Дарители: Дар огня. Короли будущего. Игра мудрецов. Земля забытых. Сердце бури

Или Агата. Почему она так испугалась, когда они пришли к ней, а потом сразу взялась им помогать? Что, если она хотела попасть в Дом всех вещей, но не могла сделать это одна? Да он даже не знает точно, немая ли она! Вдруг это просто притворство, чтобы не отвечать на неудобные вопросы? И еще, Джетт был прав: откуда она могла знать про бант?

Джетт. Об этом думать не хотелось, но что, если он тоже не случайно оказался на постоялом дворе? Лживый, трусливый тип, мало ли чего от него ждать.

Мысли были безболезненные, спокойные, они приятно попадали в ритм шагов, но что-то Генри тревожило, и постепенно он понял: небо. Темно-серые тучи нависали все тяжелее, и мысль о дожде почему-то выводила его из себя.

Потом деревья расступились, и за ними оказалась незнакомая деревня. Генри нахмурился, странная мысль проступила в голове – с трудом, будто пробиваясь сквозь туман, – он не знал, с чего решил идти именно сюда. Он попытался вспомнить карту и вдруг понял, что не помнит ее вообще, она изгладилась из памяти, будто ее никогда там не было. Пару секунд это серьезно его беспокоило, но потом по телу прокатилось тепло, и голос огня мягко зашептал: «Я выведу тебя, я знаю, куда тебе нужно. Но перед походом хорошо бы немного подкрепиться, просто дай мне кое-что найти».

* * *

Когда Генри очнулся, он стоял, прижимаясь к ставням хлипкого дома, и через щель глядел внутрь. Он был на пустой улице в незнакомом месте; это напугало его, но тепло внутри, бесконечное, убаюкивающее тепло, говорило: все хорошо, в доме люди, окна и двери заперты, но тебе ведь не нужны двери. Генри почувствовал, что прижимает ладонь к стене, вокруг нее расползался жар, прожигая в стене дыру, и в памяти вспыхнула Башня загадок – непрошеное, болезненное воспоминание. Генри отшатнулся, сжал кулак – кожа была влажная, ледяная, и этот холод разбудил в его памяти что-то еще. Королева льда, ее рука около его лица… Королева сказала: «Однажды этот огонь вырвется наружу. Освальд сделает все, чтобы погубить тебя». Слова эти прозвучали так ясно, будто она говорила ему в самое ухо. Как он вообще здесь оказался? Надо искать Сердце, надо идти к четвертому испытанию.

А небо давило на землю все сильнее, так тяжело, будто выталкивало своим весом воздух. Генри помотал головой и заставил себя отойти от окна, изо всех сил держась за мысль о карте. Он снова попытался вспомнить ее, но огонь злился, утягивал его в жаркое, душное забытье.

Когда Генри снова пришел в себя, он был в лесу, и на секунду его пронзила ужасная мысль: что, если он все же залез к людям и не помнит этого? Но огонь по-прежнему был недоволен, он твердил: «Дай мне то, что я хочу, почему ты не слушаешься?»

Неподалеку журчал ручей. Генри пошел к нему, опустился на колени и протянул к воде трясущиеся руки, но так и не донес. При одной мысли о воде его окатило непонятным страхом, и он отполз подальше, свернулся на земле. Горло свело судорогой, он не смог бы сглотнуть, даже если бы воду поднесли прямо к губам. Надо просто отдохнуть, и он все решит. На этот раз огонь был согласен, погладил его теплом: «Отдохни, ты молодец, я все устрою» – и Генри послушно закрыл глаза.

* * *

Он очнулся и понял, что в десяти шагах от него через лес пробираются люди: двое взрослых, увешанных мешками и корзинами, и детеныш лет четырех. Генри следовал за ними, бесшумно перебегая от дерева к дереву. Зачем люди повсюду таскают за собой вещи? Огонь снова надавил ему на веки, сказал: «Спи, я справлюсь».

