Соло для влюбленных

Татьяна Бочарова

Соло для влюбленных

© Бочарова Т., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1

– Лариса Дмитриевна! Лариса Дмитриевна, вы меня слышите?

Лариса с трудом заставила себя выйти из тупого оцепенения, охватившего ее, точно плотный, густой туман.

– Да, я вас слышу.

– Пожалуйста, ознакомьтесь. Это записано с ваших слов. Читайте внимательно. Может быть, что-то зафиксировано неверно или неточно. – Высокий плечистый майор, наверняка любимец женщин, протянул листок протокола. Красивый, высокий лоб, строгий очерк скул, открытый, дружелюбный взгляд спокойных серых глаз. Мужчина смотрел на Ларису с сочувствием и пониманием.

Она на мгновение представила, как выглядит со стороны: нарядный, вызывающе открытый сарафанчик, ярко накрашенное лицо, искусно уложенные волосы – и контрастом ко всему этому пробивающиеся сквозь макияж мертвенная бледность, растерянный вид. Действительно, зрелище, внушающее жалость.

Лариса взяла у оперативника бумагу. Строчки прыгали перед глазами, ей пришлось изучать написанное несколько минут.

– Да, все так и есть. – Она вернула протокол красавцу майору. – Все правильно. Только цвет. Он не серый, как здесь написано, а серебристый.

– Исправим, – серьезно сказал плечистый. – Большое вам спасибо, Лариса Дмитриевна. Мы, конечно, будем искать этого подонка и, надо полагать, найдем. Но вы, как свидетель по делу, должны будете посещать прокуратуру.

– Часто? – испугалась Лариса.

– Точно сказать не могу, – мягко отозвался майор. – Раза два, три, может, и больше. Так что будьте добры оставить контактный телефон, по которому с вами можно будет связаться. – Он достал из нагрудного кармана авторучку и вложил в ее пальцы. – Вот тут, – лист протокола снова оказался перед Ларисиным лицом.

Дрожащей рукой она нацарапала домашний номер, подумала секунду и приписала рядом мобильный.

– Это на случай, если меня не окажется дома. Я часто допоздна задерживаюсь на работе.

Во взгляде майора появилось любопытство. Видимо, его заинтересовало, что за работа такая у этой красивой, хорошо одетой и ухоженной барышни. Однако он ничего не сказал, еще раз просмотрел протокол и удовлетворенно кивнул:

– Это все.

– Я могу идти? – поинтересовалась Лариса.

– Да, конечно. Еще раз примите нашу благодарность.

Он козырнул и, повернувшись, пошел к группе оперативников, стоящей у милицейского «мерса».

Лариса чуть помедлила, а потом на ватных ногах поплелась на другую сторону улицы, где у обочины сиротливо притулилась ее старенькая «Ауди». Пискнула сигнализация. Лариса распахнула дверцу и устало опустилась на сиденье. За сорок минут разговора с милиционерами воздух в наглухо закрытом салоне нагрелся до немыслимой температуры. Голую спину обожгло, но она даже не поморщилась. Равнодушно взглянув на себя в зеркальце, машинально поправила выбившуюся из прически прядь. Потом долго, неловко расстегивала маленькую кокетливую сумочку, шарила в ней в поисках сигарет.

Закурив, она опустила боковое стекло до предела, уселась поудобнее и положила обе руки на руль, стараясь унять в них противную мелкую дрожь. Когда наконец это удалось, Лариса выкинула окурок в окно, вздохнула и плавно выжала сцепление. Машина мягко тронулась и понеслась по почти пустой улице. Было пятое августа, воскресенье, девять часов утра…

Глава 2

Накануне, в субботу, четвертого августа, жара в Москве и ее пригородах достигла своего апогея. Противореча всем нормам и законам природы, столбик термометра поднялся на отметку тридцать пять градусов, и это лишь в тени. А на солнце красная ниточка уходила далеко за сорок. На улицах плавился асфальт, как в Ялте. Измученные зноем москвичи, не сумевшие выбраться на уик‑энд за город, в благословенную прохладу фруктовых садов, на чем свет стоит кляли капризный столичный климат. Одно дело, когда плюс тридцать градусов в июле, самом жарком месяце лета! Но август!

Лариса, то и дело останавливаясь в пробке, с легкой паникой поглядывала из окна «Ауди» на бесчисленную вереницу перегревшихся машин, стоявших с открытыми капотами вдоль обочины кольцевой дороги. Рядом нетерпеливо топтались взмокшие от зноя водители, дожидаясь, пока их транспортные средства остынут.

