Геном Ньютона

Сергей Трахимёнок

Геном Ньютона

Повесть

© Трахимёнок С., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2022

«Если в четырех концах города с двухмиллионным населением с абсолютно разными людьми происходят совершенно разные вещи, то опытный читатель, конечно же, предположит, что все как раз наоборот и эти события, несмотря на свою непохожесть, тесно связаны между собой. И будет прав, потому что у писателя нет возможности описывать линии судьбы всех людей, живущих в данном городе. И если уже он выбрал только этих, то для чего-то они писателю понадобились.

– Так всегда происходит в книгах. В жизни же все иначе, – скажет тот, кто умеет читать, но не является читателем.

И будет не прав, потому что в жизни как раз все так плотно соотносится друг с другом, что является неразрывным целым. И любое событие, происходящее с конкретным человеком, связано посредством среды как с самой средой, так и с ее отдельными элементами и, прежде всего, с элементами одного рода. А раз речь идет о конкретном человеке, с которым сие событие произошло, то таковыми являются другие люди.

Поэтому нет нужды спрашивать, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе.

Но наш разум похож на гаишника, который может только «отнимать и делить». И в его представлении все выглядит случайным и не имеющим связей с другими событиями…»

Так рассуждал Петр Налыгов, молодой ученый-физик, завязывая шнурки на кроссовках перед тем как выйти из квартиры на утреннюю пробежку. Рассуждал, не предполагая, как он близок к тому, что называется истиной.

Петр вышел из подъезда, бросил взгляд на дорожку, которая вела к соседнему дому, огибала его и выходила к тыльной стороне парка. Потом демонстративно согнул ноги в коленях и лениво побежал в сторону от своего подъезда.

Углубленный в свои рассуждения, он не заметил, что на лавочке возле соседнего подъезда, несмотря на раннее утро, сидит довольно прилично одетый человек и делает вид, что не замечает Налыгова.

Когда Налыгов скрылся за соседним домом, человек набрал номер мобильника и произнес:

– Он вышел.

– Он только вышел или уже ушел? – переспросил голос, искаженный микрофоном мобильника.

– Уже ушел, – раздраженно ответил человек, поднимаясь со скамейки.

* * *

Владик Морозов, бывший лектор общества «Знание», а ныне респектабельный сотрудник консалтинговой фирмы «Форес», пил кофе.

Владик был похож на старого мальчика. Так как сохранил свои волосы и даже прическу «под битлз», правда, волосы эти были уже не иссиня-черными, как тридцать лет назад, а напоминали соль, перемешанную с перцем.

Как многие историки, он до девяностых специализировался на проблемах научного коммунизма. После заделался политологом и специалистом по гуманитарным технологиям. Надо отдать должное, Владик, несмотря на свой солидный возраст, а было ему слегка за пятьдесят, всегда был на коне.

Он был первым в рядах застрельщиков и строителей коммунизма и активно тянул туда сомневающихся. Затем переместился в первые ряды строителей капитализма. И так же активно стал агитировать окружающих за переход на рельсы рыночных отношений.

Один из его коллег по истфаку говорил, что Владик – реальная иллюстрация известного афоризма о том, что истинный коммунист может и должен колебаться вместе с линией партии, а капиталист вместе с парадигмой социального развития. Такой модный околонаучный оборот появился на рубеже девяностых. Правда, потом он канул в Лету, оставив после себя только анекдот:

«Встречаются два слесаря.

– Ты что, с женой разводиться задумал? – спрашивает один другого в девяностые годы.

– Да.

– А почему?

– Мне ее парадигма не подходит, – отвечает второй».

Обладал Владик и хорошей памятью: не только цитировал наизусть Маркса, Энгельса, Ленина, но и помнил всех своих вольных и невольных обидчиков. То есть был злопамятным.

Вчера, например, он полемизировал в бывшем обществе «Знание» с физиком Налыговым, и тот нелестно прошелся по поводу пафосности его речей. Тем самым сразу попал в черный список, который Морозов составлял в своей душе. Именно в душе, а не в уме. Потому, что ум холоден, а душа горяча, и к ней лучше прикипает все плохое.

