Психологические исследования нравственности

В условиях стадиальной структуры моральной социализации, постулируемой ее различными концепциями, наиболее очевидным вариантом патологического развития этого процесса является недостижение его высших стадий, приостановка на нижних, хотя, естественно, далеко не всегда подобные модификации данного процесса можно считать патологией. Так, например, М. И. Воловикова обнаружила, что у наших соотечественников моральная социализация часто либо «застревает» на первой стадии, либо сразу «перескакивает» на третью (Воловикова, 2010), т. е. соблюдение моральных норм под давлением малой группы – семьи, друзей и т. п. или общества в целом, – своего рода «моральный конформизм» у нас менее распространен, чем следование им из страха наказания или по велению совести.

Нарушение собственно стадиальности в данном случае выглядит довольно метафорично: по сути, речь идет о том, что в нашем российском обществе по сравнению с другими культурами непропорционально велика доля как высоконравственных индивидов, которых нет необходимости ни принуждать, ни агитировать исполнять нравственные нормы, так и абсолютно безнравственных, которые, если и соблюдают их, то только по принуждению. Бытовой пример подобного распределения – распространенность как героизма, бескорыстного самопожертвования, волонтерства и других образцов высоконравственного поведения, так и жестокости и бесчеловечности, в таких, например, формах, как выбрасывание младенцев в мусорные баки. Конечно, на основании подобной тенденции нельзя сделать вывод о том, что мы либо очень хорошие, либо очень плохие, поскольку промежуточных вариантов в нашем обществе тоже хватает, однако наша российская тенденция регулярно переходить от одной крайности в другую, отмечаемая в самой различной связи (см.: Вехи, 1991), проявляется и в отношении уровня морального развития.

Одна из главных причин этой ситуации связана с фактором, который в различных концепциях моральной социализации выделяется в качестве одного из основных. Ж. Пиаже считал таким фактором уровень развития интеллекта (Piaget, 1932). Вообще, согласно Пиаже, существует онтогенетическая связь между когнитивным и моральным «рядами», причем ведущая роль в их синхронном развитии принадлежит когнитивному «ряду». Аналогичные взгляды высказывал и Л. Колберг (Kohlberg, 1984). При этом эмпирические исследования продемонстрировали, что уровень морального развития коррелирует с уровнем образования[6], который, в свою очередь, тесно связан с уровнем интеллекта (Al-Ansari, 2002). Подтвердили они также существование высокой корреляции между уровнем морального развития и когнитивной сложностью (Jaffee, Hyde, 2000), которая тоже непосредственно связана с уровнем интеллекта. Большая нагрузка ложится и на интуицию, а, стало быть, и на лежащие в ее основе неосознаваемые процессы. «Мораль, характеризующая низкодифференцированные системы культуры, не проявляется в субъективном плане в качестве четких законов и инструкций, основана на „чувствовании“, а не на „знании“, – пишут Ю. А. Александров, В. В. Знаков и К. А. Арутюнова (Александров и др., 2010, с. 345). Не меньшая нагрузка ложится на эмоциональный интеллект: «эмоционально тупые», не способные к сопереживанию люди редко бывают высоконравственными. Эмпирические исследования продемонстрировали также, что чувство ответственности за свои действия перед обществом имеет в своей основе такие психологические процессы, как эмпатия, сострадание, сочувствие, сопереживание и др. (Miller, 2005). Важным качеством нравственных (в данном случае не высоко-, а просто нравственных, т. е. уважающих хотя бы основополагающие нравственные принципы) людей служит также регулярно испытываемый ими когнитивный диссонанс по поводу нравственных дилемм (Гулевич, 2010), тоже производный от уровня интеллектуального и эмоционального развития личности. Нравственный человек регулярно сомневается по поводу принимаемых им нравственных решений, в то время как лишенный этого качества, «когнитивно простой» человек не склонен к «душевным страданиям». В этой связи уместно процитировать Г. С. Померанца: «История – это прогресс нравственных задач. Не свершений, нет, но задач, которые ставит перед отдельным человеком коллективное могущество человечества, задач все более и более трудных, почти невыполнимых, но которые с грехом пополам все же выполняются (иначе все бы давно развалилось)» (Померанц, 1991, с. 59). И действительно, если бы люди не испытывали сомнений по поводу моральной допустимости новых возможностей, постоянно открываемых перед ними научно-техническим прогрессом, то этот прогресс уже давно было бы некому осуществлять, ибо такое человечество неминуемо себя уничтожило бы. А одной из слагаемых образа «крутых» или «конкретных» парней, пропагандируемого нашим телевидением, служит именно отсутствие «неконкретных» нравственных сомнений.

