Танк по имени Лютик

Наконец, Износкин увидел то, что хотел увидеть много лет назад. Таро действительно испугался. Пытался слабой рукой схватить Износкина за рукав.

– Я тебя тогда пожалел. – Сил не хватало и Таро почти шептал.

– Меня да. А Сашку моего кто? Наркоту ему кто?

– Что было то было, Ухо. Не вернешь. Ни брата твоего. Ни Сяву. Помнишь Сяву?

– Ты должен был первым идти. Не охранник. Я не хотел.

– Я знаю. Потому отпустил. Это же я отпустил тебя. Что? Что скажешь?

Износкин посмотрел на круглые часы на стене.

– Скажу, что теперь моя очередь. – Износкин наклонился еще ниже. Через запотевшую маску, через слипшиеся , как волосы на лбу мертвого Сашки, годы он видел слезы на худых и впалых щеках. Износкин выпрямился.

– Соловец в машине. На остановке у автозаправки.

– Ты его…

– Я. Теперь ровно 12.

– За брата не обижайся.

– Ты здесь ни при чем. Никто ни при чем. Вирус не выбирает. Мы выбираем. – сказал Износкин и вышел из палаты.

Вечером Износкин был в Полотняном Заводе. Поставил рюкзак на обитый жестью прилавок. Ослабил завязки. Из черной плотной темноты появился красноречивый палец Ануш. Заполз в рюкзак.

– Да ладно. – восхитился Износкин. – Ануш, откуда у тебя такая вещь?

Знаменитый палец с червонным кольцом был тщательно, с резинкой у корня, упакован в презерватив.

– Отойди. – услышал из темноты Износкин жесткий, совсем не пожилой голос. – Изделие экспериментальное. Остаточные явления могут продолжаться дольше положенного.

Наконец, палец закончил свои важные ответственные дела. Выставил на прилавок рядом с рюкзаком красный пластиковый тазик.

– Грибы сюда. Рюкзак сжечь. – сказал голос вроде бы Ануш.

– Понял. – Износкин внимательно следил за пальцем. В голове разогревалась обезьянка с барабаном.

– В следующий раз не так громко приходи. Вечером или в обед.

– Следующего раза не будет. – медленно растягивая слова, произнес Износкин.

Палец исчез, а вместо него появилось лицо Ануш. Износкин увидел его впервые.

– Ты не понял, Износкин. Вирус не выбирает. Рюкзак сжечь.

Барабан в голове Износкина замолчал. Вместо пальца, темноты и лица Ануш Износкин увидел мелкое окошко с исправно выписанными буквами: «Буду!» Износкин забрал рюкзак и сначала быстро пошел прочь, а потом и вовсе побежал. Михалыч, дом из темных крепких бревен, Надька Хохлова. Как же теперь они были далеки. Не ближе чем Альфа-Центавра или украинский Крым.

Факингшит формальности

Корнеев вызвал к себе оперативников Желткова и Щедрика.

– Дело, значит, такое, пацаны. Тема не наша, но земля наша. Даю расклад. Сегодня конторские в Слуховицах нарколабораторию принимают.

– Ого. – удивленно отозвался Щедрик. Был он молод, сух и метафоричен.

– В Слуховицах Воронов участковый. Мы здесь причем? – спросил наличествующий в природе Желтков. Человек вокруг скучного, но значимого для любой вселенной пиджака.

– Вот за что ценю тебя, Желтков. – Корнеев поерзал внутри своего гробового полковничьего мундира. – Так это за твою овальность. Как это у тебя так получается, до сих пор не допираю. И в церковь ходить и меня бесить одновременно? У тебя что под носом?

– Что у меня под носом? – спросил в ответ Желтков. – Усы вроде как.

– Усы. – согласился Корнеев. – Но кроме, помимо и прежде всего у тебя там должна быть улица Емельяна Ярославского 17 в пгт Слухавицы. Как так, пацаны? Они курсуют, а мы не в курсе?

– А мы что, товарищ полковник. – поддержал Щедрик напарника внезапным Есениным.

– Русь теперь конторская, а не васильковая. Мимо нас да к ангелам по небу летит.

Корнеев полковник был жжённый. 90-е на плечах лейтенантских вынес и выбросил. После этого жил в гармонии с мыслями в собственной голове и портретом на стене. По-отцовски вразумил молодого Щедрика.