Вспомнив о вчерашнем споре с молодым выскочкой-физиком, он еще раз пережил несколько неприятных секунд. Перед ним возник образ оппонента – тонное скуластое лицо, большие очки.

– Ботаник, – вслух обозвал оппонента Морозов.

Он и хотел было продолжить заочное унижение вчерашнего визави, но… тут раздался звонок в дверь.

Разумеется, это не могли быть люди с улицы, поскольку в данном случае сработал бы домофон. Владик поднялся из-за стола, прошел к двери и заглянул в волчок. Увидев хотя и искаженные линзой вполне приличные физиономии двух рабочих в комбинезонах от ЖЭКа, открыл дверь. Но пока он дверь открывал, рабочие успели напялить на головы шерстяные маски. И это настолько шокировало Морозова, что он даже не сделал шага назад, когда ему сунули в нос мокрую тряпку и стали считать:

– Раз, два, три…

На цифре семь его сознание помутилось, он отключился и уже не видел и не слышал, как его аккуратно поместили в большой мешок для мусора, понесли вниз по лестнице.

Вся эта операция заняла не больше четверти минуты. И все было бы нормально, но похитители не знали, что в спальне у Морозова нежилось в постели не совсем юное создание по имени Лена Копчикова. Как только за похитителями захлопнулась дверь, она вскочила с постели, подбежала к окну и выглянула во двор. «Рабочие» погрузили мешок из-под мусора в багажник, машина тронулась. А Лена побежала искать бумагу и ручку, чтобы записать номер машины, на которой увезли ее возлюбленного.

* * *

Арсений Вартов – следователь по особо важным делам городской прокуратуры, в юридическом простонародье – важняк, ехал на работу, когда ему позвонила подруга Морозова Лена и сообщила о похищении.

– Ты номер запомнила? – спросил он ее.

– Да, – ответила та, – сейчас продиктую.

– Не надо, я за рулем, я и так нарушаю правила, сбрось мне эсэмэской.

– Ты их поймаешь?

– Разумеется.

Вартов ставил машину на стоянку возле дома номер 38 по улице Раковская, когда мобильный его слабо пискнул. Это Лена сбросила ему информацию о номере машины.

С Морозовым Вартов был знаком со студенческих времен. В конце восьмидесятых они были комсомольскими активистами, правда, в профессионалы комсомольской работы не пошли.

В девяностые их дороги разошлись, зато потом, после того как мир отметил странный рубеж под названием «миллениум», сошлись снова.

И Вартов, и Морозов развелись со своими женами. Однако причины этого были разные. Жена Вартова так и не дождалась карьерного взлета своего мужа. А Владик в какое-то время сломался и стал крепко пить. Потом он, правда, завязал, но это было потом.

Через пару лет после своих разводов они вдруг встретились на утреннике в одном из детских садиков, куда стали приходить к своим внукам.

Как известно, деды любят внуков больше, чем детей. Поскольку у них одни и те же враги. Это дети – для дедов и родители – для внучат. И именно на этой фундаментальной основе возродились приятельские отношения Вартова и Морозова. И не только возродились, но и стали развиваться. Вартов приглашал Морозова к себе на дни рождения, а Морозов представил Вартова своей очередной пассии – Лене Копчиковой. Яркой брюнетке, впрочем, скорее всего крашеной, поскольку при иссиня-черных волосах на ее лице явственно просматривались рыжие веснушки.

Морозов, отойдя от неумеренного употребления алкоголя, впал в другую крайность, стал трезвенником и начал крутить романы с молодыми женщинами.

– Сие дает мне силы для некоей сверхзадачи, ради которой я пришел на эту землю, – напыщенно говорил он Вартову.

Вартов благосклонно относился к этой слабости, а впрочем, может быть, и силе приятеля. Профессия научила его квалифицировать деяния, но не оценивать людей. Его нельзя было склонить к союзничеству сообщением о том, что кто-то его, Вартова, не любит. Или кто-то его, Вартова, назвал… Вартову было плевать, как его называют. Единственное, чего он не любил, это когда его называли Сеней. Но никто из окружения об этом не догадывался.

Поднявшись на четвертый этаж и зайдя в свой кабинет, Вартов списал номер с мобильного телефона в записную книжку и позвонил коллегам из милиции.

