Мы остались молодыми…

Этот весёлый, приветливый парень в расстегнутой лётной куртке воздушный стрелок, свои, каждый раз смертельно опасные, рискованные полёты за линию фронта и обратно, доставку партизанам боеприпасов, высадку десантников, не считает боевым делом, ему лично самому надо «ухлопать фашистов».

Небо окончательно стемнело. Самолёт набрал высоту свыше четырёх тысяч метров. Земля почти не видна, только изредка медленно уползают назад змейки рек. Монотонный гул двигателей навевает дремоту. Не мешало бы вздремнуть минут двести. Иногда самолёт проваливается в воздушную яму, и мы падаем вниз, неизвестно на сколько метров. Захватывает дух, и спине становится холодно, как на гигантских шагах или на качелях. Боязно, лишь бы он не стукнулся об землю.

Вдруг внутри «Дугласа» всё озаряется красными сполохами. Через иллюминаторы ясно видно, как внизу слева вырастают огромные кратеры вулканов и разливается огненная лава, сначала без звука, как в немом кино, потом самолёт начинает вздрагивать и сквозь шум моторов доносятся взрывы.

– Наши бомбят станцию Брянск, горят цистерны с горючим. Под шумок – бомбёжку – незаметно проскочим линию фронта, – кричит мне в ухо подсевший к нам инструктор.

Летим на большой высоте в стороне от зенитного огня. Фашистские эрликоны – зенитки – бьют по нашим бомбардировщикам, но как-то выше и неорганизованно. Линия фронта и горящие эшелоны остаются позади.

Вскоре наступает сплошная темнота, внизу чёрная оккупированная земля. Не видно ни одного огонька, А есть ли вообще там в городах и весях живые люди?

– На, погрызи! – стрелок-радист суёт что-то мне в руку, – это кусковой шоколад, нам его дают россыпью, как кусковой сахар, хорошо помогает от высоты и болтанки. Тебя не укачивает? Нет? Это хорошо, а то некоторые ваши здорово страдают, особенно от воздушных ям. Самолёт резко падает, а желудок у них в это время пытается вверх вылезти, навыворот. Недавно один из ваших не выдержал и пытался открыть дверь: «не могу больше, хлопцы, лучше сигану вниз, а там вас пешим догоню!» Все вместе еле удержали его, здоровый медведь, вроде тебя, а простой болтанки не мог вынести.

С таким собеседником не соскучишься, и сон не так одолевает. Сидим, жуём шоколад. В августе сорок второго, когда нас бросили на Кавказ, то из Астрахани в Махачкалу по Каспию шли на старой грузовой посудине водоизмещением не больше тысячи тонн. Поднялся шторм баллов семь. Многие с непривычки полегли, лица сделались зелёными, как плащ-палатки. Моряки по своему радушию и гостеприимству наварили на весь отряд флотского борща и плов с мясом – давно такого не едали, моряков обижать нельзя, они к нам со всей душой. Пришлось с едой управляться тем, кто держался вертикально. Федя Зайцев потом лежал на нарах, наспех сколоченных в трюмном отсеке, и для него непривычно, весело и мечтательно лепетал: «вот благодать наступила… всё плыть и плыть бы по волнам, только иногда зайти на полчасика на камбуз – и снова лечь, и никакой войны…»

Сквозь дремоту и шум слышу, как стрелок-радист продолжает рассказывать:

– Передали, что под Овручем идёт дождь, нулевая видимость. С одной стороны, хорошо: ночные истребители-перехватчики не летают, а с другой – плохо: как твои костры найдём? Бывали случаи, когда приходилось возвращаться назад. Одна надежда на умение и опытность штурмана.

Кто передал, откуда он знает какая погода в районе города Овруч? Там находятся немцы. Откуда у лётчиков такие сведе¬ния? Что у них там в подполье метеостанция или наблюдатели-метеорологи? Тогда об этом я НИчего не знал.