– Государство сложить, не стишки начирикать, Щедрик. Русь, слава богу, без нас разберется. Куда и чего. Дай ей бог, Владимировне, здоровья.

– Иногда стишки государства рушат. – умничал Щедрик. Он слушал «ГорГород» и темными ночами шел уверенно к медали Калабанова.

– Знаю. Я эту ситуацию так прожил, что еле выжил. – буркнул Корнеев. – Так что пусть уж конторская чем твоя поэтическая. Здесь хлебом кормят, а не словами. Поэтому.

Корнеев слегка загустил свой обеденный много позволяющий себе и другим голос.

– Поэтому. Базар философский приканчиваем. Возвращаемся на родную ментовскую колею. Где за словом дело или чье-то тело. Тьфу, ты! Привязался. Стих стих! Кому говорю. Поэтому…– Корнеев слегка пристукнул толстыми сильными пальцами по крышке стола.

– Руки-ноги и в Слуховицы. Поприсутствуете. Обыск. Предварительный опрос задержанных. Может по нашему ведомству грешки какие. И вообще… Демонстрация флага.

– Тема не наша, но земля наша – в тон начальнику продолжил Щедрик.

– Это то, что ты должен помнить в первую голову, Щедрик. Всегда и помимо. – согласился Корнеев.

– А Воронов? – очень не хотелось основательному Желткову пилить 30 километров по ноябрьской размазне на другой край вселенной. В призрачные Слуховицы.

– Ты Воронова видел? – спросил Корнеев.

– Нет.

– И я нет. А он, как ты понимаешь, есть. В зарплатной ведомости точно. У Воронова участок как Лапландия. А живут там совсем не лапландцы. Все больше кузьмичи, буровляне и немного дебилычи. Так-то, Желтков.

– Хорошо. Воронов не может. А ехать на чем? Все машины в разъезде. – практичный Желтков продолжал ковать будущее в настоящем.

– На Щедрике, Желтков. Такой лоб здоровый. – Корнеев потянул на себя верхний ящик. Бросил на стол кольцо с ключами.

– Мой Бухолет берите. В салоне пить, курить, но не умничать. Не ломайте карму. Она не ваша. Все. Ауф.

– Ауфидерзейн. – согласился Желтков, а Щедрик молча склонил голову.

Желтков и Щедрик бодро и спортивно пробежали по мокрому лужистому асфальту. Закрылись внутри настывшего УАЗа Патриот от мелкой и скучной дождливой сволочи. Очень раздражали Желткова ржавые пятна листьев на белом капоте. Но, в конце концов, при зрелом размышлении он решил, что их нет. А раз их нет, значит их нет. Желтков завел мотор и прогрел салон. Дворники едва справлялись со слезливой и серой мутью, возникающей прямиком из тяжелого и холодного, как мокрое залежалое белье, воздуха.

– Охо-хо – выразил общее впечатление Щедрик. – Поехали, что ли быстрее, Желтков. – Не пейзаж, а изжога.

Пока Желтков выруливал на улицу Ленина, Щедрик баловался с кнопками магнитолы. Искал подходящее радио.

– О, кажется, тепленькая пошла. – Щедрик прибавил громкости. Из динамиков пролился в салон и затопил все кругом, по самую желтковскую макушку, липучий, желейный звук. Одновременно с тяжеленным чугунным битом в нем забарахтались мужские суровые голоса, поющие о своем, о девичьем. Русский рэп. Хорошо, что Щедрик смилостивился и не врубил на полную, иначе Желтков утонул бы без остатка где-нибудь на великой русской дороге. Между Слуховицами и Большой Медведицей.

– В Ташкент свернем? – попросил Щедрик. – Беляшиков хоц-ца.

Желтков кивнул и сразу за пожарной станцией остановился у разбухшего от дождя и старости съестного вагончика на вросших в землю тракторных колесах.

– Будешь? – спросил Щедрик.

– Нет. – покачал головой Желтков.

– Чего? Опять пост?

– Два дня еще. – ответил Желтков. – В пятницу разговеемся.

– Алка у тебя, конечно, кремень.

– Я сам. – возразил Желтков.

