Мы остались молодыми…

Мы опешили: вот тебе и штатский, разом умолкли все разговоры. Долго мы ещё пробыли в тревожном ожидании. Потом полковник беседовал уже со всеми нами вместе. Невольно возникшая в начале антипатия, улетучилась, как будто её и не было. Многое в тот вечер узнали мы полезного для нашей будущей работы. Особо запомнились его слова, что надо иметь горячее сердце патриота, холодный ум, стальные нервы и чистые руки.

Поздно вечером, нас приехавших с фронта, повезли в баню, прежде чем прибыть в полк, куда нас направили служить. Баня оказалась в Алексеевском студенческом городке с типовыми двухэтажными домиками, напротив сельхозвыставки – ныне ВДНХ – вместо городка сейчас высятся громадные дома и проходит улица имени Бориса Галушкина. Героя Советского Союза, десантника-партизана, нашего однополчанина-омсбоновца.

В этой бане с друзьями студентами мне неоднократно приходилось бывать. Первым знакомым, встретившимся мне в родном городе, оказался… банщик! Старик обнял меня и даже прослезился. Приезжавших домой фронтовиков даже малознакомые люди встречали, как родных, приглашали в гости, хотя с продуктами было туговато. В тяжёлую годину особо проявилась любовь людей к своей Армии.

Банщик дядя Вася принёс берёзовые веники, извлечённые из какого-то музейного запасника.

– Ну, теперь наконец поверили, что ты москвич, – заулыбались парни, расхватывая метёлки, – теперь остаётся только познакомить нас с твоими красавицами студентками!

Прошёл год, и снова встреча с полковником Лебедевым. Этот внезапный вызов связан с ним: чем-то я ему приглянулся.

Автомобиль с Гоголевского бульвара свернул на улицу Фрунзе, старые москвичи называли её по старинке Знаменкой. Арбат, по которому я ходил в школу, остался позади. Проехали по Моховой, поднимаемся на Красную площадь по проезду, где в дни праздников идут колонны демонстрантов, справа – стены и башни Кремля, слева – Исторический музей.

И вот дорогая, не только каждому москвичу, Красная площадь. Подумалось, что шофёр не впервые без указания едет по этому маршруту. Вернусь ли сюда неизвестно…

Полковник словно прочитал мои мысли, слегка дотронулся до моего плеча и кивнул на оконце машины:

– Смотри, тебе не скоро удастся здесь побывать.

Мавзолей Ленина был замаскирован под домик с колоннами и портиком. Таких домиков в то время ещё много ютилось в старых московских переулках. Стены Кремля были расписаны зелёными пятнами, чёрными и белыми широкими полосами – сверху, с самолёта, они казались домами, садами, переулками.

Сбитые под Москвой фашистские асы на допросах показывали, что им очень трудно было ориентироваться из-за артистически выполненной маскировки зданий, улиц, обводного канала. Только «Кремлей» на излучинах Москвы-реки они насчитывали семь.

Медленно проехали мимо памятника Минину и Пожарскому, он стоял в те годы напротив ГУМа, не доезжая лобного места, мимо храма Василия Блаженного, разукрашенного маскировкой и потерявшего свой неповторимый облик. Красная площадь осталась позади.

…Спустя десятилетия сюда будут приходить первые космонавты перед полётом в космос, заслуженные спортсмены, отправляющиеся на Олимпийские игры. Придут не ведая, что эта традиция рождалась в суровые военные годы у улетавших на боевые задания во вражеский тыл…

Лимузин за мостом через Москву-реку, изредка включая резкий сигнал, стал быстро набирать скорость. Полковник поднял стекло, отделяющее сидение шофёра от салона пассажиров. Стало глуше, хотя и без этого мотор работал почти без шума.

– Слушай внимательно и запоминай. С этой минуты отрешись от всего прошлого. Забудь, что родился в Москве и как тебя зовут. Твоё новое имя теперь – Марат. Так тебя должны звать в партизанском отряде. Этим кодовым именем, если будет нужно, имеешь право подписать и отправить радиограмму в Центр. Радисты зашифруют и передадут на известные им позывные. Полетишь на границу Украины и Белоруссии. В район древнего русского города Овруч «откуда Русская земля стала есть». Там находится наш омсбоновский спецотряд «Олимп». Они зимой на лыжах перешли линию фронта и прошли по тылам свыше тысячи километров.

