В неожиданном рейсе

Виктор Красильников

В неожиданном рейсе

© Виктор Красильников

В неожиданном рейсе

Когда расстанешься с заполнявшим жизнь до краёв, не говори «амба». Судьба подслушает и пустит тебя по той же стезе. Только, щадя, выберет круг покороче. Наблюдательные люди давно такое подметили. Самые доки припомнят сто дней Наполеона после почётной неволи на острове Эльба. У многих, слава Богу, было проще, и у меня скромнее. На ту пору по причине родительского нездоровья работал на берегу. Новая лямка не нравилась, но что делать – тянул. Однако и этого поприща лишился. В 93-м трясли конторы на предмет сокращения. Занятие это в нашем Отечестве зряшное, бесполезное. Ну рассчитают пять муравьёв, которым платили соответственно весу. Смотришь, обоснуют необходимость нанять особей крупнее с окладом по кирпичу. В любой реформе надстройки такой секрет спрятан. Правда, всех нас, муравьишек, не изведёшь. Быстро обнаруживается, что руководить некем. Тёзка Панов, приятель хороший, на чью должность не покусились, приподняться плаваниями захотел. Он-то и предложил: – Пока визу оформляют, покараулю тебе место. А ты свободный, ступай проветрись месяца так на четыре.

Вот везуха! Папки сдал и вскоре, как маслом обмазанный, вновь в плавсоставе очутился. Сразу открытие сделал. Оказывается, времена сильно раскрутились. Моряки и те стали другими.

Четвёртый механик, которого менял, взялся утром на судно подбросить. Вышел из подьезда ещё в полной прежней наивности. Тут глаза в точку и свело. Белый «Ягуар» картинка, двухтрубным выхлопом урчит. А салон – так вообще! Кожаное сиденье ласково топит, панель приборная из дорогого дерева. Английский, тонкого вкуса, аристократизм обволакивает разом, заставляя думать о себе лучше всегдашнего.

Покатили на бесподобном звере. Хоть всего-то пассажир, а гордо через стёкла запосматривал. Будущий отпускник, видя моё обалдение, во многом подтянул:

– Самая пора сейчас тачки возить. Каждый рейс по одной покупать можно. Начал с простой и битой. Подмандаринил её – ушла за две тыщи баксов. На те деньги купил поприглядней, продал с наваром. Пошла струя. Стал под заказ выискивать. Эта для одного северодвинского мафейника. Пусть жизни порадуется, она у них короткая.

После ликбеза заведование принял. На котёл с системой Крылова посмотрел: – То-то, брат, лишь ты не изменился.

В машине и других раритетов хватало. Всё оттого, что «Советская Якутия» была дамочка особая. Когда-то её с одной целью построили: ради перевозки из Ленинграда колёс гидротурбин для Красноярской ГЭС. Судно получилось удачным, а главное – своим. Запустить в серию интернационализм помешал. Как теперь понимается, государство сидело на наркотике идеи и тащило почти всё из дома чужим. Кончилось халявное давание, и только ленивый его не лягнул. Интересно, что про наше время напишут, когда оно охватится сознанием как пережитое?

Со всё понимающей мамой простился, отца уже не было. Тихое, грустное расставание. Раньше совсем не так случалось. Голубушка моя к соседке на минуту сходила, что-то поделала – и подаёт в старой вазочке горочку морошки. У обоих от предчувствия вечной черты подступили слёзы.

Осенними морями себе в удовольствие на Италию пошли.

Ход замечательно плавный благодаря особым бортовым килям. Истинная колыбель, кого грудничком не докачали. Парни подобрались, к жизни наставленные.

Едва до норвежской банки дотянули, в машине что-то сломалось. Флаг-сигнал об этом подняли. Сами вдоль бортов встали и минут десять дразнили блёснами треску. Тут катер с приватизаторами природы показался. Поломку поторопились устранить. Главные лошадки – два «Русских дизеля» – завелись без напряга. Ох и памятная ушка получилась, кандейская!