В следующий раз Генри пришел в себя от пронзительного вопля. Он поднял голову и увидел: кричала женщина. Она прижимала к себе детеныша, а он сам, придавив к земле мужчину, пытался схватить его за шею, тот отбивался – он был крупный и сильный, – а Генри слишком странно себя чувствовал, чтобы драться как следует. Он дернулся назад, выпуская мужчину, отполз, уперся спиной в дерево и не сразу разобрал, что женщина говорит с ним:

– …Хочешь, возьми наши вещи? Все вещи…

Генри бессмысленно уставился на нее. Зачем ему вещи? Он вцепился в землю обеими руками, но даже она не терпела его прикосновений, проходила сквозь пальцы, превращаясь в пепел.

– …знаем, кто ты. Твой хозяин шел в нашу деревню, мы успели сбежать, а другие сами вышли сдаваться. Все напуганы. В ближайшем отсюда городе устроили штаб посланников. Они ищут тебя, так что не ходи туда, видишь, мы предупредили, мы хотим помочь, только не трогай нас, мы не скажем посланникам, что видели тебя, клянусь, мы не скажем.

Голос ее то приближался, то удалялся. Огонь услышал: посланники близко, они захотят посадить его в клетку. В город путь закрыт, надо будет обойти его как можно дальше. Женщина продолжала что-то говорить, мужчина молчал, остановившимся от ужаса взглядом уставившись на Генри. Ребенок напуганным не выглядел. Мать держала его за ворот, а он тянулся к лежавшей на земле шишке.

Генри встал, держась за дерево, и побрел прочь. Что-то внутри его хотело, чтобы люди набросились на него со спины, но те даже не двинулись, он чувствовал, как их тепло удаляется от него, остается позади. А тучи давили все тяжелее, набухали обещанием воды, от которой никуда не скрыться. Генри опустился на землю: ноги сводило, будто он решил зимой искупаться в горной реке. Ветер выл, трепал деревья, где-то птицы хлопали крыльями. Генри зажал уши, чтобы не слышать всего этого, ему хотелось убить птиц, уничтожить деревья, разодрать в клочки эту уродливую тучу на небе, чтобы было темно, тепло и тихо. Но вместо этого он скорчился на земле, вдавливая ногти в ладони. Нужно найти Сердце, немедленно, он должен идти, это все наверняка закончится, если он найдет Сердце. «Это не закончится, – сказал огонь. – Теперь я – это ты».

Генри сжал зубы и сел. Надо поесть, вот что. Просто нормально поесть, поймать зверя, развести костер. Оружия нет, но оно больше не нужно. «Ладно, – сказал огонь. – Если хочешь, поешь, вдруг станешь разумным, станешь сговорчивым. Успокойся, я не обману тебя – мы ведь не враги друг другу. Просто отдохни, я все сделаю».

Какое-то время спустя Генри сидел у костра, который не помнил, как развел, и жадно ел зажаренного зайца, которого не помнил, как поймал. А огонь повторял: «Видишь, я забочусь о тебе, я накормил тебя, теперь твоя очередь. Мне нужно туда, где люди». Генри покачал головой и начал затаптывать костер. Угрожающее, налитое водой небо словно навалилось ему на спину.

Генри сунул руки в карманы, чтобы согреться, и пальцы левой натолкнулись на что-то прохладное. Он отдернул руку, но шкатулка даже не нагрелась, и он осторожно вытащил ее, сжал сильнее – и в голове вдруг прояснилось окончательно, впервые за день. Генри ошалело огляделся. Вокруг были усыпанные мелкими почками деревья с серебристо-серой корой, и его вдруг охватила необъяснимая уверенность: он был здесь раньше.