Уже через четверть часа он знал, что данный номер принадлежал машине, которая разбилась полмесяца назад вдребезги. Машина, как утверждали гаишники, не подлежала восстановлению. Но, видимо, номера сохранились, и кто-то толкнул их налево.

Ситуация была тупиковой для любого нормального человека. Но не для Арсения Вартова.

Он узнал из телефонного справочника, что улица, на которой жил Морозов, значится за Фрунзенским УВД, сообщил в секретариат, что будет именно там, и поехал во Фрунзенское управление к начальнику следотдела.

* * *

Налыгов перепрыгнул через разрушенный забор с тыльной стороны парка и успел углубиться в одну из аллей, как некто приличного, совсем не бомжеватого вида выскочил из кустов и бросился ему под ноги. Споткнувшись о неизвестного, Налыгов упал и потерял очки. В это время на голову Петру надели мешок, несколько сильных рук подхватили его и затолкали в багажник машины.

– Очки подбери, – произнес мужской голос, и это было первое и последнее, что он слышал во время всей манипуляции с ним.

Далее машина тронулась с места. Об этом молодой физик догадался по тому, как его трясло на гравии парковых аллей, а потом стало вполне сносно, потому что автомобиль поехал, скорее всего, по асфальту улиц, время от времени останавливаясь у светофоров.

Вскоре остановки стали реже, а потом и совсем прекратились.

– Твою дивизию, – выругался Налыгов, понимая, что его вывозят за город.

Налыгов собрался и стал считать минуты проезда, полагая, что за городом автомобиль движется в среднем со скоростью девяносто километров в час, и если подсчитать время, то можно установить, насколько далеко его увезут.

* * *

Федор Щекин, в прошлом уголовный авторитет, имевший в молодости погоняло[1] «Зяблик», а ныне добропорядочный бизнесмен, чуть-чуть не дотянувший до звания олигарха, а посему не попавший на страницы журнала «Форбс», просматривал прессу.

Был Федор мал ростом, нарочито нетороплив. Говорил тихо, но именно в этой неторопливости и негромкой речи чувствовалась некая скрытая и скрываемая энергия, которой ее обладатель мог воспользоваться в любой момент.

Он сидел в кресле в шелковом халате. На стеклянном столике перед ним лежали газеты и стояла чашка кофе.

По утрам он никогда не пил чай, а когда его спрашивали о причинах этого, загадочно улыбаясь, произносил:

– Были времена, когда я его употреблял в большом количестве. Так что я выпил отведенный мне лимит.

Однако Федя лукавил. В колониях он был в конце восьмидесятых, когда чай уже не был валютой на зонах и им не измерялось благосостояние и возможности сидельцев. Не то что в шестидесятые, когда в сибирских лагерях пачка грузинского была эквивалентна паре валенок, а валенки могли приравниваться к стоимости жизни их владельца.

Зачем Федя читал газеты? Наивный читатель скажет, что он просматривал биржевые новости, котировки валют и прочей чепухи, которая так важна всем финансовым воротилам на Западе. Ничего подобного. Федя смотрел в них последнюю страницу с анекдотами, казусами и кроссвордами.

Всем остальным в его бизнесе занимались клерки, которых он нанял для работы, а также клерки, которые контролировали первых клерков. Но это же самый проигрышный вариант организации бизнеса, скажет продвинутый читатель. Потому что и первые, и вторые не заинтересованы в умножении капитала собственника, однако и тут он ошибется. Потому что Федя при абсолютной своей финансово-экономической безграмотности обладал редкой способностью видеть своих работников насквозь и время от времени устраивал показательные чистки, которые сдерживали аппетиты наиболее рьяных мечтателей поживиться на халяву деньгами Феди.

Впрочем, Федя всегда очень тонко намекал окружающим, что он всего лишь смотрящий за деньгами, а на самом деле это деньги вовсе не его. А…

Это тоже сдерживало всех желающих поживиться тем, что имел Федя. Поскольку индивидуальный собственник может простить некий финансовый грешок подчиненного, собственник же коллективный не имеет человеческих чувств и слабостей и беспощаден как Страшный суд.

У Феди было двое сыновей. Один из них старший… нет, не сидел в тюрьме, но почему-то все время туда стремился. И папаше стоило больших усилий все время выручать его.