– Вставай, приехали! – слышу голос инструктора, – сейчас на втором заходе прыгаешь! На первом мы сбросили три мешка, хорошо пошли вниз, точно на костры. Командир приходил прощаться, да не добудился до тебя, сказал: «пусть поспит до конца, может ему даже прилечь не удастся в эту ночь». Смотри, вон горят костры, точно красные светофоры! На тучах отблески, дождь перестал – не промокнешь. Молодцы лётчики: летели, как по линейке, костры обнаружил сразу, не рыскали по квадратам леса.

Встряхиваю головой и окончательно просыпаюсь. Громко ре¬вут моторы, дверь самолёта открыта настежь. Через неё виден длинный язык голубого пламени выбиваемого из коллектора патрубков мотора.

– Ракеты были? – спрашиваю инструктора, помня строгий наказ полковника.

– Две трассирующие очереди из пулемёта, вместо ракет, как обговорено. Иначе не сбрасывали бы груз, – еле разбираю ответ из-за рокота рвущегося внутрь самолёта.

«Дуглас» выходит из крутого виража. Видно, как дым от костров поднимается прямо вверх. Это хорошо, значит внизу ветра нет, парашют не будет тащить по земле, высота метров пятьсот, не более. Поляна с кострами проглядывается овальным тёмно-серым пятном. Очень похоже на футбольное поле стадиона с беговыми дорожками. Кругом непроглядная чернота – это сплошной лес. Нет ничего худшего, как зависнуть парашютом на дереве и чувствовать себя беспомощным котёнком, поднятым за шкирку.

Инструктор снова ощупывает лямки и карабины подвесной системы моего парашюта, наверное, для обоюдного успокоения. В самолёте темно, только чуть видно под потолком мигает маленький светильничек. Вдруг замечаю, что у меня на груди что-то болтается. Ощупываю рукой и о, ужас! Выскочило из своего кармана вытяжное кольцо парашюта и часть тросика! Неужели парашютом нельзя пользоваться? Запасного у меня нет, что делать?

Мой десантный парашют ПД-41 квадратной формы, перкалевый, без вытяжного фала для принудительного раскрытия, поэтому надо самому дёргать за это «злополучное» выскочившее вытяжное кольцо после оставления самолёта.

Хватаю инструктора за руку и пальцем показываю на болтающееся на тросике кольцо. Он совершенно спокойно посылает кольцо толчком ладони обратно, и оно ложится на своё место.

– Ничего, – выдыхает он всеобъемлющее русское слово, и ещё добавляет уже совсем радостное, – порядок! Если бы, что опасное, то я бы отдал тебе свой парашют, да и любой член экипажа сделал бы то же самое, не пропадать же вылету!

Он говорит, не задумываясь о том, что запасных парашютов ни у кого нет, а им перелетать линию фронта на рассвете… Смелые и мужественные парни летали на наших самолётах. Выполнение задания – доставка десантника на место – ценилось выше собственной жизни. А выскочившее вытяжное кольцо – это, конечно, не предохранительная чека мины.

Бортовой стрелок и борттехник жмут мне руки, дружески похлопывают по плечам, кричат что-то доброе, улыбчивое. Из-за рокота моторов, несущегося в открытую дверь, почти ничего не слышно, но мы понимаем друг друга, они всей душой стараются поддержать меня. Ещё этим вечером мы ходили по Москве: там налаживается почти мирная жизнь, работают театры и кино, люди читают свежие газеты, назначают свидания… а тут, спустя всего несколько часов, предстоит прыгнуть в неизвестное, но остающимся всегда тяжелее.

Самолёт выровнялся и летит по прямой. Огни: костров внизу стали на своё место – на вираже они торчали где-то сбоку на уровне иллюминаторов. Рука инструктора тянется ко мне: правильно ли я правой рукой держу вытяжное кольцо, на тренировке был случай, когда парашютист впопыхах схватил вместо кольца лямку подвесной системы и с закаменевшими на ней пальцами безрезультатно дергал до самой земли…

– Нагнись в дверях пониже и согни колени, а то зацепишься ранцем! – кричит мне в ухо инструктор.

