Полная версия
Лишь тень
И снова я побежал куда глаза глядят, чувствуя себя распоследним дураком, поскольку, всё-таки, остаться мне хотелось больше всего.
Воспоминания… я прошёл через адскую пытку использования не настроенного толком ментосканера (некому, кроме меня, его было настраивать), и всё это только лишь для того, чтобы восстановить всего-то пару разрозненных обрывков воспоминаний. Были вещи, которые просто истёрлись за давностью событий, но эти мои походы в никуда… о, они растворились в тумане забвения совсем не просто так…
[обрыв]
Очнулся я сидящим у себя дома на кровати. Возле валялась горка пустых упаковок от стимуляторов. Руки у меня были все в крови, медленной струйкой она вытекала из ранки у сгиба локтя. По-видимому, от этого я и пришёл в себя, рука невыносимо зудела. Проклятие, проклятие, трижды проклятие, да что с тобой, парень? Неужто тебя так легко вогнать в подобное состояние, пусть то был далеко не самый лёгкий в твоей жизни диалог? Хотя… я чётко помнил, что вышел из Зала Совета напряжённым, но, в общем, в пределах нормы, подобное бешенство, честно говоря, не слишком присущее мне свойство. Вот только одно. С того момента не помнил я только ничего, хоть убей.
Пошатываясь, я направился в прихожую в поисках каких-нибудь медикаментов, да хотя бы и простой стерильной повязки, однако так до них и не добрался, поскольку по дороге встретил собственное отражение в заботливо развернутом домашней автоматикой зеркале. Чушь какая…
Передо мной стоял, держась одной окровавленной рукой за другую, стрёмный, дочерна загорелый тип с обветренной кожей, одет он был в невообразимо грязный комбинезон, когда-то, по-видимому, бывший парадной формой Пилота. Сейчас более-менее сносно просматривались лишь знаки отличия, чудом уцелевшие на истрёпанных лацканах. При взгляде на собственное отражение мне стало неловко, но я продолжил экзекуцию, пристально разглядывая незамеченные ещё детали. Я был небрит, причём до совершенного безобразия. Недельной, не меньше, давности щетина уже перестала колоться, превратившись в неухоженного вида жидкую бородку. Круги под глазами после рассыпанной повсюду горы стимуляторов интереса не вызывали, вот только, ни с того, ни с сего, почудилось мне под этими полуопущенными веками что-то… смутно знакомой. Не то мельтешение листвы на ветру, не то лёгкая рябь, какая бывает на поверхности воды. Мигнуло и пропало. Совсем с ума сошёл, подумал я. Привидится же такое!
Как там Советник мне пенял, ты, мол, парень, слишком правильный для наших холмов. Ха, теперь-то уж точно нет.
Скрипнув зубами в ответ на глупость самой ситуации, я поплёлся в душ. Постоять сейчас с часок под ледяными потоками казалось мне самым уместным. Однако, даже всхлипывая от мощи переживаемых ощущений, я не мог перестать раз за разом обдумывать ситуацию. Руку дёргать уже перестало, и, если не принимать в расчёт некоторые мелочи, моё состояние я оценил бы как близкое к норме. Пусть не к моей собственной, так хотя бы к общечеловеческой. Не было заметно ничего такого, что объяснило бы мою недельную амнезию, и уж точно – ту гадость, что я непонятно зачем вливал себе в вены.
Неделя просто ушла как в никуда… Я поймал себя на том, что по-прежнему прекрасно ориентируюсь в сегодняшней дате, да и целом в календаре, а вот мои внутренние часы…
Я пулей вылетел из душа, даже не накинув халат, потрясённый внезапным прозрением. Вот именно.
Терминал тут же посветлел, подтверждая, что биологические часы отстают на скромные двадцать две секунды, но меня уже интересовало далеко не это, я был готов встретить в поступающей корреспонденции нечто… крайне неприятное. Но нет, мои глаза ничего не нашли такого, сплошные уведомления и предписания, все рутинные, совершенно не обязательные, уровень их источников ноне был для меня мелковат.
Я несколько раз с силой выдохнул, чтобы прийти в себя. Всё, вроде бы, в порядке. Подтверждения Совета всё нет, но, как говорится, за недельный срок такие дела не решаются, а вот как раз уведомить меня о том, что годным я в итоге не признан – дело лишней минуты. Они же продолжали молчать, вот и славно. Но ведь мысль была правильная. Коли я сидел всю неделю дома (тоже, кстати, вопрос, был ли я всё это пролетевшее мимо меня время дома?), то график тренировок, назначенный на месяцы вперёд должен быть, безусловно, варварски сломан. А что же тогда…
Терминал, мучительно всматриваясь, или что он там делает, в мои бредни, вывел на экран бэк-копию письма, написанного моим почерком, в котором комендатура Центра уведомлялась о временном переносе по моей просьбе части тренировок к себе домой (как было сказано, «по личным обстоятельствам»), дата стояла недельной давности.