Он нетвердо пошел вперед, сам не зная куда, что-то непонятное вело его – не огонь и не память. Деревья редели, и среди них Генри увидел нечто странное. Посреди поляны возвышалась глыба темного камня, а на ней стояла человеческая фигура, тоже каменная. Она была вырезана неумело, наспех: мужчина с грубыми чертами лица стоял, сжимая что-то в поднятой вверх руке. Потом Генри разглядел у его ног силуэт второго человека – сгорбленного, едва выступающего из камня. А внизу шла надпись: «Здесь была деревня, которую разрушитель уничтожил вместе с людьми – и с моей семьей».

На секунду Генри решил, что высокий каменный человек и есть разрушитель, но потом понял: нет, это Сивард, и в правой руке у него – Сердце. Разрушитель был безликой побежденной фигурой у его ног.

«Везде этот Сивард, – прошептал огонь. Генри все еще держал шкатулку, но она больше не заглушала голос огня. – Сиварду все так легко давалось. Если б он знал, каково тебе. Он даже понятия не имел. Высокомерный прекрасный герой, совершенство, все его любили. Разве трудно такому побеждать? Родись он таким, как его враг, – что бы он тогда запел? Легко быть хорошим. Легко быть любимым. Вот бы его на твое место».

Генри долго стоял, глядя на каменное лицо Сиварда, и наконец ему подумалось: «Что, если шкатулка откроется здесь?» Он попытался открыть ее, но она была все так же наглухо запечатана. Генри ударил ее о памятник, потом еще раз и еще, надеясь, что крышка отлетит, бил снова и снова, а потом отшвырнул и обхватил каменный кулак, сжимающий Сердце.

Он смотрел, как зола ползет по Сиварду. Она проглотила лицо, надпись, сгорбленную фигуру у подножия. Генри держал руку, пока каменные люди не осыпались ему под ноги кучей пепла. Раньше он всегда чувствовал облегчение, уничтожая хоть что-то – камень, кусок дерева. Но не теперь. Этого было мало. Нужно было немедленно отыскать людей.

– Тис, – с трудом разжимая челюсти, пробормотал он, – помоги мне. Мне надо поговорить. Помоги мне.

«Наверняка он тебя слышит, – услужливо подсказал огонь. – Просто никто не хочет помогать такому, как ты».

Генри пнул ближайшее дерево с такой силой, что оно вздрогнуло.

– Ты должен мне помочь! – заорал он. От ярости у него потемнело в глазах, и он ударил по дереву еще раз. Ногой, потом кулаком, бил его, пока оно не упало. – Ты меня втянул! Ты и твой Барс! Вы обязаны мне помочь!

«Никто не придет, – напевал огонь. – Ты никому не нужен такой, как теперь. Только мне».

* * *

Он проснулся, сел рывком – и понял сразу две вещи. Первое: наступила ночь. И второе: прямо перед ним – чье-то лицо.

Лицо было маленькое, а место – незнакомое. Генри дико огляделся и понял, что сидит под раскидистой елью на вершине холма, припав к земле и вытянув вперед руку, и эта рука замерла в воздухе напротив круглого детского лица. Под елью был потухший костер, рядом спали мужчина и женщина – те самые, которых он едва не поймал в лесу. «Надо быть идиотами, чтобы после такого устроиться на ночлег, не оставив часового», – устало подумал Генри. И мысль была его собственная.

Огонь досадливо шипел: «Я был почти у цели, зачем ты очнулся именно сейчас?» Ребенок, приоткрыв рот от любопытства, смотрел на руку Генри, застывшую, как лапа совы, готовая схватить добычу. А потом вдруг рассмеялся, встал на четвереньки и точно так же протянул правую руку в сторону Генри. Теперь их пальцы почти соприкасались. Ребенок замер, вопросительно глядя на него, будто ждал, когда ему объяснят правила игры более подробно. Генри моргнул и резко отдернул руку. Ребенок сделал то же самое и опять засмеялся, и Генри тяжело опустился на землю, а ребенок в той же позе уселся напротив него, ожидая продолжения.