Ценя, что опять при настоящем деле, на вахту являлся минут на пятнадцать раньше. Всё по полной программе проверю, досрочно довольного третьего отпущу. В машине (не чета старым «полякам») ЦПУ имелось, и тут же располагался главный распределительный щит. Управление дизелями дистанционное. При всём таком классном – два кресла. Моториста мне дали матёрого, бывшего игрока «Водника». В нём это осталось на всю жизнь: погоняв немного мячик, предаться отдыху. Будто запасной, он откидывался в кресло и смотрел на меня, как на тренера, без которого игра идёт лучше.

Дед был постоянный. Практик редкостный, спокойный здоровяк с фамилией, заставляющей улыбнуться: Борщ Николай Иванович. И выглядел он как почитатель наваристого, щедро заправленного сметаной мирового блюда. В рассуждениях же своих, в образе мыслей очень за державу переживал. Поводов к этому узнавалось тогда с избытком. Все эти огорчения Борщ нёс с утра в ЦПУ.

– Представь, Константинович: в Москве по Верховному Совету из танка стреляли! Войска по всему шевелящемуся вблизи кроют прицельно. Это ж в какую страну мы вернёмся?!

Только в своём хозяйстве Иванович находил успокоение. Машину знал на ощупь и, пожалуй, один в СМП ведал о достоинствах незаслуженно угробленной марки «Русский дизель». Раз надстройка кормовая, то, выйдя обозреть притягательный простор, у флага становился. Вновь взятый на службу петровский триколор заставлял думать о напрасности тупикового пути, по которому прогнали русский народ.

– Эх-хе-хе, – копировал я Борща и отвлекался, глядя на всегда разную стихию вод.

От заморенности береговой жизнью и от морского воздуха аппетит проснулся. Стесняясь, по две тарелки первого уписывал. Питатель наш, молодой, да хваткий, владел смежно секретами кастрюль и разрешённого автобизнеса. Вот таковские в духе времени пришли на флот. А мы целым поколением потерялись в семидесятых гуляками, стилягами, краснеющими от матюжка при девушке.

Наконец-то, вот он – маленький, самый итальянский портишко Марина-ди-Каррара. В городке с двухэтажными пригожими домиками задержалось роскошное лето. Стало быть, с даты 20 октября «всё врут календари». Горы, где с античных времён добывали послуживший искусству мрамор, отжимают улочки к морю. Как полагается, на главной площади собор. Везде засады магазинчиков. Никуда не спешащими вечными курортниками выглядят его жители.

Новое личное потрясение случилось, когда один пошёл в город. Умом-то понимаю: свободой пользуюсь, но в мозгу простое не укладывается. Слишком долго водили нас в связках-тройках, чтобы теперь спокойно рулить самому. Валютных бумажек, прикидываю, в 8 раз в кармане больше, чем тогда бы получил. «Ага», – вспомнил я давний код с лучшим другом, оставшимся во Владивостоке. И как по волшебству – слева бар.

К вечеру по-южному сочно стемнело. Жёлтый фонарный свет преображает уже виденное. Собор в подсветке красив, как застывший аккорд старины Баха. Народу заметно прибавилось. Фланируют, в бокале вина себе не отказывают. Словом, достойно провожают дарованный Богом день. Зашёл в несколько лавочек. Отношение – как к племяннику папы Римского. Улыбаются и смотрят вопросительно – мол, что пожелает синьор? Душа мягкая такого просто не выносит, и ей тоже хочется радовать. Покупаю, не особо вдумываясь: нужно ли мне всё это? С последним тягуче-нежным ариведерче направляюсь на наш ковчег.

По дороге в голову лезут всякие глупости вроде: «Вот бы отмотать годы и начать всё заново. Поди, и богатеньким бы сделался». Не давая слабины, испорченный ум мечтания загасил двумя известными строчками: Времена не выбирают. В них живут и умирают.