Несложный поиск в памяти терминала показал, что дела мои именно так и обстояли. Программа была полностью проделана, результаты – не вполне, но, опять-таки, в пределах нормы для человека, всерьёз озабоченного какой-то непростой проблемой. Как я ничего не понимал до сих пор, так и оставался в неведении дальше.
Поймите меня правильно, я столь подробно описываю свои тогдашние метания не для того, чтобы читатель посочувствовал досадности моего положения. Цель моя – в другом. Выстроить ряд событий, включающих мои собственные измышления и те когнитивные вывихи, что происходили у меня время от времени, что привели меня в теперешнее положение. Как знать, наверное, я подсознательно пытаюсь тем самым оправдаться перед самим собой, за то, что не углядел, не покаялся вовремя в собственном ничтожестве. Что пренебрёг теми путями, которые представляются мне теперь столь желанными… Не знаю, как и сказать.
Из дома я вышел в полпервого по полудни, тогда светило уже вовсю жарило посреди голубых небес, однако это ничуть не мешало мне продолжить дрожать, как осиновый лист. Меня бил озноб, смотри-ка, логичное завершение парадоксального вояжа под парад-алле стимуляторов. От этого осознания легче не становилось, на душе было гадко и противно, однако, дома оставаться мне больше нельзя. Я сам не знал, на что стал бы способен, просиди я ещё чуть-чуть в этих постылых четырёх стенах. Оставалась возможность, пусть небольшая, выяснить всё же, что происходило всю эту неделю у меня в черепушке.
Ноги сами несли меня вперёд, я даже не задумывался, куда конкретно иду. Время от времени налетал ветер, распахивая полы плаща, после чего я на секунду обязательно останавливался, тщательно укутывался снова, и лишь только затем шёл дальше. Усталость подбиралась всё ближе, но покуда мне удавалось держать её в узде…
[обрыв]
Старания мои были полностью возмещены. Свернув в проулок, я снова аккуратно выглянул и присмотрелся. Да, чувства меня не обманули. Под плотными кронами деревьев стояли Мари и Учитель… проклятие, или мне его теперь называть «Советником Луи Сен-Руалем»?..
Они о чём-то разговаривали, причём Мари – на повышенных тонах, отдельные её слова долетали даже сюда, Учитель же был тих, в нём больше не чувствовалось былого напора уверенности в себе, откровенной покровительственности в голосе. Раньше, до того разговора в Совете, он был совсем не таким. Похоже, чудеса продолжали твориться не только со мной.
Иногда, при шальном порыве ветра я разбирал какие-то разрозненные куски их диалога, позволившие мне получить, в конце концов, некоторое о нём представление. Мари явно спорила по какому-то принципиальному для неё вопросу, Учитель же, не поддаваясь на провокации, старался уйти от разговора, явно показывая абсолютное нежелание говорить на эту тему. Голос у него тоже был усталый. Мне разом стало тяжело на душе.
Последним всплеском их диалога стала фраза Мари, донёсшаяся до меня со всей отчётливостью.
– Он же верит во всё это! Как вы не понимаете, верит, как верят в сказки маленькие дети, а вы хотите всех заставить считать, что это его сознательный выбор!
Учитель покачал головой, на что она резко развернулась на каблуках и чуть не бегом пошла прочь. На миг мне показалось, что… либо Учитель даст ей пощёчину, либо она сама что-нибудь отчудит, я даже собрался выйти из своего укрытия, когда всё вдруг закончилось вот так.
Скажем, попросту ничем. Может статься, наилучшим образом.
Однако это не только не приносило мне облегчения, но даже настораживало ещё больше, в этом всём был намёк на некие неизвестные мне обстоятельства. Помилуйте, ещё час назад я даже не подозревал, что они знакомы, и тут нате! Или это у меня началась паранойя на почве переутомления и излишней ответственности, или… что-то в этом всём действительно было.
Мари же, за которой я следовал несколько кварталов, к счастью, не оглядывалась, так что мне удалось спокойно, не вызывая подозрений, подойти поближе.
– Мари!..
Она обернулась и… всё-таки я так и не уловил мгновение острого беспокойства в её глазах, которого так боялся и так ждал. Значит, не всё так плохо. Просто лёгкое сочувствие по отношению к близкому человеку, взвалившему на себя слишком много, и одновременно укор – по той же причине.
