Хозяйственная история графини Ретель-Бор, или Непросто графством управлять

Она снова обнимает меня, обдавая убийственным амбре.

Я спешно говорю:

– Мне очень надо в туал… по нужде. Да и помыться хочу.

– Помыться? Не богоугодное это дело, графинюшка! – восклицает Элен.

– Слушай, в моей комна… опочивальне дурно пахнет. Мне нужно помыться и надеть чистую одежду. А пока я буду заниматься делами – накажи слугам отмыть тут всё и отстирать. Пусть постелют мне новую постель.

Элен в недоумении начинает лупать глазами.

– Дык недавно же тут всё убирали и стелили? – обводит она рукой эту роскошную помойку.

– Не припомню, – пожимаю плечами.

– Ну как же, всего-то два сезона прошло.

Обалдеть!

Два сезона – это значит, шесть месяцев! Полгода комната не убирается! Как Изабель тут ещё до дня самоубийства не зачахла.

– Отныне я меняю правила, – заявляю категорично и немного возмущённо. – Мы не грязнули, Элен. Я не грязнуля и не желаю жить в замке, который похож на хлев.

А вдруг загажена только моя комната, а сам замок блестит и сверкает?

Хмурюсь от этой мысли и понимаю, что она не логична. Уверена, эта комната самая чистая, а весь остальной замок выглядит ещё хуже.

– Но что скажут люди, графинюшка? – качает она головой.

– А ты займи их умы другой темой, Элен. Пусть подумают хорошенько – кто может желать мне зла. Вдруг, этот грешник ходит-бродит рядом с нами, претворяясь преданным подданным?

– Ох, ох, ох! Теперича сама спать не смогу от этих дум тяжёлых. Не представляю, кто бы осмелился на такой грех, – вздыхает женщина и добавляет: – Я позабочусь, чтобы вам принесли бочку, кипятка, колодезной водой и утиральник. Да и завтрак чтоб подали.

– И по нужде мне сильно надо… – вздохнула я, крепясь уже из последних сил.

Элен быстро нагибается и вытягивает ночной горшок из-под кровати – фарфоровый, не какой-то там металлический.

Вздыхаю про себя. Утки и спец. туалеты мне прекрасно знакомы.

Только возмущает меня тот факт, что женщина ставит горшок рядом с кроватью и не уходит, мол, садись и делай свои дела.

Выставлять себя на обозрение не собираюсь.

Память Изабель подсказывает, что в том углу есть ширма.

Гляжу в нужный мне угол, и Элен вдруг говорит:

– Ох, графинюшка! Обуйтесь-ка, пол ледяной же! Сегодня печь потухла, помощник пекаря захворал, и не углядели за огнём. Теперь пока разогреется… Да и в вашем камине почти тепла нет. Ох, простите меня бедовую. Сейчас дров подкину. А вот это на ножки наденьте.

Она мне суёт тапки, похожие на кожаные галоши, отделанные изнутри мехом.

Обулась и благодарно улыбнулась. Тепло.

И тут же улыбка моя померкла. Я про зуб вспомнила.

Показала Элен зуб, точнее его отсутствие и сказала:

– Смотри, что произошло при падении.

– Знаю, знаю, графинюшка. Но ничего, новый вскорости вырастет.

В смысле?

Как вырастет? Откуда ему вырастать, если только он не молочный.

И тут память Изабель приходит мне на помощь.

А ведь точно! Вырастет! Месяца через два!

То-то я гляжу, с Элен что-то не то. А у неё все зубы на месте, да какие зубы! Все как на подбор – ровные и белые.

Улыбаясь и не стесняясь больше отсутствия своего зуба, беру ширму из пыльного угла и ставлю её в этом же углу. Утаскиваю горшок за ширму и гляжу, как Элен подбрасывает дрова в камин, удовлетворённо кивает, глядя на то, как огонь жадно начинает пожирать сухое дерево и только потом с задумчивым видом уходит из комнаты.