– А я что? – ответил Щедрик. – Я ничего. Значит, не будешь беляшики? Такие они здесь солнышки. М-м-м…

Желтков промолчал, но пока Щедрик отсутствовал, громкость убавил почти до ноля.

– Едем? – спросил Желтков. Он смотрел как возили по стеклу дворники водяную чепуху. Очень уж завлекательно ел свои хрустящие, сочные беляши Щедрик. Запивал растворимым кофе из пластикового стаканчика.

– Сейчас. – Щедрик вытер салфеткой блестящие губы. Положил мятый стаканчик и разжиревшую салфетку в прозрачный пакетик.

– Сдай назад. – попросил Щедрик. – В мусорку выброшу.

В салоне остался мясной увлекательный запах. Желтков выехал на дорогу.

– Все это факингшит формальности. Я тебе говорю. – Щедрик сытно покуривал. Сбрасывал дым и пепел в едва приоткрытое окно.

– Ты о чем?

– О тебе. Обо мне. Обо всем. Смотри. Корнеев дядька же не дурак?

– И не дурак и дядька. – согласился Желтков.

– Вот. А это тогда ему зачем? – Щедрик почесал бумажную иконку на приборной доске.

– Может привычка?

– Привычка. – повторил Щедрик. – Беляшик не есть, когда хочется, тоже привычка?

– Это вера. – ответил Желтков. – Что? Не веришь?

– Кому? Автомобильной открытке? Я же говорю факингшит формальности. Как мы и Слуховицы? Чего?

– Да так. Ты же вроде молодой, Щедрик. Не твои это как бы звенящие вопросы.

– Интересуюсь. Не Топ Догом единым. Кстати, как думаешь, Рэгбист с Сульяновым засекутся?

– Хотелось бы. Я на Регбиста штукарик от Алки затихарил.

– Да ну?

– А то.

– Да ты реально зверь, братан. – рассмеялся Щедрик.

В Слуховицы въехали со стороны Медыни. Крутанули по кольцу рядом со стройной заводской церковью. Улица Емельяна Ярославского была совсем узенькой и волнистой. Желтков остановился у 3-го номера. Кирпичной автомойки. Сразу за серым Фордом Транзит. Дверь Форда открылась. Молодой, спортивного вида человек в бейсболке обошел Патриот и приветственно постучал по стеклу.

– Егор.

– Желтков. – Желтков обернулся и пожал приветливо протянутую руку. – Это Щедрик.

– Сосед. – Щедрик и Егор вместо рукопожатия стукнулись кулаками.

– Тепло тут у вас. – Егор снял бейсболку и держал ее между коленями.

– Значит, мужики. Минут через десять начнем. Сначала спецы отработают, а потом уже мы. Вроде там ничего серьезного. Ребятки фуфельные. Пару недель всего работают. Если наркоша местный обнаружится, претензий не имеем. Лады?

– Лады. – согласился Желтков.

– Гуд. – сказал Егор. – Тогда курим и вперед. Да. Маски не забудьте.

– А мы привитые. – сказал Щедрик.

– Мы тоже. Правила, мужики.

– Факингшит формальности.

– Прямо в пипку. – согласился Егор. – Давайте, мужики. На приёме.

Ровно в 16:30 Форд Транзит медленно поехал в глубину тихой и узкой улицы. Выждав какое-то время, Желтков поехал следом. Остановились у ребристого (бирюза в лазури) забора. Форд чуть дальше, а УАЗ чуть ближе. Между ними оказалась жестяная калитка с приваренной арматурной ручкой. В калитку спецы не пошли. Крепкие мужики в круглых черных шлемах, в комках цвета больного жирафа, закинули за спины свои АКСы, перешагнули через низенький забор и гуськом-гуськом по кирпичной дорожке мимо черных скелетов не хозяйских деревьев. Потом Желтков услышал громкие стуки, особый дрожащий звук выбитого стекла из тонкой мансардной рамы, а в бледные сумерки и паутину из яблоневых деревьев выкатился желтый аппетитный колобок электрического света.

– Вроде можно. – сказал Егор. – Идем.

Домик был обычный, щитовой и дачный. После мансарды кухня с грубо сложенной печкой и характерным мефедронным запахом. На дровяной плите банки, склянки. На полу синие пластиковые баки. Егор тронул рукой один из баков.