Докеры говорливо и не менее быстро опустошали трюма. Наши парни, к моему удивлению, проявили невиданную смекалку. Дошли, сообразительные, до телефонных будок, где непривычно никем не похищаемые лежат толстые жёлтые книги.

Обзвонили по ним автомобильных маклеров, и те ринулись со своим товаром на ходу прямо к борту судна. Каких только марок не пригнали! Самой примечательной была блондинка «Альфа-Ромео». Под заказ, конечно, и дорого один моторист её купил. Каждый охочий под жизненные планы приобретение сделал. Бывший гроза ворот тоже не промазал. Всего за 500 долларов «Фиат» сторговал.

Как это машинное стадо на палубу подняли и раскрепили, страсти на лицах улеглись. Задание пришло: следовать в Грецию под какую-то сыпучку.

В последний вечер на берег сошёл, проститься захотелось. Чуть понимать стал, почему Гоголь Италию любил. Присел где-то: «Прего бьянко мартини».

Наутро тронулись, городок сжался, стал разноцветной ниточкой. В машину дали полный ход – и снова только море.

Отшвартовались в Салониках. Новый заход не занимал никого. Народ уткнулся в свои машины. Инструментом обмениваются, пастой, шпаклёвкой. Любой автосервис заткнут. Нашлись профи и подварить, и по кузовному. Кто отхватил поновей, уже марафетят. Такие труды даром не пропадают. Цена заметно зеленеет и пухнет.

Стармех топливо подбил, заказ на 12 тонн дизельного сделал. (Этот пассаж прошу механиков прочесть внимательно). В Греции много плутов. Плутом с дурковатым лицом был и водитель, подогнавший грузовик с цистерной.

Спешился, листы показывает. Вахтенный матросик нужных вызвал. Дед с третьим пытались заправщику втолковать, дескать, давай вместе по футштоку замерим танк, куда принимать будем. Тот – чуркою: ни «по-англицки», ни по-каковскому и даже пантомимой не понимает. Однако на часы свои озабочено показывает, в бумаги тычет, а там цифра 12. Поминая весь козлиный, ослиный ряд, дают «добро» шланговаться и качать. Тупой быстро выдал.

Третий замерил несколько раз, не сразу поверив мокрой полоске. За машинный телефон схватился. Понятно, деда расстроил. Оба к шофёру: недодал, мол. Тот намного лучше cтал просекать. Опять листы трясёт и впервые осознанно, твёрдо «твелв» заявляет. Доказать уже ничего нельзя. В том-то и трюк. Единственное и слабое утешение – заставили жулика вёдрами остатки из цистерны в машину носить и через мерительную трубку сливать.

О тамошних милых привычках первым Байрон предупредил. У греков-де сто оттенков "да" и "нет" на всякий случай. Ещё бы чего подметил, да помер там бедняга.

Вечерняя киношка осталась в прошлом. Видик чумовой её заменил. Многим поэтому нравилось лучше у трапа постоять. И дышится легко, и душевней как-то. Опёрлись на фальшборт, реплики кидают. Вдруг на причале подле нас пёсик появился. Присел, снизу вверх смотрит, никак общения хочет. Из вежливости молча предлагает первыми заговорить.

– Ну что, барбос, как житуха в Греции?

Наверное, он понял в точности. Мотнул по-бедолажьему башкой и подвыл.

– Хреново, что ли?

В знак согласия понятливо правую лапу поджал. Решив, что достаточно уже представился, по трапу к нам поднялся. Все заулыбались, шеф мосёл притащил. Гость угощение сгрыз и, приязненно виляя хвостом, каждого рассмотрел. С места стронулся и неожиданно ткнулся мордочкой мне в ноги. Такой жест благодаря нашим мосеевским собакам я знал. Беспородный черныш просил жалости и дружбы. Раз так, пошли в каюту.

