Погоня за панкерой

– Это оружие, – сказал Зеб, – изобретенное много веков назад. Концы должны быть острыми, тут они сточены, – он подкинул «ежика», и тот снова упал на стол. – Как бы оно ни упало, одна колючка всегда направлена вверх. Разбросай их на пути атакующей кавалерии, и лошадям это вряд ли понравится. В Первую и Вторую мировые их снова использовали – против всего, что ездит на надувных шинах – велосипедов, мотоциклов, грузовиков и тому подобного. Если сделать их достаточно большими, то они способны повредить танки и другие гусеничные машины. Для партизанской войны подходят маленькие, вырезанные из колючих кустов – обычно они бывают отравленные и довольно опасные.

Но сейчас эта смертоносная игрушка – всего лишь геометрическая проекция, изображение координат четырехмерного пространственно-временного континуума. Каждый шип находится под углом девяносто градусов к любому другому.

– Вовсе нет, – возразила я, – эти углы больше прямых.

– Я же сказал, что это проекция, Язва, это изометрическое представление четырехмерного пространства в трехмерном. Это искажает углы, ну а возможности человеческого глаза ограничены. Закрой один глаз и посиди тихо, и ты увидишь только два измерения. Иллюзия глубины – это результат работы мозга.

– Я не особенно хороша в «сидении тихо».

– Да, чего нет, того нет, – согласился мой муженек, которого я нежно люблю, но в этот момент готова была придушить.

– Но я могу закрыть глаза и ощутить три измерения своими руками.

– Хороший подход. Тогда закрой глаза, возьми эту штуку и представь, что шипы – это четыре направления в четырехмерном пространстве. Тебе что-нибудь говорит слово «тессеракт»[35]?

– Мой учитель геометрии в школе показывал нам, как их делать – то есть их проекции, – используя модельный воск и зубочистки. Это было прикольно. Я нашла другие четырехмерные фигуры, которые было легко проецировать. И разные методы проекций.

– Язва, у тебя был незаурядный учитель геометрии.

– И он вел незаурядный курс геометрии. Не падай в обморок, Зебби, но я училась с теми, кого называли «опережающими учебный план» после того, как стало «недемократичным» называть их «особо одаренными».

– Вот черт! Почему же ты вечно изображаешь из себя дурочку?

– А почему ты судишь обо всем поверхностно, молодой человек? Когда не смеешь плакать, остается только смеяться. Это безумный мир и единственный способ получать от него удовольствие – относиться к нему как к шутке. Но это вовсе не значит, что я ничего не читаю и не умею думать. Я прочитала все от Элоизы Джиблетт[36] до Фреда Хойла, от Поля Сартра до Лайнуса Полинга. Я читаю в ванной, я читаю в туалете, я читаю в кровати, я читаю, когда ем в одиночестве, и я бы читала во сне, если бы умела спать с открытыми глазами.

– О'кей. Я прошу прощения. Профессор, мы можем ускорить наш семинар, мы недооценили нашу опережающую учебный план студентку. Хильда – это сплошной интеллект!

– Зебби, может, поцелуемся и заключим мир?

– Занятие еще не закончено.

– Зебадия, для этого всегда найдется время. Правда, папа?

– Поцелуй ее, сынок, или она будет дуться.

– Я не дуюсь, я кусаюсь.

– И к тому же она просто милашка, – сказал Зебби, после чего сграбастал меня за плечи, подтащил к себе через стол и крепко поцеловал. Потом он резко отпустил меня и продолжил: – Внимание, класс. Два шипа макета, окрашенные в синий цвет, изображают трехмерный мир нашего опыта. Третий, окрашенный в желтый – привычное на t-время. Четвертый, красный, изображает одновременно тау-время и тэ-время, неисследованные временные измерения, необходимые для теории Джейка.