– Вот это я понимаю. Ответственные люди. – Щедрик подмигнул Желткову. – Наперед все продумали. На следующие 10 лет точно. А если нам повезет, а нам повезет, то и вся пятнашка.

Единственная комната светилась замечательным абажуристым светом. Золотисто-черным с прозрачными тенями и загадочными темными углами. Под пестреньким ковром широкая самодельная кровать с хорошим шелковым бельем. Круглый стол под зеленой скатертью. Бутылки и вчерашняя еда в бумажных тарелках. Пожалуй все. « А нет» – подумал Щедрик. – «Самое главное, как всегда. Под ногами».

– Поднимите их. – сказал Егор.

– Два абсолютно голых мужика. Руки за спиной в наручниках. Одному лет 25. На голове модные всполохи черно-синих волос и тонкий кожаный ремешок с голубым камнем на шее.

– Фамилия. Имя. Отчество? – спросил Егор.

– Сатанелли Аггел Ольгердович.

Желтков кашлянул. Щедрик хмыкнул. Егор как-будто не заметил.

– Это само собой. – продолжил он как ни в чем не бывало. – Паспортные данные, пожалуйста.

– А он и по паспорту такой. – спецназовец с открытым щитком на шлеме протянул Егору кипу разноцветных документов.

– Прям реально? – Щедрик смотрел через плечо Егора. – Аггел Ольгердович, 1997 года рождения. Город Курган. Вот тебя повело. Кукушка крякнулась.

– Мое дело. – шмыгнул тонким переделанным носом Аггел Ольгердович.

– Само собой. А вы из какой федерации? – спросил Егор второго задержанного. Тот был постарше и поуместней что ли. Вокруг сорока. Хорошая, солидная будка с ухоженной бородой. Правда все что ниже дрябленько, а еще ниже вдобавок и пугливое. Желтков лишь пробежался взглядом по столь откровенному непотребству и дальше старался смотреть прямо в лица.

– Кузнецов Сергей Петрович. И потрудитесь одеть маски. И нам тоже надо одеться.

– Само собой. – повторил Егор. Он сдвинул маску вверх с подбородка. Желтков поделился запасной маской со Щедриком, а спецназовец просто опустил щиток шлема.

– Получается… – Егор рассматривал документы и пытался найти правильное определение для двух голых мужиков в одной кровати.

– Вы интимные… партнеры. Так получается?

Тихие и воспитанные вопросы дали нужный эффект. Голенький Кузнецов начал ошеломительно быстро одевать на себя какой-то важный начальствующий сюртук. Видимый только ему одному.

– Что за оскорбительные намёки? Представьтесь. Кто вы такие? Потрудитесь выдать нам одежду и объяснить, что здесь происходит? Не понимаю по какому праву?

– А вы понимаете, Аггел Ольгердович? Изготовление и хранение в особо крупном…

Вдруг замолчал Егор. Желтков увидел то, чего и представить не мог в прошлой своей жизни. Льва-вегетарианца или разобранного на психологические детали фэсбэшника.

– Кузнецов это вы? Это разве вы? – Егор поднес к бородатому директорскому лицу нагого гражданина удостоверение. Такого же размера и цвета как у Желткова или Щедрика. Наверняка, такого же как у Егора. С гербом, фотографией и синими утвердительными печатями. Кузнецов бросил острый и хваткий взгляд на служивую книжицу в руке Егора.

– Это здесь ни при чем. Не имеет значения. Но учитывая мой уровень, вы понимаете какие это будет иметь последствия лично для вас?

– Мама вызывай ментов. – резкий и метафоричный Щедрик ознакомился с удостоверением. – Вот это человек. Не человек, а бездна. Еще и с крестиком, но без трусов. Хм.

– Это не ваше дело. – истерично выкрикнул Кузнецов. – Подумайте лучше, что с вами будет.

– К сожалению наше, архиепископ Веспасиан.

– Кто? – переспросил Желтков. Он посмотрел на Щедрика. Напарник от удовольствия едва на руках не ходил.

– Прикинь! Жаль нельзя… Или тиктокнем? – спросил Щедрик.

Егор покачал головой и добавил.

– Мы не они. Других уважаем.

