Бесконечность

Куда бы я ни ходил, люди пристально смотрели на меня. Такое у меня было ощущение. Мне казалось, что взгляды преследуют меня повсюду. Те, кто протискивался мимо меня, кто преграждал мне дорогу, казалось, все они смотрели на меня, бормоча себе под нос: «Это он. Его жена умерла». Даже картины преследовали меня. Портрет Элизабет Тейлор кисти Уорхола[4] заигрывал со мной своими алыми губами и синими тенями на веках. Младшая из двух сестер Ренуара с любопытством разглядывала меня из-под шляпки с цветами. Они были такими близкими, такими живыми, такими яркими, что я ждал, когда же они оживут.

Я знаю, что вы думаете. Меня охватил приступ паники. Вот объяснение тому, что произошло дальше. Мое горе, гнев на Эдгара, нехватка воздуха, мое лицо в зеркале – все это соединилось вместе, и я начал видеть то, чего здесь не было. Возможно, вы правы, но чувствовал я совсем другое.

Мне казалось, будто все это происходит в действительности.

Это было таким же реальным, как и когда я тонул в реке.

Я находился в зале с огромным шедевром «Воскресный день на острове Гранд-Жатт» Сёра[5], выполненным в технике пуантилизма, десять футов в ширину, почти семь футов в высоту. Я видел это полотно уже тысячу раз, быть может, больше. Я мог бы пересказать детали по памяти: длинная трубка мужчины в трико, обезьянка с идеально закрученным хвостом, солнечные зонтики всевозможных цветов. Это одна из самых известных работ в коллекции музея, и я не мог приблизиться к ней из-за столпившихся посетителей, поэтому я остановился в конце галереи, глядя на полотно поверх голов тридцати с лишним человек, собравшихся перед ним. Они сами образовали что-то вроде «Гранд-Жатт» – разных возрастов, рас, роста, телосложения, все застыли, плененные восхитительным искусством.

И тут мой взгляд упал на мужчину, стоявшего спиной ко мне. Мое внимание привлекла его куртка.

Это была кожаная мотоциклетная куртка, черная, потертая, с параллельными швами на рукавах. Точно в такой же куртке был мой отец в ту ночь, когда мне было тринадцать лет. В ту ночь, которая разделила мою жизнь на «до» и «после». На протяжении многих лет я хранил эту куртку в шкафу, не в силах прикоснуться к ней, но также не в силах ее выбросить. Когда Карли перебралась ко мне, ей наконец удалось убедить меня в том, что настал час избавиться от куртки. Я ее сжег. Она превратилась в пепел. Ее больше не существовало.

Поэтому для меня явилось шоком увидеть перед картиной мужчину в точности такой же куртке.

Больше того, я вдруг осознал, что это куртка моего отца.

Присмотревшись внимательнее, я разглядел шоколадно-коричневые пятна крови. Она впиталась в кожу, став вечным напоминанием о той ночи, которая изменила мою жизнь. Поверьте, я давным-давно запомнил рисунок брызг крови, подобно тому как запомнил висящие в музее картины. Я бы никогда не смог их забыть.

Мужчина в куртке обернулся, показав свое лицо. У меня подогнулись колени. Я не мог стоять; мне пришлось ухватиться за стену, чтобы удержаться на ногах. Наши взгляды встретились сквозь десятки людей, снующих между нами. Незнакомец смотрел на меня; я смотрел на него. Он отреагировал. Он меня узнал. Его холодный стальной взгляд застыл на мне: хищник заметил добычу.

Это продолжалось всего одно мгновение, затем незнакомец равнодушно развернулся и скрылся в соседней галерее.

Но я успел его рассмотреть. Я рассмотрел самого себя.

Мой профиль. Мое лицо. Совсем как в реке. Это Дилан Моран разглядывал «Гранд-Жатт», одетый в куртку, обагренную кровью моих родителей. Шок нашей встречи парализовал меня, однако он, похоже, нисколько не удивился, увидев меня. Он словно ждал этого момента, ждал, когда я его найду.

Я встряхнулся, выходя из оцепенения, и оторвался от стены. Я направился через галерею, пробираясь между людьми, не понимающими нетерпение сумасшедшего, протискивающегося сквозь них. Мой двойник исчез, но я поспешил следом за ним в соседний зал, где остановился, высматривая его в толпе.