Хотя существует немало межкультурных различий в проявлении закономерностей морального развития, связанных главным образом со спецификой коллективистских и индивидуалистических культур[7] (Miller, Bersoff, 1998; и др.), эта закономерность выглядит достаточно инвариантной относительно специфических черт различных культур и народов, особенно в условиях «интернационализации моральных ценностей» (Keller et al., 2005), т. е., несмотря на частую встречаемость высокоинтеллектуальных и высокообразованных злодеев[8] (литературный символ этого типажа – заклятый враг Шерлока Холмса профессор Мариарти), особенно в высших эшелонах власти, все-таки в общем и целом повышение образовательного и интеллектуального уровня населения способствует повышению нравственности. И, наоборот, все факторы, которые ухудшают качество человеческого материала: алкоголизм, наркомания, низкий уровень жизни, плохое питание, курение и другие вредные привычки, массовая беспризорность – снижают средний интеллект нации, а посредством этого – и ее нравственный уровень.

В этой связи уместно выделить два типа личностей, имеющих низкий уровень морального развития и в быту проявляющих себя подчеркнуто безнравственными поступками: 1) «безнравственные по убеждению» («злодеи»); 2) «безнравственные по недомыслию». Первые прекрасно понимают социальную роль морали и необходимость нравственных принципов для нормального существования общества, но нарушают их, подчас с явным удовольствием, под влиянием самых разных мотивов: корысти, самоутверждения, удовольствия от глумления над общепринятыми ценностями и т. д. Вторые просто не осознают смысла этих норм и напоминают чеховского героя, который в отсутствие каких-либо дурных намерений свинчивал гайки с рельсов, не понимая, к каким последствиям это может привести (т. е. в современных терминах готовил теракты, не отдавая себе в этом отчета). Значительная, если не основная, часть безнравственных поступков наших сограждан относится именно к этой категории, а их психологической основой служит «задержка» моральной социализации, проистекающая из дефицита интеллектуальных способностей.

Важно отметить, что эти способности достаточно многообразны и не сводятся только к общему уровню интеллекта или к тем интеллектуальным операциям, на которых делают акцент Ж. Пиаже и Л. Колберг, описывая моральное развитие ребенка. Сюда относятся также эмоциональный интеллект, рефлексивные способности, в частности, способность (и желание) оценить, как твои действия воспринимаются другими, к каким последствиям они могут привести, и т. п. Показательно, что многие бытовые проявления безнравственности наших сограждан выглядят не как осознанное попирание нравственных норм, а как дикость, варварство или дебильность. Яркой иллюстрацией могут служить наши городские пляжи, которые по утрам, убранные гастарбайтерами, производят вполне благообразное впечатление, а ближе к вечеру выглядят так, будто именно здесь, причем только что состоялась Куликовская битва.

В данном случае стоит нарушить сложившуюся традицию в понимании соотношения морали и нравственности, согласно которой «мораль – это форма общественного сознания, а о нравственности уместно говорить применительно к конкретному субъекту – как он усваивает известные всем моральные нормы, например, десять заповедей» (Знаков, 2011, с. 414). Оставив за моралью ту же «понятийную нишу» – системы правил, дифференцирующих добро и зло[9] и предписывающих, что следует, а что не следует делать, вынесем понятие нравственности на нетрадиционный для него уровень – уровень «неконкретного» субъекта, которым является социум в целом. Тогда на данном уровне можно будет выделить основные слагаемые этого понятия и, соответственно, реперные точки, на которые обычно опираются, говоря о нравственности того или иного общества.

На соответствующей систематизации основан предложенный нами Индекс нравственного состояния общества (ИНСО)[10], фиксирующий такие слагаемые нравственной атмосферы общества, как уровень: 1) жестокости, 2) бесчеловечности, 3) несправедливости, 4) цинизма. Операциональным показателем первой характеристики служит количество убийств на 100000 жителей, индикатором второй – количество беспризорников (точнее, детей, оставшихся без попечительства родителей), индикатором третьей – Индекс Джини, выражающий неравномерность распределения доходов, показателем четвертой – Индекс коррупции. Разумеется, можно использовать и другие индикаторы нравственности/безнравственности общества, и другие способы их индикации, однако и описанный способ представляется вполне приемлемым (вообще все подобные варианты операционализации и количественной оценки качественных явлений – «не догмы, а руководства к действию»). Оцененная подобным способом динамика нравственного состояния нашего общества в годы реформ показана на рисунке 1.