Там он осмотрелся, диванчик для лежанки оценил. Некоторое время наблюдал за мной, потом вздохнул, как нагоревавшийся человек, и сном забылся. Только по делам, что отложить нельзя, покидал черныш обретённое жилище. Возвращаясь, жалобя и веселя, так же лапу поджимал. Пару раз предлагал ему со мной в город сходить. До портовых ворот проводит, а дальше – ни в какую. Прижмёт уши и вздрагивает, словно не советует в полный обидчиков мир ступать. Всё другое, особенно моё сидение в каюте, он одобрял. Пристроится рядышком, обязательно боком прижмётся, мордочку на лапы положит и сопит от хорошего настроения. В еде стал разборчив, как всякий хозяйский пёс. Чем больше я привыкал к нему, тем горше рисовалась минута расставания. Кончался седьмой день отведённого нам добрым случаем срока. Судно готовилось к отходу. Я на нервах, стараясь выглядеть спокойным, взялся за какую-то книгу. Верный грека был подле.

Все знали о нашей странной дружбе. Ещё утром по долгу службы второй штурман меня предупредил:

– Прогони собаку. Про карантинные правила слыхал?

Ничего я ему не ответил, а время пошло. Слышу, вторую динамку запустили. Это конец. Входит тот же Иван. Борода шкиперская, голос волевой.

– Вижу, так и не смог. Меня мастер послал расстаться помочь.

Черныш головушку поднял, смысл осиливая. Ваня в ту же минуту побагровел и рявкнул:

– Пошёл отсюда!

Умный пёс на меня глаза перевёл с немым вопросом: кто же тут главный?

И понял, что не я. Чудовищно униженный, говорили, понуро стоял у борта. Наверно, он до последнего сомневался в моей предательской слабости. Когда же завирали трап, скуля, ушёл в портовую тьму…

Разгружались тем, что греки сыпанули, в Пасахесе. Есть такое крайнее испанское местечко, дальше – Франция. С понятного плохого настроения надумал прогуляться вечером. (Днём решиться труднее, оттого что стал после пережитой истории себя стесняться).

Добрёл до супермаркета. Слоняюсь по его залам, и ничего-то не глянется. Пошёл изучать наш отдел. В нём поражающая коллекция вин Испаньолы. Только вникать стал, две девчушки предлагают перепробовать французские марки. По виду полных откупоренных бутылок у них обратный аншлаг. Ведь только спятивший испанец польстился бы выпить что-то от нелюбимых соседей. К их счастью, я оказался чужестранцем и на все тесты согласился. После подходит мсье, которого не приметил. Начинает деликатно то ли отзыва, то ли похвалы добиваться. Как мог, ему втолковал, что с презентацией он здорово рискнул. Не побили, и то ладно. А я неместный. Да он и сам догадался.

Шёл на теплоход и снова мучился: зачем француза правдой обидел? На душе-то полегчало. Про оказию не умолчал, и назавтра дегустаторов набралось порядочно. Однако в благородном порыве постиг их полный облом: щедрые нимфы пропали.

Конец ноября. Беспокоят мысли – как там мама? Как вообще там всё? Пришла определённость: далее Бремен – и в Архангельск. Не только я, всей командой воодушевились. Каждый, надо полагать, по своей причине.

В Бискае штивало всерьёз, но «Советская Якутия» была, если не «Бегущая по волнам», то гордо ходившая по ним. Так, словно на одном дыхании, и дошли. Теперь последняя возможность всё потратить. Вот маме что купить – главзадача.

Германию, как мальчишка с 49-го, каюсь, положительно не воспринимаю. Помнится, сопливыми смотрели за 10 копеек фильм «Константин Заслонов». Всякий раз, когда летели под откос их эшелоны, вскакивали, поднимали свист, а у кого не получалось, орали и хлопали сиденьями. Недалеко по годам отошла война. Сколько калеченых фронтовиков напоминало о ней всечасно, лишь выйди на улицу. Ну и бедность, и всё-всё войною объяснялось.