От опасения пополнить ряды этих страдальцев, а также после ссоры с родителями на даче у Ларисы тупо ныл левый висок. Хуже нет, когда тебя в двадцать шесть лет от роду начинают воспитывать, да еще так, как это делает отец. Именно отец, а не мама. Та только молча смотрит грустными глазами. А вот папа – дело другое. Ему, всю жизнь проработавшему на одном месте, в оборонном «почтовом ящике», поступок дочки кажется чем-то из ряда вон выходящим.

Шутка ли: от мужа отказалась. И от какого мужа! Богатого, красивого, непьющего, влюбленного в нее без памяти. Отец с самого начала был полностью солидарен с Павлом в его требовании, чтобы она ушла из «Оперы-Модерн». Дескать, такая работа жены позорит порядочного мужика. Стыд один, почти голяком по сцене бегать, всякую пакость изображать с чужими мужчинами. Ты певица, ну и пой себе арии да романсы. А развратничать нечего.

Что поделать, в глазах отца и Павла Ларисина работа у Мишки Лепехова, главного режиссера модного музыкального театра «Опера-Модерн», выглядела сплошным развратом.

Даже теперь, спустя полтора года после развода, отец все никак не мог простить Ларисе, что та предпочла работу благополучной семье и налаженному быту. Он страстно мечтал о внуках, а Лариса и Павел так и не успели обзавестись ребенком. Более того, в ближайшем будущем упрямая дочь, похоже, не собиралась устраивать личную жизнь. Проще говоря, Лариса упорно не желала ни выходить замуж, ни даже знакомиться с кандидатами на роль супруга, которых неустанно подыскивали родители.

Собственно, из-за одного из них и разгорелась последняя ссора. Антон, живший на даче по соседству, был врачом и неплохо зарабатывал в хозрасчетном отделении одной из московских больниц. На Ларису он давно бросал томные и страстные взгляды, вызывавшие у нее почему-то лишь неудержимые приступы смеха. Родителям же, и особенно Дмитрию Леонидовичу, Антон очень нравился: надежный, непьющий и внешне весьма представительный. Что еще нужно бабе для счастья?

Как раз в эту субботу у Антона случился день рождения. С утра он сгонял в станционный магазинчик, затарился выпивкой, закуской и стал громко жаловаться, что всему этому добру суждено пропасть, ведь из города в такую жару к нему на дачу никто не доедет.

Антонина Петровна тут же включилась в спектакль и предложила горемыке-новорожденному отпраздновать знаменательное событие у них. Мол, рядом две женщины, неужели они стол одинокому человеку не накроют?

Антона долго уговаривать не пришлось – он мигом явился на соседский участок с бутылками и разной снедью. Навстречу ему спешил довольный Дмитрий Леонидович, уже предвкушающий приятный вечер за рюмочкой на тенистой террасе.

И надо же было Ларисе нарушить эту идиллию! Она вовсе не собиралась оставаться на даче в субботний вечер и хлопотать за праздничным столом в качестве радушной хозяйки. У нее были совершенно другие планы.

Лепехов, гениальный, сногсшибательный Мишка, выдумщик, фантазер и фанатик новаторства в оперном жанре, в начале августа задумал постановку «Риголетто» Верди и предложил Ларисе главную роль. В опере оказалось достаточно любовных сцен, а так как Мишка проявлял остроумие и оригинальность именно в них, спектакль обещал быть аншлаговым. Труппа буквально загорелась новой идеей главрежа и согласна была начать репетировать, несмотря на жару. Премьеру наметили на самое начало сентября, времени оставалось в обрез, и первое знакомство с материалом назначили на воскресенье. Поэтому, приехав на дачу к родителям в субботу утром, Лариса намеревалась в тот же день вечером вернуться в Москву. Мишка любил проводить репетиции рано утром, пока чувствовал себя особенно свежим и полным сил.

Обо всем этом, конечно, не вдаваясь в подробности, и поведала Лариса возмущенным родителям. Реакция их была ужасна. Мама часто заморгала, будто собираясь расплакаться, и ушла в дом. Отец долго и нудно читал Ларисе мораль. Та собирала сумку с нужными вещами и молчала. Жалость к отцу боролась в ней с раздражением, и наконец победило второе – Лариса сорвалась и нагрубила. Хлопнув дверцей машины и даже не поцеловав на прощание мать, она уехала.