Генри чувствовал себя так, будто упал с утеса, переломал себе все кости, и теперь обломки этих костей пытаются прорвать кожу. Его трясло, он все пытался вдохнуть, но ничего не получалось, и он вдруг понял, что заплакал бы, если бы в теле осталось хоть немного воды. Ребенок, кажется, тоже так подумал. Он долго смотрел на него, уже без улыбки, а потом засунул руку в карман так глубоко, словно у него там был безразмерный мешок, в котором могло оказаться что угодно. Генри напрягся – вдруг у ребенка есть оружие, – но мальчик достал сложенный вчетверо платок в красную клетку и протянул ему. Генри бездумно взял, но, как только коснулся, по платку проползла огненная кромка, и секунду спустя он осыпался пеплом.

Генри был уверен, что ребенок сейчас закричит, но тот задумчиво поглядел на кучку пепла, порылся в другом кармане и достал второй платок – на этот раз в зеленую клетку.

Генри вытащил перчатки, надел, поморщившись от боли, – огонь будто пытался изнутри прогрызть ему ребра, – и взял платок. Ребенок, кажется, был даже разочарован тем, что его имущество не сгорело второй раз. Генри собирался уже вернуть платок. Он и сам не понимал, зачем взял его, но мальчик только помотал головой, глядя на платок так, что сразу становилось ясно: это далеко не самый любимый его предмет.

– Город? – тихо спросил Генри, указывая пальцем на огни далеко под холмом.

Мальчик кивнул.

Тут женщина пошевелилась, во сне зашарила рукой по земле, и Генри поднялся, отступая в лес. Ребенок помахал ему рукой, как будто ничего странного не произошло, вернулся к матери, забрался под ее руку и, кажется, немедленно уснул.

Генри, шатаясь, побрел в лес. Перчатки невыносимо давили на ладони, огонь визжал: «Сними!», и, чтобы отвлечься, Генри снова попытался вспомнить карту. И не смог. «Я ее забрал, – утомленно сказал огонь. – Накорми меня, тогда, может быть, верну». Генри зажмурился, пытаясь заставить себя сосредоточиться, – ничего. Память больше ему не подчинялась.

С неба упала холодная капля, коснулась его лба, и он вскрикнул, отдергиваясь. Вода – это мерзкий, холодный ужас. Генри заметался, пытаясь найти укрытие. Капли падали все чаще, огонь кричал: «Прячься, спасайся!» – и он забрался под вывороченные корни дерева, там было что-то похожее на заброшенную медвежью берлогу. Генри сжался, раскачиваясь из стороны в сторону. Ему казалось, что там, где его коснулась вода, до сих пор горит кожа.

А потом ему пришла мысль такой ясности, что он вскинул голову.

Если бы огонь полностью им управлял, он бы уже вытянул у кого-нибудь силы. Но они связаны: огонь зависит от Генри так же, как Генри теперь зависит от него. Огонь – враг, а чтобы победить врага, надо изучить его – так говорил отец. За день Генри дважды чувствовал, что огонь испуган: когда начался дождь и когда женщина упомянула посланников.

Он боится воды и клетки.

Генри не чувствовал ни рук, ни ног, судороги прокатывались по всему телу, моргать было трудно, дышать трудно, огонь вопил: «Ты – просто жалкая оболочка, не смей, я убью тебя, если сделаешь это!»

– Не убьешь, – выдавил Генри, едва шевеля онемевшими губами. – Ты – это я.

Он поднялся на ноги, как избитый старик с переломанными костями, и выбрался из берлоги.

Вода обрушилась сразу отовсюду, и это было невыносимо, но он все равно запрокинул лицо, ловя ртом воду и давясь ею – глотать он по-прежнему не мог.

Даже сейчас, в темноте и под проливным дождем, он не потерял умения находить дорогу в лесу. Постепенно он понял, что идет правильно, – земля клонилась вниз, он спускался с холма, тяжело переставляя ноги. Огонь тянул его назад, но все слабее с каждым шагом; он будто ушел в глубину, прячась от воды.

