Дважды контрразведчик

Снайпер промахнулся

Медленно ползем на бронетранспортере по длинной улице, по сплошному белому песку, поднимая за боевой машиной огромный хвост пыли. Уже за городом, вдоль дороги, за которой тянется множество пустых построек, в бинокль видим, что далеко впереди на заборе примостились, как воробьи, трое афганских пацанов – «бача». На нас не смотрят, уставились глазами на дорогу прямо перед забором. Когда до них остается метров сто, они внезапно исчезают. Вдруг замечаем, что впереди в колее лежат два круглых, блестящих, не засыпанных пылью черных булыжника. Все молчат. Водитель резко тормозит перед ними, так же молча выворачивает колеса «бэтээра» в сторону, медленно выбирается из колеи и едет по обочине. Затем снова возвращается на дорогу, и мы продолжаем движение. На мой молчаливый взгляд-вопрос старший лейтенант поясняет: «Их отцы покупают мины, ставят и маскируют их в колее. «Бача» дежурят, чтобы свои не подорвались. А за «шурави» – большая премия. Бизнес…».

«Духи» на сбитом вертолете. Фото из открытых источников

Наконец-то бронетранспортер выбрался из района опасных мертвых построек-развалин и резко увеличил скорость. Сильно захотелось покурить и обдумать услышанное. Вылез наверх на броню и, свесив ноги, достал из кармана танковой куртки пачку сигарет. Оба мотора «броника» мощно ревели, исключая какой-либо разговор с соседом. Как будто железным ломом ударило рядом с левой ногой по броне. Старший лейтенант резко и молча дернул меня за руку вниз, и я упал вовнутрь бронемашины, больно ударившись боком о какую-то железяку. Сидя надо мной на корточках, старлей, не соблюдая субординацию, сказал: «Это снайпер, счастье твое, что он неправильно рассчитал упреждение, «бэтээр» дернулся, и ты живой. Кури здесь и не высовывайся…».

Из писем домой

25 января 1984 года. Кабул. 16-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие!

Пишу вам 4-е письмо. Но почту отсюда, видимо, везут на верблюдах, а не на самолетах… Поэтому не одного письма от вас я пока не получил (!). Сегодня вернулся из Шинданта, где пробыл неделю. Там тепло, как у нас в июне.

Горы и земля – пепельно-серого и темно-коричневого цвета, каменистые и безжизненные, как на Луне. Кустики-комочки вдоль дорог поедают овцы и бараны. Среди них встречаются с шерстью ярко-золотистого цвета (т.н. «золотое руно»). Пасут их мальчишки лет 7-8 в наших солдатских шапках и приветливо машут, когда в танкистском шлеме и такой же куртке, наполовину высунувшись из БРДМа или БТРа, проносишься вихрем мимо. Снаружи дома и дувалы не побелены – унылого серого с желтым цвета. Стены домов необыкновенной толщины (до метра и чуть больше) зимой спасают от холода, летом от жары. Вокруг море персонажей из кинофильма «Белое солнце пустыни»: древних и мал-мала меньше. Шлепают по густому слою пыли, сидят вдоль дувалов, разложив всякую всячину для продажи.

В кишлаках на БТРы смотрят так, как если бы по Свердловску проехал луноход. Типичная картинка: стоя на коленях, в чалме и своих (упомянутых мной) «кальсонах», седой крестьянин совершает намаз, медленно поднимая раскинутые руки к небу, медленно опускает их вниз и мягко касается лбом нашей грешной планеты. В день необходимо совершить пять намазов в точно определенное время, лицом к минарету. Другая сценка: пара быков, соха и погонщик. Цепочка верблюдов, которых ведет впереди, наверно, аксакал: ослепительно белая чалма, борода и усы. По дороге на китайских велосипедах крутят педали старшие офицеры афганской армии (их отличает красный околыш фуражки), младшие (синий или зеленый) или простые «сорбозы» – солдаты, а также «комитас» (отряды самообороны). «Шурави» резво носятся по дорогам на всех видах колесной и гусеничной техники. Нам приветливо машут руками отдельные сорбозы и дети.