Ей повезло. «Ауди» хоть и была семилетней, но жару переносила стойко. Лариса остановилась у подъезда и вылезла на раскаленный, несмотря на вечер, воздух, чувствуя себя донельзя усталой и разбитой.

На лавочке возле дома сидели две старушки. Одна из них, Галина Степановна, тучная, с отекшими, распухшими ногами-тумбами, была ее соседкой по лестничной площадке. Она сладко улыбнулась беззубым ртом, однако маленькие, глубоко посаженные глазки цепко рассматривали Ларису с головы до ног.

– Красавица наша приехала! – елейно пропела старуха, кивая проходящей мимо девушке. – Чего ж в такое пекло в город? Завтра же выходной. Отдыхала бы в холодке, а то здесь не продохнуть.

– Работа, Галина Степановна, работа, – улыбнулась Лариса в ответ, – расслабляться некогда.

– Ну, с богом, раз работа, – согласилась бабка, вздыхая.

Обольщаться насчет соседкиной доброжелательности не приходилось. Лариса отлично знала: как только она скроется в лифте, обе старушенции тотчас самозабвенно начнут перемывать ей кости, называя уже не красавицей, а хорошо еще если только сукой и потаскухой.

Ларису это нисколько не волновало. За пять лет работы в театре она выслушала много гадостей – не только от мужа и родителей, но и от лучшей школьной подруги и годами проверенной институтской компании. Дружба с Полинкой постепенно сошла на нет, однокурсники-вокалисты один за другим перестали звонить. Павел был последним в этой цепочке. После его ухода Лариса окончательно смирилась с тем, что ее пристрастие к «Опере-Модерн» вряд ли будет оценено по достоинству кем-то, не имеющим отношения к театру. Поэтому последние полтора года она общалась лишь с членами лепеховской труппы – теми людьми, у кого находила понимание.

Пустая квартира встретила Ларису духотой, хотя все форточки были открыты настежь. Она скинула в коридоре увесистую спортивную сумку, сняла удобные босоножки на низкой платформе, которые надевала, когда приходилось вести машину, и босиком прошла на кухню. В холодильнике стояла запотевшая бутылка минералки. Она налила полный стакан, подумав, набросала туда кубиков льда из морозилки и с наслаждением сделала пару глотков. Но, спохватившись, что от холодного заболит горло, вытащила из кухонного шкафчика длинную соломинку и, продолжая через нее потягивать освежающий напиток, отправилась в ванную.

Дикая жара и дорога вытянули из Ларисы все силы. Она сняла промокшую от пота одежду и встала под прохладный душ, с удовольствием ощущая, как упругие струи прогоняют из тела усталость. Так она стояла до тех пор, пока к ней не вернулась всегдашняя бодрость и окончательно не утихла боль в виске. Тогда Лариса сделала воду погорячей, взяла с полки шампунь и принялась намыливать длинные пепельно-русые волосы.

Из душа она вышла раскрасневшаяся, полностью расслабившаяся и абсолютно спокойная. Черт с ней, со ссорой на даче! Она не будет об этом думать. Ни об этом, ни о злобных старушенциях у подъезда, ни о переставшей звонить Полинке и тоскливой тишине в пустой квартире по вечерам. Она сделала свой выбор и ни о чем не жалеет.

Лариса принесла с кухни большое красное яблоко и, уютно устроившись с ногами в кресле, с аппетитом принялась есть. Рядом на столике затренькал телефон. Лариса сняла трубку:

– Я слушаю!

– Ларка! Ну наконец-то ты приехала! А то я весь вечер трезвоню, и все без толку, – как всегда, громкий и веселый голос Милы грянул Ларисе в ухо. – Как доехала? Машина не встала? Страшная жара! Я просто таю, как шоколадка, – Мила продолжала тараторить без остановки, не дожидаясь ответных реплик.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Мила Калитина, меццо-сопрано и ныне единственная Ларисина подруга, отличалась излишней многословностью, а попросту говоря, болтливостью. Качество это, однако, ничуть ее не портило, а скорее, наоборот, очень шло. В свои тридцать два Мила имела внешность подростка – мальчишеская, узкобедрая фигура, короткие пегие вихры, озорно вздернутый нос. И ровно сто слов в минуту. Лариса улыбнулась трубке:

– Да, жара кошмарная. Я доехала, как в страшном сне. Ты-то как?