Рис. 1. Динамика нравственного состояния современного российского общества

Как видим, динамика негативная со слабо выраженной тенденцией к улучшению в последние годы. Особенно выражено негативное нравственное состояние современного российского общества, если сравнивать его с ситуацией перед реформами – в 1990 г., что вынуждает сделать малоутешительный вывод: морально-нравственному состоянию нашего общества реформы на пользу явно не пошли.

Удручающее нравственное состояние российского общества подтверждается самой разнообразной статистикой.

Так, у нас ежегодно 2 тыс. детей становятся жертвами убийств и получают тяжкие телесные повреждения; от жестокости родителей страдают 2 млн детей, а 50 тыс. – убегают из дома; пропадают 25 тыс. несовершеннолетних; 5 тыс. женщин гибнут от побоев, нанесенных мужьями, и 15 тыс. – другими близкими родственниками – отцами, сыновьями и т. д.; насилие над женами, престарелыми родителями и детьми фиксируется в каждой четвертой семье; 12 % подростков употребляют наркотики; более 20 % детской порнографии, распространяемой по всему миру, снимается в нашей стране; около 40 тыс. детей школьного возраста вообще не посещают школу; детское и подростковое «социальное дно» охватывает не менее 4 млн человек; темпы роста детской преступности в 15 раз опережают общий прирост преступности; в современной России насчитывается около 50 тыс. несовершеннолетних заключенных, что примерно в 3 раза больше, чем было в СССР в начале 1930-х годов (Анализ положения детей в РФ, 2007). А в конце истекшей декады – в 2009 г. в нашей стране насчитывалось около 700 тыс. сирот (после Великой отечественной войны их было меньше), совершено 106 тыс. преступлений против детей, 2 тыс. которых были убиты (Аргументы и факты, 2010). Бытовые примеры того, до какой степени безнравственности доходят наши сограждане, тоже вызывают содрогание: от младенцев, выброшенных пьяными матерями в окно, до таких явлений, как рабство и каннибализм (это в XXI веке!).

Если оценивать состояние нравов в нашей стране в рамках описанной выше схемы по уровню жестокости, бесчеловечности, несправедливости и цинизма, то положение дел выглядит плачевным в каждой из этой сфер, что проявляется в соответствующих показателях (таблица 1).

В общем оценка нравственного состояния современной России, т. е. наших продуктов трансформации общих моральных принципов в индивидуальную нравственность, дает неутешительный результат, и показательно, что вывод о ее нравственной деградации в годы реформ делают представители практически всех научных дисциплин, которые обращаются к этой проблеме (см.: Юревич, Ушаков, 2010).

Кризис второго из выделенных в начале этой статьи элементов системы поддержания нравственности в нашем обществе – системы трансляции нравственных принципов с социального на индивидуальный уровень – отчетливо проявляется также в состоянии ключевых институтов моральной социализации, к числу которых принято относить семью и образовательные учреждения (Гулевич, 2010), а также «улицу» и средства массовой информации. Здесь следует подчеркнуть три основные тенденции: во-первых, атрофию некоторых институтов, например, общественных организаций советского времени[11]; во-вторых, изменение относительной влиятельности существующих институтов, в частности, снижение авторитета школы и рост влияния СМИ; в-третьих, изменение их функций. «Традиционные институты социализации (семья, школа, учреждения профессионального образования, учреждения дополнительного образования, трудовые коллективы) утрачивают свое влияние. Образовавшиеся проблемы восполняются легкодоступными носителями мнформационного продукта, например, средствами массовой информации», – пишут С. К. Бондырева, Г. В. Безюлева и Д. В. Сочивко (Бондырева и др., 2010, с. 265). При этом, как отмечает В. А. Соснин, «значительные возможности влияния средств массовой коммуникации на массовую аудиторию обусловливаются тем обстоятельством, что их содержанием охватывается весь спектр психологического воздействия в диапазоне от информирования, обучения, убеждения до манипуляции» (Соснин, 2010, с. 327).

Таблица 1

Некоторые показатели состояния современного российского общества (2008)

Источники: Доклад о развитии человека, 2009; Российский статистический ежегодник, 2009; Transparency International, 2009.http://www.transparency.org.