– Здравствуй, ты уже отлип от своих тренажёров?
Насмешливый тон, мгновенно перешедший к нормальным её интонациям, Мари явно хотелось меня зачем-то уязвить, но один только взгляд в мою сторону вернул всё на свои места.
– Тебя что-то беспокоит?
Я уже понимал, что зря затеял этот разговор, Мари выложила бы мне всё сама, пусть позже, но она сделала бы это. Хотя… дело стоило того: хотя бы затем, чтобы выяснить, – Мари в течение этой недели ко мне домой не являлась. От этого уже можно было отталкиваться и идти дальше.
– Нет… просто устал, как собака. Ты не заходила ко мне?
Ага. Вот так, пусть думает, что… не будь дураком, зачем её вмешивать.
– Ты оставил на линии сообщение, чтобы тебя не беспокоили, так что я… Я всё сделала правильно?
Я замялся, пытаясь выбраться из собственных логических построений, Мари же интерпретировала это по-своему. Тогда я даже не мог подозревать всё, что творилось у неё в мыслях. Я просто слушал.
– Вообще-то я была поблизости… случайно проходила мимо. У тебя в окнах не горел почему-то свет, и я решила, что только помешаю тебе отдыхать. Я глупая, да?
Вот уж нет, ты у меня умница. Малышка с добрыми любящими глазами. Я прижал её к себе, обнял покрепче, молча впитывая в себя это чувство.
– А давай сейчас к тебе пойдём, уже три часа, а ты, кажется, ещё не обедал… я бы приготовила чего-нибудь вкусного. Ты ещё не разлюбил мои круассаны?
Нет, я их не разлюбил, и мы медленно направились вдоль пешеходной дорожки, время от времени произнося ничего не значащие слова. Я уже совершенно ничего не соображал от усталости, как кажется. Разве можно иначе объяснить моё тогдашнее тугоумие?
– Я краем глаза заметил, как ты распрощалась с Учителем… э-э… Советником Луи Сен-Руалем. О чём вы говорили?
– А откуда ты… хотя, да. Конечно же. Да так, это по моей работе, я с ним пересекаюсь немного, вот, разошлись во мнениях, и тут пошло-поехало… его авторитет… а что, он действительно Советник?
– Да, – вот дурак, нужно же было выпячивать свою осведомлённость. Лучше б заглянул разок в лицо любимой! Болван… – по крайней мере, неделю назад он присутствовал на Совете. Правда, с тех пор могло кое-что измениться…
Мари вдруг зашагала быстрее, прекратив тем самым и ненужный никому разговор, и нашу медлительную прогулку, заставлявшую меня засыпать на ходу. Ко мне на крыльцо мы влетели просто бегом.
Может быть, если бы не моя потрясающая усталость… Да неужели я действительно, как говорят все обстоятельства, битую неделю сидел в четырёх стенах и до потери памяти крутился вокруг дурацких тренажёров?!! Если бы… я бы и смог по достоинству оценить тот вечер. Ничего не выходило, я поковырялся в тарелке, сомнамбулически поплёлся в душ. Немного пришёл в себя, оказался с Мари в одной постели, буквально молча довел её раз или два до оргазма, сам при этом ничего не чувствуя, и всё-таки уснул, потрясая своим чудовищным храпом окрестности. До того я никогда в жизни не храпел. Вот так вот.
Утром для меня не стало сюрпризом то, что Мари ушла. Глядя на несмятую её подушку, я мрачно представил, как она стоит и ласково на меня смотрит, и немой укор всё же тлеет в ее глазах. Настроение было препаршивое, хотя, кажется, я сумел выспаться. Хотелось сорвать злость, но не было на ком, да и не очень это умное занятие, потом тебе будет противнее вспоминать об этом, нежели твоим близким.
Впервые за годы нашего с Мари знакомства я перестал на время её толком чувствовать. Тогда, вечером, подле меня оставалась только её телесная оболочка, душу же я так и не ощутил, словно не там искал, что ли… Мне это не нравилось гораздо больше, нежели вся эта странная история о выпавшей из памяти неделе.
Нужно было срочно что-то предпринять, ибо маленькая некогда трещина всё росла между нами, но вот что именно нужно сейчас делать, этого я не представлял. Собравшись в какие-то пару минут, я направился к знакомой площадке аэронов, сегодня предстояло всё же понять, что творится с моим генеральным планом подготовки, а для этого нужно было непременно побывать в Центре.