Чтоб не кривиться, набил рот «трофейным» шоколадом – и в поиск. Память из домашних рассказов подсказала: «Купи фарфорового петушка, что в детстве восхищал её на комоде подружки».

Для этого в огромный «Karstadt» нырнул. По пути для придания решительности боцманкой обзавёлся. Удача! Разыскиваемый, гребешок по-боевому поднял, сам на меня смотрит. Трёхзначная цена значения не имеет. Беру. В музыкальном отделе гитару благородных форм присмотрел. Ничего, что шестиструнка, переделаем тебя на русскую.

Вынырнул весьма довольный, но без шоколада никак не могу. У Бременских музыкантов постоял. Наивные туристы осла за хвост дёргают. Примета такая – ещё раз побываешь.

Спросить бы братьев Гримм, почему обеднили сказку, не добавив предводителя – бродягу? Видно, знали, что во времена оные в хвалёной Европе стража на дорогах стояла и «не пришейных» ни к чему вешала. Только при Гендрихе VIII вздёрнуто 72 тыщи бродяг. И та выдуманная компания до Бремена не добралась, осев в отнятом у разбойничков домишке. Выходит, памятничек – виртуозный подлог для незнаек.

Расцепились с Германией – и по реке Везер без выбора навстречу шторму. Водниковец на первой ходовой интересуется:

– Что хорошего отхватил?

Ответствую, как есть. Он головой покачал:

– Петушок, гитарка… Тебе, Виктор, плавать нельзя – глупеешь. Вот мы большие деньги, считай, сделали. Прикинь, заявился бы я с таким набором, имея двух девиц на выданье. Они у меня только с виду лирические киски. Жуть и срам, чего бы благодарное семейство папашке устроило.

И захохотал, отдавшись воображению.

Осталось нам до Архангельска под Регистр котёл приготовить. Там пар и на полчаса не перекроешь – зима! Однако родной пребывал в горячем состоянии, подстраховывая утиль.

Вскрыли топочную горловину, видим – в некоторых местах футеровку придётся восстановить. Внутри – как в парилке. Замесили шамотную глину. Мой гвардеец обычную бравость растерял: деться некуда – он груздь.

– Нет, нет, – говорю ему, – глупый полезет.

Собрался с духом – и там уже. Как можно быстрее работаю. Ещё скорее кожу лица сводит коркою от жаркой сухости.

Когда высунулся, понял: давно радости не испытывал, вот и сподобился нечаянно.

За Швецией под горку карты покатились, и, как достигли знакомой банки, опять что-то хрясь. Удивительно стойкая в тех местах невезуха! "Ремонтировались", чуть дольше прежнего. Снова постепенно режим полного хода набираем. Пан спортсмен ко мне подходит счастливым, словно из очереди прошлого.

– Я на тебя три трещины достал. Завёрнутые и подписанные, в рефкамере лежат.

– За котёл, что ли? – припираю его.

– А за всё, да и старушке на поправку.

При этом улыбается добрейшим человеком, будто никогда не брал супротивников на корпус так, что те конёчки задирали.

Пережили волнительным пустяком каких-то двое суток. С лоцманом сразу под ночной мост на Бакарицу. Там, понятно, погранцы, таможня и… нечто новое. Одновременно все на борт поднялись. Третья служба, не государственная, очень чёткая. Молодые люди в кожанках, с не идущей им вежливостью, бродили по каютам с вопросом:

– Машина на продажу есть? Берём сразу, платим тут же. Без разницы – в долларах желаете или в рублях. Наученно вздыхаю:

– Эх-хе-хе, так-то Родина меняется…

Рассвело. Не только с палубы автомобили исчезли, но и с причала. Лишь гордость автопрома Италии по русскому снегу двигаться не хотела. Известное дело: примачки капризны.

