Убийца 20 лет назад

– Вот как? Ты здесь? И что делаешь в кустах?

Мария стояла совсем близко, недоуменно глядя на нее, на помятое платье, на туфли, запачкан-ные землей. Чуть впереди шел черноволосый.

– Гулять пошла, тут хорошо, воздух свежий, а врач гулять велит. Да вот, понимаешь, надо мне… а туалета нет, – Катя объяснялась тихо, почти шепотом, покраснев и опустив голову. – Хотела в кустах, а тут эта собака. Напугала страшно.

Мария подозрительно покосилась на пса, стоящего у самых ног Катерины и с интересом обню-хивающего ботинки.

– В кустах тебе не надо. Вредно это. Жорж, – обратилась Мария к черноволосому, – ты здесь всех знаешь. Помоги даме. Туалет ей нужен.

– Ну, что ты… – начала, было, Катя, но Мария остановила:

– Не кричи. Подумаешь, проблема. Беременным вообще часто в туалет надо и терпеть нельзя. Так что молчи лучше.

Тот, кого она назвала Жоржем, пожал плечами, бросил через плечо: «Пошли» и зашагал вперед.

Так, Катерина увидела Жоржа. Мария никак не объясняла свое с ним знакомство, вообще дела-ла вид, что ничего не произошло, и шла так, как ходила всегда: гордо и неприступно.

Жорж привел их к административному зданию, о чем-то поговорил со старичком, копавшемся на небольшой клумбе под окнами, тот кивнул головой. Жорж бросил через плечо: «Вам сюда».

Когда Катя вышла, ни Марии, ни Жоржа уже не было.

Да, она была права в своих догадках: ни на старую дружбу, ни на тайный роман это не похоже. Что же тогда? И надо ли говорить Андрею? Подумав, решила повременить. Мало ли… У них и так не все ладно, а тут еще она со своими догадками.

Потом ее вскоре положили «на сохранение», потом были роды, тяжелые и сложные, после них она долго лежала в больнице, Дмитрий весь извелся, бегал по три раза в день, приносил то цветы, их не принимали, то яблоки, то молоко с кефиром, то еще что-то. Андрей не приходил ни разу. И, как ни странно, ей от этого было только легче: «Значит, – думала она, – у них все успокоилось и Андрей боится новых подозрений. Ну и ладно».

Как она и ждала, родился сын. Малыш был крепким, голосистым, требовательно крутил голо-вой, когда его приносили туго запеленатого кормить. Она смотрела на него и удивлялась. Это был вылитый Дмитрий, его нос, его подбородок, чуть скошенный набок, даже губы ей казались его. Было странно и непривычно видеть копию мужа в этом крохотном и беззащитном существе.

В больнице Катерину продержали чуть не месяц, а потом сказали, что рожать ей больше нельзя, да и вряд ли получится что. Что надо беречься, бояться холода, не поднимать тяжестей. Она пла-кала, Дмитрий, и так порядком напуганный, утешал, говоря, что он и не хотел много детей, что им вполне хватит сына, он уже и имя ему придумал – Алешка, но Катерина не согласилась, и они до-говорились назвать малыша Володей. В честь деда, да и вообще ей нравилось, что сына будут звать Вова, Володя, Владимир. Мечту о дочке пришлось забыть.

А в жизни Андрея, как оказалось, и в самом деле произошли изменения. Мария ушла из дома. Она поселилась у матери, воспользовавшись удобным поводом – та заболела и ей нужен был уход. Домой приходила не часто, раза два в неделю, гладила сына по голове, вздыхала и быстро уходи-ла.

Андрей переехал к матери. Александра Константиновна  готовила, убиралась, кормила их с Костиком и обстирывала, читала внуку на ночь сказки, показывала буквы. Андрею она  ничего не говорила, Марию не осуждала, вообще о ней никак не отзывалась. Когда та приходила, бабушка удалялась на кухню и плотно закрывала дверь. Не привечала и Катерину.

Первый раз, вскоре после выхода из больницы, Катя пришла показать сына. Александра Кон-стантиновна, сухо, поджав губы, поздоровалась, поздравила и закрыла дверь. Больше Катя не при-ходила.

А еще через год Мария уехала. Она ничего не объясняла, ничего не требовала, просто появи-лась однажды уже вечером, когда Андрей пришел с работы и, поужинав, занимался с сыном, по-просила свекровь никуда не уходить и сказала, что  наутро уезжает. Что адрес свой пришлет и, ес-ли Андрею будет нужен развод, все подпишет, но сама   у них в  доме более не появится.