Язва, мы ужали шесть измерений в четыре, и теперь мы либо работаем с ними как с аналогией шести, либо нам придется использовать математику, которую никто не понимает, кроме Джейка или моего брата Эда. Если, конечно, ты не сможешь придумать какой-нибудь способ спроецировать шесть измерений в три – ты, похоже, отлично разбираешься во всяких проекциях.

Я закрыла глаза и хорошенько поразмыслила.

– Зебби, я не думаю, что такое можно проделать. Может быть, Эшер[37] сумел бы с этим справиться.

– Это можно сделать, дражайшая моя, – сказал мой дражайший, – но весьма неудовлетворительным образом. Даже на дисплее, при наличии компьютера такой мощности, что он способен будет схлопнуть одно или несколько измерений одновременно. У супергипертессеракта – а в шестой степени – слишком много граней, углов, сторон, плоскостей и гиперплоскостей, чтобы их можно было охватить глазом. Заставь компьютер схлопнуть измерения, и останется то, что ты уже знаешь. Я боюсь, что это врожденный порок визуальных концепций в человеческом мозге.

– Думаю, папа прав, – согласилась Дити. – Я долго поработала над такой программой. Я не думаю, что сам доктор Марвин Мински[38] смог бы лучше показать все в плоской проекции. Головидение? Я не знаю. Я бы попыталась, окажись у меня в руках компьютер с голодисплеем и умением добавлять, схлапывать и вращать шесть координат.

– Но почему измерений шесть? – спросила я. – Почему не пять? Или даже четыре, раз вы говорите, что они замещают друг друга при вращении.

– Джейк? – спросил Зеб.

Мой дорогой выглядел озадаченным.

– Меня беспокоит то, что пространственно-временной континуум, по-видимому, требует три пространственных измерения, но только одно временное. Конечно, Вселенная есть то, что она есть, но мы видим в природе множество проявлений симметрии. И даже после опровержения принципа четности[39] ученые продолжают обнаруживать новые. Философы истово преданы симметрии, но я не беру в расчет философов.

– И не надо, – согласился Зеб. – Никакой философ не позволит, чтобы его мнению мешали какие-то там факты. Случись такое, его с позором изгонят из собственной гильдии. Большинство из них – просто упертые теологи.

– Я согласен. Хильда, дорогая, когда я сумел поставить эксперимент, он показал существование шести измерений. Возможно их больше, но я не знаю, как до них добраться.

– Давай посмотрим, – сказала я. – Насколько я поняла, любое измерение можно заменить на другое.

– Да, поворотом на девяносто градусов.

– То есть из шести измерений мы можем создавать наборы по четыре штуки. Сколько их всего?

– Пятнадцать, – ответил Зебби[40].

– Ничего себе! Целых пятнадцать вселенных? И мы используем только одну?

– Нет, нет, моя дорогая! Столько дадут вращения на девяносто градусов в евклидовой вселенной. Но наша вселенная или вселенные не являются евклидовыми, это известно с 1919 года… или с 1886-го, если угодно. Допускаю, что космология – несовершенная дисциплина, и тем не менее, по соображениям, которые я не могу сформулировать без применения математических формул, я вынужден предполагать, что наше пространство искривлено с положительным радиусом кривизны, иными словами – оно замкнуто. Поэтому количество вселенных, до которых мы можем добраться либо с помощью вращения, либо с помощью перемещения по одной из осей, значительно больше. Это число…

И тут мой муж быстро написал три шестерки.

– Шесть шесть шесть, – удивленно сказала я. – Число Зверя.

– Что? А! Откровение Иоанна Богослова. Нет, я слишком небрежно написал. Ты подумала, что это «666», но я хотел написать вот это: ((6) 6) 6. Шесть в шестой степени и результат тоже возводится в шестую степень. Получается вот такое число: 1,03144х1028, или, если полностью, то 10,314,424,798,490,535,546,171,949,056. Иными словами, у нас этих вселенных более десяти миллионов секстиллионов.

Да, вот уж откровение!