– Кого вы уважаете? Опричники! У вас локти по руки в крови! – архиепископ с корочкой профессионально вознес вверх свои холеные длани. – Невинные души вопиют. Дьяволы. Бесы. Тьфу!

Егор лениво отклонил голову и священная слюна пролетела мимо, едва не поразив Желткова.

– Котя. Не надо. – попросил, чуть не плача, Аггел Ольгердович.

– Котя. – это гладкое и доброе слово Щедрик выбросил изо рта, как горячую картошку. Задорный и звонкий, по хорошему детский, смех поволок его вперед и бросил со всего размаха на стул рядом с круглым столом под зеленой скатертью. Поверх этого смеха Егор торжественно провозгласил:

– Брюки архиепископу и Аггелу Ольгердовичу.

Щедрик окончательно порвался. Он сложился пополам и уже из-под стола продолжил издавать громкие, булькающие звуки.

– Федя. Наручники снимите.

– Зря. – Щедрик выбрался наружу. В его голосе догорал искренний смех. – Аж в боку закололо. Надо, Егор, как они. Иначе не доходит.

– Поможешь? Предварилку оформим. – спросил Егор.

Сначала Желтков взял у Егора допросные бланки. Сел за стол рядом со Щедриком. Разложился. Приготовился делать привычное дело. Аггел Ольгердович помогал одеваться своему интимному другу. Делал это, не смотря на раздраженные замечания и упреки, так же заботливо и ласково как Алла Желткова для собственного мужа. Желков встал.

– Я пойду… Пожалуйста. – сказал он Егору.

– Хорошо. – Егор посмотрел на Желткова и ничего больше не спрашивал.

Во дворе, внутри черного и тесного, неприятного на ощупь, как холодный свиной жир, вечера Желтков сорвал с лица маску. Разорвал ее на мелкие части. Потом на микронные и, наконец, добрался до абсолютной пустоты в собственных руках. Очень захотелось домой, но потом расхотелось. Алка не поверит, а если поверит будет хуже. «Позорище» – подумал Желтков. – «Гребаное позорище. Ведь эта архиепископская сука на бабулях миллионы зарабатывает. На мне зарабатывает. На моей правде. На вере моей… Обман. Лохотрон факингшит… Чтоб ты… Тварь. И те, кто тебя таким сделал. Меня таким сделал!»

Пока ждал Щедрика, слушал Желтков в машине «Сектор Газа». Хоеву тучу нескладных и белоснежных песенок. Выжигал химически чистым панком лютую праведную злость из мыслей и души. «Какой души?» – Желтков пару раз хорошенько двинул по рулевому колесу. – « Есть нейроны в башке и эта сука беструсая. Навсегда».

Желтков увидел Щедрика, выходящего из калитки. Выключил магнитолу.

– Едем? – спросил Желтков.

– Ага.

– Едем. – повторил Желтков. Не то, чтобы он боялся, хотя кого он обманывал? Конечно, боялся того, что Щедрик всю дорогу будет вымучивать свои идиотские шутки. Повод был. Но Щедрик подвел. Ничего не говорил. Копался в своем телефоне.

– Прикинь. А ведь он реально архиепископ.

Желтков отвлекся на секунду от пустынной дороги. Увидел на экране Веспасиана в шелковой рясе и огромным крестом на холмистом пузе. Отвернулся.

– Знаю. Это «Божья тропинка». Каждое воскресенье всей семьей смотрим. Смотрели…

– Прямо так круто? Навсегда?

– Как иначе… Ты сам все видел. – сказал Желтков и добавил. – В Ташкент поедем.

– За беляшиками?

– Именно.

– Тогда за Медынью топи безбожно. Имеешь право. Равиль в 8 закрывается.

Они успели. Желтков себя порадовал. Умял три своих и еще один Щедрика.

– Вот теперь хорошо. – сообщил он Щедрику.

– Ага.

– Может по пивку? – предложил Желтков.

– Само собой. – согласился Щедрик. – Слушай. Я тут подумал. Там у вас как?

– Где?

– Ну в церкви. Когда приемные дни?

Желтков посмотрел на Щедрика. Черт его разберет, шутит или нет?

– Не гони.

– Серьезно.

– После этого мудака. О чем ты, Щедрик?

– Я о том, что есть в этом что-то…. Живое и грешное.