Налицо также выхолащивание воспитательных функций некоторых институтов моральной социализации, что связано, в частности, с описанной выше псевдолиберальной идеологией. Так, ее адепты, в начале 1990-х годов занесенные волной либеральных реформ в органы управления отечественной системой образования, официально провозгласили отказ от выполнения нашей школой воспитательной функции и превращение ее в сервисную структуру по «оказанию образовательных услуг населению». Тем самым был изъят заложенный еще А. С. Макаренко краеугольный камень отечественной системы образования – единство обучения и воспитания, а учитель, по существу, оказался низведенным к статусу официанта. Данные о том, что ученики открыто матерятся на уроках примерно в половине российских школ (Юревич, 2010), практика избиения учителей за плохие оценки и выкладывания в Интернет видеозаписей экзекуций закономерно оформили этот новый статус учителей и, соответственно, школы как «сервисного» института. Естественно, существуют другие ученики, другие школы, далеко не все из которых вписываются в образ, созданный в скандальном фильме В. Гай-Германики, но, к сожалению, даже многочисленные исключения не нивелируют общей тенденции постепенной утраты нашей школой воспитательной функции. Иное было бы и невозможно, если учесть, что именно это провозгласили в качестве официальной цели псевдолибералы, по-прежнему занимающие ключевые позиции в нашей системе образования и близко не подпускающие к ним своих идейных оппонентов.

Аналогичный «захват власти» псевдолибералами произошел в таком институте социализации, как СМИ, прежде всего на телевидении, влияние которого на нашу нравственность вынуждает отечественные законодательные органы настойчиво искать пути противодействия ему. Показательно, что более 80 % наших сограждан выступают за введение нравственной цензуры на ТВ[12] (Семенов, 2011), которую наши псевдолибералы, естественно, являющиеся ее противниками, пытаются выдать за цензуру идеологическую, тем самым совершая привычный для них акт «идеологического мошенничества», т. е. умышленной подмены реалий в идеологических целях. В этом ряду находится и другой ударный аргумент псевдолибералов в дискуссии со сторонниками ограничений: «не хочешь – не смотри», служащий очередным свидетельством нелепости утвердившихся в современной России «либералогем»: если последовательно продолжить эту логику, то следует выдвинуть возражения против запрета продажи наркотиков («не хочешь – не покупай») и т. п. В данном случае вновь проявляется связь второго уровня системы поддержания (а также разрушения) нравственности общества с первым – трансляции «моралей» на уровень индивидуальной нравственности с их продуцированием и распространением в обществе. А кризис на одном уровне неизбежно связан с кризисом на другом.

3. Кризис механизмов понуждения к выполнению нравственных норм

Отчетливо выражен кризис и на третьем уровне этой системы – уровне понуждения наших сограждан к соблюдению основополагающих нравственных принципов. Здесь тоже очевидна связь с общей идеологией, в частности, с обсуждавшейся выше «либералогемой», согласно которой «запреты неэффективны», а также с псевдолиберальными идеями о том, что человек должен быть во всем свободен и принуждать его ни к чему нельзя. В этом же ряду находится и либералогема «можно все, что не запрещено законом», означающая, что человек имеет право нарушать нравственные принципы, если он при этом не нарушает законы, а принуждать его к соблюдению нравственных принципов противозаконно. Против этого трудно возразить, однако любое общество стремится придать основополагающим нравственным принципам статус законов[13], а в тех областях нравственного поведения, которые не регулируется законами, применяются нравственные же меры воздействия, которые могут быть не менее жесткими, чем законы.

Ярким примером служат китайские чиновники, осужденные за коррупцию. Многие из них выдерживают законодательное наказание, отсидев назначенные им сроки, но затем, выйдя на свободу, кончают жизнь самоубийством, будучи не в силах выдержать моральную кару – так называемую «потерю лица», что существенно для китайской культуры. Уместно вспомнить и эффективность «мер морального воздействия», характерных для советского общества, в частности, что в те годы означало исключение из партии или из комсомола. А психоаналитики, да и врачи, не придерживающиеся психоаналитических позиций, часто трактуют различные болезни как «наказание», накладываемое человеком на самого себя за совершенные им моральные проступки.

Понуждение к исполнению нравственных норм особенно актуально в условиях, когда значительная часть населения находится на первой стадии морального развития по Л. Колбергу, соблюдая их лишь под страхом наказания. Естественно, куда более желателен перевод подобных граждан на третью стадию, на которой они добровольно исполняют эти нормы, понимая их необходимость для общества, или хотя бы на вторую, где они делают это из конформности, и соответствующие меры по повышению уровня нравственной социализации тоже необходимы. Это так называемое «мягкое» моральное воздействие через систему образования и воспитания. Однако к отказу от принуждения современное общество, особенно российское, вопреки псевдолиберальным мифам пока не готово, и эффективность системы поддержания нравственности во многом зависит от эффективности принуждения к соблюдению ее основ.