Тот, с кем вахту делил, игрой на выезде доволен. Само собой, в победном расслаблении перестограмился. На один потраченный бакс – шесть (!) заработал. Значит, смело может ехать к домашним. Потрафляя ему, восклицаю:

– «Водник» – чемпион!

В фанатском порыве делаем не совсем приличный, сильный жест – заявку на победы. Сожалея, что больше вместе не вахтить, приязненно расстались.

С несолидной отоваркой, колотящимся сердчишком под вечер и я отбыл. Мамушка руками всплеснула. Обнялись. Как прежде бывало, на всё новыми глазами смотрю. Такая же наведённая умопомрачительная чистота. Подарку, голубушка, рада:

– Вот и у нас курицын начальник будет. Красавец какой! По поверью, болезнь отводит, дом от дурного бережёт. Ой, спасибо.

Затем команда мыть руки и за стол садиться. Достаю бутылочку слабого и сладкого инразлива. Пока штопор искал, услышал новость:

– Дядя Петя умер.

Как же так – я с морей пришёл, а он навсегда отчалил. Из уважения к памяти старого моряка Петра Фёдоровича Вдовина налил себе «Смирновской». Встал:

– Царствия небесного. Там, кажется, нашего брата любят…

Не только меня флотские перемены ошарашили. Самые что ни на есть продвинутые поскользнулись.

Уж так случилось: страна-тройка скакала с пьяным кучером. Криминальный рынок от Москвы до окраин подминал под себя остатки власти.

Пять аттестованных парней вернулись из первого свободного найма. На индийском «Закрывающемся лотосе» полгода отходили. Нравы на нём с непривычки царили странные. При ржавости судна офицеры-индусы смешно важничали. Рядовые филиппинцы на досуге обрядно точили мусульманские ножи.

Восстановили им механики запущенную от незнания и лени технику. Штурмана карты откорректировали. Дошло до того, что капитан со стармехом в присутствии русских начали тушеваться. Зауважали то есть.

Хватило нашим и приключений: шла разборка Ирака с Кувейтом. Американцы Персидский залив перекрыли, сделав из него вроде ситечка. Раз так, любая посудина – чаинка для проверки. С эсминца DD-968 «Radford» обязали остановиться. Вскоре досмотровый спецназ оккупировал проходы между контейнерами. Здоровяки, увешанные оружием, принялись искать военный груз под прикрытием зависшего вертолёта.

На «Лотосах» той контрабанды не могло быть в принципе. Любители сладкоголосого пения и безобидной заточки со страха бы поумирали. Не бравыми оказались и штатовские морпехи. Когда садились в вельбот, акулёнок из любопытства подвсплыл. Что началось! Кучу отпугивающих пакетов в воду швырнули и только тогда отправились восвояси. Лишь на транце кормы, не теряя достоинства, трепетал звёздно-полосатый.

На стоянке в Дубае знакомого номерного увидеть довелось. И их корыто взаимно узнали. Американ бойс, не чинясь, с двумя мешками продуктов припёрлись. Русских вызвали к трапу.

– Давай меняться на спиртное. Всё по-честному. Ол райт?

Странной интеркомпанией посидели, куда как хорошо. Проломили сухой закон аккурат по мидель-шпангоуту. Растрогавшись от приёма и посошка, те свои кепи презентовали с силуэтом «968-го». (Подлинное, бывалый друг автору перезадарил).

Самым приятным на «Лотосе» было ежемесячно в ведомостях расписываться за 1500 баксов.

Ладно. Вернулись. В родном «пентагоне» в три раза меньше отдали, замылив и двойную оплату за шастанья в зоне конфликта. Всё же парней и те непривычно баснословные деньжата распирали.

Встретились не столь везучие в продвинутости кореша. Разве гордость от дальних заработков спрячешь? Открылись по-русски.