Свекровь только пожала плечами: «Как хочешь», а Андрей все пытался что-то спрашивать, что-то объяснять, он даже стукнул кулаком по столу, от чего Костик заплакал. Мария резко поднялась и ушла.

Утром Андрей был на вокзале. Он не хотел, чтобы его видели, встал за облезлую колонну,  но Мария остановилась как раз рядом, протянула руку: «Прощай», взяла небольшую дамскую сумоч-ку, стоявшую у ног и пошла к вагону.

Андрей дождался, когда поезд тронется, нашел глазами ее лицо в вагонном окне. Ему показа-лось, что она плачет. Именно тогда Андрею пришла в голову мысль, что вряд ли они увидятся.

3.

В ту ночь, когда я сидел дома, пытаясь понять, куда же мог уйти отец, в мои руки попал семей-ный альбом с фотографиями.

Я перебирал тогда снимки и пребывал в каком-то странном состоянии, словно все это сон. Только нужно было разобраться в том, что именно являлось сном – я, сидящий на полу с рассы-павшимися карточками в руках, или я, бегущий за улетающим воздушным шариком на берегу ка-кой-то реки. На мне были розовые штаны с большими синими заплатками и желтая рубашка, большая, размера на два больше, чем нужно, застегнутая на все пуговицы и надутая как парус. В глазах застыл страх, перемешанный с восторгом. Шарик, который только что был в руках, улетал к самому солнцу, и не было никакой возможности догнать его, остановить, взять снова в руки. А отец сидел за моей спиной, под деревом, со стаканом в руках, и смеялся.

На обратной стороне карточки была запись:

«Андрюха! Не упусти свой шарик! Не поймаешь. Жорик».

Кто такой был этот Жорик, я не знал. Так же, как и то, когда это было. Ну, тут попробуем вы-числить. Судя по всему, мне не больше трех лет. Сейчас –  семнадцать. Значит, не меньше четыр-надцати лет назад. То есть год 68-ой, в крайнем случае, весна или лето 69-го. Ну и что? Что это дает? А ничего.

Нет, стоп, подожди. Тогда мама еще жила с нами. Да, она уехала в 72-ом. Потом, лет через пять, внезапно умерла.

На похороны меня отец не взял. Хотя сам поехал.

Подожди, а когда это было? В каком году? В семьдесят седьмом? Да, похоже. Значит, мне было двенадцать. Почему же я остался дома? Все-таки мать. Попрощаться было нужно, проводить, так сказать, в последний путь. Нет, не помню.

Да и что мне сегодня от этого? Остался дома, потому что так решил отец.

Я знал, что мама уехала, что она ни разу за все это время нам не позвонила и не написала ни одного письма. Я видел ее фотографию, единственную сохранившуюся. Я знал, что она моя мама, но знание это было отвлеченным, теоретическим. И о ее смерти отец мне сказал сразу. И о том, что он поедет на похороны, а я нет.

А я не просился. И даже не плакал. Сел за учебники и больше об этом не думал.

Отца не было, наверное, с неделю. Все это время я жил один, тетя Катя приносила еду или уво-дила к себе, сажала за круглый стол под синим абажуром, ставила передо мной тарелку с картош-кой или макаронами, тяжело вздыхала, доставала сигареты, курила. Я ел, говорил «Спасибо» и уходил.

Приехав, отец купил водки, продуктов, они с тетей Катей долго копошились на кухне, потом накрыли стол для поминок. Кто-то приходил и уходил, кто-то что-то говорил, гладил меня по го-лове, курил на кухне или на лестнице, пил водку, закусывал, отец посылал меня то за хлебом, то за луком. Я ходил долго и медленно, надеясь, что все кончилось и, когда я приду, уже никого не бу-дет, но, конечно, ничего не менялось, меня ругали за «черепашью скорость», сажали за стол, и все начиналось с начала. А вечером, когда стало уже совсем темно и меня отослали спать, (а я, разу-меется, не спал), они втроем – отец, тетя Катя и ее муж долго сидели еще за столом, курили и то молчали, то о чем-то тихо говорили. А наутро жизнь пошла своим чередом. Как всегда. Как обыч-но. И больше мама в ней не присутствовала.