Принуждение в демократическом обществе чаще всего выступает в виде самопринуждения, накладывания личностью добровольных ограничений на свою свободу. Поэтому, как пишут Г. Нуннер-Винклер и В. Елдестейн, в современном мире «социальный контроль теряет силу, а главным условием функционирования социальных систем становится самоконтроль» (Nunner-Winkler, Edelstein, 2005, p. 5). Здесь вновь актуализируется общеидеологический уровень представлений о нравственности и торжествует либеральная мысль о том, каким должен быть социальный контроль в современном мире – не насильственным и реализуемым над человеком извне, а добровольным и самостоятельно осуществляемым им над собой. Но одновременно проявляется и основное отличие подлинного либерализма от того, что на страницах этого текста неоднократно именовалось псевдолиберализмом. Если сторонники первого в отличие от приверженцев консерватизма настаивают на том, что человеку можно доверять и, соответственно, доверить ему самому контроль над своим поведением, то наиболее радикальные сторонники второгосчитают, что контроль над человеком вообще не нужен – ни во внешней, внеличностной, ни во внутренней, внутриличностной форме.

При всей абсурдности этой идеи она очень популярна в современном российском обществе, что в том или ином виде регулярно проявляется в общественных настроениях по поводу наиболее вопиющих нарушений морали, таких, как история с Пусси Райот.

Вообще ослабление социального контроля над индивидами – и во внешней, и во внутренней форме – является одним из главных маркеров тех социально-психологических изменений, которые наше общество переживает с конца 1980-х годов, причем многие, и отнюдь не только псвевдолибералы, воспринимают это ослабление с восхищением, именно в нем видя путь к свободе и демократии. При этом допускается очередная ошибка, основанная на непонимании того, что истинная и единственно возможная свобода – не утопичная и безответственная, а та свобода, которую общество может себе позволить. Она предполагает не полное снятие социального контроля над личностью, а лишь его интериоризацию, перевод из внешней во внутриличностную форму. Это дает основания для «политического» утверждения: вопреки тому, что о нашей стране думают на Западе, как обычно, плохо понимающем, что в ней происходит, основной социально-психологической проблемой современной России является не дефицит свободы, а прямопротивоположное – дефицит контроля.

Из самых разнообразных видов контроля наибольшее ослабление за годы наших реформ претерпел нравственный контроль – контроль над соблюдением нравственных принципов, что неудивительно в условиях вознесения принципа «можно все, что не запрещено законом», фактически нивелирующего нравственные принципы, чуть ли не на уровень государственной идеологии. Поучительным примером служит то, что вопиющие случаи безнравственного поведения наблюдаются не только в частной жизни наших сограждан, где контроль над ними со стороны общества сведен к минимуму, но и в их публичной активности, причем и в активности членов общества, которая наиболее публична, будучи связанной с органами государственной власти, средствами массовой информации и т. п. Развлекательные поездки за рубеж депутатов различных уровней, оплачиваемые из кармана избирателя, «крышевание» подпольных казино прокурорским начальством, всевозможные «кущевки» и т. п. (этот ряд можно продолжить) – примеры полного отсутствия морального контроля там, где он, казалось бы, должен носить очень строгие формы, переходя в правовой контроль. А рефлексируя над подобными случаями, которыми сейчас переполнена вся наша жизнь, трудно не заметить, во-первых, их полную публичность – подобное происходит у всех на виду, во-вторых, то, что они являются нормой, а не исключением, т. е. нормой нашей жизни стало отсутствие нравственного контроля даже в абсолютно публичных ситуациях и даже там, куда достает око центральной власти, не говоря уж о гораздо более значительном пласте нашей жизни, скрытом от этого ока.

Ослабление внешнего контроля не было бы разрушительным для общества, если бы компенсировалось внутриличностным контролем – в соответствии с обрисованной выше либеральной схемой. Однако ослабление социального контроля не только не компенсируется самоконтролем граждан, напротив, сопровождается его ослаблением, возведенным в некоторых, особенно молодежных, социальных слоях в культ «отвязности» от социальных норм и правил. Как пишет А. С. Ципко, «наши обвальные реформы убили тот внутренний страх, то чувство внутреннего самоконтроля, на котором держится современная цивилизация» (Ципко, 2008, с. 117). Характерный пример ослабления нравственного самоконтроля – бытовая развязность в форме, например, попрания вроде бы не слишком существенных нравственных норм (мат в общественных местах, плевки и бросание окурков на тротуар, вызывающие позы в общественном транспорте, демонстрирующие неуважение к окружающим, демонстративное неуступание мест старшим по возрасту и т. п.).

К сожалению, ощущается явный дефицит исследований, раскрывающих психологический смысл и психологические функции подобного поведения. А в таких случаях, как нашумевшая история с Пусси Райот, явно не хватает психологических интерпретаций реальной мотивации подобных поступков, скрытой под декларируемой мотивацией.