Спустившись с холма, Генри замер. Шкатулка. Он идиот – оставил ее на той поляне. Генри безнадежно сунул руку в карман, и пальцы привычно натолкнулись на прохладное дерево. Что-то ведь заставило его в беспамятстве подобрать ее. Это точно был не огонь, огню эта вещь ненавистна, а значит, его ведет и что-то еще, кроме огня.

К середине ночи Генри вошел в город – темный, будто съежившийся под дождем, – и постарался не думать о том, что за этими закрытыми ставнями спят люди, полные сил, которые так легко, так приятно забрать.

Он нашел то, что искал, на третьей от окраины улице: лист бумаги, прилепленный к стене дома. Его собственное лицо было едва различимо, уголь размазался от воды. Генри с трудом прочел: «…идели, обраща… площа». Это было все, что он хотел знать: «Если кто-то видел этого человека, обращайтесь к посланникам на главной площади».

Генри выбрал окно, за которым горел свет, и нетвердо постучал. Пальцы немели, подрагивали, он с трудом мог их сжать. Из-за ставен выглянула старая женщина, и по ее разом помертвевшему взгляду Генри понял: узнала. Она видела его портреты, еще когда они были сухими и невредимыми.

– Как пройти на площадь? – хрипло, едва узнавая собственный голос, спросил Генри.

Ткнув пальцем куда-то влево, она торопливо захлопнула ставни, и Генри пошел туда, куда она велела. Постепенно дома становились выше, и, побродив по улицам, он наткнулся на большую площадь. Над входом одного из домов висел лист бумаги, такой огромный, что надпись на нем еще не размылась до конца: «Временный штаб посланников».

Руки больше не слушались. Генри постучал в дверь головой и привалился к стене, ожидая, когда ему откроют.

Наконец послышались шаркающие, неторопливые шаги, и на крыльцо вышел заспанный мужчина в зеленой куртке с двумя рядами золотых пуговиц. На ярмарке Олдус Прайд был одет так же – значит, это особая одежда посланников.

Мужчина задумчиво уставился на гостя, явно пытаясь вспомнить, где видел его лицо, и Генри вздохнул. Если все посланники настолько же сообразительны, неудивительно, что он еще на свободе.

– Или пустите меня, – внятно сказал он, – или я уничтожу дверь и зайду сам.

Эти слова, кажется, вернули посланнику память – глаза у него расширились, рот сложился в букву «О», и в следующую секунду дверь захлопнулась у Генри перед носом. Он утомленно постучал снова.

На этот раз ответа пришлось ждать долго. Когда дверь наконец распахнулась, из дома выскочила целая толпа людей в зеленых куртках, все вооруженные до зубов. Одни принялись торопливо натягивать тетиву луков, другие – окружать Генри, все это выглядело так заполошно и беспорядочно, что Генри успел бы сбежать раз десять, если бы захотел.

– Стоять! – запоздало крикнул один из посланников и ткнул в сторону Генри чем-то вроде копья. – Именем короля вы арестованы!

Пока в голове было относительно ясно, Генри решил дать полезный совет:

– Не тяните, долго я не продержусь. Для начала свяжите мне руки и лучше за спиной. Ноги тоже надо связать, а то вырвусь.

На лицах посланников проступило такое выражение, будто заяц посреди леса начал объяснять им, как лучше его приготовить.

– Вы до утра так будете стоять? – терпеливо спросил Генри.

И кто-то наконец бросился на него сзади. Генри не учел одного: тело у него всегда отвечало на угрозу, прежде чем он успевал подумать. Он скинул посланника со спины, сам не понимая, что делает, потом ударил кого-то в живот, огонь внутри разгорался сильнее, забивал голову, как тлеющая пакля, знакомый голос крикнул: «Руки, болваны! Свяжите руки, он же сказал!» И наконец кто-то стянул ему запястья железной веревкой. Огонь яростно взвыл, забыв о воде, по-прежнему льющейся с неба, и Генри, ногой сбивая с дороги очередного врага, подумал: жалкие неумехи, он с ними справится, даже если в этот дом набились все пятьдесят посланников королевства.