– Я-то? Как всегда, в полном порядке. Что мне сделается? Готовишься?

Мила имела в виду завтрашнюю репетицию. Конечно, надо бы подготовиться, попеть партию или хотя бы проиграть ее на фортепьяно. Но пока что у Ларисы не хватало на это сил. Может быть, потом, попозже, вечером…

– Готовлюсь, – не моргнув глазом соврала Лариса и откусила от румяного яблочного бока.

– Молодец, – завистливо вздохнула Мила, – а я что-то никак себя собрать не могу. Опять с Сережкой разругались. Так наорала на него – аж охрипла. Как завтра петь буду?

Сережка был Милиным сыном, рожденным ею в очень юном возрасте, всего семнадцати лет от роду. Она с ним ссорилась и мирилась по десять раз на дню. За нарочито радостным голосом подруги Лариса отчетливо расслышала уныние и грусть.

– Споешь, не волнуйся, – утешила она. – Скажи лучше: не в курсе, кого Мишка на Герцога взял? Я его об этом еще в пятницу спрашивала, но тогда он еще ничего определенного сказать не мог. Звонила ему?

– Конечно, – сразу оживилась Мила.

– И что?

– А ты сидишь или стоишь?

– Сижу, – Лариса опешила от такого странного вопроса.

– На чем сидишь? – не унималась Мила. – На диване?

– В кресле. Хватит издеваться!

– Ну, тогда держись за подлокотники, да покрепче. Знаешь, кто будет твоим партнером, дорогая моя Джильда? – Мила выдержала театральную паузу и торжественно проговорила: – Ситников!

– Кто это? – Фамилия Ларисе показалась знакомой.

– Да ты что, девушка! Не знаешь, кто такой Глеб Ситников? Гран-при конкурса «Золотая лира». Его в июле каждый день по каналу «Культура» показывали. Красавчик с ангельским голосом! Мишка, оказывается, уже давно его пригласил, но держал все в тайне. Спонсоры театра квартиру ему сняли на весь репетиционный период. Вот так!

Лариса озадаченно покачала головой. Глеб Ситников… Ах, ну да. Всероссийский конкурс «Золотая лира» проходил в июле в то время, когда Лариса со своим очередным кавалером ездила в Туапсе. Это был один из тех быстротечных и ни к чему не обязывающих романов, которые один за другим возникали у нее в течение последних полутора лет. По возвращении в Москву роман так же легко угас, как и начался, но конкурс, о котором шумели в певческих кругах, она полностью пропустила. Ситникова Лариса видела лишь раз по телевизору, когда он давал интервью журналистам. В памяти осталось нечто смутное, никаких особых чувств не вызывающее. И вот теперь…

– Значит, Ситников, – задумчиво проговорила в трубку Лариса. – Что ж, я рада.

– Еще бы не рада! – ехидно произнесла Мила. – Смотри не упади к его ногам в первый же день!

– Еще чего! – заносчиво возразила Лариса. – Пусть он падает к моим ногам. И вообще, провинциальный тенор – это не в моем вкусе.

– Ну-ну, – насмешливо поддакнула Мила. – Ладно, подруга. Пойду я, мне ужин пора готовить, парня кормить. Сын как-никак, хоть и стервец порядочный. Бывай, до завтра.

Лариса положила трубку и в рассеянности подбросила на ладони недоеденное яблоко. С ума сойти – ей предстоит петь с победителем всероссийского конкурса! И ведь у Ситникова все еще впереди – наверняка будут и победы на международных конкурсах, он же, кажется, совсем молодой, тридцати нет. Для вокалиста это детский возраст. Герцог в «Опере-Модерн» – только начало в бесконечной череде блестящих теноровых партий.

– Будет о чем вспомнить в старости, – сказала Лариса.

Она поднялась с кресла, сменила махровый банный халат на тонкий шелковый пеньюар. Затем уселась за пианино, раскрыла клавир Верди и два с половиной часа упорно и кропотливо проходила один за другим сложные места в партии. К одиннадцати глаза у нее начали слипаться, и Лариса улеглась в постель.

Проснулась она сама, без будильника, ровно в половине седьмого. Настроение было отличным. Лариса не спеша приняла душ, позавтракала, оделась и тщательно накрасилась. Придирчиво оглядела себя в зеркале и, удовлетворенная, спустилась к машине.