Был длительный, изнуряющий разговор с людьми противоположного мировоззрения. Так хочется хоть иногда дать волю чувствам и справедливому возмущению, но, увы… Срабатывает наше советское воспитание, уважение к закону. А они – молодые люди (21-22 года), жестокие, фанатично упорные в своей жестокости, марионетки ислама до мозга костей. Такие методы, как убеждение и понятия, как доброжелательность, считают слабостью человека…

Все – от детей до стариков – чрезвычайно худые и высушенные солнцем.

Очень распространены здесь в военных городках бани с парилками (электрическими). Встречаются редкие экземпляры и по площади, и по уровню комфорта (с бассейнами, столами для прощальных банкетов и даже каминами). Бани – единственное удовольствие. Спиртного нет совсем, «чековыжималки» (женщины, отдающиеся за чеки «Внешпосылторга» – прим. авт.) вызывают отвращение не только у меня. За пределы военных городков выезжают немногие, скучно. В этом плане у меня работа – сущий клад. Все время – новые места, встречи, люди, впечатления. Работаю от души, так как дело, которым я занимаюсь, наконец, не абстрактное, но предельно конкретное. Работы много. Над душой из начальства никого, только совесть. А это по мне, работаю в полную силу, иногда и после отбоя. Время летит. Отношения с коллегами товарищеские. Большинство – люди опытные, не отказывающие в полезном совете и помощи.

Вернулся в Кабул – здесь снег вокруг: под ногами и в горах…».

29 января 1984 года. Кабул. 20-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Наконец, вчера получил от вас первое письмо.

…Как я живу? Как может жить мужчина в моем возрасте, за сорок лет, уже привыкший к домашнему комфорту и к «домашнему безделью», если он попадает в обстановку далекой молодости, когда в одной комнате живут шесть человек. Один врубил телик на полную громкость, второй открыл окна на улицу – и холодный воздух на тебя. Белье надо замачивать, стирать и гладить самому, и десятки ранее не замечаемых мелочей. Вероятно, привыкну к этому, но пока еще нет. Питание консервированными продуктами: «икра заморская», «красная рыба», печенье с затхлым запахом. Изжога преследует.

По прилету, сразу на аэродроме, 10 января бросил курить. По утрам ежедневно делаю два круга рысцой возле модулей. Воздух здесь разреженный, чуть поднимаешься в небольшую горку или пытаться бежать, хотя бы потихоньку, – колотится сердце и сильная одышка. День на работе, если не в командировке, вечером до отбоя телевизор.

Пойти некуда, вокруг война, хотя и «необъявленная», как пишет газета «Правда».

Осветительные ракеты вокруг на постах боевого охранения, иногда пулеметные очереди, ответные танковые выстрелы. Утром всё сначала. Часто, почти ежедневно бываю в городе. Море впечатлений, о которых можно писать бесконечно. Например, вдоль дороги, метрах в 10 от нее, сидит, не сняв штанов мужчина, отвернувшись и стыдливо опустив голову – писиет!!! Потом к подобным картинкам привыкаешь. Они, оказывается, обычны. И вдруг снова необычная сценка: на берегу арыка вдоль дороги стоят в живописных одеждах мальчишки лет по 5-6, в одну шеренгу и повернувшись лицом к дороге, писиют стоя (!!). Необычно? Еще как!

Свободное время? В субботу после обеда банный день (стирка, уборка и т.д.). В воскресенье после обеда, иногда, если нет срочной работы, можно отдыхать, но это не поощряется.

В командировках всё вертится колесом от подъема и до отбоя и даже после. Опасности реальные, а не мнимые, частые, и к ним стараешься привыкнуть, но ничего из этого не получается. Просто берешь себя за горло и помнишь, что ты все-таки мужчина и должен поступать, как требуют долг и совесть…

Пишите мне сразу, и хоть понемногу, но все. И Саня, и Игореша – тоже о своих делах.

Кстати, нет дома ни одного дела, которым в совершенстве не может овладеть мужчина. Поэтому все обязанности распределите поровну и чередуйтесь их выполнять.

Жду писем. Передавайте привет всем родным и знакомым. Крепко обнимаю и целую. Ваш…».