Младший же, надежда Феди, учился в Лондоне в некоей закрытой школе, и именно на него Федя возлагал большие надежды. Полагая, что пуританская обстановка Англии и такое же воспитание позволят сыну не повторить Фединых ошибок молодости.

В кармане халата зазвонил мобильный телефон.

– Все в порядке, шеф, – произнес искаженный мембраной голос начальника службы безопасности.

– Сделайте выдержку и начинайте работать, – ответил Федя. – Доклад по мере важности…

– Все понял, шеф, – ответил начальник службы безопасности и отбился.

* * *

Машина остановилась, Налыгова вытащили из багажника, завязали глаза и повели куда-то вниз по ступеням. Шли они не долго. Вскоре на его плечо положили руку, знак того, что он должен остановиться. Налыгов услышал, как скрипят несмазанные петли какой-то двери, и в следующий момент с него стащили повязку, надели на нос очки и втолкнули в камеру.

То, что это была именно камера, а не комната, Налыгов определил сразу, хотя никогда в камерах не был. Но он был парнем начитанным и знал, какими бывают камеры. Здесь все было классически. Обитая железом дверь, с волчком и кормушкой. Тусклая лампочка в углу. Двухъярусные нары у одной из стен. Стол и табурет у другой, а также сантехническое устройство, которое вопреки всем санитарным нормам было рядом с раковиной для умывания.

Разумеется, первое, что сделал Налыгов, это развернулся, чтобы посмотреть на тех, кто его привез сюда. Но дверь захлопнулась, не позволив ему сделать это.

Налыгов обошел камеру, ощупал стол и табурет на предмет их надежности. Он даже поискал на стенах надписи, которые могли пролить свет на все, что с ним произошло. Но стены были чисты. Правда, на обратной стороне верхних нар было вырезано ножом слово «Зяба». Что оно означало, было непонятно.

Исследовав все, что можно было исследовать, Петр уселся на нижние нары и стал подводить некоторые итоги последних событий.

Итак, его похитили. Это ясно. Какая цель похищения, предположить трудно. Он не олигарх, и выкуп за него никто платить не будет.

Вселяло надежду несколько моментов. Или, как сказал бы его научный руководитель, факторов.

Во-первых, ему завязали глаза. Значит, не хотят, чтобы он видел похитителей, а также место, куда его привезли. Это тоже говорило за то, что его рано или поздно отпустят. Зачем же тогда завязывать глаза?

Во-вторых, с ним обошлись довольно мягко, если не сказать большего, вообще по-джентльменски. Что тоже способствовало некоему успокоению.

Был и третий фактор: а не розыгрыш ли это его коллег?

Хотя времена кэвээновских розыгрышей прошли лет двадцать назад, а то и более.

Да и не в силах его коллеги организовать такое похищение.

Осознав, что в своих рассуждениях он все равно дальше, чем есть, не продвинется (а для того, чтобы продвинуться, нужна дополнительная информация), Налыгов улегся на нары и стал ждать этой информации. А то, что она появится, он не сомневался. Зачем бы в таком случае его сюда привозить?

* * *

Морозова везли долго. А может, это ему только показалось. Один раз похитители даже останавливались и раздвинули молнию на мешке, которой он был зашпилен. Но похитителей он не видел, так как лежал на боку. Просто он почувствовал, как чья-то рука пощупала у него пульс на шее. При этом тестирующий удовлетворенно хмыкнул, осознав, видимо, что похищенный не врезал дуба.

Всю дальнейшую дорогу Морозов ничего не предпринимал, чтобы сориентироваться в обстановке, не считал минуты, дабы потом прикинуть, как далеко увезли его от города. Он просто тихонечко скулил, хотя особых причин для этого не было. С ним обошлись корректно и даже в багажнике положили не на голое железо, а на какую-то попону. Почему он думал, что это попона? Наверное, по тому неприятному запаху, который исходил от подстилки. По мнению Морозова, так должны пахнуть именно попоны, которые какое-то время были на вьючных животных, а потом стали подстилками, в том числе и в багажниках современных автомобилей.