Замигала лампочка сигнальная у кабины лётчиков – предупреждение штурмана.

– Приготовиться!

Две тёмные фигуры, бесшумно, как призраки, скользят к дверям и быстро выкидывают последний оставшийся мешок, на ко¬тором я сидя спал. Наступает моя очередь. Подхожу к дверям и наклоняюсь. За открытым проёмом темнота. Рёв двигателей и режущий свист ветра. Через считанные секунды я брошусь в эту мрачную воющую бездну.

– Пошёл!

Резко набираю в грудь воздух, непроизвольно затаиваю дыхание, наклоняюсь и … застреваю в дверях самолёта… чьи-то услужливые руки сильно и дружно прижимают меня книзу – и я вываливаюсь в темноту ночи.

Задержка при прыжке даже на пару секунд влечёт за собой трудно поправимое: самолёт пронесёт тебя на сотню метров дальше от намеченной штурманом точки, что особенно плохо, когда прыгаешь на маленькую площадку или с большой высоты.

«Тысяча триста один, тысяча триста два, тысяча триста три…» быстро отсчитываю в уме секунды, как учил ещё первый наш инструктор – мастер парашютного спорта. На произношение этих трёх цифр уходило ровно три секунды. С силой дёргаю за вытяжное кольцо! Все так дёргают, хотя нужно применить усилие не больше двух килограммов. Резкий толчок, громкий, как удар хлыста пастуха, хлопок раскрывшегося парашюта – и я зависаю в воздухе.

Подтягиваюсь, руками уцепившись за стропы, и удобно усаживаюсь на круговую лямку парашютной системы. Теперь можно и оглядеться. Сапоги на ногах и автомат пристёгнут, жить можно. Бывает, что сапоги или валенки при толчке соскакивают. После шума в самолёте поражает непривычная глухая тишина. Лишь где-то вдали затихает шум моторов улетающего домой «дугласа». Они не могли дожидаться моего приземления, делать круги над кострами, им надо успеть в предрассветной темноте пересечь линию фронта.

Один, совсем один… Но эта мысль исчезает. Всегда увлекает полёт на парашюте. Ни с чем не сравнимые чудесные минуты! Хочется петь во весь голос. Но это не тренировочный прыжок. Чёрт знает, что там ждет внизу. Конечно, пять костров конвертом, две трассирующие очереди, отсутствие стрельбы – предполагает своих. А может всё-таки запеть? Нет, там внизу услышат, подумают психа сбросили: поёт! Или рехнулся парашютист со страха? А страха-то не было, наверное, не хватило времени на него.

По моим соображениям через минуту-другую я уже буду на земле. Разворачиваюсь при помощи строп по ветру, чтобы земля надвигалась под ноги, уходила назад. Она на глаз стремительно приближается. Костры начинают уползать в сторону. Сносит на чёрный лес. Подтягиваю с одной стороны стропы, полёт ускоряется. Лицо обдувает несущийся навстречу тёплый ветерок.

Быстро скольжу прямо на крайний костёр. Опущусь на «овал стадиона»! Чёрный лес меня не проглотит. Отпускаю стропы. Последние метры полёта… Снижаюсь рядом с огнём костра. Удар! Врастаю в землю. Даже не падаю, под ногами трава или мох.

Здесь внизу рядом со стеною деревьев полное затишье, ни дуновения. Парашют, словно плавающая медуза, медленно ложится, подбирая щупальца – стропы. Успеваю отскочить в сторону, а то выпутывайся потом из полотнища. Быстро отстёгиваю автомат. Раскрываю карабины ножных обхватов и грудной перемычки и сбрасываю подвесную систему парашюта. Скидываю вещевой ранец. Вот я и на месте. Ощупываю под комбинезоном пакет: всё в порядке.

Уши заложило, как ватой, во рту пересохло, хочется пить. Это скоро пройдёт. После прыжка, смены давления так бывает. Во фляге у меня полученный спирт, не знаю для чего. Наша спецбригада отказалась даже от положенных «фронтовых сто грамм».