1 февраля 1984 года. Кабул. 23-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Ночью шел снег, выпало сантиметров 10. Утром, во время зарядки, обязательных двух кругов по дороге трусцой, смотреть вокруг невозможно. Яркое, как в апреле в Воркуте, солнце, и вокруг горы как будто стали выше и ближе. Видимо, это последний снег, как говорят старожилы. Через несколько дней улечу в Шиндант, где один раз уже был. Там снега нет – зеленые поля и тепло. Субтропики. Поэтому письма буду писать оттуда, а ваши будут накапливаться (я надеюсь!) на моей прикроватной тумбочке. Кроме единственного письма от вас, полученного 28 января, то есть через 16 дней после отправки моего, писем ни от кого больше не получал. Сегодня 23-й день, как я здесь. Удивляюсь, как быстро они пролетели. Здесь все считают свое пребывание на месяцы: например, «мне уже пошел 9-й месяц!» и т.д.

Почему мне Саша не пишет писем? Занимается ли он фотоделом? А Игорешины рисунки пусть он комментирует, и кто-нибудь из вас пусть опишет, что именно он нарисовал. Или сам Игорек пусть напишет. Как у вас погода? Как проводите выходные дни? Пусть ребята помогают в уборке по субботам без напоминаний. Как поживают «Хосе» и «Кармен» (наши друзья Владимир и Татьяна Сушковы – прим. авт.)? Привет им большой. Хватает ли вам денег? Я еще не получил ни копейки – здесь получка 2 числа каждого месяца, а я приехал 10 января. Поэтому первая получка завтра. Пишите сразу, хоть понемногу. Описывайте свой обычный день, свои дела.

Целую вас крепко. Ваш…

P.S. Посылаю в Сашину коллекцию 2 копейки чека «Внешпосылторга» в этом письме. Напишите, если дойдет».

3 февраля 1984 года. Кабул. 25-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Получил сегодня письмо от 30 января, 3-е по счету. Вчера получил Сашино с фотокарточками. Так что у меня два дня подряд праздник. Очень доволен тем, что Саша фотографирует и печатает…

Сегодня готовлюсь, а завтра, вероятно, дней на 15-20 улетаю в Шиндант, так что письма ваши меня будут ждать непрочитанными. А я оттуда буду Вам писать.

…У меня все нормально. Работа разнообразная. Одна смешная деталь. При разговоре через переводчика я был раздражен тем, что на мой предельно короткий вопрос тот, кому он передает мои слова, о чем-то долго (подозрительно долго!) говорит, и только потом слышу ответ. Например: «Пусть назовет, кем работает?». Ответ: «Водителем машины». Оказывается, одно русское слово переводится на афганский язык примерно 10-ю словами. Тот же пример, но на афганском: «Человек, который сидит напротив тебя, спрашивает, кем ты работаешь?». Ответ: «Я работаю на машине, у которой четыре колеса, два передних и два задних, а также мотор, руль и кабина. Я на ней езжу по дорогам, у меня есть документы…» и т.д. Это какой-то ужас, насколько них многословный язык. Я сам убедился в этом, открыв русско-афганский разговорник…

Целую вас и обнимаю крепко. Живите дружно. Ваш…».

Не рискуй чужими жизнями

Огромное афганское солнце медленно приближалось к пологим вершинам далеких гор, выбирая подходящее место, чтобы улечься на ночлег. По пустынной бетонной дороге, плавно покачиваясь на ходу, мчался в сторону Кушки наш советский БТР. По бокам дороги тянулось нескончаемое море крупных красных маков. Встречный ветер упруго хватал за щеки. Я торопился в Турагунди на следственные действия. В моем производстве было уголовное дело по ст. 83 УК РСФСР (незаконный переход государственной границы). Попутно, в рамках этого дела, предстояло выяснить факты хищения топлива с базы ГСМ.

Солнце нашло наконец удобную седловину для ночлега и стало медленно таять, уходя в темноту за горизонт. Впереди показался брошенный жителями кишлак, где наши колонны автомашин не раз попадали в засады. Наводчик быстро вращал рукоятками башенного пулемета, через прицел внимательно осматривал окрестности. «Закрой реснички!» – приказал я, и водитель послушно прикрыл передние стекла броневыми заслонками – «ресничками».

Этот кусок дороги ежедневно с 9.00 до 15.00 охранялся советскими боевыми патрульными машинами, которые в это время дежурили в наиболее уязвимых местах, а затем к вечеру возвращались на ночлег в разбросанные по всей дороге сторожевые заставы. Я взглянул на часы. Было 16 часов 50 минут, уже начинало быстро темнеть, а охраняемое время давно закончилось.

