные ранее закономерности. А собиратели этих открытий присваивают их. Они как интенданты идут вслед за авангардом, который взял или занял ту или иную территорию и пошел дальше, а интенданты грабят все, что завоевано авангардом, который уже забыл о том, что он решил определенную задачу, и решает другую.

– То есть авангард завоевывает, а они присваивают. Гениально, – произнес Морозов.

– Иногда по этому поводу начинаются споры. Но и здесь авангард науки проигрывает. Потому что он нацелен на взятие новых территорий и высот, а интенданты на присвоение завоеванного. И каждый из них спец в своем деле. Выиграть у авангарда в открытии закономерностей почти невозможно, однако и собирателей в своем деле переиграть невозможно тоже.

– Слишком категорично.

– И, тем не менее, точно. Но это еще не все. Я выделил так называемые объективные закономерности. Существуют и субъективные.

– Я уже догадался, куда ты клонишь, – сказал Морозов.

– Правильно догадался. Здесь выплывает еще одна особенность. Те, кто занял первые места в научных иерархиях, безусловно, способные к интендантскому сбору люди. Но и этого недостаточно. Последний штрих в их закреплении на иерархических вершинах делают тайные общества, которые специально продвигают своих адептов в различные сферы человеческой деятельности, в том числе и в науку.

– Зачем?

– Для решения своих задач.

– А зачем они решают эти задачи?

– В соответствии с целями своей деятельности. Сколько времени на твоих?

– Половина второго.

– Время обеда.

Как только Налыгов сказал про обед, Рощупкин набрал номер телефона одного из охранников и произнес:

– Выдай этим по сухому пайку и минералку.

– Может, чай? – уточнил охранник.

– Обойдутся, – ответил Рощупкин, – на чай они еще не заработали.

* * *

Начслед отпустил Копчикову и стал думать, что же ему предпринять дальше. Будь это обычное дело, он бы и ухом не повел до истечения трехдневного срока. А там по его опыту это либо само рассосется, потому что похищенный объявится, либо объявится его труп и тогда нужно проводить мероприятия уже по розыску убийц.