После шестичасовой беготни, перемежаемой какими-то рутинными вещами вроде сдачи очередной порции тестов, я выяснил, что всё в порядке, и что я даже кое-где оный план обгоняю, факт похвальный сам по себе. Однако радоваться мне не приходилось, я ещё утром в зеркале мог невооружённым взглядом наблюдать результаты этого непонятного мне тщания. Мешки под глазами всё ещё торжественно сияли, невольно вновь и вновь напоминая мне…
[обрыв]
Предписания об утверждении меня Действительным Пилотом «Тьернона» из Совета так и не поступало, но, однако, не поступало и обратного. А ведь я его так боялся после давешнего оставшегося мне непонятным разговора, когда я стоял посреди платформы, вознесённый в самую высь Зала Совета. Ну, что ж, эта проблема переносится на более поздние сроки.
Я покинул здание Центра очень рано – в четыре.
В голове моей уже несся хоровод логических рассуждений, которые указывали мне на то, что, во-первых, к Учителю обращаться за разъяснениями не стоит, выйдет, как с Мари, если не хуже, а во-вторых…
Передо мной ещё витал призрак парня, которого я видел с Мари там, на площади. Эта полупрозрачная фигура уж что-нибудь да должна была знать, иначе, зачем она такая нужна?!! Логично, не правда ли? Ну, думать как следует я в тот момент был не в состоянии, однако, как покажет будущее, идея-то как раз была верна.
Среди моих планов появилась навязчивая мысль плотно пообщаться с информационными сетями, но до того, как я стану Действительным Пилотом и получу право неограниченного доступа к информации, об этом можно было только мечтать.
Ситуация патовая. Нетрудно понять, куда я в тот раз направился. Мама была, в общем-то, третьим и последним человеком, который мог очутиться у меня дома без особой причины, не отправив предварительно на терминал уведомление о цели визита. Элементарная вежливость, принятая в моём окружении помогала снизить круг лиц.
Я опять, в который раз за последнее время, много шёл пешком и даже бежал. Последнее – вот, собственно, отчего: повернув направо по пешеходной ленте в том месте, где она разветвлялась, огибая весь посёлок большим кольцом, я отчего-то оглянулся, и мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Словно незаметная под густыми кронами тень преследует меня. Не долго думая, я рванулся туда, но когда добежал до нужного места, то обнаружил там лишь немного примятую траву газона, будто там и вправду кто-то недолгое время стоял. Нахмурившись, я побрёл дальше. Всю оставшуюся дорогу я размышлял на такие нелицеприятные темы, как явные признаки начинающейся у меня паранойи.
Мама встретила мои расспросы с видом абсолютно недоумевающим. Да, она пыталась до меня дозвониться раз или два, никто не отвечал, хотя согласно информации терминала я был дома. Да, она подумала, что я очень занят, и, хотя ей и нужно было меня увидеть по одному делу, она предпочла не мешать. Что за дело? У моего дяди, папиного брата Жака Порталя, «тоже, как и ты, космолётчика», в семью взяли дочку. Мама хотела, чтобы я поучаствовал в событии. «Тебе нужно остепениться, чтобы соответствовать новому статусу в обществе», – сказала она. Я согласился с её доводами. Детей я любил, хотя мы с Мари заводить своих ещё даже не думали, даже Тест не прошли.
Разговор с мамой несколько улучшил моё настроение… так… немного развеял, кроме того, со слов мамы совершенно чётко выходило, что эту неделю я всё-таки занимался исключительно тренажёрами. Только отчего же я ничего не помню?!! К тому же, оставались непонятными причины моего бедственного физического состояния, равно как и та горка упаковок из-под стимуляторов, что до сих пор валялась на полу у меня дома.
Обратная дорога ушла на уговоры самого себя насчёт бредовости всего происходящего. Вывод, не приводящий меня к полному сумасшествию, из всего этого мог быть только один – подождать появления тех фактов, которые мне могла подкинуть сама жизнь. А до тех пор мне следует постараться как можно меньше заниматься, кроме того, стоит под любым благовидным предлогом сходить в медцентр, где и попытаться выяснить причины возникновения непонятного мне провала в памяти.
И ещё. Меня по вполне очевидным причинам остро потянуло сменить обстановку, хотелось уехать отсюда куда-нибудь подальше, чтобы побыть одному и попытаться отыскать так не вовремя утерянное душевное спокойствие. А Мари… я ещё не очень понимал, в чём же заключается та занимательная перемена, что произошло с ней за последние дни. И понимать, в общем-то, честно признаюсь, не хотел. Быть может, оттого, что я уже тогда, пусть подсознательно, предчувствовал всё, что неизбежно должно было между нами произойти, может – просто из чувства тривиального эгоизма.