Надеюсь, моё поведение не вызвало у неё особых подозрений.

После её ухода, могу расслабиться.

Фарфор ледяной и края его врезаются в ягодицы. Сделав дело, я ощущаю небывалое облегчение. Поднявшись, машинально тянусь за рулоном туалетной бумаги, но ничего нет.

– Блин… – вздыхаю я.

Срочно нужны средства гигиены!

Добираюсь до изогнутой деревянной скамьи, медленно опускаюсь на обитое ярко-красной тканью сиденье. В изумлении гляжу на девушку, отражающуюся в тёмных глубинах металлической поверхности, которая, определённо, тут именуется зеркалом. Волосы, безжалостно спутанные и слипшиеся от солёной воды, имеют благородный тёмно-ореховый цвет. Глаза – два громадных золотисто-карих омута – отражают и возвращают пристальный взгляд. Губы – красивой чувственной формы. Черты лица милы и изящны.

В земной жизни в силу особенностей, к моему сожалению, я не могла носить длинные волосы. Они были у меня короткие, зато всегда ухоженные. И блондинкой я была. Полноватой.

И было мне тридцать девять лет.

А сейчас, в отражении на меня глядит девушка лет так двадцати – двадцати двух. Хрупкая на вид, нежная – похожа на эльфа. Но вот взгляд…

В моих новых необыкновенных глазах отражается ум, стойкость и несгибаемая воля. Эти качества были не свойственны той другой Изабель.

– Здравствуй, – шепчу своему отражению.

Не скрою своего восхищения – Изабель красива. Улыбаюсь себе и смеюсь. Без переднего зуба отражение в зеркале становится немного комичным.

Глава 3

* * *

Изабель Ретель-Бор

Спустя бесконечность в мою опочивальню и с моего разрешения входят трое мужчин.

Двое тащат гигантскую бочку с простынёй внутри. От вида этой ёмкости у меня глаза на лоб лезут.

Третий, молодой юноша небрежно волочит за собой лестницу, оставляя по полу царапины.

Меня это откровенно возмущает. Но я сдерживаю свой гнев.

Восседая в вонючей постели, вежливым тоном говорю:

– Молодой человек, как вам не стыдно портить эти великолепные полы. Если вам тяжело, то попросите, чтобы кто-то другой выполнил эту работу.

Мужчины оборачиваются на меня, затем с взрывным хохотом и грохотом опускают монстровскую бочку на пол.

Мне кажется, что от этого удара даже кровать подскочила, стены задрожали, а с потолка посыпалась вековая пыль.

Тем временем, парень вскидывает на меня жгучий и ненавистный взгляд, подхватывает лестницу повыше так, что ножки больше не касаются пола и, не говоря ни слова, с громким стуком ставит её подле бочки.

И как это понимать?

Совсем ещё пацан, а уже ненавидит графиню? Если так, то вопрос за что?

Изабель была набожной и кроткой девушкой. От её воспоминаний у меня аж зубы сводит. Серая и незаметная. Даже мышь и то имеет более яркий образ и насыщенную жизнь, чем моя предшественница. Мне откровенно жаль её – слабый дух не для этого времени, уж точно. А после пережитого – война, исчезновение супруга (жив ли он, мёртв ли, а то может и вовсе в плену…), выкидыш, голод в графстве, да ещё и прислуга нос задирает.

Без внутреннего стержня и железного характера, мягкотелым людям управлять графством невозможно.

За этими мыслями меня и застала Элен.

Вместе с ней снова заходят мужчины, затаскивая с собой тяжёлые вёдра с водой. От одних исходит жаркий пар, другие, значит, наполнены холодной водичкой.

После ухода мужчин, опустив вниз голову, словно за некую провинность меленькими шажками входят две девушки.

У них на руках лежат ткани.

Одна девушка кладёт на скамью серо-жёлтое полотно. Как я понимаю, это и есть… вздыхаю от жуткого слова, которое режет мне слух – утиральник. Сверху – брусок коричневого мыла.