Пока я его переживала, Джейк продолжал:

– Эти вселенные – наши ближайшие соседи, к ним ведет одно вращение или одно перемещение. Но если включить комбинации вращения и перемещения – представь гиперплоскость, проходящую через супергиперконтинуумы в стороне точки «здесь и сейчас», то результат становится неисчислимым. Это не бесконечность, поскольку у бесконечности нет смысла. Это то, что невозможно сосчитать. Число, которое не может быть субъектом манипуляций той математики, которую мы знаем на данный момент. Все эти вселенные достижимы с помощью континуумохода, но нам неизвестен способ их подсчитать.

– Папа…

– Да, Дити?

– Возможно, тетя Хильда была права. Хоть ты и агностик, ты хранишь Библию, потому что для тебя это история, поэзия и миф.

– Кто сказал, что я агностик, дочь моя?

– Простите, сэр. Я пришла к такому выводу, потому что ты никогда не желал говорить на эти темы. Моя ошибка. Отсутствие данных не может оправдать неверного умозаключения. Но это ключевое число – одна целая три тысячи сто сорок четыре стотысячных на десять в двадцать восьмой степени – возможно, это и есть «Число Зверя».

– Что ты имеешь в виду, Дити?

– Что «Откровение» не просто история, не просто хорошая поэзия и даже не миф. Должна быть какая-то причина, чтобы большое количество ученых мужей включили «Откровение» в состав Библии, выкинув несколько десятков евангелий. Почему бы не использовать бритву Оккама и не принять за рабочую гипотезу, что «Откровение» нужно читать именно так, как оно написано. Как пророчество.

– Хм-м. На полке под лестницей, рядом с Шекспиром. Библия короля Якова. Остальные три не надо.

Дити вернулась через минуту с книгой в черном, изрядно потрепанном переплете – что очень меня удивило. Я читаю Библию, у меня есть на это причины, но я никогда бы не подумала, что Джейкоб способен на такое. Браки всегда заключаются между двумя незнакомцами.

– Вот, – сказала Дити. – Глава тринадцатая, стих восемнадцатый. «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его – шестьсот шестьдесят шесть»[41].

– Это нельзя прочесть как возведение в степень, Дити.

– Но это перевод, папа. Разве оригинал не был на греческом? Я не помню, когда придумали записывать показатели степени, но греческие математики того времени возводить в степень определенно умели. Предположим, что оригинальный текст гласил: «дзета, дзета, дзета!»[42], и схоласты, которые не были математиками, ошибочно перевели это как «шестьсот шестьдесят шесть».

– Это… домыслы, дочь.

– А кто учил меня, что мир не только более странный, чем мы представляем, но и более странный, чем мы можем представить? Кто уже показал мне две другие вселенные … и вернул меня целой и невредимой домой?

– Подожди чуток! – воскликнул Зебби. – Вы с папой уже испытывали машину пространства-времени?

– Разве папа тебе не говорил? Мы сделали одно минимальное перемещение. Все выглядело как обычно, будто мы никуда не смещались, и папа решил, что ничего не получилось. Но потом я попыталась найти один номер в телефонной книге. В ней не было буквы «J». Ни в ней, ни в Британской энциклопедии. Ни в одном из словарей на этих полках. Так что мы быстро залезли обратно, и папа поставил верньеры на ноль, и мы вернулись обратно, и алфавит снова стал, каким должен быть, и меня перестало трясти. А вращение оказалось еще страшнее, мы едва не погибли. Прямо в космосе среди пылающих звезд… но воздух вытекал, и папа едва успел вернуть все в ноль, пока мы не потеряли сознание… и мы вернулись сюда, в Уютную Гавань.

– Джейк, – сказал Зебби очень серьезно, – в твоем устройстве должно быть больше контуров безопасности, в том числе «рычаг мертвеца»[43] для возвращения домой, – нахмурившись, он продолжил: – Думаю, стоит иметь в виду оба числа, и шесть шесть шесть, и второе, длинное. Я доверяю интуиции Дити. Дити, где там стих с описанием Зверя? Он должен быть где-то в середине главы.