Наш бронетранспортер еще два часа назад должен был остановиться на ночевку на шестой, последней перед Турагунди сторожевой заставе. Пока выгружали там с БТРа попутный груз, подошел начальник заставы, знакомый майор, и сообщил, что боевое охранение впереди уже сворачивается и возвращается на заставу. Предложил не рисковать и остаться у него ночевать. Рассказал, что вчера вечером «духи» обстреляли и подбили советский БТР, на котором наш военный советник-«мушавер» с женой торопился в отпуск в Союз. Советника тяжело ранили, а его жену убили. Видимо, «духи» заранее знали об этом маршруте и времени поездки – разведка у них действует хорошо – и подготовились. Место для засады выбрали на крутом повороте при подъеме на плато. Я вспомнил это место. Там ровное, круглое плато высоко в горах шириной тридцать километров, полностью до горизонта заполненное цветущими в это время красными маками. Красота необыкновенная! Я попросил майора, чтобы он задержал боевое охранение, пока мой «броник» не проследует это место. Он согласился и отдал соответствующую команду.

Поздно выехали из Герата, хотя первоначально выезд планировался на 13.00. Настойчиво напросился в попутчики прапорщик из роты охраны, загрузивший в БТР какие-то мешки и ящики. Присоединился к нам также армейский старший лейтенант. К ночи мне надо было обязательно попасть в Турагунди. Действия следователя строго регламентированы законом по срокам расследования, а тем более по срокам содержания людей под арестом. Эти сроки очень жесткие, и продление каждого из них нужно весомо обосновывать перед продляющим их соответствующим прокурором. Собрать санкции-разрешения своих начальников, которые, как и я, все воспитаны в андроповском духе и панически боялись обвинения «в нарушении социалистической законности». Чтобы четко исполнять закон, любой добросовестный следователь обязан и вынужден был работать на износ. Поэтому от предложения майора заночевать я вынужден был отказаться. Может быть, повлияло на это решение еще и то, что, ошибочно приняв меня за новичка, старлей и прапорщик всю дорогу пугали меня рассказами о том, кого и где подорвали и убили на всей этой трассе. Мое подчеркнутое молчание и непроницаемое, равнодушное лицо их не только не остановило, но распалило еще больше. Болтали, не переставая, и за несколько часов словесного поноса они мне настолько надоели, что я обоих почти ненавидел и решил проучить.

Я торопил водителя, ясно осознавая, что перед темнотой «духи» выходят на дорогу и устраивают засады на одиночные машины. Вертолеты из-за темноты на помощь «шурави» не прилетят, БТРы с ближайшей заставы могут и не успеть. На ночную охоту выходят обычно 30-35 душманов. Боекомплекта бронетранспортера при самом экономном расходовании хватит ненадолго. Во всяком случае до утра явно не хватит, да и «духи» берут с собой гранатометы, которые, как правило, и решают исход скоротечного боя. Въехали в разбитый, мертвый кишлак. Вдоль обочин началась полоса выгоревшей травы, где валялись остатки разбитых «КамАЗов». Рядом с ними громоздились пробитые и сгоревшие цистерны из-под горючего. Настороженно и враждебно смотрели окна-бойницы разбитых домов и дувалов.

Внезапно один двигатель зачихал и заглох. Водитель выключил и второй. Наступила оглушительная тишина. Солнце, последний раз окинув окрестности красным сонным взглядом, укрылось черным одеялом ночи. Начали проступать на бархатно-черном небе электрические лампочки чужих звезд. Помощи ждать было неоткуда, как назло, замолчала и радиостанция. Я проклинал себя в душе за то, что, стараясь лучше и быстрее сделать свое следовательское дело, приказал выехать в неохраняемое время и неоправданно подверг смертельному риску свою и чужие молодые жизни.

Проверили и нашли причину остановки мотора. Оказалось, что затурканный водила перед отправкой не долил воды. Молчаливые и побледневшие прапорщик, старший лейтенант и провинившийся «салага»-солдатик по моему приказу взяли с собой в качестве канистры для воды большую резиновую, склеенную камеру от «КамАЗа» и с автоматами наизготовку пошли искать колодец. Мы с наводчиком остались в БТРе в кромешной темноте. Их не было долгих двадцать минут, а казалось – несколько часов. Наконец они пришли с водой. Повозившись возле мотора, водитель доложил, что он исправен. «Заводи!» – скомандовал я, и оба мотора «броника» взревели одновременно и мощно. Все забрались в БТР, он радостно рванул с места. Шли с максимальной скоростью и скоро были на месте. Я дал себе слово офицера никогда больше в жизни не рисковать чужими жизнями, только своей. Эту зарубку на своем сердце ношу до сих пор.