Командир отряда – Карасёв Виктор Александрович, капитан, пограничник. Войну начал с самой границы, с реки Прут. Герой партизанской борьбы под Москвой в сорок первом. Он руководил партизанской операцией в райцентре Угодский Завод, которая войдёт в анналы Отечественной войны. Они разгромили штаб 12-го армейского корпуса фашистов, уничтожили свыше шестисот немцев.

Комиссар – Филоненко Михаил Иванович, чекист, бывший шахтёр, тоже опытный партизанский командир, в лесах Подмосковья руководил неуловимым диверсионным спецотрядом «Москва». Тоже в то время, когда фашисты подошли к Москве.

Полковник говорил тихо, иногда внимательно поглядывая на меня как бы изучая.

– Полетишь подрывником-инструктором, научишь ребят всему, что постиг сам, могут тебя послать и на другие задания, поэтому тебя засекретили. Я весьма много наслышан о действиях отряда капитана Скоробогатько в предгориях Кавказа. Как же не уберегли своего командира? Он на твоих глазах погиб?

– Я рядом был. Когда раздался взрыв мины, кинулся к нему. Он лежал ничком. Повернул на спину – вся грудь разорвана. Ничего нельзя было сделать. Он сразу затих. Капитан любил нас, минёров. Был добр, поэтому и ругал за каждый промах. Мы за не¬го пошли бы в огонь и воду, любили его. Дети у него остались, маленькие…

Грустно помолчали. Потом ПОЛКОВНИК вынул из кармана листок бумаги с нарисованными на нём кружочками и звёздочками:

– Это я для штурмана нарисовал, чтобы случайно не спутал на какие костры тебя сажать, тут есть одна тонкость. Лётчики народ увлекающийся, романтики, под небом вместе с птицами летают, песни под облаками поют, когда в бой идут. А в нашем деле ошибаться нельзя, как и вам минёрам.

Он очевидно имел в виду работу в разведке, за кордоном, во вражеском тылу.

– Прыгать будешь на пять костров, расположенных «конвертом», но тут особенность, костёр в центре сдвинут к короткой стороне «конверта», получается вроде треугольник и два костра немного в стороне – смотри, как это выглядит на рисунке. Когда появитесь над кострами внизу должны выпустить две стелющиеся красные ракеты, если ракет не будет, то две кассирующие очереди из пулемёта или автомата. Только после них можешь прыгать. Предосторожность крайне необходима. Лётчики рассказывают, что «гансы» очень разволновались, стали активными, каждую ночь жгут множество костров, обозначающих ложные площадки-ловушки и пытаются перехватывать наши самолёты ночными «мессерами».

Полковник почему-то «фрицев» называл «гансами» – это то¬же собачье название – и зло кривил при этом губы, что не шло к нему: человек он был мягкий.

– Местные партизаны тоже палят костры, надеясь на случайный сброс мешков с вооружением или что ещё лучше: на спуск долгожданного радиста, за которым многие отряды посылают лю¬дей в рискованный путь через линию фронта. Иногда на эти партизанские костры сыплются фашистские бомбы с «юнкерсов» и «хейнкелей». Если тебя при прыжке ветром отнесёт в сторону или придётся прыгать по случайным обстоятельствам в другом месте, то запомни, что отряд Карасёва базируется в лесном квадрате Ситовецкого леса, где с севера деревня Малыш, к югу – Желонь, с востока – Мухоеды и к западу село Выступовичи. Километрах в сорока на северо-восток от города Овруч. Всё это немножко приблизительно. Точнее на пальцах сказать просто нельзя – они ведь в лесу находятся…

Полковник чуть ли не виновато улыбнулся. Может потому, что не мог дать мне карту, не имел права. Он смотрел на меня и говорил тихо и медленно, но по-военному кратко и чётко, как бы вдалбливая в меня названия населённых пунктов, расстояния, имена… Всё это легко адсорбировалось в моей памяти. По его просьбе я повторил почти слово в слово. Он не сделал ни од¬ной поправки.

Машина быстро отбрасывала назад километры, мелькнули до¬мики на окраине Москвы. Полковник взглянул на часы. Достал из внутреннего кармана небольшой плоский пакет, обшитый белой шёлковой материей. К нему петлёй была пришита       тесьма.