– Это да. – усмехнулся горько Желтков.

– Ведь он же не первый такой Веспасиан?

– Это да. – повторил Желтков. – Все ложь. Все ради бабок. Бумажных и кожаных.

– Само собой. Но не всегда. А, значит, это просто жизнь.

– Просто жизни и в жизни выше горла. Вера это про не нашу жизнь. Другую жизнь. А раз ее нет… – Желтков замолчал.

– Разобраться надо… – сказал Щедрик. – Раздразнил меня этот архиепископ… А что если наша жизнь и есть вера. В любых мирах одна и та же.

– Разбирайся… А я на родную колею. Так легче. Пивко будешь? Или уже нельзя?

– А то? – рассмеялся Щедрик. – Когда я еще разберусь.

Они немного поспорили, но решили ехать в «Светофор». Щедрик слышал, что там Балтика экспортная по 30 рублей бутылка. Какой-никакой, но дар.

Почти Стивен Кинг

Если покопаться. Хорошенько так порыться иноагентским real-ом. В путинской России можно найти и бяку и буку и обеих разом. Любая Россия не совершенна. Красная. Белая. Это факт. Его учитывает здоровая психика. "Прекрасная Россия Будущего". Это тоже факт. Его исследует здоровая психиатрия. Путин – el clasico, после Крыма и гипер ракеты "Циркон", это Россия по расписанию. Автобусы бегают, корабли ходят, самолеты летают, а санкции копошатся. Все по местам и на полочках. Есть нюансы, конечно. Дагестан не Швейцария. Там горы и здесь горы. Но! В швейцарских горах пасутся толстые и робкие коровы, а в кавказских исключительно орлы. Это понимать надо. Учитывать. Брать на государственный карандаш. Как говаривал Мишель Фуко, философ-маятник, страна едина пока едины армия, тюрьма и школа. А в этих социальных институтах все по расписанию. Подъём-отбой. Ясно. Понятно. Вчера. Сегодня. Главное завтра. Те кто здесь после Ельцина точно поймут все прелести этого скучного и надежного процесса. А свобода? Свобода как воздух, вода или Жириновский. Дело личное. Дело темное. И, может быть, единственное что по-настоящему зависит от отдельно взятой личности. Ее воли и разума. Можешь есть, можешь не есть. Можешь сесть, а можешь как Владимир Вольфович. Каждый волен в своих желаниях. Это Россия. Ковчег. Свободы в том числе. Да. Все что было выше никакая не лесть и даже не лиздь. Пойди еще доберись до государственной сладкой кирзы. Там такая толчея и несознательность. Удобное местечко для правильного лизания еще заслужить надо. О чем разговор, если вся последующая история – это последовательная и беспощадная критика путинского режима с его точным расписанием и ковидными выплатами мальчишкам, девчонкам, а также их родителям. Если бы экспресс "Калуга-Москва" опоздал и не прибыл на станцию Москва-Киевская вовремя…Что-то было бы, а получилось, что было что-то. Саша Пальчик хоророкнулась. Закринжевела так, что Матронушка не отшепчет. И виной тому, украинцы не дадут соврать. Конечно он. Кто же еще. А раз виновный за все известен, осталось рассказать, что произошло в тот самый майский день, когда Саша Пальчик приехала в Москву и попала. Она попала.