Другая служанка держит стопку постельного белья. Тоже невзрачного цвета.

– Вот графинюшка, всё готово, – говорит Элен и забирает бельё у девушки.

Они остаются в спальне и чего-то ждут.

– Изабелюшка, что же вы ещё в постели? Али передумали мыться? Коли так, то я отпущу служанок. Работы у них навалом.

Это какой же работы? Платьями пол подметать?

Память Изабель подсказывает, что мыться самой – это не господское дело. Надо, чтобы служанки помогали. Причём мытьё такое – в грязной же ночнушке в бочку забираешься и окунаешься. Девушки из кувшинов водичкой голову польют, мылом немного волосы промоют и сполоснут.

На этом всё. Водные процедуры, так сказать, окончены.

Но мне такого не надо.

– Пусть идут. Я сама помоюсь, – заявляю категорично.

Девушки какие-то запуганные – плечики ссутулили, и головы ещё ниже опустили.

Нахмурилась и покосилась на Элен.

Воспоминания об этой женщине, пробуждают лишь тёплые чувства в моём сердце. Точнее, это была память и чувства Изабель.

И я не нахожу ничего такого в памяти своей предшественницы, что могло бы указывать на деспотичность Элен. Напротив, эта женщина была хоть и строга, но справедлива и учтива со всеми служанками.

Изабель иногда называла Элен мамушкой.

В общем, что-то мне подсказывает, дело тут не в Элен, а в управляющем.

Изабель его боялась. Даже я при вспоминании об этом человеке невольно вздрагиваю – остаточная память тела.

Но ничего, я разберусь с этим.

А пока – чистота, иди ко мне!

– Но графинюшка! Как же вы сами-то? – всплеском разводит руками Элен. – А ежели упадёте? Или утопните?

Начинается маразм.

– Элен, я не упаду и не утону, – отвечаю женщине немного раздражённо и говорю уже служанкам. – Девочки, идите, занимайтесь своей работой. Позже я со всеми…

Чуть не ляпнула «познакомлюсь».

Но вовремя прикусила язык и сказала:

– …поговорю.

Девушки делают небольшой поклон и шустро удаляются.

– Изабелюшка! – испуганно восклицает Элен. – Что ж ты задумала-то? Неужто Тинарий тебя околдовал?

– Мамушка, прошу, оставь меня, – проговариваю устало. – Я сама справлюсь. А перед тем как мыться, я хочу помолиться и поблагодарить Инмария, что спас мою жизнь и даровал второй шанс. Моё омовение – это своего рода дань уважения богу.

Элен от моей речи впадает в ступор, но тут же отмирает.

– Вы так давно не называли меня мамушкой.

Улыбаюсь ей самой доброй улыбкой.

Элен улыбается в ответ и интересуется:

– Омовение как дань уважения Инмарию?

– Именно, – киваю ей. – Каждое божье существо по утрам умывается – кошки, собаки, все животные и птицы, жучки и паучки, даже морские обитатели и те не пренебрегают чистотой. Я уже сказала тебе, милая моя Элен, моя мамушка, я переосмыслила свою жизнь. И на меня снизошло откровение.

– Откровение? – Элен смотрит на меня в немом ужасе и одновременно восхищении. – То-то я и гляжу, что речь ваша стала иной и говорите вы с утра столько, сколько за месяц не говорили.

Ну вот, скрыть свою суть не удаётся. Значит, буду делать ставку на озарение, божье благословение, переосмысление жизни и подобное.

– Почти всё меняется, мамушка, – произношу мягко. – Ты только знай, я всегда буду помнить твою доброту, ценить заботу и благородство. Ты помогла моим родителям в трудную минуту и продолжаешь служить уже мне. Ты права, я мало говорила, но пришло время сказать – спасибо тебе за всё. Ты – мой свет, мой дорогой и любимый человечек.