Когда Генри пришел в себя, он сидел в большом зале с обшарпанными лиловыми стенами, а вокруг стояла толпа: мужчины разного возраста, все в зеленых куртках. Было их как раз человек пятьдесят, и все, кроме одного, направляли в лицо Генри оружие – стрелы, копья, ножи. Впереди всех, сложив на груди руки, стоял Олдус Прайд. Волосы у него потемнели и выпрямились от воды, и без шапки светлых кудрей он казался старше раза в два.

Генри на пробу дернулся – и одобрительно подумал, что хоть привязывать-то они умеют. Железо сковывало и ноги, и руки, но посланники, к счастью, этим не ограничились и примотали его к стулу веревкой так тщательно, что со стороны он был, кажется, похож на гусеницу. Олдус казался подозрительно спокойным, у остальных выражение лиц было где-то между решимостью и ужасом, говорить явно никто не собирался, и Генри решил начать сам. Слова слетали с губ на удивление легко, он уже и забыл, как это приятно – быть хозяином собственному языку.

– Вам же велено меня задержать, так? А что там по плану дальше? Убить меня? Посадить в клетку? Так приступайте.

Посланники недоуменно переглянулись. Олдус коротко потер рот и сказал то, что Генри ожидал услышать меньше всего:

– Вы ведь не с Освальдом, верно?

По комнате пронесся неодобрительный шепот. Генри вскинул брови.

– Он должен вас на руках носить, – пожал плечами Олдус. – А вы сидите тут, привязанный к стулу. Когда мне доложили, что вы пришли, я думал, вы нас всех убьете. Но вы тут не для этого, верно?

Один из людей прокашлялся:

– Господин Прайд, может, пора выезжать? Лучше бы его в Цитадель поскорее, пока не выкинул что-нибудь.

– Оставьте нас наедине, – медленно произнес Олдус.

Посланники зарокотали:

– Вы его взгляд видели? Он же бросится! Нельзя без охраны! Лучше в Цитадели его допросим!

– Будьте добры выйти и не беспокоить меня, сколько бы ни продолжался этот разговор, – отрезал Олдус.

Люди нерешительно потянулись к выходу, дверь закрылась, но шагов в коридоре не прозвучало, и Олдус, кажется, тоже это заметил. Он подошел к двери и распахнул ее так резко, что посланники чуть не ввалились обратно в комнату.

– Идите спать, господа. Если мне понадобится помощь, я позову, – вежливым, подчеркнуто дружелюбным голосом сказал Олдус.

Когда все разошлись, он плотно прикрыл дверь, взял с дивана шерстяное одеяло и набросил его Генри на плечи. Генри недоуменно поморщился – и вдруг понял, что одеяло пришлось кстати: его трясло, мокрая одежда липла к телу, а от ткани шло приятное тепло: наконец-то снаружи, а не изнутри. Олдус отошел к столу и задумчиво оглядел разложенные на нем предметы. Вытянув шею, Генри увидел монеты, платок в зеленую клетку, шкатулку секретов и черно-белую фигурку. Олдус поднял ферзя и обернулся к Генри:

– Это у вас от Пала, верно? И шкатулка тоже. Смогли открыть?

Генри покачал головой. Олдус смотрел на него явно не так, как положено смотреть на чудовище, и это беспокоило его больше, чем то, что он не может даже пальцем шевельнуть.

– Отвезите меня в эту вашу Цитадель. – Генри пожал было плечами, но почувствовал, что они тоже примотаны к спинке стула. – Только перчатки не снимайте. Когда довезете – тоже. И вообще, руки лучше не развязывать.

Олдус еле слышно вздохнул.

– Хотите воды, Генри? Вид у вас так себе.

– А я-то думал, с чего люди как-то странно на меня смотрят, – безучастно пробормотал Генри.