Где он?

Где я?

Однако человека, которого я видел, в зале не было. Он уже исчез.

Я продолжил поиски в следующем зале, в следующем и наконец сбежал по лестнице на первый этаж музея и выскочил на оживленную Мичиган-авеню. Я свалился на ступени рядом с одним из зеленых львов, смотрящих на улицу. Летний день был погожим и теплым. Со всех сторон меня окружали люди, однако среди них не было Дилана, мужчины в мотоциклетной куртке, моего полного двойника, издевающегося надо мной.

Я сидел на ступенях музея, делая глубокие вдохи и выдохи, словно насос. Я думал об Эдгаре, о его слабеющей памяти, рассудке, плавающем во времени и неспособном отличить действительность от видений.

Быть может, то же самое происходило и со мной.

Быть может, вот что чувствует человек, сходя с ума.

Глава 4

– Давление у тебя повышенное, – сказала доктор Тейт. – Как и пульс. Но это неудивительно. Все остальные показатели в норме. Что касается томограммы, я не вижу у тебя в головном мозге аномалий, которые объясняли бы то, что ты видишь. Ни опухолей, ни аневризм. Что хорошо.

– Я просто спятил, – сказал я.

Врач сочувственно улыбнулась:

– Ну, Дилан, так далеко я бы не стала заходить.

Встав с кресла на колесиках, она подошла к раковине, чтобы вымыть руки. Услышав шум воды, я вздрогнул. Я пришел в клинику на Ирвинг-Парк, к востоку от реки, без предварительной записи, зная, что Алисия Тейт всегда выкроит для меня время. Она знала меня с тех пор, как я в шестом классе познакомился с ее сыном Роско. После гибели моей матери Алисия стала для меня чем-то вроде приемной матери. Как и Эдгара, я принял ее в штыки. Теперь я мог оценить все то, что она сделала для меня, гораздо лучше, чем когда был враждебно настроенным подростком. Я также был признателен ей за то, что после гибели Роско в автомобильной аварии она не винила меня в его смерти.

Чего нельзя было сказать обо мне, потому что я определенно себя винил.

Я взял со стола фотографию Роско. Четыре года спустя у меня в голове по-прежнему звучал его голос; мне как никогда недоставало моего друга. На фотографии Роско не улыбался. Он вообще редко улыбался; и в детстве, и взрослым он оставался серьезным. В школе ему приходилось страдать из-за этого, так как он предпочитал проводить время с книгами, был маленького роста и черным. Сам я был не больше его, но Эдгар научил меня драться, и я без труда расправился с самыми здоровенными верзилами, пристававшими к Роско. После этого его больше не трогали, и мы с ним стали лучшими друзьями. Эта драка также явилась последним случаем, когда, как мне казалось, Роско требовалась от меня какая-то помощь. На самом деле именно он стал той незыблемой скалой, за которую я держался во время своих многочисленных взлетов и падений.

На фотографии Роско был в сутане священника, с белым воротничком. Круглый отличник, он мог бы пойти по стопам своей матери и стать врачом, однако он предпочел служить богу в католическом приходе в Саут-Сайде, где ему приходилось на каждом шагу сталкиваться с вооруженными бандами и наркоманами. Я нацепил оболочку крутого парня, но мой лучший друг – пять футов четыре дюйма, тощий, практически лысый, в вязаном свитере и старомодных очках с толстенными стеклами, похожими на бутылочные донышки, – был на самом деле гораздо круче меня.

Алисия снова села передо мной. Она обратила внимание на фотографию у меня в руках.

– Знаешь, я по-прежнему разговариваю с ним. От этого мне становится лучше. Если хочешь, ты тоже можешь.

Я поставил фотографию обратно на стол.

– В последнее время меня больше беспокоит то, что он начнет отвечать.

– Дилан, я правда не думаю, что ты сошел с ума.

– Тогда как все это объяснить? У меня определенно галлюцинации, но только они не похожи на галлюцинации. Я видел себя самого. Дважды. Я выглядел таким же осязаемым, из плоти и крови, как вы сейчас. Этот второй Дилан реагировал на меня. Он увидел меня, посмотрел как-то странно, словно нисколько этому не удивился. Как такое возможно?

Алисия взяла мою руку. От ее кожи пахло антисептиком.