– Чего? Чего?…пятьсот?! Да мы такую мелочь за неделю пропиваем.

С годами многие ельцинские загибулины в Отечестве выпрямили. К тачкам, бывшим доходнее всяких хождений под флагами, давно потерян интерес. Поколения на судах меняются, подобно вахтам. У каждого составятся свои истории. Главное, чтоб жили душой, тогда и их душевным не обойдут.

Иди и откажись

Когда-то на Руси запойно читали книжки. Все сословия в том преуспели. Даже полуграмотных забирало в плен печатное слово.

Шло ли на пользу? – теперь знаем: «Отнюдь нет». А пожил бы ещё Пушкин – несомненное отрезное: «Да». (Тут пристало выдержать кислую паузу. Задуматься).

Вот ведь. Пуля Дантеса уложила и русскую словесность. Судите сами. Вечная наша гордость – Александр Сергеевич на последнем своём десятке пробился к пониманию: какой она должна быть? Ясно показал то в «Капитанской дочке».

Всякое лицо повести со своей правдой. Оная у Пугачёва, Гринёва, у следственной комиссии. Все стоят за свою. Только зло есть зло. Поступки чести трудны, непонятны, судимы. Наказание и милость – ненавидящие друг друга сёстры. Но «должен быть один человек, стоящий выше всего, выше даже закона». Это государыня матушка-царица. Государь. В этом весь поздний прозревший Пушкин!

По бесовскому камертону новые властители дум настроились. Вывернуть наизнанку сложные натуры не получалось. Ниже взяли планку. Чтоб скрыть ущербность, подливали плаксивой чувствительности. Хлёсткостью образов увлеклись. Белиберда надоела – перья вовсе перекосило. Принялись народ в страдальца превращать. «Лишних людей» развели с байроновской кальки. Не без таланта поданное, воспринималось картиной всамделишней. Чтиво, годами талдычимое по выводам, впивалось в простодушные умы. Не созидателей – разрушителей то готовило. К тому ж постигла Россию неудачная Крымская война.

Искрами высекла она Герцена и бомбистов. Вообще всяческих разносчиков беспредела. Получалось: эта подлая камарилья заранее освящена литературой. В ролях любимых деток не худо смотрелась. Никого не смутило: на что приспособилась жить? На каком таком острове нашла кров, похвалу, щедрую окейность?

Чистые идеалисты заболевали студенческой горячкой. Подхватил её и наследник действительного статского советника Алёша Шиповальников. Хоть имел папа частную престижную гимназию в Петербурге. Живи! Ни в чём себе не отказывай. Ан нет! «Раз народ бедствует, рассержусь, свобод потребую».

Народовольцы на сто последних ролях прекраснодушных держали. Сами за царём-освободителем Александром II охотились, напоминая конченых маньяков. Добились-таки. Ещё верёвок на шеи. Задуренных Алёш власть пощадила.

Остужали их обжитым Севером. Губернский город Архангельск очень тому соответствовал. На новом месте Алексей к стыду убедился: угнетённых в помине нет. Все, кто не ленится, живут в собственных домах. По праздникам провинциально нарядны, крендельно довольны. Текут себе по деревянным мосточкам в многочисленные церкви. Самым большим событием почитают Маргаритинскую ярмарку. Престранно: никакого интереса к Марксу с его-то цепями и бродячим призраком!

На исправительной стезе поневоле повернёшься к жизни. Поприща захотелось. Приискал. Пусть и подмочена биография. С забытыми порывами корпел скромным чиновником. Что ни день – биение сердца с неким волнением. Опознали виновных? То поморочки-щеголихи: природно румяные, грудастые, с особой статью, дремуче аполитичные. Да столбовой дворянин поторопился и в этом вопросе. Уже привёз с собой гувернантку, жившую при семье. Как случалось, бедную, былого знатного рода. Предположительно, подлинно любившую несостоявшегося Робеспьера.