Мои слова растрогали женщину. Она всхлипывает, и по её щеке катятся слёзы.

– Девочка моя, графинюшка, – шепчет она. – Благослови тебя, Инмарий.

И озаряет себя символом Инмария – два пальца правой руки прикладывает ко лбу, потом к губам, кладёт руки крест-накрест на плечи и отвешивает до пояса поклон.

Я повторяю за ней.

– Прикажу, чтобы тебе завтрак твой любимый подали. Как обычно, в опочивальню, или накрыть в главном зале?

Не-не!

– В опочивальню, – улыбаюсь ей.

Она кивает головой и, уходя, приговаривает:

– Как же мне повезло. Как же повезло с графиней.

Наконец, выдохнула с облегчением. Отрываю от утиральника приличный кусок ткани. Хорошо смачиваю и натираю грубым мылом, пахнущее горькими травами. Стягиваю с себя противную рубаху, и, вздрагивая от холода, очень осторожно взбираюсь по короткой лестнице и забираюсь в бочку. В бочке тоже есть ступенька – она же лавочка, на которой можно сидеть.

Начинаю мыться.

Вымываюсь с головы до ног.

Боже! Какой же это ка-а-а-а-айф!!!

Даже не замечаю таких минусов, как ужасное неудобство бочки. Мыться в ней – то ещё «удовольствие». Обила локти, ушибла пальцы ног. Когда выбиралась – чуть не навернулась с лестницы.

Да, с таким аттракционом определённо нужен помощник.

Используя чистую воду в ведре, почистила зубы тряпочкой и не поверите – и мыло.

Зубы хоть и хороши, и отрастают новые, если потеряла – но так как в моём мире, зубы – это вечная боль, особенно, когда нет огромной кучки денег, то я выработала привычку ухаживать за ними, дабы не случилось беды типа кариеса.

В примыкающей к спальне гардеробной, с трудом, но отыскала более-менее чистую одежду, (пахнущую не дерьмом, простите, за мой французский), а только затхлостью и пылью.

Оделась и расчесала волосы щёткой.

Потом подхожу к окну и раздвигаю плотные шторы, впуская в комнату слабый свет. Замираю от того, что вижу.

Нет, не пейзаж за окном меня впечатлил. К слову сказать, пейзажа-то мне и не доступен.

Передо мной предстали слюдяные оконницы, сшитые вместе. В некоторых участках скреплены маленькими гвоздиками к жестяным полоскам, под которыми края пластинок размещаются внахлёст.

Мастер, что творил это чудо, придал оконнице вид геометрической сетки, используя тускло-серую слюду.

Работа тонкая, явно сложная и удовольствие не дешёвое. Это же настоящее декоративное искусство! Только использовалась бы слюда цветная, да чтоб похоже на роспись было – и вообще тогда красота!

Открыть оконнице можно, но я не спешу этого делать – вдруг не закрою потом?

А мёрзнуть, ой как неохота.

Провожу пальцами по тонкой и холодной поверхности.

В этот момент стучится и заходит Элен, а за ней следует девушка с подносом.

* * *

В лучах слабого света танцуют тонны пылинок.

Приседаю у маленького деревянного столика, на котором стоит серебряный поднос.

Элен с улыбкой снимает полукруглую крышку с подноса, убирая её на край столика.

Гляжу на стоящий передо мной поднос и, по привычке беру сложенную салфетку, раскладываю её на коленях. На изящной, разрисованной розовым и зеленым узором глиняной тарелке лежит самое неаппетитное блюдо из всех когда-либо виденных мною в жизни.

По виду оно напоминает бетонный раствор – такое же однородное и серого цвета.

Нюхаю и понимаю, что блюдо не имеет запаха.

Зачерпываю и поднимаю тяжёлую серебряную ложку. На вкус это ещё хуже, чем на вид.

Откладываю ложку в сторону, и пытаюсь языком отодрать прилипшую внёбу гадость.