– Вот он. «И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон».

– Хм-м… Я не знаю, как разговаривают драконы. Но если нечто вылезет из земли и у него будут два рога… и если я увижу или услышу любое из этих чисел, то я решу, что это одна из Черных Шляп, и постараюсь разобраться с ним до того, как он разберется с нами. Дити, я мирный человек… но две попытки покушения – это многовато для меня. В следующий раз я стреляю первым.

Зебби не стоило вспоминать «Черных Шляп». Трудно поверить, что кто-то пытается убить такого милого, наивного и безобидного человека, как мой дорогой Джейкоб. Но они пытались – и мы знали это.

– И где эта машина времени? – спросила я. – Пока что я видела только тримбла.

– Эта штука называется «тривол», тетя Хильда. А на машину пространства-времени ты прямо сейчас смотришь.

– Что? Где? Почему мы до сих пор не сели в нее и не свалили отсюда ко всем чертям? Я не хочу, чтобы моего мужа убили, он практически совсем новенький. Думаю, пройдут годы, прежде чем он износится.

– Язва, прекрати болтать, – оборвал меня Зебби. – Она на этой скамье, через стол от тебя.

– Я вижу только портативную швейную машинку.

– Это она и есть.

– Что? И как попасть внутрь? Или на ней ездят верхом, как на помеле?

– Ни то, ни другое. Ее намертво закрепляют на транспортном средстве, желательно герметичном и водонепроницаемом. Папа поставил ее в свою машину, но она была недостаточно герметична, и теперь ей капут. Мы с папой собираемся поставить ее в «Гэй Обманщицу», которая на самом деле герметична. И с улучшенными контурами безопасности.

– С еще более лучшими контурами безопасности, Зебби, – поддержала я.

– Так и будет. Я обнаружил, что когда ты вступаешь в брак, все меняется. Я привык беспокоиться за собственную шкуру. А теперь я беспокоюсь еще и за Дити. И за твою. И за папину. За шкуры всех четверых.

– Слушайте, слушайте! – сказала я. – Один за всех и все за одного!

– Угу, – буркнул Зебби. – Только за нас четверых, ни за кого больше. Дити, когда ланч?

– VII –

Дити

Пока мы с тетей Хильдой занимались ланчем, наши мужчины куда-то исчезли. Вернулись они как раз вовремя, чтобы сесть за стол. Зебадия принес интерком, а папа – провод, который он воткнул в разъем на стене и подсоединил к интеркому.

– Джентльмены, ваше чувство времени идеально, у нас все готово, – поприветствовала их тетя Хильда. – Что это у вас?

– Гостья к ланчу, моя дражайшая, – ответил папа. – Мисс «Гэй Обманщица».

– Еды хватит на всех, – сказала тетя Хильда. – Я поставлю еще одну тарелку.

Она так и сделала, и Зебби поставил на эту тарелку интерком.

– Она будет кофе или чай?

– Она не запрограммирована ни на то, ни на другое, Хильда, – сказал Зебадия, – но я благодарю тебя от ее имени. Дамы, меня очень интересуют новости из Сингапура и Суматры. Поэтому я велел своему автопилоту следить за ситуацией. Джейк пришел мне на помощь и сказал, что у него тут устроена дополнительная проводка на всякий случай, и это как раз такой случай. Гэй подключена к этой линии у себя в гараже, а здесь у нас двусторонний интерком. Я могу вызвать Гэй, а она может вызвать меня, если появится что-то новое – я изменил ее программы, и она продолжает поиск новостей из дома и Логана.

– Я добавлю новый выход в подвале, – подхватил папа. – Но твой дом здесь, сынок, а не в Калифорнии.

– Ну…

– Не спорь, Зебби. Это мой дом с того момента, как Джейкоб на мне женился … а значит, и мой зять может считать это место своим домом, ты же слышал, что сказал Джейкоб? Я права, Дити?