– Первый раз это случилось в реке, правильно? Когда ты переживал страшное, жуткое событие, с которым не должно сталкиваться ни одно человеческое существо. Ты едва не утонул сам и потерял любимую женщину, так?

Я молча кивнул.

– Второй раз это было сегодня в музее? И этот «ты» был в кожаной куртке, которая больше не существует в природе, – в куртке, которая была на твоем отце, когда он убил твою мать? Другими словами, еще одно страшное, жуткое событие, с которым не должно сталкиваться ни одно человеческое существо.

Я снова кивнул.

Алисия посмотрела на меня как на маленького ребенка:

– Дилан, мне правда нужно все объяснить?

– Ну хорошо, это был нервный срыв. Понимаю. Я все понимаю. Горе, утрата, стресс, шок. Мой рассудок дал сбой.

– Совершенно верно.

– Но почему именно таким образом? Почему я вижу самого себя?

– Этого я тебе не могу сказать. Человеческий мозг реагирует на психическую травму по-разному.

Я вспомнил афишу доктора Евы Брайер в танцевальном зале гостиницы. Она была совершенно незнакомым мне человеком, однако я с необычайной четкостью мог восстановить в памяти ее лицо.

– Ну, сегодня вечером в «Ласаль плаза» выступает одна женщина, считающая, что мы живем в бесконечном множестве параллельных вселенных. Так что, наверное, где-то там полно других Диланов Моранов. Быть может, кто-то из них решил нанести мне визит.

– Ты имеешь в виду теорию Множественных миров? – спросила Алисия.

– Вы о ней слышали? – удивленно вздрогнул я.

– Конечно. Как любой ученый.

– Она справедлива?

– Многие физики в нее верят, – пожала плечами Алисия.

– В параллельные вселенные? И как, черт возьми, это работает?

– Ну, это не моя область, но, насколько я понимаю, принципы квантовой механики образуют странный парадокс. Согласно им, элементарные частицы способны одновременно существовать в двух различных состояниях. Однако, когда бы мы на них ни посмотрели, мы увидим только одно состояние. Вот в чем проблема.

– Так, дайте-ка я сам скажу, – перебил ее я. – Это парадокс кота Шредингера.

– Я приятно удивлена, Дилан, – улыбнулась Алисия.

– Ну, я смотрел «Теорию большого взрыва».

– И ты прав. Эрвин Шредингер для объяснения парадокса использовал случай с котом. В ящике сидит кот с ампулой яда, который может распространиться или не распространиться в воздухе в зависимости от того, распадется ли один-единственный атом. Квантовая теория утверждает, что до тех пор, пока наблюдатель не откроет ящик и не проверит, кот одновременно и жив, и мертв. Вот только мы прекрасно понимаем, что это абсурд. В общем, ученый из Принстонского университета по имени Хью Эверетт предложил ответ: когда ящик открывается, вселенные расщепляются. Один наблюдатель видит кота по-прежнему живым, а в параллельной вселенной другой, в точности такой же наблюдатель, видит, что кот мертв. Это и есть теория Множественных миров.

– Это же какое-то безумие, – пробормотал я.

– Нет, если верить принципам квантовой механики. А они весьма основательные. Именно благодаря им у нас есть такие вещи, как атомная бомба.

– Ну, я не кот в ящике, так как же мне быть? – покачал головой я. – Я потерял все и вот теперь не могу даже доверять собственному рассудку.

– Постарайся не зацикливаться на этом, – сказала Алисия. – Я не могу объяснить, почему с тобой происходит такое, но я надеюсь, что, по мере того как ты свыкнешься с горечью утраты, галлюцинации закончатся.

Мне хотелось поверить ей, но у меня перед глазами неумолимо возникал образ моего двойника из музея. Его лицо. Мое лицо. То, как он смотрел на меня.

– Знаете, что больше всего пугает меня в этом другом Дилане?

– Что?

– То, что я увидел у него в глазах. Я ощутил исходящее от него облако угрозы. Он способен на все. И он – это я.

– Дилан, он не ты. Его не существует в действительности.

– Я именно таким кажусь окружающим? Опасным?

– Нет. Вовсе нет.

– Шериф назвала меня человеком необузданным, – напомнил я.

– Ну, это не так.

Я снова взял со стола фотографию ее сына.