Отдираю и с трудом глотаю.

Ощущения пренеприятные.

Быстро запиваю эту жуть напитком из кубка, который оказался сидром.

Порадовал лишь хлеб с маслом – хлеб хрустящий, горячий и масло такое вкусное, что я бы его и без хлеба съела.

Закончив завтрак, понимаю, что на кухню явлюсь в первую очередь.

– Уже откушали? – удивляется Элен. – А что ж вы кашку свою любимую даже ложечки не съели?

Если это любимое блюдо, то у меня вопрос, что тогда тут вообще готовят?! Какую гадость?

– Что-то приелась мне кашка, – кривлюсь я и тут же сменяю тон на деловой: – Мамушка, прикажи, пусть сегодня отмоют мою опочивальню и хорошенько её проветрят. Пусть вода и воздух очистят эту комнату от прошлого. А также всю пылищу отовсюду выбьют – особенно из штор и матраса.

– Ах, вот оно что? – понимает Элен. – Конечно-конечно, моя графинюшка. Сейчас же пойду и прикажу.

Она тут же убегает, а я собираюсь с духом, погружаюсь в память Изабель, дабы понимать, куда мне идти и что где находится. И откровенно труся, выхожу из комнаты.

Нужно познакомиться с замком и его обитателями.

Сегодня просто хочу всё увидеть, оценить и после составить план действий.

Ну-с, с Богом!

Трепеща, выхожу за пределы своей спальни.

* * *

Изабель Ретель-Бор

Мало кто задумывается, что для «обслуживания» знати и выполнения повседневной рутины в замке нужна целая армия прислуги.

О таком я никогда не думала. На Земле у меня были другие заботы и цели.

Но судя по тому, насколько запущен замок, мне на ум приходит лишь одно – либо прислуги катастрофически не хватает, либо никому и дела нет до чистоты в доме. Тогда вопрос – чем они все здесь занимаются?

Это мне и предстоит выяснить.

Решаю сегодня не обходить все помещения. Сначала хочу увидеть основные комнаты замка – кухню, главный зал, кабинет, библиотеку и посмотреть в глаза управляющего. Что он за человек, которого боялась сама графиня Ретель-Бор?

Начинаю с кухни. Найти её оказалось делом простым, да и память Изабель не подводит.

Что ж…

Какими миры бы не были, какие люди бы в них не встречались – гордая и заносчивая знать, короли и королевы, отважные рыцари и прекрасные дамы, маги и мудрецы, бродячие артисты и злодеи-пираты – все любят вкусно поесть.

Любопытно, а в меню драконов всегда присутствуют прекрасные принцессы-девственницы, а эльфы употребляют в пищу лишь фиалки и пьют утреннюю росу?

Вы, наверное, как и я сама, считаете, что кухня этого времени – примитивная и невкусная, особенно учитывая мой сегодняшний завтрак.

Учебных кулинарных учреждений явно в этом мире нет. Однако, готовить же как-то могут и умеют.

В общем, дамы и господа будущего, устраивайтесь сейчас поудобнее, – поведаю вам о средневековой кухне. Точнее, перескажу то, что узнала от одного милого помощника повара.

Итак, кухня в моём замке о-о-о-очень большая. Она просторная, с высоченным потолком. Прямо по центру устроен очаг. Дым выходит через дыру в потолке. Выглядит довольно странно. Почему бы не построить дымоход?

На балке висит большой котёл, думаю, что он из чугуна. А ещё прямо на разогретых углях стоят глиняные горшки.

Я смотрю, как несколько поваров обмазывают глиной, чтобы запечь прямо в очаге… вы не поверите кого… белок и ежей!!!

Потом узнаю, что эта дичь почему-то считается разновидностью свиней.

Другие перемалывают зерно в каменных ступках. Но почему? Неужели графство настолько бедно, что тут нет мельницы и мельника?