«Не упусти свой шарик!» – не о ней ли была эта запись на фотографии? Но если это так, таин-ственный Жорик должен был быть в курсе всех событий, причем, очень подробно. Отец не любил никому плакаться или вообще допускать до своих переживаний слишком близко. И, уже заболев, из дома не выходил только потому, что кто-то мог его пожалеть, молодого, и такого беспомощно-го, с дрожащими руками и припадающего на правую ногу.

Я сложил бумаги, и, посмотрев на часы, пошел в сторону Московского вокзала. Время близи-лось к полудню, пора было звонить Гарику, и я полагал, что на вокзале непременно должны быть междугородние телефоны-автоматы, а где их искать еще, я не имел ни малейшего понятия.

На улице было все так же холодно, да еще подул ветер. Ужасный, пронизывающий насквозь питерский ветер. Несмотря на непогоду, улицы не были пустынными. Ленинградцы вовсю снова-ли по своим делам, не очень-то обращая внимание на холод. Хотя, что им особо печалиться? Во-первых, здесь всегда так, а во-вторых, они дома, а не в чужом городе, да и не заняты их головы не-разрешимыми вопросами.

Я шел по Невскому и казался себе скомканным листком бумаги, который ветер швыряет вдоль тротуара, ударяя то о дома, то о парапеты мостов и нет от этого никакой защиты.

Я шел и думал. Наверное, впервые за всю свою жизнь вполне серьезно о ней, этой жизни, ду-мал.

А что, собственно, было о ней думать раньше? Я жил, как и многие, развлекаясь и иногда решая кое-какие мелкие проблемы. Наверное, это не было случайным. Я всегда стоял за спиной отца. Даже тогда, когда он слег, я не оставался один на один с этим миром. И не хотел этого одиночест-ва.

Когда его три года назад увезли в больницу, я ходил к нему каждый день, подмывал и убирал, носил еду и кормил, а потом, когда он приехал домой и уже начал понемногу вставать, я был сча-стлив, что он дома. Сколько мне тогда было? В восьмом классе учился.

Поправлялся отец довольно быстро и вскоре я был вполне свободен от массы бытовых забот, разумеется, кроме тех, которые есть у каждого – ковры-половики, хлеб-молоко и пр., и т.д.

Мы разговаривали немного и не очень часто. Иногда он вспоминал о своей юности, но чаще не обращал на меня внимания, окунувшись в свои книги и газеты. Меня это не волновало и не очень заботило. Все было нормально. Жизнь шла своим чередом.

Собственно, и в Питер, если уж сказать совсем честно, я поехал, в глубине души, больше для того, чтобы развлечься – посмотреть город, погулять. И вот – гуляю.

Единственное, что сейчас следовало бы сделать, так это развернуться и ехать домой. Немедлен-но. Может быть, так и поступить? В самом деле – я здесь, а отец там, к тому же больной.

Но, с другой стороны, именно он настаивал на этой поездке. И что я скажу ему, приехав?

Я неожиданно остановился, чуть не налетев на ограду одного из скверов. Как там писала мама в своем письме?

«Наверное, меня уже не будет в живых, когда ты прочтешь все это. Все складывается так, что меня скоро не будет».

Почему она так была уверена, что ее не будет? Что к этому вело? Что складывалось? Тем более, если верить Анне Матвеевне (а не верить ей, у меня оснований нет), она не умерла от болезни. Ее убили. Кто? Какой-то вор. Но что может быть нужно вору в нищей комнатке с видом  на помойку?

И еще, как, собственно, ее убили? Что-то там говорилось о крови на полу. Зарезали?

Боже! О чем я думаю?!

А что? Думаю о преступлении, свершившемся около пяти лет назад. О преступлении, в котором жертвой было моя мать. Уехавшая от нас с отцом по непонятной причине, жившая, как оказалось, одна, помнившая нас и любившая.

Наверное, неплохо было бы еще раз навестить Анну Матвеевну. Так и сделаю. И на кладбище надо съездить. Кто знает, когда я выберусь в Питер еще. А тут вроде как в гости. Вот, получил письмо и приехал в гости.

Нет, не о том. О преступлении, об убийстве – вот о чем надо думать. Но как узнать, что там произошло? В милиции? Да кому я нужен, кто со мной разговаривать будет? Пришел пацан разо-браться с преступлением пятилетней давности. Ха-ха-ха! Гуляй, мальчик. Тьфу.

А если попробовать? Ну не убьют же меня в конце концов! И не посадят. Выгонят и все.