– Вы уверены? Алисия, будьте со мной откровенны. Мы ведь оба знаем, что Роско погиб из-за меня.

∞

Я наконец протрезвел.

В четыре часа утра залог за меня был внесен, и Роско вез меня в клинику своей матери, где она уже ждала, чтобы сделать рентген и дать мне что-нибудь от боли. Я был уверен, что, когда я позвонил Роско, он крепко спал. Я знал, что день у него выдался трудный, потому что неподалеку от его церкви снова была перестрелка. В Чикаго всегда где-нибудь стреляют. Но Роско сказал, чтобы я не беспокоился: он обязательно за мной приедет. И он приехал.

По дороге я почти ничего не сказал. Роско не принуждал меня говорить, по крайней мере сначала. Мы ехали по Монтроуз-авеню, встречая на всех перекрестках зеленый свет, и летающие в воздухе опавшие листья хлестали по лобовому стеклу. В эту холодную октябрьскую ночь в машине было тепло и уютно. Роско был в белом воротничке, положенном его сану, болтавшемся на его тощей шее. Он всегда надевал воротничок, когда ему предстояло общаться с полицией. Он говорил, что полицейские не любят спорить со священнослужителями.

– Ты скажешь мне, что произошло? – наконец спросил Роско, когда стало очевидно, что сам я не заговорю. Оторвав взгляд от дороги, он посмотрел на меня, спокойный и серьезный, как всегда. В его очках отражались огни фонарей. Даже в этот поздний час Роско был гладко выбрит, за исключением аккуратных усиков и бороды на подбородке.

– Ну же, дружище, – настаивал он. – Говори!

– Я перепил. Ввязался в драку.

– Ты несколько месяцев капли в рот не брал. С чего это ты вдруг сорвался с цепи?

– На работе было сущее безумие. Я как раз закончил дела с конференцией, которая продолжалась целую неделю. Возвращаться домой я был еще не готов, поэтому отправился в бар на Мейфэр.

– И это все?

Я долго молчал, перед тем как ответить:

– Ну хорошо, еще сегодня годовщина.

– Так, кажется, я начинаю понимать.

– Если бы я вернулся домой, я бы думал об этом, а вчера вечером мне этого не хотелось.

– Почему ты не позвонил мне? – покачал головой Роско.

– Мне нужно было разобраться со всем самому.

– Нет, не нужно. Сколько раз я уже говорил тебе это? Впрочем, неважно. Ты был один, ты напился. Что произошло дальше?

– Там в баре был один парень, – сказал я. – Он дерьмово обращался со своей подругой. Я сказал, чтобы он от нее отвалил.

– Уверен, дальше все прошло гладко, – сказал Роско.

– Угу. Он выплеснул мне в лицо свой коктейль. Девица сказала не лезть не в свое дело.

– И ты его ударил?

– Нет. Я сказал: «Спасибо, мне нужно умыться». И все. Они ушли. Я допил свой виски и вышел из бара, минут через пятнадцать. Но эти двое все еще стояли на улице и орали друг на друга. Я постарался не обращать на них внимания. Я стоял на автобусной остановке и не собирался вмешиваться.

– Но?

– Но он ударил ее, Роско! Этот подонок просто врезал женщине по лицу! И я не сдержался. Я подошел к нему и повалил его на землю. После чего сел на корточки и принялся выбивать из него душу. Так продолжалось до тех пор, пока не подоспела полиция.

Какое-то время Роско молчал.

Он остановил машину, потому что впереди Монтроуз была перекрыта. Ночью в самом разгаре были строительные работы. Странно, когда вспоминаешь все мелочи, сыгравшие свою роль. Маленькие детали, изменившие всё. Если бы какой-то чиновник выбрал для строительства любой другой день, Роско остался бы жив. Если бы мы вместо Монтроуз поехали по Ирвинг-Парк, он остался бы жив.

И самое главное, если бы я в баре сохранил спокойствие, мой друг остался бы жив.

В двух кварталах от Хорнер-Парк Роско свернул в усыпанный опавшей листвой переулок. Мы поехали мимо убогих домов. По обеим сторонам стояли машины, загораживая нам обзор. Роско вел машину медленно, сосредоточенный на моем рассказе. Ему следовало быть внимательнее, но это была пустынная улица среди ночи.

– Я – это он, – сказал я.