– Конечно, – согласилась я. – Тетя Хильда – хозяйка дома, а я просто горничная. Однако Уютная Гавань – и мой дом тоже, пока папа и тетя Хильда не выгонят меня пинком на снег. А пока он мой, он и моего мужа.

– Только не на снег, Дити, – поправила тетя Хильда, – Джейкоб будет настаивать, чтобы это случилось в теплый солнечный день, ведь он так добр и ласков. Но ты не останешься без крыши над головой, дочка. Мой дом в Калифорнии – мой и Джейкоба – давно стал твоим вторым домом, а Зебби уже много лет заваливается туда, как только проголодается.

– Видимо, я должен бросить в общий котел свою холостяцкую квартиру.

– Зебби, не подсовывай Дити свой ужасный топчан. Он весь в буграх, Дити! Торчащие пружины. Наутро вся в синяках. Зебби, забери у них залог и отправь свою мебель обратно в «Гудвилл»[44].

– Язва, опять ты выдумываешь. Дити, у меня в берлоге нет никакого топчана. У меня кровать королевских размеров, достаточно большая для троих – или шестерых, если они хорошо знакомы… Папа, меня все еще восхищает ваша Уютная Гавань. Вы специально приглашали архитектора?

– Пффф! «Архитектор» – грязное слово. У меня инженерное образование. А архитекторы копируют ошибки друг друга и называют это «искусством». Даже Фрэнк Ллойд Райт[45] никогда не понимал, что делали Гилберты. Его дома прекрасно выглядят снаружи, но внутри они жутко неудобны. Пылесборники. Мрачные. Лабиринты для крыс. Пфуй!

– А что насчет «Ньютры»?

– Если бы его не связывало по рукам и ногам строительное законодательство, профсоюзные правила и законы о планировке, то «Ньютра» могла бы стать шедевром. Но людям не нужны эффективные машины для жизни, они предпочитают горбиться в средневековых лачугах, как делали их одолеваемые блохами предки. Холод, сквозняки, антисанитария, плохое освещение – а ведь без этого можно было прекрасно обойтись!

– Я уважаю ваше мнение, сэр. Папа, здесь три камина… и никаких труб. Как? Почему?

– Зеб, я люблю камины, а в горах несколько поленьев могут спасти тебе жизнь. Но я не вижу причин обогревать окрестности и подавать сигналы о том, что мы здесь, и не желаю доверять искрогасителям, когда вокруг сплошные леса. Когда ты разжигаешь огонь в одном из каминов, автоматически включается вытяжной вентилятор. Дым и сажа удаляются электростатически, а фильтры автоматически очищаются, когда температура в вытяжке опускается ниже двадцати пяти по Цельсию. Горячий воздух проходит по лабиринту труб под ванными и под полами, проходит по всем этажам, оттуда в каменный радиатор под гаражом, затем в камеру, которая приводит в действие тепловой насос, что качает воду для дома. Когда воздух наконец выходит наружу вдали от дома, его температура почти не отличается от температуры окружающей среды, так что его может засечь только самый чувствительный теплоискатель. Тепловая эффективность плюс полная конфиденциальность.

– А если снег будет идти так долго, что ваше энергоблоки разрядятся?

– В запасе Франклиновы печи, трубы к ним и заглушки в стенах, которые можно убрать и подсоединить трубы к вытяжке.

– Папа, – вмешалась я, – а что у нас с Правилом Номер Один? Или его отменили прошлой ночью в Элко?

– Э? Президиум обязан заявить, что его действие приостановлено, пока Хильда не ратифицирует или отменит его. Хильда, любимая, много лет назад Джейн установила Правило Номер Один…

– Я его ратифицирую!

– Спасибо. Но сначала послушай. Оно имеет отношение к принятию пищи. Никаких новостей…

– Папа, – снова влезла я, – пока Правило Номер Один еще в подвешенном состоянии, может, у «Гэй Обманщицы» есть новости? Я на самом деле беспокоюсь!