Когда машина остановилась, кто-то открыл багажник, вытащил Морозова из него, а потом и из мешка для мусора.

Ему не стали завязывать глаза, а тихо приказали, чтобы он их закрыл. И Морозов честно выполнил приказание.

От этого тихого голоса он пришел в ужас.

Он с детства боялся таких приказаний и угроз, потому что жил в «элитном» доме, построенном на Грушевке. Это был первый дом будущего многоэтажного квартала. Но почему-то другие дома строились медленно, и их пятиэтажка долгое время была окружена частным сектором, в котором, как говорили его родители, жили окраинные бандиты.

Впрочем, сами бандиты имели вполне приличный вид, не ходили шайками, работали в локомотивном и вагонном депо, да и Владику не делали ничего плохого. А вот их дети испытывали истинное наслаждение, поймав его одного по дороге домой или из дома. Один из их предводителей, имевший кличку «Зяблик», никогда не кричал. Он тихим голосом, почти шепотом приказывал Владику измерить спичкой ширину улицы. А потом так же тихо требовал озвучить результат. После чего уже более громко сообщал окружению:

– Молодец, умный мальчик, хорошо считает.

После этого он давал Владику пинка, и они расставались до следующей поимки.

Собственно о чем-то подобном может поведать любой современный интеллигент, живший в многоквартирном доме рядом с домами частными. На языке ученых гуманитариев это называется социализаций. И в этом нет ничего удивительного.

Удивительным было то, что день, когда его снова поймают окраинные для проведения математических экспериментов, Морозов чувствовал заранее. Накануне он начинал испытывать неприятный холодок под ложечкой. Но мер к бегству и спасению не предпринимал. То ли тихий вкрадчивый голос Зяблика завораживал его, как взгляд удава завораживает кролика. То ли он как хронический больной знал, что у него будет какое-то время для нормальной жизни после очередного приступа болезни, и ждал наступления этого приступа. И действительно, после очередной поимки на какой-то период Морозов становился неинтересен для окраинной шпаны.

Так продолжалось довольно долго. Но самое удивительное было в том, что со временем он не только притерпелся ко всему этому, но и стал испытывать желание вновь услышать нарочито вкрадчивый голос Зяблика. Да и Зяблик перешел с ним на более мягкие формы взаимоотношений. Во всяком случае, пинка Владик уже не получал и все ограничивалось измерением длины находящихся на улице предметов сначала спичкой, а потом сигаретой. Что было гораздо удобнее, потому что сигарета была длиннее и процедура заканчивалась быстрее.

Морозова привели в подвал, он понимал это, поскольку идти пришлось по лестнице, ведущей вниз, остановили перед какой-то дверью и втолкнули в помещение.

Послышался лязг задвижки, но Морозов глаза не открыл, потому что не получил команды от вкрадчивого голоса «конвоира».

* * *

Вартов приехал во Фрунзенское РУВД, поднялся на второй этаж к начследу. С ним он был шапочно знаком.

Нельзя сказать, что начслед обрадовался появлению Вартова, но и не огорчился особенно. В жизни все может быть: сегодня ты полезен прокурорскому важняку, завтра он окажет услугу тебе. Чего еще от жизни желать?

Начследа звали Виктор, был он в звании майора. Кабинет его выглядел игрушкой. Что могло свидетельствовать только об одном: он любит свою должность и даже «тащится» от нее.

– Чем могу? – сказал начслед после дежурных приветствий.

– Друга у меня похитили, – ответил Вартов.

– Похитили или он пропал?

– Похитили.

– Сему есть свидетели?

– Да, его гражданская жена, – произнес Вартов, несколько повысив статус Елены в глазах начследа.

– Сожительница? – отреагировал на это начслед.

– Пусть будет так.

– Она может сделать заявление?

– Может. Но стоит ли ее трогать? Она, скорее всего, не в курсе всего, что происходит. Это, во-первых, а во-вторых, может направить нас по ложному следу.

– Она…

– Нет, у нее представление о наших возможностях из женских детективов. Есть и в-третьих, но это только предположение.

– И какое же?

– Все это некая ошибка. Морозов не олигарх, он консультант в некоей консалтинговой фирме. Пятое колесо в телеге, как раньше говорили.