– Кто?

– Мой отец.

Вздохнув, Роско остановился на знак. О том перекрестке я запомнил только то, что угловой дом был выставлен на продажу. Здание из золотистого камня, на лужайке перед ним стоял плакат.

«Чанс недвижимость»

Я запомнил это, поскольку этот плакат заставил меня подумать о случае[6]. Случай правит всем. Случай решает, кто будет жить, а кто умрет.

– Я – это он, – повторил я. – В ту ночь мой отец потерял контроль над собой. То же самое происходит со мной.

Роско шумно вздохнул. Я никак не мог знать, что для него это был практически последний вдох.

– Почему? – спросил он.

– Что?

– Почему ты напал на того парня? Почему подошел к нему?

– Потому что он ударил свою девушку.

– Вот именно.

Роско поставил ногу на педаль газа и выехал на перекресток. Его мысли были заняты другим, и он забыл посмотреть вправо. Если бы он посмотрел, то увидел бы свет фар грузовика, который мчался по улице с односторонним движением и проскочил знак, требующий обязательной остановки. Я был погружен в собственный мир и также не увидел грузовик.

– Дружище, ты не твой отец, – сказал Роско.

Это было последним, что я запомнил до того, как очнулся и увидел лицо Карли.

Глава 5

Вот как мы с ней познакомились.

На рябине у перекрестка до сих пор оставались следы аварии. Грузовик ударил нас с такой силой, что машину Роско выбросило через бордюр и закрутило вокруг дерева. Я провел пальцами по неровным шрамам на коре – единственному свидетельству того, что здесь произошло что-то страшное.

На самом деле я не собирался сюда возвращаться, однако кабинет Алисии находился неподалеку. Стемнело, и мне в лицо хлестал дождь. Я поднял взгляд на старое здание на углу. То самое здание, которое тогда было выставлено на продажу, и Карли им занималась. Это была одна из первых ее сделок. Ей только-только исполнилось двадцать пять лет, и она была полна решимости выручить максимальную цену, чтобы произвести впечатление на свою мать. Карли заработалась допоздна в пустой квартире и заснула, ее разбудил шум аварии. Она сбежала вниз, выскочила на улицу и обнаружила в машине меня, окровавленного, с множественными переломами.

Эта прекрасная незнакомка пообещала не бросать меня, и она сдержала свое слово.

Карли сопровождала меня в карете «Скорой помощи». Она оставалась со мной в больничной палате, а затем ухаживала за мной уже у себя дома. На протяжении нескольких недель она собирала воедино осколки человека, винившего себя в гибели своего лучшего друга. Я влюбился в нее практически сразу же, но не мог понять, почему и она полюбила меня. Чем ближе мне она становилась, тем настойчивее я гнал ее прочь от себя.

В своей жизни я совершил слишком много ошибок, сделал слишком много неправильных выборов. В глубине души я считал, что эти неправильные выборы совершенно незаслуженно привели меня к такому ангелу, как Карли. Я ждал, что рано или поздно она разглядит мою истинную сущность, и это станет концом наших отношений. Когда Карли переспала со Скотти Райаном, я решил, что она наконец доказала мою правоту. Я не желал никаких объяснений. На протяжении всех выходных, проведенных за городом, я упорно отказывался ее слушать.

До самой последней ночи. До ее последних слов.

Мы уже собрались возвращаться домой. Вещи лежали в машине, начинался проливной дождь, наш брак был в руинах. Карли остановила меня у двери и спросила обреченным голосом:

– Можно я кое-что скажу?

Я ничего не ответил. Я просто ждал.

– Дилан, ты никогда не спрашивал у меня, что я увидела в тебе тогда, после аварии, но если между нами действительно все кончено, я хочу, чтобы ты знал правду. С того самого момента, как мы встретились, я поняла, что мы с тобой абсолютно одинаковые… – Нет, не перебивай, дай мне закончить. Знаю, что ты в это не веришь, потому что у тебя какое-то странное, извращенное представление о себе. Но мы одинаковые. Мы оба выросли в клетках, которые сами для себя построили. И когда я встретила тебя, я подумала, что вот мужчина, который поможет мне стать тем, кем я хотела бы стать, и я смогу сделать то же самое для него. И я по-прежнему думаю так же. Все дело в том, Дилан, что я готова. Я не могу больше ждать. Меня не устраивает моя жизнь, не из-за тебя, но потому, что мне нужно быть кем-то другим. Если потребуется, я сделаю это без тебя, но я бы предпочла сделать это с тобой. И в глубине души я думаю, что ты также этого хочешь. И вот мой вопрос: ты готов попробовать?