Из писем домой

8 февраля 1984 года. Шиндант. 30-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Через день ровно месяц, как я в этой стране. Этот месяц мелькнул, как один день, а тянулся, как год. А впереди еще 23 месяца… Работы столько, что, если работать по 24 часа в сутки, все равно не успеешь сделать. Стараюсь сделать максимально возможное, и как можно качественнее. Целыми днями общаюсь с самыми разными по возрасту, национальности, форме одежды и даже гражданству людьми. С местными разговоры – через переводчика. Большинство разговоров сводится к поединку воли, ума, терпения. Надо признаться, что победы редки, чаще поражения. Но уж если победа – то это праздник. Рабочий день с 8.00 до 22.00 ежедневно и без выходных. Чувствуется возраст и некоторая усталость. Сбивают уровень настроения бытовые неурядицы.

Ночью на улице очень холодно, пронизывающе холодно, хотя мороз от силы минус 10 градусов. С 18.00 никаких передвижений вне военных городков. Но объем работы не позволяет считаться с подобными ограничениями, как и со многими другими. Нет воды, чтобы умыть руки, кушать-то надо, хотя и с грязными руками; беседовать и подолгу надо с заведомо больными тифом, гепатитом и другой заразой. Поэтому призывы в Союзе мыть руки перед едой, беречь себя – хороши на словах, а не на практике здесь. Чтобы по-настоящему делать свое дело, практически надо рисковать ежедневно и по несколько раз. А иначе люди не будут тебя уважать, и сам себя тоже.

Днем погода здесь теплая, солнечная. Метет пыльная, низовая, желтая, песчаная метель. Снега нет, вокруг на расстоянии видимости в 10-15 км горы со снежными вершинами, а вся Шиндантская долина – без снега.

Афганистан интересен своей «дорогой жизни». Посмотрите на карту: через Термез (СССР) идет кольцевая дорога через всю страну: Кабул, Кандагар, Шиндант, Герат – в Кушку (СССР). Это и есть «дорога жизни». Внутри ее расположены высокие, снежные и, на первый взгляд, безжизненные горы.

Люди живут в кишлаках по берегам рек, стекающих в ущелья с гор. Сверху, с самолета, видны квадратики дувалов – высоких заборов, окружающих каждый дом и клочок поля от песчаных бурь. В Шиндантской долине видны цепочки непонятных круглых «кратеров», под ними расположены (чтобы не высохли) подземные арыки. А «кратеры» – это места выброса земли при их копке. Эти подземные арыки – кяризы тянутся на многие километры от гор. От них имеются подземные ходы к каждому дому и к подземным колодцам. Под любым кишлаком имеется целая цепь таких подземных ходов. Учитывая, что стены домов и дувалы имеют почти метровую толщину, и эту сеть подземных ходов, резко возрастает трудность борьбы с душманами, засевшими в населенных пунктах. Они могут пересидеть в подземелье любой огневой налет и после него снова занять свои места в окопах, появиться внезапно в тылу войск на уже прочесанном ими участке местности и снова иметь перевес в живой силе и внезапность для удара.

Сколько пробуду здесь, в Шинданте, сам не знаю, думаю, что не менее 15-20 дней. Все равно пишите мне письма не реже 1 раз в 5 дней, на кабульский адрес, чтобы я мог знать об обстановке дома. А я буду писать отсюда почаще. Целую вас всех крепко, живите дружно. Ребята, помогайте маме во всем, берегите друг друга! Ваш…».

12 февраля 1984 года. Шиндант. 34-й день в ДРА.

«Здравствуйте, мои дорогие!

Плохо при односторонней связи – я вам пишу письма не реже 1 раза в 5 дней, а ваши ответы накапливаются в Кабуле (я на это очень надеюсь!).

Работаю в Шинданте и конца работы пока не вижу. Недели через 2-2,5, может быть, вырвусь в Кабул. Помимо той работы, которую я здесь делаю, наклевывается еще одна, по объему во много раз большая, чем нынешняя. Так что впереди не жизнь, а командировки в командировке.