– Теперь твоё особое задание. Расстегни пуговицы, – он посмотрел на мой воротничок, потом накинул мне шнурок на шею и опустил пакет под комбинезон, сам застегнул верхнюю пуговицу и аккуратно пригладил рукой, – этот пакет ни при каких условиях не должен попасть в руки врага. Ни при каких, повторил он громче и очень серьёзно. В нём документы для разведчиков, от этих бумаг зависит их жизнь и выполнение важного задания. Некоторые наши люди из отряда Карасёва уже ведут работу в Киеве. Пакет передашь лично капитану Карасёву после пароля из рук в руки, применительно к обстановке.

Он не стал говорить, что я должен буду сделать, чтобы в опасный момент пакет не попал в руки фашистов, он доверил мне жизнь товарищей и надеялся на меня.

Полковник откинулся назад на спинку сидения. Немного погодя повернулся ко мне и вздохнул:

– Полетишь один. Вопросы есть?

Вопросов у меня не было. Одному, конечно, лететь хуже, между нами говоря, даже просто плохо. Особенно, если придётся прыгать не на костры, а «по случайным обстоятельствам в другом месте». Пока не найдёшь отряд, замучаешься, не поспишь и не отдохнёшь.

Рассказывали, что враги захватывали одиночек партизан, разведчиков именно тогда, когда они обессиленные засыпали, не приняв мер предосторожности.

Но раз решено лететь одному – полечу один.

Лётное поле

На аэродроме наступила обычная суета перед ночными полётами. Механики копошились возле моторов. На взлётные дорожки выруливали готовые к вылету двухмоторные транспортные самолёты ЛИ-2. Это были чудесные воздушные работяги войны.

Домой из вражьего тыла на аэродром полка ЛИ-2 или как их обычно называли «дугласы», прилетали иссеченные осколками и пулями, с оборванной обшивкой, покалеченные, но не побеждённые. К ним полностью относилась шуточная песенка английских лётчиков времён войны:

«…бак пробит, хвост отбит

и летим мы …

на честном слове

и на одном крыле…”.

За линией фронта в партизанских зонах и краях они садились на любую мало-мальски пригодную площадку где-нибудь в лесу, на поле или зимой на лёд озера. Не раз взлетали под самым носом растерявшихся, озлобленных фрицев.

…После войны «дугласы» ещё свыше тридцати лет доблестно служили в гражданской авиации, и последний ЛИ-2 вознёсся на вечный постамент на острове Диксон, как памятник покорителям Арктики. Другие самолёты тех огненных лет давно отслужили свой машинный век. К сожалению, некоторые из боевых машин не остались даже в музеях…

Группы десантников в ожидании вылета бродили возле своих тюков с боеприпасами и посматривали, чтобы кто-нибудь «случайно» не погрузил их в другой самолёт. То тут, то там неожиданно вспыхивал громкий смех. Где-то запевали песню. Если бы не зелёное поле аэродрома и не рокот двигателей самолётов, можно было подумать, что молодёжь собралась на воскресную прогулку. Тем более, что среди рослых ребят мелькали девичьи фигурки с тонкими талиями, которые не скрывали неуклюжие комбинезоны, из-под лётных шлемов выбивались локоны волос. Все они через несколько часов окажутся в глубоком вражеском тылу.

Полковник ушёл на КП – командный пункт – и велел ждать его. Подхожу к одной из групп и слышу, как знакомый сержант из второго батальона нашего полка, ротный «Вася Тёркин», рассказывает что-то смешное.

– … и вот полетели они на задание: взорвать мост на рокадной железной дороге под Великими Луками. Рокадная – кто не знает – это дорога вдоль линии фронта. Сбросить десант должны были в Калининской (сейчас называется Тверская) области у речки с ребячьим именем Серёжа. Поднялись они на «дугласе» с этого аэродрома, сделали традиционный круг над полем, штурман нанёс курс на планшет, каким-то образом перепутал азимут ровно на сто восемьдесят градусов и сказал пилоту:

– Давай жми ровно триста пятьдесят километров!

Погода стояла туманная, облачная, ориентиров никаких не видно, и полетел аэроплан на восток вместо запада, штурман через пару часов лёту вышел к десантникам и крикнул в ухо командиру:

– Подходим по времени к цели, внизу сплошной лес, приготовитесь к прыжку, как зажжётся лампочка, шлёпайте вниз!

Через несколько минут по сигналу мигающей лампочки все «пошлёпали вниз». Спустя некоторое время штурман посмотрел на компас – самолёт летел на северо-запад – и спрашивает небрежно у лётчика:

– Почему не разворачиваемся, что в Швецию летим?

Лётчик подозрительно посмотрел на штурмана, принюхиваясь повёл носом и сказал:

– Скоро дома в Москве будем. Ты что пьёшь, жидкость от обледенения или ещё что покрепче?