– Но мы не можем начать расследование об исчезновении кого-либо, если он не отсутствует хотя бы три дня.

– Это тогда, когда он просто исчез. Но в данном случае у нас есть… будут показания свидетеля о том, что его поместили в мешок и затолкали в багажник машины.

– И все равно в этом случае нет оснований для возбуждения уголовного дела. Возможно, это ей показалось или у них неприязненные отношения. И она решила таким образом подставить своего сожителя… Нужно еще что-нибудь…

– Ты скажи еще, что это чья-нибудь шутка.

– Ну я так не скажу.

– Да я и сам понимаю, что нужно еще что-нибудь, но у вас есть возможность начать проверку факта до возбуждения уголовного дела… Возможно, к тому времени все разрешится или, во всяком случае, проявится в большей степени.

– Каким образом? – спросил начслед, он все больше входил в роль надзирающего за законом и законностью проведения следственных действий. – Мы обнаружим его труп?

– Нет, возможно, он вернется, так как похитители убедятся, что взяли не того, и его отпустят…

– Если похитители ребята серьезные, что им его отпускать… Грохнут, чтобы потом проблем не создавал.

– Если они ребята не совсем отмороженные, то они так не поступят. Но если истинные отморозки, то это как раз возможно.

– Хорошо, – согласился начслед, – мы можем начать проверку, но пусть первым материалом в ней будет объяснение этой дамы.

– Да нет проблем, – ответил Вартов, – я сейчас ей позвоню.

– Прекрасно, – сказал начслед, – я сам этим займусь, потому что моим подчиненным надо будет долго объяснять, для чего все это делается.

Вартов согласно кивнул. Он чувствовал себя неловко в роли просителя. Обычно при контактах с милицейскими коллегами все было наоборот.

* * *

– Чего прижмурился? – раздался до боли знакомый голос. – Можешь открыть глаза и убедиться, что ты не в раю.

Морозов открыл глаза. Он стоял в некоем помещении, больше похожем на тюремную камеру. От этого помещения исходил еще более отвратительный запах, чем от той попоны, на которой он лежал несколько минут назад. Но самое отвратительное было то, что на нарах этой камеры, на правах хозяина в позе лотоса сидел его недавний оппонент Налыгов. Такое Морозову и в страшном сне присниться не могло.

– Ты как тут оказался? – спросил Морозов.

– Знаете, коллега, – начал говорить Налыгов, поправив очки и по-зэковски оттопырив нижнюю губу. – Я расскажу вам, как я здесь оказался. Иду я по улице, никого не трогаю. И вдруг вижу шильду, на которой написано – тюрьма. Дай, думаю, зайду… Вот так я здесь оказался.

– Ну хватит ерничать, обстановка не располагает к таким шуткам. Так как все же ты тут оказался?

– Предполагаю, что так же, как и ты, – ответил Налыгов, нарушив некие правила ведения научной полемики, обратившись на «ты» к оппоненту, который почти вдвое старше его по возрасту.

Морозову стало неловко, что он, проживший на свете более пятидесяти, растерялся в означенной ситуации и ведет себя не так уверенно, как Налыгов. Он прошел к нарам и попытался сесть.

– Стоп, – сказал на это Налыгов, – а где разрешение?

– Разрешение на что? – не понял Морозов.

– Разрешение пройти и сесть на чужие нары, ты что, первый раз в тюрьме?

– Первый, – ответил Морозов.

– Ну тогда слушай, что тебе говорят старые сидельцы. Если уж ты попал в камеру, то должен представиться.

– Зачем? – спросил Морозов, все более теряясь от уверенного и бесцеремонного тона молодого сокамерника.

– Затем, чтобы старожилы поняли, что ты такой же сиделец, а не подсадная утка вертухаев.

– Кого?

– Вертухаев.

– И кто такие вертухаи и при чем здесь утка?

– На охоту ездил? – спросил Налыгов, продолжая упиваться собственным превосходством над Морозовым.

– Ну да.

– Так вот подсадные утки – это предатели, которые заманивают на озеро пролетающих сородичей.

– Петя, да ты же меня знаешь.

– Я тебя знал там, на воле, – продолжал куражиться Налыгов, – а здесь другое дело. Как ты оказался здесь?