Я так и решил, после разговора с Гариком съездить по Игореву адресу, а потом, может быть, зайти в милицию. Только вначале следует еще раз пообщаться с Анной Матвеевной, хотя бы уз-нать в какое отделение милиции идти. Что ж, это уже хоть какой-то план.

Глава 3.

За три дня до поездки

(Глава, которая, возможно, должна была быть первой)

Наверное, давно уже пора рассказать о том, с чего, собственно, все началось. Итак, вернемся на три дня назад.

Каждый день в семь утра я выходил из своего подъезда, пробегал через три двора до автобус-ной остановки, не выспавшийся и  плохо позавтракавший, чтобы в автобусе, прижавшись к гряз-ному стеклу, еще на какое-то мгновение закрыть глаза и попытаться вздремнуть.

Выйти, или, скорее, выбежать, из дома я должен был именно в семь. Минутная задержка при-водила к неминуемому опозданию – автобус уезжал без меня, я не успевал заскочить в последний вагон электрички, следующая отходила только через полчаса, и я оставался на вокзале.

Конечно, можно было выходить раньше, тогда не возникала бы необходимость бежать, но я был не в силах оторвать голову от подушки. А что удивительного, если на сон редко когда остава-лось более четырех-пяти часов?

Особенно неприятно было осенью. В ноябре. Семь утра еще совсем не день. С неба несет то ли дождь, то ли снег, асфальт полностью смешивается с газоном, деревья стоят голые, проезжающие машины разбрызгивают грязь.

То ли дело – зима! Снег – белый, дороги ровные, тропинки утоптанные, не надо шарахаться к стенам домов при виде  приближающихся фар. К тому же мороз быстро прогоняет сон. Я мечтал о зиме!

Но был ноябрь.

10 ноября, вылетев из дома чуть позже обычного, я остался на платформе, посылая проклятия вильнувшей последним вагоном электричке. Ничего не оставалось делать, как достать сигарету и, прислонившись к лестничным перилам у входа в туннель, обдумывать ситуацию.

– Не угостишь? – Я повернулся. Парень, обратившийся ко мне, стоял в туннеле, под крышей. Он был запыхавшийся, как и я. На стеклах его очков блестели капли дождя, длинные волосы намокли и приклеились ко лбу. Мы виделись достаточно часто, хотя и не были знакомы.

– Да, конечно. – Я протянул сигарету, он ухватил ее, чуть ли не ногтями – руки были мокрыми и почему-то грязными. Я достал спички и зажег огонь.

– Что будем делать?

– Ждем следующего паровоза.

– Полчаса?

Я пожал плечами. Он отвернулся, засунул руки в карманы и замолчал. Через какое-то время не-ожиданный собеседник заговорил вновь:

– Слушай, а если не ехать сегодня совсем?

– Я не могу.

– Да брось. Тебя, кстати, как звать?

– Костя.

– Игорь. – Он протянул руку. Так мы познакомились.

Надо несколько слов сказать о том месте, где мне, собственно, приходилось работать. После де-сятилетки, провалившись на вступительных экзаменах, ничего мало-мальски стоящего найти не-возможно, вот и соглашаешься на все, что подвернется.

Наша контора занималась разработкой каких-то продуктов для химических предприятий. О чем конкретно шла речь, я не вникал.  Моей задачей было обеспечить тарой крохотный цех по разливу дистиллированной воды. Да и тут, собственно, от меня конкретно мало что зависело. Приехав ут-ром, я докладывал Инессе Степановне о прибытии, получал бумаги с адресами баз, ждал машину и, если она была, отправлялся с водителем за тарой. Правда, и это случалось далеко не каждый день. Все остальное время был, что называется, на подхвате.

– Ну, так что?

– Что?

– Остаемся?

Игорь продолжал крутить в пальцах сигарету, уже потухшую, разминал фильтр, пепел сыпался на брюки, пальцы стали черными. Я потом не раз спрашивал его об этой дурной привычке, он только смеялся, но никогда не выкидывал выкуренной сигареты сразу.

Отказаться от поездки на службу я не рискнул. В тот день как раз с утра машина должна была меня ждать, так что прогул неминуемо повлек бы последствия. Правда, не слишком для меня зна-чимые – уволить не могли, премии не полагалось, но и разборок с нравоучительными беседами не слишком хотелось. Терпеливо дождался электрички, неуютно устроился около окна, заставляя се-бя настроиться на серьезный рабочий лад. Игорь не поехал. Он пожал плечами: «Как хочешь» и пошел вглубь туннеля минут за пять до прихода поезда. Я о нем и не думал больше.