Возле костра никого не видно, языки пламени начинают расползаться и спадать. Наверное, все разбрелись искать парашюты с грузами. Обычно заранее на каждый выброшенный груз – первый, второй, третий… – намечаются наблюдатели, они следят за парашютом, засекают направление спуска и сразу же направляются на поиски. Кто-то ищет и меня, но моё скольжение изменило направление спуска и спутало их, хотя парашют снизу в отблесках костра отовсюду хорошо виден. Надеюсь, что подойдут свои…

Глава II. В партизанском отряде

«Мы шли на дело ночкой тёмной –

Громить коварного врага.

Кипела злоба в партизанах,

Нам жизнь была недорога…»

/слова народные/

Урочище Лысая гора

В одной руке у меня автомат, другой подхватываю вещевой ранец и отхожу к деревьям. Со сборкой парашюта возиться не к чему, успеется потом, когда подойдут встречающие. Слышу треск сучьев и приближающийся разговор. На всякий случай захожу за толстое дерево. «Бережёного бог бережёт», как говорится в русской пословице.

– Куда этот прыгун подевался? – гудит глухой бас.

– Василий Иванович, парашют здесь лежит, может он в костёр попал? – отзывается другой голос, потоньше и моложе.

– Не пори чепуху, Василёк, кто же станет сидеть в костре? Разве только леший? Надо ему покричать, должен он отозваться нам.

Тёзки, оба Василия, прикладывают ко рту ладони рупором – автоматы ШШ висят у них за спиной – и вместе кричат:

– Ей, Москва, иди сюда! – бас шутливо добавляет, – не бойся, мы свои!

«Москва» – это пароль. Они кричат громко и весело, как у себя дома. Мне хорошо их видно. Один высокий, постарше, у него широченные плечи с косую сажень, копна русых волос и большие удивительные красно-рыжие усы. В отблесках затухающего огня он похож на богатыря, пришедшего из сказки.

Другой – тонкий с льняными волосами, гладко зачёсанными и опускающимися до самого воротничка, с густыми бровями вразлёт, очень молодой! Оба они в гимнастёрках, перетянутых ремнями, без пилоток, но чувствуется военная выправка. Замечаю у старшего на ремне висит ещё маузер в деревянной кобуре.

Выхожу к ним из-за дерева и сразу попадаю в дружеские объятия сказочного богатыря. Ну и силища – трещат кости! Ответ на пароль они не спрашивают. Они видели моё приземление на парашюте, и этого им оказалось вполне достаточно.

Младший, Василёк, смеясь тянет своего друга за рукав:

– Василий Иванович! Отпусти его, он нам живой нужен, дай и мне поздороваться!

Богатырь оказывается может смущаться и ласково проводит громадной ладонью мне по спине. Снова объятья, дружеское похлопывание по плечу, общие улыбки и смех. Они мне рады. Ещё больше радуюсь им я.

Василёк срывается с места и кричит во тьму:

– Хлопцы, сюда! Мы нашли его, он здесь!

Это нашли меня. Теперь всё в полном порядке.

При случае надо будет рассказать, как немцы сбросили в один местный отряд своего агента под видом радиста. По-русски он изъяснялся правильно, фамилии командиров знал, доложил, что послан для связи отряда с Центром. Тут же связался с абвером и получил ранее согласованный ответ. Прошли недели, пока его разоблачили. А всё потому, что сразу не проверили. Например, попросили бы дать запрос о здоровье несуществующего родственника командира, и абвер погорел бы с радистом.

Отовсюду сходятся партизаны. Снова хлопанье по плечам, крепкие рукопожатия и вопросы, тысячи вопросов… о Москве, об однополчанах, о кинофильмах, о театре, обо всём…

Подходят ещё двое. Перед ними кольцо окружающих меня партизан размыкается. Несколько впереди коренастый военный. На гимнастёрке у него при всполохах гаснущего костра блестит золотом орден Ленина. Прядь густых тёмных волос спадает на высокий лоб. В руке кожаный лётный шлем, сбоку висит маузер.