На этот вопрос память Изабель ответов не даёт. Девушку в принципе не интересовал быт графства.

Чуть в стороне стоит маслобойка. Здесь же я вижу решётки для жарки и вертела разных размеров.

На кухне стоит два стола.

Разделочный – очень большой. Настолько большой, что за ним может свободно расположиться за работой человек двадцать, а если потеснить их, то и все тридцать.

Кастрюли на нём стоят тяжёлые, с длинными ручками. Ещё здесь вижу металлические треноги с крюками для крупной дичи и полный набор инструментов: ножи для свежевания, ножи для резки, деревянные ложки, черпаки, соусницы, тёрки… Скажу честно, кухонной утвари тут больше, чем у меня за всю жизнь было.

Есть ещё один стол – поменьше. Как я понимаю, за ним едят слуги.

Вижу у каменных стен несколько ярусных кроватей с матрасами, набитых соломой.

Это, конечно, не графский матрас – если честно, для меня он неудобен и жёсткий. Но я представляю, насколько неудобны вот эти мешки, из которых торчит колючая трава.

Вывод – повара здесь днюют и ночуют.

И это не правильно.

Пол на кухне, как, наверное, и во всём замке покрыт разбросанной травой и камышом. Я так понимаю, трава придаёт хоть какую-то свежесть. Трава ведь впитывает и удерживает жидкость, а также твёрдые вещества, которые падают на пол – обрезки продуктов, шелуха, объедки, льющаяся вода и обильно капающий жир, плевки, экскременты кошек и крыс…

Один огромный грызун с гибким хвостом бежит прямо при мне вдоль стены и скрывается в каком-то небольшом отверстии в полу.

Откормленные кошки, вальяжно развалившиеся под столом, даже не шевелятся и ухом не ведут.

Я гляжу на суету и понимаю, что все повара и помощники – мужского пола. Ни одной женщины.

Вот те на!

Я-то думала, кашу а-ля цементный раствор приготовила повариха! Ан нет.

Большой и толстый усато-бородатый дядька в коричнево-сером нечто раздаёт команды своим поварятам, которых здесь я насчитываю пять человек возраста примерно от десяти до двадцати лет.

Самому дядьке на вид лет пятьдесят. Брюхо – во! Такой арбуз, что даже не представляю, как он ходит.

А он и не ходит, а переваливается, подобно гусю.

Морда красная, нос – картошкой. Губы не видно из-за густой рыжей поросли. Неопрятный и внешне похож на злого персонажа – Карабаса-Барабаса.

И ещё вижу одного мужика – он крепкий и низкорослый, разделывает мясо.

Получается, вместе с поварятами, шеф-поваром и мясником на кухне работает семь человек.

Около отдельной печи, где уже жарятся несчастные белки и ежи, суетятся двое поварят.

За столом работает пекарь, здесь же, рядом с ним машет топором мясник, гремит тарелками мальчик-посудомойщик, красными от холодной воды руками намывая посуду.

Ещё один слуга неустанно таскает дрова – для замковой кухни их нужно очень много.

Ни фартуков, ни колпаков, ни-че-го.

Да здравствует дизентерия и прочая гадость!

Так дело не пойдёт, дорогие мои служащие. Я грязи в своём доме не потерплю.

На меня сначала никто внимания не обращает. Не успеваю поздороваться с поварами и вежливо поинтересоваться, как обстоят дела, как кое-что ужасное происходит.

В шоке вижу, как шеф-повар, ни с того ни с сего, выхватывает из-за пояса хлыст и начинает в то же мгновение пороть двадцатилетнего пацана-пекаря по спине!

Удар!

– А-а-а-ай! – кричит парень.

Хлыст рассекает спёртый воздух и жалит парня снова! Звук выходит страшный – стреляющий.

Тот вскрикивает от боли громче и выгибается дугой. Несколько капель крови попадают на тесто и белые от муки руки парня.

Все, кто находится на кухне, вдруг вжимают головы в плечи, и желают казаться маленькими и незаметными.