Весёлый сержант сделал значительную паузу и продолжал с надрывом в голосе:

– Говорят, что штурман подёргал левой рукой за своё правое ухо, ещё раз посмотрел на компас и карту и отрешённым шёпотом произнёс:

– Други, мы сбросили десант в Горьковской (сейчас Нижегородская) области.

А Это за сотни километров от линии Фронта в нашем глубоком тылу. Штурман парень был лихой, летал без парашюта. В открытых дверях самолёта его за куртку поймал стрелок-радист и вместе с бортмехаником привязал ремнём к сидению. Тот всё порывался объяснить, что надо предупредить хлопцев, чтобы они не подрывали мост, что не тот это мост. После возвращения домой, когда об этом стало известно в штабе, там возник циклон – начальство гремело и метало молнии! Штурмана для начала посадили на губу. Район, где высадилась группа, объявили на чрезвычайном положении. А ребята благополучно приземлились, ночью собрались вместе и под утро вышли к небольшой речке. На берегу увидели старика с удочкой. По-тихому окружили его, подошли поближе и спрашивают:

– Дед, здорово, как называется эта речка?

Дед оказался глуховатым и начал переспрашивать, что им надо, откуда они, разве не тутошние, зачем бродят здесь, но сказал, что речка прозывается Серёжей. Ребята, не отвечая, переглянулись: «порядок, приземлились точно, на берег Серёжи.» И для верности решили ещё старика поспрошать.

– Дед, ты из какой деревни будешь? Отсюда до Волги далеко? А в том селе за рекой гарнизон есть?

Старика, конечно, покоробило обращение на «ты», но что поделаешь, такая нынче молодёжь пошла, – сержант строго, но со смешинкой в глазах, оглядел всех слушающих его и продол¬жал, – старик-рыбак ответил, что сам он сосновский, до Волги вёрст с полсотни, а про гарнизон пусть сами узнают, не его мол дело, он старый солдат и военную тайну знает. Про себя он подумал, что ребята курсанты из горьковского военного училища приехали видно по грибы, известно какой сейчас харч, да и заблудились, а сознаться стесняются, молодо-зелено. Командир десантников на карте быстро нашёл деревню Сосницы, отмерил от истоков Волги до реки Серёжи около шестидесяти километров – всё сходится: река Серёжа, Сосницы и Волга. А в этом была самая трагикомическая ситуация!

Весёлый сержант рассказывал артистически, с интонациями, жестами и мимикой, иногда вскакивал с мешка, на котором сидел, размахивал руками. Парни слушали его с недоверчивой усмешкой – трави, мол, дальше, знаем тебя, а девчата пооткрывали рты.

– Никто из десантников не мог и предположить, – продолжал сержант, – что они сидят на берегу реки Серёжа, которая впадает в реку Тешу в Горьковской области, а не реку Кунью Калининской (сейчас Тверской) области, что между этими двумя речками семьсот километров и … линия фронта. Сёл же «сосновских», всякие Сосенки, Сосницы, просто Сосны, полно разбросано испокон веков на нашей русской лесной земле. Что касается Волги-матушки – запомните это – то она протекает через десять областей и четыре автономных республики, до неё всюду рукой подать.

Сержант силён был в географии и «штурманском деле». Как-то на досуге уже в партизанском лагере я проверил азимутную линию, названную сержантом, удивительно всё совпало: две реки по имени Серёжа, две деревни Сосницы и Волга невдалеке, а расстояние между ними действительно семьсот километров.

– Ну, а дальше что? – спросил кто-то нетерпеливо, – чем всё кончилось?

– Не волнуйтесь, сейчас доскажу, ещё светло и спешить нам некуда. Послали местных жителей под видом сбора грибов и ягод на розыски неудачливых «диверсантов». Через три дня ребятишки в красных галстуках нашли их в глухой чащобе и вывели к районному центру. Десантники пионерам поверили, что находятся в Горьковской области, а старика-рыбака так и водили с собой, посчитали за фашистского прихвостня – он им про гарнизоны ничего не говорил, вот и подыскивали ему осину покрепче, приказ знаете, что предателей подвергать смертной казни через повешение? Потом дед уже без конвоя шёл сзади и костил всех святителей, курсантских архангелов и какую-то незнакомую десантную богородицу. Конечно, рыбалку ему сорвали, и старуха, навер¬ное, три дня ищет его по всем вдовушкам, как не ругаться…

Народ рассмеялся, но чей-то нежный, но обеспокоенный девичий голос спросил:

– Это правду сержант рассказывал?