Это был хороший вопрос.

Это был очень хороший вопрос, и я знал, чтó я хотел ответить. Я хотел подняться над переполняющей меня злостью – на Карли, на весь мир, но по большей части на себя самого. Карли было нужно, чтобы я ее простил, и мне тоже это было необходимо. Однако вместо этого я подвел нас обоих. Это была очередная моя ошибка, очередной неправильный выбор. Мне нужно было поцеловать Карли прямо там, но вместо этого я прошел мимо нее и сел в машину. Вот как получилось, что мы ехали под дождем в ту ночь, разделенные горечью молчания.

Понимаете, бывают в жизни мгновения, которые хочется забрать назад сразу же, как только они происходят, однако часы тикают, и они остаются. Ты сделал свой выбор, и вот уже все совершенно другое.

Когда я наконец созрел для того, чтобы поведать Карли о своих чувствах, мы уже были в воде.

∞

Я не мог оставаться на месте аварии ни минуты дольше. Я направился по переулку к зеленым лужайкам Хорнер-Парка, который знал с детства. При этом я выяснил, что моей жизнью по-прежнему правит Случай, с прописной «С», поскольку через квартал, напротив баскетбольных площадок парка, заметил двухэтажное здание со знакомой красной с черным табличкой во дворе. Здание было выставлено на продажу, и занималась им другой агент из «Чанс недвижимость», с которой я встречался пару раз.

Однако мне не было до этого дела.

Вместо этого мой взгляд остановился на белом грузовичке, стоящем у обочины. На двери была эмблема строительной компании «Райан констракшн».

Скотти Райан.

Он находился в здании.

Я услышал в голове рев, гулкий стук пустившегося во весь опор сердца. Я весь день капли в рот не брал, поэтому не было оправданий совершать глупую ошибку. Ничем хорошим наша встреча окончиться не могла.

Неважно. Я не мог остановиться. Я свернул к зданию и задержался перед забором из белого штакетника. В здании недавно был проведен ремонт: стены сверкали свежей краской, в ящиках на окнах росли цветы. Входная дверь была открыта, и изнутри доносилось завывание циркулярной пилы. Здравый смысл подал мне очень четкий сигнал уходить прочь, однако сердце этот сигнал проигнорировало. Я прошел за ограду и направился к крыльцу. Задержавшись на мгновение, я шагнул внутрь.

В прихожей стоял сладковатый запах свежих опилок. Пол в гостиной был застелен пленкой. Шум пилы оглушил меня, но затем он оборвался, оставив гулкую тишину. Скотти Райан стоял за пилой, изучая только что распиленный длинный дубовый брус. Он увидел меня.

Все его тело напряглось. Оправившись от первого потрясения, Скотти снял защитные наушники, очки и рукавицы. Он был в джинсах и рабочих башмаках, со свободной майкой на длинном теле. Его руки были покрыты тонким слоем опилок.

– Привет, Дилан, – сказал он.

– Здравствуй, Скотти.

Мы стояли в противоположных концах комнаты, глядя друг на друга. Наше противостояние напоминало встречу двух собак, рычащих друг на друга в переулке.

Скотти Райану было сорок лет, то есть он был почти на десять лет старше меня. И на полфута выше, гибкий, чуть ли не резиновый. У него были рыжеватые вьющиеся волосы, а лицо обгорело от постоянного пребывания на солнце. Он говорил, растягивая гласные, и слова выливались из него медленно, словно мед из банки. Скотти обладал веселым, жизнерадостным характером, и трудно было его не любить, но, поверьте, я нашел способ.

– Я глубоко скорблю, – сказал Скотти, что заняло много времени. – Ты даже не представляешь, как я скорблю.

– Иного трудно было ожидать.

Мой словесный удар скатился с него, не причинив никакого вреда. Он провел ладонью по своим густым волосам, и я увидел у него на лице блестящую пленку пота.

– Я не могу поверить в то, что ее больше нет. Я сокрушен. Уверен, ты испытываешь то же самое.