Метрополис

– А, понятно. Это ужасно. Мне очень жаль. – В ее голосе не было ни капли сожаления. Дейзи на мгновение задумалась, прикусила пухлую губку, затем посмотрела на меня в упор: – Послушайте, если я расскажу то, что знаю, а это на самом деле не так уж много, вы оставите меня в покое и уйдете? Моему другу не понравится, если он увидит, как я разговариваю с полицией.

– Конечно. Почему нет? Но мне нужно увидеть ваши документы. Просто чтобы убедиться, что вы откровенны.

Она схватила сумочку и протянула мне удостоверение личности. У нее был хороший район, он легко запоминался: вилла G, шестая улица, дом номер девять в фешенебельном пригороде Эйхкампа. Живя там, можно позволить себе часы с нефритом и бриллиантами. Я вернул удостоверение:

– Итак. Рассказывайте.

– Ева покупала для меня кокаин, – сказала Дейзи Торренс. – На Виттенбергплац есть торговец. У вокзала. Продает сосиски и наркотики. Но стоит ему увидеть меня, цена удваивается. Он считает, раз я американка, то заплачу. К тому же мне не нравится запах сосисок. Одна из причин, почему я хожу сюда, – вегетарианская кухня. Лучшая в Берлине.

– У вас должен быть рецепт на покупку кокаина, – сказал я. – И обязательно от фармацевта.

– Да, знаю, но где его найти в такое время?

– Значит, Ева была вашей посредницей. Вы и раньше такое проделывали?

– Конечно. Много раз. Мы с ней познакомились здесь какое-то время назад. Я бы не сказала, что дружили. Но я платила ей десять процентов за беспокойство. Она для многих посетителей делала то же самое. Тут не любят, когда наркотики продают прямо в ресторане. В любом случае, на Еву всегда можно было положиться. До вчерашнего вечера. Я дала ей пятьдесят марок, чтобы она купила мне коки, а она так и не вернулась, – Дейзи снова взглянула на часы. Второй раз, стоит отметить. – Теперь понимаю, почему.

– Вы знали, что Ева была проституткой?

– Она никогда об этом не говорила, но я догадывалась. Здесь многие девушки таким занимаются.

– Но не вы.

– Нет. – Ее тон стал жестче, а подбородок слегка приподнялся, будто она собиралась послать меня к черту. И послала бы, не будь я полицейским. – На самом деле я актриса. А теперь, если не возражаете, я бы хотела, чтобы вы оставили меня в покое.

– Еще один вопрос – и оставлю. Вы не видели, прошлой ночью она разговаривала с кем-нибудь из мужчин? Хоть с кем-то.

– Честно? Нет. Свет здесь приглушенный, как вы могли заметить, а я была без очков, так что, даже если бы кого-то рядом с ней увидела, не узнала бы.

– Вы близоруки? – уточнил я.

– Да.

– Могу я взглянуть на ваши очки?

– Конечно.

Она открыла сумочку, достала футляр и протянула мне. Я вынул из него очки и, приподняв, осмотрел линзы.

– Удовлетворены?

Я вернул ей очки, поблагодарил и ушел, не сказав больше ни слова, но на выходе из салона спрятался за колонной в надежде увидеть друга, которого ждала Дейзи. Меня она не заметила. Я был в этом уверен, поскольку очки девушка не надела. И мне действительно удалось увидеть ее гостя, которого Дейзи теперь нежно целовала. Одетый в смокинг мужчина был, вероятно, вдвое старше ее и, безусловно, вдвое крупнее. Смуглый, мясистый, лысеющий, с бровями похожими на живые изгороди, и носом размером с автомобильный клаксон. Короче говоря, так в представлении всякого немецкого фанатика должен выглядеть богатый еврей. Более того, я его сразу узнал и почувствовал себя словно на «русских горках» в «Луна-парке».

Мужчину звали Альберт Гжесинский, раньше он был начальником берлинской полиции, а при новом правительстве стал министром внутренних дел.

Уставший как собака, я наконец добрался до Виттенбергплац. Ноги болели сильнее прежнего, а мозг казался половинкой лимона, зажатой в кулаке бармена. Есть нечто такое в ночных неоновых огнях, что заставляет человеческий дух поблекнуть. Я был слишком измотан, чтобы оставаться таким же вежливым, как в «Какаду», и уже сожалел, что не повел себя строже с Дейзи Торренс. Меня немного потрясло то, с каким безразличием эта девица восприняла известие об убийстве Евы Ангерштейн. В те дни поведение людей еще могло меня потрясти, хоть я и проработал два года в полиции нравов.

Виттенбергплац была известна двумя вещами: универмагом Германа Тица, прежде известным как «Яндорф», где я покупал большую часть своего гардероба, и станцией метро в стиле ар-нуво, неоклассический фасад и парадный вестибюль которой скорее напоминал церковь. Таков уж Берлин. Все должно выглядеть лучше, элегантнее и величественнее, чем есть на самом деле. Точно так же, кинотеатр УФА на Ноллендорфплац больше походил на древний храм Дагона до того, как Самсон подпортил его архитектуру.