Трусы!

Бородач орёт басом, брызгая слюной:

– Ах ты, падаль! Снова хлеб по своим рецептикам месишь! Я тебя предупреждал! Инмарий мне свидетель, у меня терпение лопнуло!

– ЧТО. ТУТ. ПРОИСХОДИТ?!

Ого! Не думала, что в таком хрупком и изящном теле, скрывается мощный и сильный голос. Как любят говорить профессиональные певцы и музыканты – мясистый и глубокий.

У меня от гнева, словно дыхание дополнительное открылось, чтобы мой вопрос услышали за лесами, за горами. А уж на этой загаженной и антисанитарной кухне уж и подавно.

Вдруг все замирают, и образуется звенящая тишина. Лишь слышно как шипят угли, и гудит в очаге жадный огонь.

– Госпожа графиня?.. – басит шеф-повар.

Нет, блин! Императрица всея Руси, болван!

– Не похожа? – задаю вопрос ледяным тоном, от которого у самой мороз по коже. – Отвечай, пёс плешивый!

И чувствую, что-то происходит.

Все присутствующие тоже вздрагивают и пригнут ниже свои бедовые головы.

Градус в кухне понижается, и я откровенно ощущаю, как воздух становится холодным.

До меня не сразу доходит, что это дело рук моих. Точнее – голоса.

Но когда осознаю, то усилием воли сохраняю спокойствие и не выдаю своих эмоций. Лицо кирпичом и всё прекрасно.

– Госпожа графиня… Мы обед готовим, – молвит дрожащим голосом бородач.

И таким жалким вдруг он стал и заблеял, аки овца, точнее, овец… Блин. Не овец, а баран. А у меня злость внутри клокочет и требует немедленного выхода наружу. Но нельзя, нельзя. Память Изабель упрямо молчит и ничего не подсказывает… Что же это? У меня волшебный голос? Или нечто другое?

«Охохонюшки-хо-хо! Будь осторожна», – говорю сама себе.

– Иди сюда, – говорю парню, что получил незаслуженных плетей и маню его к себе пальцем.

Обвожу взглядом слуг:

– А вы продолжайте работать.

Шеф-повар, очевидно, думает, что я сейчас буду наказывать провинившегося парнишку, и ехидно улыбается тому вслед. Тот тоже так думает и обречённо идёт ко мне, шаркая деревянной обувью по застеленному соломой и камышом полу.

Но они оба ошибаются.

Поворачиваюсь спиной и иду прочь из кухни. Парень следует за мной.

Глава 4

* * *

Изабель Ретель-Бор

– Как твоё имя? – интересуюсь у парня на ходу.

Я иду в малую гостиную, туда, где, как подсказывает память Изабель, графиня принимала гостей (крайне редко).

– Омм… Омар… – произносит повар, заикаясь и очень тихо. Я едва слышу его.

– Омар, значит, – улыбаюсь по себя. – Как символично.

– Госпожа графиня… Простите мою дерзость… Клянусь вам, этого больше не повторится… – шепчет он. – Только не прогоняйте… Отсыпьте плетей. Подвесьте над выгребной ямой… Опалите мои пятки… Да только не гоните прочь…

Э-э-э… Чего?!

Оборачиваюсь резко и смотрю на Омара удивлённо.

– С чего решил, что собираюсь гнать тебя? И ещё эти ужасы, о которых ты рассказываешь – выброси их из головы, понял?

– Вв… вы не прогоните меня, правда? – не верит своему счастью Омар.

– Нет, – жму плечами и иду дальше.

Малая гостиная выглядит… печально.

Эх, пылесос бы сюда супермощный, да тонну «Мистера Пропера» со всевозможными тряпками и губками.

Вздыхаю и величественно опускаюсь в кресло. Именно на то место, где обычно сидела моя предшественница.

Тело помнит, как нужно садиться изящно и как держаться перед собеседником.