Василек, стоящий рядом, с теплотой в голосе шепчет:

– Наш командир капитан Карасёв.

Он энергично протягивает руку и смотрит прямо в глаза:

– Здравствуйте, с благополучным приземлением, я Виктор! Как горели сигнальные костры?

– Здравствуйте, прибыл в ваше распоряжение, привет от общих наших друзей!

На вопрос о кострах я не должен отвечать, только передать привет от друзей. Обмен этими парольными фразами тщательно обговорен в Москве с осмотрительным полковником Лебедевым. После этого пароля я могу спокойно передать пакет. И командир знает, что я действительно из Москвы.

– Ну и отлично, «джентльменский этикет» соблюдён, – весело произносит Карасёв, освобождает от крепкого рукопожатия мою руку и пропускает вперёд подошедшего вместе с ним, – знакомьтесь, Михаил Иванович Филоненко, наш комиссар.

Чувствовал, когда здоровались с командиром, что, если бы я не ответил на пароль, он бы моей руки не выпустил.

Комиссар высок ростом, худощав, по-военному подтянут, чёрные усы придают ему сходство с Чапаевым. На нём тёмная тужурка или китель с перекрещенными ремнями, на груди сияет орден боевого Красного Знамени, рукой он придерживает ремень. Такими, нам мальчишкам, с восторгом мерещились комиссары гражданской войны.

– Рады встретить первого посланца из Москвы, соскучились. О живой весточке, расскажешь нам всё о Москве, давно мы ушли оттуда. Вскоре будем принимать целые группы десантников.

Командир и комиссар сразу пришлись мне по душе. Немногословны и боевые ордена запросто не дают. По вниманию к ним окруживших партизан чувствуется, что их уважают и любят. С такими спокойно можно идти в бой.

Возвращается мой первый знакомый. За плечами он несёт огромный узел, завёрнутый в парашют.

– Василий Иванович, груз весь подобрали, четыре места? – спрашивает командир.

– Так точно, Виктор Александрович, даже пять, – он показывает на меня, – его первого нашли, хотел от нас с Васей Божком в костёр прыгнуть, но мы его удержали с трудом.

Партизаны смеются, видно сила Василия Ивановича здесь в почёте, большинство из них одеты в летнюю армейскую форму, почти все имеют автоматы, на ремнях висят запасные диски.

– Василий Иванович, играй отбой, гасите костры. Проследите за маскировкой кострищ, а мы отправляемся домой, догоняйте, – закончил своё указание командир.

Первые же минуты общения с встречающими мне понравились. Много шуток и смеха. Царила атмосфера дружбы и общей доброжелательности. Сразу нашлись желающие нести мой парашют и ранец. Хотели понести даже и мой автомат, но я вовремя прижал его локтем к боку и вежливо поблагодарил за услугу. Партизанам палец в рот не клади, потом автомат не найдёшь: приклад заменят на самодельный и кожух покрасят.

Комиссар это заметил и одобрительно засмеялся:

– Правильно сделал, это они шуткуют, проверяют на бдительность, первая партизанская заповедь – не выпускать из рук личное оружие. Оно всегда, во всех случаях должно быть при себе, под рукой, должно быть всегда готово к бою.

Так тактично мне был преподан первый партизанский урок.

Вася Божок – фамилию его назвал Василий Иванович с огненными усами – спросил:

– Как будем называть-величать нашего нового товарища?

Тут я, не подумав, невольно оглянулся помня конспирацию, хотя посторонних никого не было, тихо выдал фразу:

– Зовите меня просто Марат.

Этот словесный оборот всем чем-то понравился, и они долго ещё, когда кого-нибудь знакомили со мной в других партизанских отрядах, вкрадчиво оглядывались и сверхсерьёзно шептали:

– Зовите его просто Марат.

…Пройдут года, а этим именем по-прежнему будут называть меня друзья-партизаны и однополчане.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.