В вестибюле станции «Виттенбергплац», как обычно, толпились шлюхи, и прямо сквозь их строй приходилось пробираться сошедшим с поездов мужчинам. Там же был торговец сосисками, прижимавший к груди горячий поднос, да парочка попрошаек – калек-ветеранов, пытавшихся заработать несколько монет. Довольно характерная для столицы картина, вплоть до типичного толстого адвоката, который вошел в вестибюль, оглядел шлюх и нищих и громко хмыкнул.

– Позор, – обратился он к калекам. Не знаю, почему именно их адвокат выбрал мишенью для критики. – Вам должно быть стыдно за себя. Вы бесчестите эту форму. И эти медали.

Его слова прозвучали для меня сигналом подойти и бросить по горсти монет в кепку каждого из ветеранов. Этого оказалось достаточно, чтобы толстяк заторопился на поезд, который увезет его в более респектабельное – под стать его мнению место.

Я же купил пачку «Салем Алейкум» и, представ перед торговцем сосисками, попросил пакетик соли, что – без, собственно, сосисок – означало лишь одно, а когда я убедился, что нужный предмет у него в руке, показал свой жетон. Продажа кокаина без рецепта не считалась таким уж преступлением, но была веской причиной для задержания или даже для потери лицензии на уличную торговлю.

– Можешь убрать пакетик, – сказал я. – Он меня не интересует. Мне интереснее поговорить об одной из твоих постоянных клиенток. «Полушелковой». По имени Ева Ангерштейн.

– У них бывают имена? Вот удивил!

– Есть ее фото.

Я протянул снимок. Торговец взял его большим и указательным пальцами, нащупал в нагрудном кармане пиджака очки, поглядел на фотографию, откусил кусок сосиски, которую, очевидно, не собирался продавать этим вечером, и кивнул:

– Симпатичная.

– Согласен.

– Ладно, я ее знаю, – признался он. – Покупает у меня два или три раза в неделю. Слишком много, чтобы для себя. Думаю, относит в один из клубов и, наверное, перепродает в дамской комнате. Я принимаю это в расчет, называя ей цену.

– Когда ты видел ее в последний раз?

– Прошлой ночью. Примерно в это же время. А чего? Что она натворила?

– Ее убили.

– Жаль. Такого в наши дни много. Дела уже настолько плохи, что некоторые девки опасаются работать. И не подумаешь, но сейчас их на улицах вдвое меньше. Боятся, что Виннету снимет с них скальп. Ну а кто не боялся бы? С нее сняли скальп?

– Не могу ответить.

– Уже ответил. Так вот, Ева купила немного «соли» и пошла поговорить вон с теми девчонками. По крайней мере я думаю, что это были они. На таком расстоянии их трудно отличить друг от друга. А через несколько минут на станции появился один тип, и она в конце концов ушла вместе с ним. Через парадную дверь.

– Сможешь его описать?

– Ну и вопрос. С этими девицами столько мужчин разговаривает, сколько я сосисок не продаю. Все равно что просить меня описать вурст, который я уже продал.

– Попытайся.

– Хорошо одетый. Похоже, приличный. Сдвинутая набок шляпа. Вроде как щегольски. Просторный плащ. Я и внимания почти не обратил. – Он пожал плечами: – Вот, пожалуй, и все. Лучше расспроси «кузнечиков». Они ничего не упускают. Оценят тебя секунд за десять и скажут: сколько деньжат в карманах и хочешь ли ты какую-нибудь «щелку» или нет.

Он был прав.

Я обернулся к девушкам, но те успели меня рассмотреть, пришли к выводу, что я из полиции, и разбежались на все четыре стороны. Пришлось возвращаться к своему информатору.

– Понял, о чем я? – Он рассмеялся. – Раскусили тебя, как только ты мне фотографию всучил, сынок. На жизнь и так трудно заработать, а тут еще ты рыбу распугиваешь.

Я кивнул и устало отвернулся. Ноллендорфплац и моя постель были совсем рядом. Ужасно хотелось оказаться там. Одному.

– И еще кое-что, – сказал торговец. – Не думаю, что это он ее убил. Я о типе в шляпе.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что, по-моему, он не выглядел так, будто собирается кого-то убить.

– То есть?

– Ну, он насвистывал. Тот, кто собирается убить девушку и снять с нее скальп, не станет перед этим свистеть. Ведь не станет? Нет. Как по мне, свист – что-то беззаботное. С таким вряд ли выходят на тропу войны.

– Наверное, ты прав. Но просто из любопытства: не помнишь мелодию, которую он насвистывал?

– Нет. Тут, боюсь, без шансов. У меня слуха нет. Вот. Возьми сосиску. За счет заведения. Я не собираюсь их распродавать и скоро ухожу. Только даром пропадут.