Как оказалось, моего опоздания никто не заметил. Правда, вначале я изрядно перетрусил, не увидев коричневого УАЗика около конторы. Еще бы! Это значило, что послали кого-то другого, и машина уже уехала, меня же ожидал неминуемый «втык». Я достал сигарету и остановился около проходной.

Прикурить не успел – навстречу в черной фуфайке, ловко пересекая черными сапогами уже слегка подмерзшие грязные лужи, шла Инесса Степановна. Увидев меня, она приветливо помахала рукой:

– Костик, ты не жди. Машины не будет.

– А что случилось?

– Кто его знает. Не выехал из гаража. Их вообще сегодня никого не выпускают. Велено приго-товить все машины к поездке и сидеть, ждать распоряжений. Ладно, пошли чаю попьем.

Я выкинул так и не прикуренную сигарету и потопал в контору. Приглашение попить чаю оз-начало, что сегодня у меня конкретных дел нет, и я буду весь день слоняться по коридорам, пока кто-нибудь не пошлет за пирожками, булочками, занять очередь в столовой или за чем-то еще.

– А я сегодня нужен? – спросил, даже и не предполагая, что такой вопрос может прозвучать. Я почти никогда не отпрашивался. И не очень знал, как это делается. Да и в этот раз не собирался. Наверное, предложение Игоря «пофилонить», что называется, «легло на сердце».

– Ой, и правда – езжай-ка домой. Что тут мотаться? Езжай. – Радостная интонация в голосе Инессы Степановны была еще более неожиданной, чем сама моя просьба. Я остановился и достал новую сигарету. Начальница пошла вперед быстрее, не оглядываясь и не обращая на меня больше никакого внимания.

Собственно, мне и не надо было никуда. Но меня отпустили!..

Конечно, появляться дома не хотелось. Но шляться бесцельно по городу, когда идет дождь со сне-гом и еще жуткий ветер – занятие не из приятных. К тому же в это время никого из нашей удалой компании так просто найти невозможно: Наталья на лекциях, Гарик – весь в работе, Зойка вообще неизвестно где. Поэтому не было ничего удивительного в том, что я, дождавшись электрички и промокнув насквозь, прямиком примчался в родную хату.

Отец гремел кастрюлями на кухне. Он поднял на меня недоуменные глаза:

– И это все? Ты наработался?

– Да машин сегодня не было. Сказали – потом отработаешь.

В это время зазвонил телефон.

– Привет! Это Игорь. Помнишь – курили сегодня  на платформе? Что, можно было и не ехать?

– Да, можно, – я лихорадочно пытался сообразить, откуда он вообще мог знать мой номер.

– Что молчишь? – продолжал Игорь. – Мы тут с Натальей тебя ждем. Пиво стынет. Приплывай.

Я вздохнул свободнее. Все прояснилось. Конечно, он был одним из Натальиных хахалей. Их всегда ошивалось около нее великое множество. Правда, оставалось неясным, откуда они узнали, что я дома, но это не самое главное. Я направился в прихожую.

– Уходишь? – отец спросил равнодушно, что называется «для порядка».

– Я недолго. Погулять.

– Поел бы хоть.

Я отказался, и он повернулся к плите.

Уже выбежав из подъезда, я вдруг вспомнил, что Наталья вроде бы и не должна быть дома. Вчера, допивая последнюю бутылку «жигуля», она плакалась и проклинала какого-то Толь Толи-ча, которому ей сегодня нужно было сдавать то ли курсовую, то ли зачет. Мы не вникали в ее про-блемы. Наоборот – советовали прихватить пеленки. И, помнится, занятия начинались в десять. Сейчас – около половины одиннадцатого. Причем, не поехать она не могла. Наталья как огня боя-лась родителей, а они бдительно и строго следили за ее учебой. Что же случилось?

Впрочем, узнать ничего не удалось. Я только успел подойти к троллейбусной остановке, как из-за угла показался наш УАЗик. Григорич во всю мочь сигналил и махал мне рукой.

– Костик, – закричал он, увидев, что я его заметил и бегу навстречу, – Как здорово, что я тебя увидел. Садись, поехали. Хана твоему выходному. Степановна велела домой к тебе ехать, а я по-думал: домой не поеду. Вдруг у тебя друзья, подруги, дела какие, отпустила, так отпустила. Ду-маю, проеду мимо. А ты – вот он! Здорово!