За ночь жара немного спала, и Лариса с удовольствием вдохнула свежий утренний воздух.

Она выехала со двора и помчалась по широкому шоссе. Народ по случаю зноя и воскресенья словно вымер, трасса и тротуары были почти пусты, легкий ветерок влетал в открытое окошко, приятно обдувая лицо и лохматя волосы. Впереди показалась поливалка, ползущая по дороге, точно гигантская ощетинившаяся ежиха. Она медленно вращала щетками и разбрызгивала веселые водяные брызги. Лариса обогнала ее и унеслась вперед.

На перекрестке замигал желтый сигнал. Лариса, плавно притормаживая, перестроилась в правый ряд – метров через двадцать после светофора ей предстояло свернуть в переулок.

Желтый свет сменился на красный. Пешеходный переход также был пуст. Но вот на расчерченную полосками дорогу ступила девочка лет восьми-девяти. На ней была оранжевая джинсовая юбка и яркая зеленая майка. В руках – большая хозяйственная сумка, из тех, какие носят «челноки». В глаза бросилась странная прическа – множество коротких хвостиков, схваченных разноцветными резинками и смешно торчащих в разные стороны.

«Куда она в такую рань?» – удивленно подумала Лариса, терпеливо дожидаясь, пока светофор перемигнет обратно на зеленый.

…Он появился невесть откуда, точно вырос из-под земли. Серебристый низкобрюхий «Опель» с торчащей, будто рапира, антенной. Прежде чем Лариса успела что-нибудь понять, сверкающий на солнце автомобиль, не сбавляя бешеной скорости, пронесся мимо ее «Ауди». Болезненно и надсадно взвизгнули тормоза, машина ткнулась носом вперед, и раздался всего один короткий высокий вскрик, от которого Ларису будто парализовало.

Наступила мертвая тишина. Ей казалось, что время остановилось. «Опель» стоял рядом, в левом ряду, и она отчетливо, точно в бинокль, видела его серо-серебристый бок, полуспущенное тонированное стекло, за которым виднелась черноволосая голова водителя, упавшего от толчка лицом на руль. Прилепленный на присоску к лобовому стеклу, слегка покачивался маленький малахитово-зеленый краб, растопыривший тонкие щупальца. Ларисе показалось, что красные глаза-бусинки смотрят прямо на нее. Она судорожно вдохнула, пытаясь сбросить навалившуюся неподвижность, и в тот самый момент водитель вскинул голову. Взревел мотор, «Опель» рванулся с места и через несколько мгновений растаял вдали, точно мистический и зловещий «Летучий голландец».

На негнущихся ногах Лариса вылезла из машины. Девочка лежала в двух метрах от перехода, почти у самого тротуара, широко раскинув руки и неловко подвернув под себя правую ногу. Лариса с ужасом заметила, что ни с одного из хвостиков не слетела резинка. Они так и торчали в разные стороны, словно многочисленные смешные рожки.

Тишина вокруг постепенно стала наполняться возгласами и криками. Надрывно воя, приехала «Скорая», а немного позднее – вращающий мигалками милицейский «мерс». Лариса смотрела, как девочку переносят на носилки, закрывают с головой черным брезентом, грузят носилки в салон машины…

Она не заметила, в какой момент к ней подошел широкоплечий красавец майор.

– Майор Кузнецов, – опер козырнул, внимательно оглядывая Ларису. – Девушка, вы здесь были с самого начала. Видели, что произошло?

– Да, – Лариса с трудом разлепила пересохшие губы.

– А сам наезд?

– Да.

– Можете рассказать, как все было? – уже мягче спросил плечистый.

– Да.

– Тогда, прошу вас, пройдемте со мной.

Он осторожно, но твердо взял Ларису под локоть и повел к своей машине.

– Я вас слушаю, – красавец раскрыл блокнот. – Расскажите все, что видели. Постарайтесь ничего не упустить. И пожалуйста, не волнуйтесь.

– Это был серебристый «Опель», – сказала Лариса. – Номер я не запомнила. Он ехал на огромной скорости, не меньше ста тридцати, думаю. За рулем – длинноволосый брюнет. Лица не видно было. И… краб.

– Краб? – в недоумении переспросил майор.

– Сувенир или талисман, какие вешают на лобовое стекло. Такой зеленый, с красными глазами.

– Понятно. – Майор щелкнул ручкой и застрочил в блокноте.