Ложась в тот вечер спать, кажущийся отчего-то самому себе крайне одиноким, я думал о своей любимой, но думы те были совсем не те, какие хотелось бы.
Наутро же я нашёл среди своей корреспонденции бумагу с символом Совета в правом верхнем углу. Я был официально оповещён о том, что вскоре мне будет торжественно передан Стартовый Ключ «Тьернона».
Итак, в то утро я официально стал Действительным Пилотом последнего Исследовательского Крейсера.
[далее в записках заметная лакуна, отсутствует по крайней мере несколько десятков страниц, повествование возобновляется примерно спустя полгода с момента последних событий]
Подо мной на сотни миль простирались леса колоссальных конструкций, огромные строения заводских корпусов, соединённых в единое целое лабиринтом транспортных линий и трубопроводов. Среди всего этого искрами перегретой плазмы мерцали силовые шнуры сети энергоснабжения. Они были подобны огромной колонии светящихся во тьме полипов, неизвестно отчего поселившихся среди этого угрюмого безлюдья, насквозь пронизанного несказанной мощью бушующих энергий. Пожалуй, бело-голубые призрачные полотнища тлеющих разрядов были единственной деталью пейзажа, способной породить аналогии с миром живых существ. Нет, тут была жизнь, в том смысле, что можно было постоянно видеть снующих туда-сюда деловитых киберов, лицезреть открывающиеся для погрузки сырья жерла приёмников, рассматривать жадно протянутые к солнечному свету серебристые платформы энергоблоков, но подсознание говорило о другом. Здесь всё было пропитано острым неприятием жизни как таковой. Здесь, в глубине южного полушария, отгороженного от остального мира могучими барьерами силовых полей, царило человеческое техническое совершенство. И, как считал теперь отчего-то я, здесь повсюду царила истинная, первородная, осязаемая смерть. Дело даже не в том, что стоит мне откинуть фонарь, как в глотку тут же вопьются сотни разрывающих лёгкие бритв, человек не был способен дышать тем, что здесь было воздухом. Дело даже не в том, что мой шалопут-отец погиб где-то здесь, устраняя неожиданные неполадки в одном из реакторов. Его кости так и остались замурованными под тоннами застывшего герметика, призванного не дать радиоактивной пыли распространяться дальше. Дело было в моём непонятном внутреннем «я», которое неожиданно просыпалось во мне в самые неподходящие моменты, и мир тут же словно окрашивался в иные цвета.
Я в точности становился уверен, что правильно, а что – нет. Я видел то, чего до этого не замечал. Я прозревал, но несколько секунд спустя не мог понять, откуда же взялось это треклятое наитие…
Такое происходило не только во время моих вынужденных полётов в Промзону, так что просто от них отказаться – выходом из положения не было, но именно здесь оно достигало наибольшей глубины и насыщенности. Бороться же с ним я тогда уже не мог, да и не хотел. Давно канули в лету те времена, когда я метался по своему пустому дому, ища выход из тупика, в который меня загнала собственная голова, жизнь моя теперь была подобна вот такому полёту, когда внизу течёт жизнь, а я лишь касаюсь её взглядом, уносясь всё дальше и дальше.
И наитие говорило за меня: «Кругом творится неладное, но за этим понятием скрывается вовсе не то, что ты можешь увидеть собственными глазами».
О, вот впереди показался купол Эллинга, огромный даже по местным меркам, он занимал добрую часть горизонта. Подсвечиваемый снизу сотнями прожекторов, он казался отсюда нелепой древней царской короной, зачем-то напяленной на макушку нашего мира. Мне нужно именно туда. Как Действительный Пилот, я был должен время от времени лично инспектировать работу спецов из Инженерной Службы, закупоренных в своих коконах систем жизнеобеспечения на глубине доброй сотни ярдов под землей.
Я заметным для себя волевым усилием отогнал подступающее раздражение. Да, инспекция – занятие невероятно интеллектуальное, но что поделать, нужно – значит нужно. Лететь было ещё час с чем-то, так что я вернулся к созерцанию живого моря огней, постепенно разгоравшегося в толще уже почти погружённого во тьму леса конструкций. Жизнь… что ею считать, а что – нет? Долгое время я был продуктом своей цивилизации, искренне впечатляясь от всего техногенного, и человеческим гением почитал лишь научный, не сомневаясь в том, что он – превыше всего остального. Можно меня понять, ведь с таким подходцем к жизни несложно и самому угодить в список «венцов творения». И всё равно снова всё сводится к природе. «Царь природы»… Есть в этом странном в своей архаичности обороте речи что-то такое, что указывает на несостоятельность даже попытки воплощения в жизнь всех этих построений…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.