– Что случилось-то? – Я как-то активно сегодня стал пользоваться спросом.

– Ни бутылок, ни коробок нет. А я не знаю где там чего получать надо, и вообще – бумаги не мое дело.

Я все понял. Инесса Степановна отправила Григорича за тарой, он расшумелся, что один не по-едет, ему никого не дали, и он решил найти меня. Уже то, что Григорича отправили за тарой одно-го, означало, что нарядик пустяшный – так, закинуть в кузов пять-шесть коробок, да оформить па-ру накладных. Но Григорич из принципа никогда не делал ничего, что хоть на шаг отходило от его непосредственных обязанностей – вождения машины. Вот и сейчас, он предпочел поехать на дру-гой конец города за мной, вместо того, чтобы катить на базу.

Впрочем, я оказался кому-то нужен, а это  было приятно. Я удобно развалился на сиденье, дос-тал сигарету, снял мокрую куртку и откинул ее за спинку. Ехать предстояло хоть и недолго, но чтобы покурить с комфортом времени вполне хватало.

Курить открыто и даже в какой-то степени демонстративно я начал в самый первый день своей работы. Даже первый мой вопрос в родной конторе был не где мой стол или стул, а «Где здесь можно курить?». Конечно, сейчас, спустя двадцать лет, все это кажется смешным и глупым, но тогда, наверное, так должна была проявляться взрослость. Мальчишка и мальчишка.

Моему появлению в конторе с машиной и тарой никто не удивился, Инесса Степановна как все-гда хмуро проглядела накладные, пересчитала коробки, все это сгрузилось на склад, потом потре-бовалось их же перегрузить в другую машину и отвезти в цех, там снова разгрузить, перенести в другой, уже цеховой, склад, словом, день прошел довольно быстро. Ни об Игоре, ни о Наталье, ни о странном телефонном звонке я не вспоминал.

Домой приехал вечером. Открыв дверь ключом, удивился, что в квартире было уж очень тихо. Обычно отец на полную громкость включал радио, чтобы не пропустить новости. Телевизора он не любил и смотрел только тогда, когда я бывал дома. Я подозревал, что он и включать его не умел, а уж о том, чтобы найти в газетной программе нужную передачу и включить именно этот канал (из трех существовавших) в нужное время вообще речи быть не могло. Я же дома бывал редко, вот он и обходился без TV, но зато с радио.

Вот этого-то радио я и не слышал. Быстро разувшись, пробежал по комнатам, заглянул в кухню, ванную, даже в кладовку. Отца не было.

А надо вам сказать, что из дома отец не выходил вот уже года три, после того, как получил пен-сию по инвалидности. В свои сорок с небольшим он стыдился быть пенсионером. Но ничего не поделаешь, инсульт есть инсульт, с ним шутки плохи. (О том, как мы с ним жили, я расскажу как-нибудь потом. Не сейчас.)

Я перетряхнул его гардероб, заглянул в шкаф, в тумбочку с обувью. Не было черного костюма, болоневой куртки с утеплителем из ватина и зимних сапог. Словом, оделся отец всерьез. Куда его понесло? В магазин? Но он туда не ходил. Все, что надо, покупала тетя Катя из соседней кварти-ры, давняя подруга отца, еще по молодости. Она же и готовила, если ему нездоровилось. В боль-ницу он не собирался. Если только… Я метнулся к тете Кате. Дверь открыл Дмитрий Василич, ее муж.

– А тетя Катя дома?

– Привет, молодой человек.

– Здравствуйте.

– Как жизнь?

– Отца дома нет, хотел узнать – ничего не случилось? «Скорую» не вызывали?

– Вроде нет. Правда, я спал, а хозяйка ушла к сыну, давно уже. Еще утром. Вовка болеет, так что она до вечера, или, может, до завтра.

Вовка был пятнадцатилетний сын наших соседей. Они в нем, разумеется, души не чаяли, но бабка внука домой не пускала, боялась безумно, что родители его или избалуют, или погубят. Здо-ровья Вовка был слабого, болел регулярно и всеми болезнями, что на свете существовали, так что тетя Катя колесила по городу – из дома – к сыну, от сына – домой, да еще в магазины, да к отцу. Отчаянная женщина!  Судя по тому, что рассказал мне все Дмитрий Василич весело и бойко, ни-чего страшного нигде не происходило. Значит, и у меня все должно быть в порядке.