Ломиться к выходу в числе первых, Саша не стала. Послушала тетин новопаситный голос из динамика в вагоне. Бросила телефон в сумочку, а сумочку на локоть. Сашенька была красива великой среднестатистической русской красотой. Неприметной, как дождь за окном, в Москве или Вологде и непобедимой и легендарной в Берлине или Санкт-Морице. Васильковые джинсы на круглой и правильной попе. Кремовая блузка с рюшами. Небрежный пучок русых волос. Черные "удивленные" очки, а за ними вековая тихая глубина серых милых глаз. Ми-ми-ми, а с боку бантик. А теперь регулярная (для психологизма) ложка дёгтя. Жизненные горизонты у Саши тоже были среднестатистические. Раньше Достоевский, а теперь Инстаграм в ответе за небеса и хляби русской души. Нет теперь литературной нужды шить простыни из слов, чтобы объяснить те или иные душевные конструкции. Tik Tok вместо Чехова. Хорошо это или плохо? Инаково. Так будет правильно. Алгоритмы и нейросети пишут романы и повести. Теперь Львы Толстые живут в микрочипах, а не в Ясной Поляне. Одна страничка в социальной сети расскажет про конкретного гражданина больше чем весь корпус великой русской словесности. Например, из интернетовской суеты легко и просто можно нарисовать душевный портрет Саши Пальчик. Ее статус: 100 грамм за Инстаграм! В ленте Фейсбука: веганство, тортики, лайки Александру Семеновичу, преподу по международному праву и его пятикилограммовому лещу. В подписках инфоцыгане, мопс Лепса, Обнинскремстрой и 50 Cent. В корзине Озона третий месяц пылятся стринги "En Canto" и мешок дренажного грунта "Перегноюшка". В СберЗвуке какой-то саунд. В Сбербанке два кредита и баланс переменный. Возможен устойчивый минус. В общих чертах: "Здрасте. Я Саша The power is you Пальчик. Иду себе такая по Москве и низкокалорийному майскому утру к подружке на Кантемировской. А чего добилась ты, третья планета от Солнца?"

Сойдя с орбиты весенней, подмосковной толпы Пальчик набрала Киру Соколову.

– Кир?

– М-м-м

– Я на Киевском.

– Круто. – Кира помолчала, а потом спросила с тревогой. – А я где?

– Соколова! Ты что бухая?

– Самая ты бухая…Вроде моя квартира.

– Соколова!

– Погоди. Из окна посмотрю. Вроде город мой.

– Ты прикалываешься.

– Какой прикол, Пальчик. У меня мужик в кровати храпит.

– Какой мужик? Бородатый?

– Бородатый.

– Вокруг пупка татушка глаза?

– Сча…Точно.

– Это муж твой Димка.

– Му-уж.

– Соколова. Через час я у тебя.

– Через ча-ас. Это сколько?… Стой. А откуда ты знаешь про пупок моего мужа?

Саша швырнула телефон в сумочку. Чтобы сбить раздражение и законную женскую ярость, набрала воздух в легкие, выпучила глаза за черными очками. Мысленно привязала Соколову к столбу и сложила у ее ног с дешевым педикюром вязанку сухих березовых дров. Вспыхнула умозрительная спичка. Голая Соколова изогнулась, прикрыла руками плохо сделанную грудь. Димке еще полгода кредит выплачивать. Это кроме холодильника. Саша Пальчик не медлила ни секунды. Жаркое, жадное пламя. Испуганное, не симметричное лицо Соколовой. Внутри Саши, в районе нижнего пирсинга, собирался радостный крик удовлетворенной мести. Собрался и рассосался без остатка. Горели дрова. Горела Соколова, но внутренним огнем. Вместо вентилятора работала целюлитная попа. Будто это вебкам-сессия, а не аутодафе. Напротив, у Саши Пальчик задымилась ее психо матрица. Она выдохнула. Потом еще раз и еще. На самом краю сознания вспомнила, что дыхание – процесс возвратно-поступательный. Не то, что советует в своих блогах коуч личностного роста Мириам Суетуева: "Отключаем Землю, включаем Космос". И нервы никуда не делись. Отписка тебе, Суетуева! За спиной, у входа в подземный переход, разгоралась адским пламенем похотливая пляска Киры Соколовой. Саша Пальчик процокола по дырявому гранитному коридору с выходами на платформы. Налево. Прямо. Направо. Вверх. Прямо в яйцевидный вестибюль метро, выкрашенный разными нюансами орехового цвета. Миндальные стены. Двери – лесной фундук. Сумеречные плафоны на люстрах оттенка: жареный арахис. Общее впечатление мерзко-имперское. Во всех темных углах вестибюля особо репрессированным мерещились усы генералиссимуса. Как выскочит. Как даст на орехи! Ох, уж эта советская архитектура. Как советская прокуратура. Шило в бок врагам народа. Стилистическое шило в концептуальный бок. Саша подошла к одному из метроматов. Проверила свою "Тройку". 26 рубликов не хватало на балансе, чтобы добраться до места назначения. Саша протрясла весь кошелек и всю зарплатную карточку. Возилась долго. Позади успела нарисоваться короткая энергичная очередь.