Глава 3

На репетицию она приехала почти с часовым опозданием. Припарковала машину во дворике бывшего кинотеатра, ныне перестроенного и безраздельно отданного в распоряжение «Оперы-Модерн». Толкнула тяжелую, обитую железом дверь и оказалась в пустынном прохладном вестибюле.

Только тут ее окончательно отпустило, – перестало гулко биться сердце, исчезла дрожь в руках. Так бывало всегда: стоило Ларисе переступить порог театра, как она чувствовала некую волшебную силу, от которой подпитывалась, становилась сильной, спокойной и уверенной.

В зеркальной стене отразилась высокая стройная девушка с красиво уложенными в пучок волосами, соблазнительно обнаженными плечами и миловидным, но бледным лицом. Лариса слегка кивнула своему двойнику и быстрым шагом двинулась к лестнице на второй этаж мимо пустующего гардероба.

Она уже поставила ногу на ступеньку, когда сверху послышались торопливые шаги. Лариса подняла голову и увидела спускающегося к ней молодого мужчину – в светлых летних брюках и кремовой рубашке с короткими рукавами, темноволосый, с приветливым и слегка растерянным лицом.

Лариса посторонилась, чтобы пропустить парня, полагая, что перед ней один из многочисленных фанатов театра – они осаждали помещение оперы ежедневно с утра до вечера, пытаясь прорваться на репетиции и завязать знакомства с певицами. От таких субъектов не спасала даже охрана, год назад нанятая Лепеховым. Мишка, несмотря на свой кроткий нрав и ангельский характер, научился безжалостно избавляться от навязчивых поклонников.

Однако молодой человек неожиданно остановился, не дойдя до Ларисы пары шагов, и проговорил, явно смущаясь:

– Простите, тут абсолютно никого нет, и я, кажется, заблудился. А охранник говорит, что он новенький и знать ничего не знает. Вы не подскажете, где проходит репетиция?

– Репетиция чего? – уточнила Лариса на всякий случай.

– Верди. Здесь сегодня должны репетировать Верди, и я… мне…

Лариса еще раз мельком взглянула на парня, и у нее появилась смутная догадка. Красивое, точеное лицо, выразительные карие глаза, идеально очерченные, чувственные губы. И голос – мягкого, певучего тембра, слегка упирающий на «о».

– Вы приглашены петь в «Риголетто»? – перебила она мнущегося парня.

– Да, – обрадовался тот, – я…

– Глеб Ситников, – Лариса улыбнулась. – Верно?

– Верно, – парень был явно ошеломлен, но и польщен одновременно. – Только откуда…

– Ну, вас узнать нетрудно. Вы же известная персона, столько раз мелькали на экране. Вся наша труппа видела вас и слышала ваш великолепный голос.

– И вы? – уточнил Ситников.

– Я – нет, к сожалению. Но доверяю вкусу своих коллег.

– Значит, – Ситников первый раз улыбнулся, и улыбка у него вышла совершенно очаровательной, мягкой, чуть смущенной и одновременно озорной, – вы поете в труппе? Солистка?

– Более того, – засмеялась Лариса. – Я – та самая бедная малютка Джильда, без памяти в вас влюбленная!

– Вот это да! – Ситников театрально всплеснул руками и легко перескочил через оставшиеся ступеньки. Теперь он стоял совсем рядом с Ларисой, почти касаясь ее. Он был чуть выше ее, но казался очень стройным благодаря изящной гибкой фигуре. Темные глаза смеялись и глядели на Ларису с непонятной смесью застенчивости и дерзости.

Под этим взглядом она ощутила легкое волнение. Оно было приятным, слегка закружилась голова, и вдруг захотелось без причины смеяться, что Лариса и сделала.

С минуту они так и стояли друг напротив друга и весело, беззаботно хохотали. Потом Лариса в изнеможении оперлась рукой о перила и проговорила:

– Собственно говоря, непонятно, чему мы радуемся. Репетиция идет уже больше часа. Интересно узнать, почему вы опоздали в первый же день?

– Несчастный случай, – развел руками Ситников.

Лариса вздрогнула. Боже, как она могла забыть? Шутливые слова парня напомнили ей трагедию, произошедшую по пути в театр. Неужели после всего того, чему она недавно стала свидетелем, можно вот так стоять и заливаться идиотским хохотом?

– Кроме шуток, – холодно сказала она, – что случилось? Вас же вызывали к половине девятого, так?

– А я и не шучу, – пожал плечами Глеб. – Вот.