Кажется, начинаю привыкать к полевой форме одежды, сапогам, портупее и вечному спутнику – оружию. Везде и большую часть суток с ними, родными. К спартанскому образу жизни пока до конца не привык: в 7.00 подъем, в 7.30 завтрак, с 8.00 до 22.00 (как минимум) работа, тут же в кабинете койка. Еще ведь надо и постирать, и погладить (не всегда!), и много незаметных дома, но таких назойливых мелочей.

Здесь настоящее «царство грязи». Ветер несет пыльную поземку, пыль везде… Концы глаз и губ разъедает. Днем яркое солнце, бездонное небо, температура около плюс 20 градусов, ночью и вечером – темное небо, большие звезды, красивые трассы-плети летящих в темноту пуль, «разговоры» разных видов стрелкового оружия.

Встречи с водителями, которые постоянно в рейсах по «дороге жизни». Постоянные опасности налагают видимый отпечаток на их поведение, мировоззрение. Опытность, чувство достоинства испытанных частыми обстрелами, смертями друзей. Настоящие бойцы.

Обострился гастрит. Предпосылкой послужило то, что три дня назад съел испорченную консервированную рыбу в томатном соусе. Сейчас пью всякие лекарства. Поэтому временно настроение не из лучших. Но это до первого вашего письма. Надеюсь, из дома получать только радостные вести, что сыновья дружны между собой и дружно помогают маме во всем, уборке квартиры, стирке, ходьбе по магазинам и т.д.

Хотя прошло уже больше месяца, но я так и не успел получить своей первой получки и уехал в командировку. Так что живу старыми запасами: мыла, пасты и т.д. И ничего не купил вам.

Хочется прочитать обычные, житейские, домашние новости. Про тишину и чистоту, хвойный лес и вашу ОБЫЧНУЮ жизнь, которой, как оказывается, и цены нет, настолько она хороша.

Пишите мне подробные письма, каждый о своих делах.

Поздравляю дедушку Мишу, Саню и Игорешу с Днем Советской Армии!

Привет всем родным!

Крепко обнимаю и целую. Ваш…».

17 февраля 1984 года. Шиндант. 39-й день в ДРА.

«Здравствуйте, мои дорогие!

Сегодня идет 39-й день пребывания в ДРА, в том числе 21-й (!) день моего пребывания в командировке.

Работаю и отдыхаю в кабинете штаба. На полу стоит «козел» – кусок асбоцементной трубы на сваренных уголках из металла, с накрученной на нем спиралью от электроплитки. Стол, два стула, солдатская кровать, металлическая шкатулка для секретных бумаг – вся обстановка. «Козла» я забрал у начальника штаба – земляка. Он сидит в кабинете в шинели и мерзнет. Но он спит в «своей комнате», там у него другой «козел», а я с 8.00 до 23.00 в своем кабинете и работаю, и сплю ночью. Еще один вариант обогревателя – обыкновенный радиатор от КамАЗа, залитый водой. Внутри, внизу – две разделенные между собой пластины, через которые в воду пропущен электроток. Он нагревает воду, та – воздух. «Козлов» здесь много, и по разнообразию конструкций можно набрать на кандидатскую.

За окном по утрам слышится голос горлинки. Где они тут обитают, бедные? Вокруг пыльно-желто-каменистая степь. Несколько собак валяются в пыли на солнце, иногда гавкают и балуются. Они пользуются всеобщей любовью: «Наташка», «Душман» и «Шайба». Шайба ждет щенят, и ей прощают внезапную смену настроения и мелкие покусы отдельных офицеров. Солдаты же, видя бегущую к ним с агрессивными намерениями Шайбу, превращаются в вороного скакуна, и еще ни одного из них она не догнала. Офицеры – люди солидные, не могут, даже включив «форсаж», сразу набрать большую скорость…

Днем на ярчайшем солнце около плюс 20, в тени наполовину меньше. У всех нас – въевшийся глубоко и изменивший обычное выражение лица загар. Замелькали бритые, смешные головы солдат: блюдут традицию – брить голову за 100 дней до приказа. Офицеры тоже иногда бреют головы. Надоела пыль, чешется от нее везде, мешает даже моргать. Зато можно буквально «стряхнуть пыль с ушей» (!). Ваши лица стали бледнеть. Отвык от дому. Да и не хочется думать о доме, чтобы сердце не кровоточило.