Олдус хмыкнул – все так же до странности дружелюбно, – налил из кувшина воды и поднес кружку к губам Генри. Тот мотнул головой, но кружка надавила сильнее, он попытался отпить – и тут же захрипел, отплевываясь. Олдус глотнул из той же кружки и пожал плечами.

– Никакого яда там нет, не бойтесь. Обычная вода. Попробуйте еще раз.

На этот раз Генри заставил себя проглотить – вкус был отвратительный. Но с каждым глотком становилось легче, он пил так жадно, что зубы стучали о край кружки, и как только вода закончилась, Олдус без всяких вопросов налил ему еще.

Когда кувшин опустел, Олдус в очередной раз подтвердил свое умение говорить то, чего не ждешь:

– Простите меня. Если бы в тот день я вел себя поумнее… Я все испортил. Упустил ларец с камнями да и вам помочь не смог.

Генри вытаращил глаза. Тот день слипся в его памяти в безобразный ком, он даже не сразу вспомнил, что это ему надо бы извиниться за то, что прострелил Олдусу руку – тот по-прежнему держал ее неподвижно.

Олдус проследил за его взглядом:

– Скоро пройдет. Я сам виноват, что напугал вас. А теперь давайте-ка поговорим о вашем даре. Как именно он работает?

– Я не знаю, – растерянно пробормотал Генри. – Вещи просто сгорают. Слушайте, чего вам надо? Везите меня в Цитадель.

– А может, разные предметы сгорают по-разному? Вы не пробовали это изучить? Уверен, не все так просто. Ладно, Генри, я понял: вы сейчас не в том состоянии, чтобы ясно мыслить. Так что просто расскажите мне обо всем, что с вами было, а я подумаю, что могу сделать.

– Отвезти меня в Цитадель.

– Да что вы заладили! Первый раз в жизни вижу, чтобы кто-то так туда рвался. Послушайте, Генри, вы ведь пришли, потому что вам нужна помощь, верно?

– Вот и помогите. Быстрее поедем, быстрее приедем. – Голос у Генри едва не сорвался.

Он думал, все закончится, когда он дойдет сюда, а его зачем-то донимают вопросами. Лучше бы ударили по голове, и очнулся бы он только в этой Цитадели.

Генри думал, что Олдус наконец рассердится, начнет кричать, но тот молча сел, сцепил на колене пальцы и долго глядел на них.

– А как же Сердце? – наконец спросил он.

– Другие найдут, – огрызнулся Генри. – Меня надо немедленно отправить в…

Олдус приподнял ладонь, и Генри замолчал.

– Никто, кроме вас, его не найдет. А теперь возьмите себя в руки и рассказывайте. Иначе никакой Цитадели не будет.

Голос его стал таким жестким, что Генри послушался.

– С чего начинать? – нехотя пробормотал он.

– С самого начала.

– Это долго.

– Ночь длинная. Хотите еще воды? Или, может быть, чаю?

Генри качнул головой и, не отводя взгляда от бледного лица Олдуса, заговорил.

* * *

В комнате пахло отсыревшим деревом, влажной шерстью – домашний, странно успокаивающий запах. Олдус слушал так внимательно, как Генри еще никто никогда не слушал: кивал, улыбался, хмурился, и Генри говорил все быстрее, сбиваясь, захлебываясь, словно вдруг испугался, что не успеет. Когда он закончил, темнота за окном уже побледнела. Олдус растерянно, будто только сейчас понял, что уже утро, подошел к окну и замер, уставившись в одну точку. Рот у него сжался в резкую, некрасивую линию, и сердце у Генри упало. Олдус явно не знал, что сказать, и не двигался так долго, что Генри решил: он готов стоять так сколько угодно, только бы не поворачиваться к нему.

– Я все рассказал, как вы просили, – срывающимся, жалким голосом сказал он. – А теперь поехали в Цитадель, мне туда очень…