– Истинная правда, – сразу откликнулся весельчак, очевидно ожидая такой вопрос, – но это военная тайна, кроме вас и меня об этом никто не знает! – и он приложил палец к толстым смеющимся губам.

Из приземистого камуфлированного строения то и дело выскакивали лётчики или штурманы с планшетами на тонких и длинных ремнях. Казалось ещё немного – и планшет поволочится по земле или оторвётся.

Они оживлённо размахивали руками и выкрикивали:

– Петя! Коля! Даёшь за мной, летим!

Петя или Коля бегом устремляются за вышедшими. Они несутся куда-то на другой конец поля. Иногда за ними бросается группа десантников со своими сумками и ранцами. Чудаки, что им бежать? Ведь самолёт без них не полетит и места всем хватит, он специально для них предназначен!

Наконец, появляется полковник с крепко сложенным лётчиком в кожаной куртке и с планшетом на таком же, как у всех, длинном ремне. Срываюсь бегом к ним навстречу, моментально позабыв, что торопиться совсем не следует.

– Вот наш «ценный груз», – кивнул на меня полковник, обращаясь к пилоту.

– Не беспокойтесь, доставим в целой упаковочке и скинем прямо на костры, – твёрдо произносит лётчик, видимо продолжая ранее начатый разговор.

Мне такая самоуверенность лётчика понравилась.

Он поворачивается ко мне и легко вскидывает руку к шлему:

– Старший лейтенант Асавин, – и не дожидаясь ответа – очевидно, ему не впервой перебрасывать через линию фронта людей без знаков различия и имени – сразу продолжает, – скоро полетим, ночи короткие, и только в один конец свыше тысячи километров.

Он произносит это спокойным обыденным тоном, тысяча километров! Из них две трети в тылу противника, где как говорил полковник, рыщут «мессершмитты» ночного действия.

Мы направляемся вслед за старшим лейтенантом в сторону стоящего в отдалении «Дугласа». Возле самолёта лежат четыре длинные двухметровые упаковки цилиндрической формы, толстые, как свиньи. Поверх зелёного брезента этих мешков белеют деревянные рейки жёсткости, стянутые матерчатыми ремнями. Груз полетит со мной к партизанам. Они ждут патроны к автоматам и пулемётам, ждут взрывчатку. Ещё они ожидают писем от родных, которые находятся не на оккупированной территории. Полевая почта работала изо всех возможных сил, письма порой шли долго, не заставали адресата, если он был за линией фронта, тогда они ждали в штабе или воздушной оказии для доставки.

Солдаты из БАО – батальона аэродромного обслуживания – быстро, но осторожно погрузили мешки в самолёт. В прошлом году здесь на аэродроме при погрузке тюков для партизан взорвались боеприпасы, погибли люди и самолёт. Это произошло потому, что по неопытности не были приняты должные меры предосторожности при совместной транспортировке взрывчатых веществ и капсулей-детонаторов.

Моторы «Дугласа» работали на малом форсаже. Сопровождающий меня парашютный инструктор помог закрепить лямки подвесной системы парашюта и вертел меня во все стороны, проверяя пряжки и карабины. Вслед за пилотом он поднялся по стремянке в самолёт.

Полковник Лебедев задержал мою руку, мы стояли одни:

– Прощай, Марат, счастливого тебе пути. Всё будет в полном порядке, наши тебя встретят, прыгай спокойно.

– Постараюсь, товарищ полковник, прощайте, – наверное, я ответил без должного металла в голосе, потому что полковник ещё раз дружески похлопал меня по плечу.

О том, что прежде, чем прыгать надо ещё долететь, пересечь линию фронта, избежать рыщущие ночные истребители «мессершмитты», найти «конверт» из костров не было произнесено ни слова – наверное, это считалось несущественным, простым делом. Мне почему-то в тот момент, именно, это казалось самым главным, самым важным, а прыжок – это раз чихнуть.

В дверцах «Дугласа» я оглянулся назад: полковник поднял руки над головой, сжал ладони в символическом рукопожатии и помахал ими в прощальном привете. Весь день меня провожали – такая уж получилась счастливая солдатская планида – сначала на «точках», а теперь на аэродроме.