Доедая сосиску, я вернулся во двор на Вормсерштрассе и в темноте споткнулся о короткие костыли и тележку из разряда тех, на которых передвигались по городу безногие или частично парализованные. Она напомнила мне об одной средневековой картине с потешными немецкими нищими в картонных коронах и с лисьими хвостами на спинах[26]. У нас в Германии всегда было жестокое чувство юмора.

Тележка была самодельной и примитивной, но у многих мужчин не оставалось иного выбора, кроме как пользоваться такими. Современные ортопедические кресла-коляски, которые производило Управление по делам инвалидов, стоили дорого, к тому же сразу после войны их частенько воровали. Возможно, именно поэтому мне показалось странным, что одну из подобных «каталок», как их обычно называли, просто бросили. Где тот, кто ей пользовался? А то, что чуть раньше я о нее уже спотыкался и почти сразу об этом забыл, многое говорило о моем собственном отношении к немецким инвалидам. Даже через десять лет после заключения мира берлинские ветераны-калеки оставались настолько вездесущими, что никто – включая меня – не задумывался о них. Они словно бездомные кошки или собаки – всегда рядом. Несколько монет, отданных на станции, были первыми, с которыми я расстался более чем за год.

Я поспешил вглубь двора, рассчитывая на бурные похвалы за мои недавние находки.

Комиссар Кернер уже ушел домой, оставив нескольких полицейских с Софи-Шарлоттплац помогать на месте преступления. Люди продолжали высовываться из верхних окон, чтобы понаблюдать за происходящим. Или это, или слушать радио. Ну, может, еще спать лечь. Я знал, какой вариант понравился бы мне больше других. Моя кровать казалась до того соблазнительной, что даже бутылка доброго рома и чистая пижама не сделали бы ее привлекательнее.

Ганс Гросс закончил фотографировать. Фрау Кюнстлер, накинув чехол на пишущую машинку, закуривала очередную сигарету. Вайс поглядывал на карманные часы. За ним приехал личный автомобиль с шофером, чтобы отвезти домой, и Вайс, похоже, собирался уехать. По крайней мере так было до тех пор, пока я не отвел в сторону его и Генната и не рассказал о том, что удалось выяснить на Виттенбергплац, а затем и более интригующие новости из «Какаду».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Барон, маршал Франции и алхимик, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д’Арк. Был арестован и казнен по обвинению в серийных убийствах. Послужил прототипом для Синей Бороды.

2

Унтер-ден-Линден – один из главных и самый известный бульвар Берлина.

3

Абитуром в Германии называют самую высокую степень школьного образования.

4

Социал-демократическая партия Германии.

5

Герман Титц – немецкий купец еврейского происхождения, первым в Германии воплотил идею универсальных магазинов и основал торговую сеть.

6

Так называли девушек, которые днем трудились на обычной работе, а по вечерам и выходные занимались проституцией.

7

Немецкий врач-сексолог.

8

Разновидность гравюры.

9

Строчка из популярного марша времен Первой мировой, полное его название «Упакуй свои тревоги в старый вещмешок и улыбайся, улыбайся, улыбайся».

10

Знаменитый немецкий режиссер 1930-х годов.

11

Отсылка к Сесилю Б. Демиллю – отцу-основателю американского кинематографа и самому коммерчески успешному режиссеру в истории кино, чьи работы отличались масштабностью и мастерством.

12

Марка недорогой одежды.

13

Продовольственные бунты, вызванные повышением цен на масло и общей нехваткой продовольствия во времена Первой мировой войны.

14

В переводе с идиш «вор».

15

Третьеразрядные проститутки из числа еврейских девушек (часто польского происхождения).

16

Вымышленное имя, которое в Германии используют для обозначения неизвестной или анонимной личности, а также неопознанных тел.

17

Теда Бара, урожденная Теодосия Барр Гудман, – американская актриса, звезда немого кино и секс-символ конца 1910-х годов.

18

Сленговое слово, означающее в Германии криминальную полицию (от нем. Kriminalpolizei).

19

Фило Вэнс – детектив-любитель из романов С. С. Ван Дайна, очень популярный в 1920-х и 1930-х годах.

20

Стэн Лорел и Оливер Харди – британо-американские киноактеры, комики, одна из самых популярных комедийных пар в истории кино.

21

Популярный немецкий мужской квинтет, который был основан в 1927 году.

22

Немецкий генерал пехоты, автор концепции «тотальной войны», в которой все средства хороши.

23

Остроконечный кожаный шлем.

24

Латинская фраза, которая обычно переводится как «образ действий».

25

Пифке – прозвище, которым жители Австрии наградили жителей бывшей Пруссии к северу от Майна. В самой Германии этим словом обозначают хвастуна или воображалу.

26

Имеются в виду «Калеки» Питера Брейгеля Старшего.