«Дуглас» набирает высоту

Солнце почти село за горизонт. Над полем аэродрома стелилась слабая вечерняя дымка. В стороне Москвы поднимались аэростаты воздушного заграждения, похожие на серые туши африканских слонов с торчащими в стороны большими ушами – стабилизаторами.

Борттехник втащил трап-стремянку и захлопнул дверь. Двигатели заревели в полную мощь. «Дуглас» приспособили для дальних полётов. Всю внутреннюю декоративную обшивку и полы содрали для облегчения веса. Кресла для пассажиров тоже выкинули. Ничего «лишнего» не оставили. В крылья самолёта вмонтировали дополнительные баки с горючим, внутри исполинскими рёбрами торчат дюралевые шпангоуты фюзеляжа. Впечатление такое, как будто залез в большую металлическую бочку.

В прямоугольном иллюминаторе быстро бежала назад земля, трава сливалась в сплошные зелёные полосы. Трясло словно в кузове грузовой машины на просёлочной дороге. Ещё один-два подскока – и самолёт оторвался от взлётной дорожки и начал медленно набирать высоту. Загружен он был до предела. Тряска мгновенно прекратилась, воздушный корабль плыл в своей стихии.

Никакого прощального круга над аэродромом, как рассказывал весёлый сержант, он не делал, маршрут был далёким, и самолёт сразу взял намеченный курс. На высоте стало светлее, над темнеющими в ночи силуэтами домов и затемнёнными куполами церквей видно множество аэростатов, привязанных стальной паутинкой тросов к земле. Москву с января сорок второго года фашистам бомбить почти не удавалось.

«… Москва, как много в этом звуке

для сердца русского слилось,

как много в нём отозвалось…»

О том, что могу не вернуться, не думалось, об этом было подумано в начале войны, когда было страшно трудно. Сейчас уже теплилась маленькая надежда на возвращение, маленькая, но теплилась. Все смотрели смерти в глаза, но каждый надеялся, что может быть пуля или мина пролетит мимо, ведь не всех убивают на фронте, а уже столько пройдено и пережито…

Сидеть на грузовом мешке не совсем удобно. Мешают деревянные рейки и ещё что-то твёрдое, ощутимое даже через плотную ватную упаковку. Наверное, там       ящики с толом или с патронами. Выбираю тюк помягче: лететь часов пять, натрёшь мозоли на интимном месте. Для удобства плечом прислоняюсь к шпангоуту, так как листы обшивки фюзеляжа кажутся подозрительно не¬прочными – надавишь сильнее локтем, порвёшь тонкий металл и вывалишься наружу. Конечно, это так казалось, но кто пробовал нажать?

Моторы монотонно тянут свою непрерывную, ритмичную песню. Немецкие самолёты летят с завыванием, как стая волков. Вспоминается побасенка, услышанная на аэродроме – расскажет же такое – но непроизвольно смотрю в иллюминатор: солнце заходит впереди, чуть справа по курсу. Самолёт летит на запад!

Воздушный стрелок забрался на тумбу под прозрачным плексиглазовым фонарём и завертел турельным пулемётом. «Ну, сейчас начнётся катавасия!» – подумал я не совсем спокойно. Лётчики на транспортных самолётах были такие же отчаянно смелые люди, как и на истребителях. Под Серпуховом в сорок первом, мне самому пришлось наблюдать, как такой пассажирский тихоход сбрил пулемётным огнём нападавший на него «мессер».

Но стрелок соскочил вниз и присел ко мне.

– Когда налетают фрицы, ваш инструктор здорово работает на ХВОСТОВОМ пулемёте. Для них это неожиданность – они про хвостовой пулемёт не знают, на наших дредноутах мы их сами недавно установили, здорово помогает. Вашего инструктора соблазняем перейти к нам в полк Гризодубовой, но он отнекивается, считает себя коренным омсбоновцем.

– И часто ему приходится работать на «хвостовом»? – спрашиваю равнодушным тоном, без всякой личной заинтересованности, просто чтобы поддержать разговор.

– Часто, почти каждый вылет! – радостно «успокаивает» он меня, – вот там у нас батальонные мины, – он показывает на открытый тесовый ящик со стружками, в котором обычно перевозят яйца, – мы их сбрасываем над фрицевскими окопами на передовой, когда летим обратно пустыми. Нам самим тоже хочется ухлопать фашистов. Внести свой личный вклад в разгром врага. Понятно, когда летим обратно с ранеными партизанами и вывозим детишек, то ЛИНУЮ фронта обратно перелетаем осторожно, почти крадёмся по оврагам, над лесом или в облаках.