– Нулевой результат, дорогая. Откуда вытекает тот забавный факт, что мы с тобой все еще считаемся погибшими дважды, и службы новостей, похоже, пока не заметили этого противоречия. Однако мисс «Гэй Обманщица» непременно сообщит нам, если появится новый бюллетень. Правило Номер Один никогда не применяется в чрезвычайных ситуациях. Зеб, хочешь, поставим интерком на ночь в вашей спальне?

– Я не хочу, но придется. Оперативное оповещение может спасти наши шкуры.

– Этот интерком я оставлю тут, а второй подключу параллельно в спальне и добавлю громкости, чтобы он мог тебя разбудить. Возвращаясь к Правилу Номер Один: никаких новостных программ во время еды, никаких газет. Никаких профессиональных дискуссий, никаких деловых или финансовых вопросов, никаких обсуждений здоровья. Никаких политических дискуссий, никаких упоминаний о налогах, внешней или внутренней политике. Чтение художественной литературы дозволено en famille, но не в присутствии гостей. Разговоры ограничиваются легкими темами…

– Ни скандалов, ни сплетен? – осведомилась тетя Хильда.

– На твое усмотрение, дорогая. Забавные сплетни о друзьях и знакомых, скандальные истории о тех, кто нам не нравится – ради бога! А теперь – желаешь ли ты ратифицировать, отменить, поправить или выдвинуть на обсуждение это правило?

– Я ратифицирую его без изменений. Кто-нибудь знает какой-нибудь свежий пикантный скандал, в который вляпался кто-то, кто нам не нравится?

– Мне известно кое-что о «Но Брэйне» – докторе Нейле Брэйне, – предложил Зебадия.

– Валяй.

– Я получил информацию из надежного источника, но не могу ее подтвердить.

– Не имеет значения, если это интересно. Вперед, Зебби.

– Ну, одна аппетитная студентка рассказала, что с ней случилось. Она попыталась предложить себя Брэйни в обмен на проходной балл по общему курсу математики, который требуется, чтобы получить хоть какую-то степень в нашем университете. Он рассчитан на то, чтобы выдающиеся, но не слишком умные спортсмены могли получать свои дипломы. Мисс Аппетитная ухитрилась завалить его, что требует исключительных способностей. Поэтому она явилась на прием к декану, именно к Брэйни, и выложила карты на стол. Он может давать ей горизонтальные уроки прямо здесь и сейчас, или на ее квартире, или на его квартире, или в мотеле, и везде, когда и где бы он этого ни пожелал. Но она должна сдать этот экзамен.

– Такое случается в любом кампусе, сынок, – заметил папа.

– Я еще не дошел до сути. Она всем растрепала эту историю, но ситуация ее не разозлила, а, скорее, оставила в недоумении. Она говорила, что так и не сумела донести до него свои намерения (по-моему, это невозможно, я видел эту девицу). Брэйни не принял ее предложения, не отказался, не выглядел оскорбленным и, похоже, вообще не понял, о чем речь. Он сказал, что ей лучше договориться с преподавателем о дополнительных занятиях и о переэкзаменовке. А мисс Аппетитная теперь всем рассказывает, что Брэйни у нас евнух или робот. Совершенно лишен сексуального чувства.

– Он, конечно, глуп, – заметила тетя Хильда. – Но я никогда не встречала мужчин, которые не понимают намеков, если немного постараться. Они всегда реагируют, даже если не питают интереса к моей симпатичной тушке. Правда, я никогда не испытывала свои чары на профессоре Брэйне, поскольку меня не интересует его тушка.

– Но, Хильда, дорогая, тогда почему ты пригласила его на вечеринку?

– Что? Из-за твоей записки, Джейкоб. Я всегда делаю тебе одолжения.

– Но Хильда, я не понимаю. Когда я говорил с тобой по телефону, я попросил тебя пригласить Зеба, поскольку я думал, что он – его кузен Зебулон, и я сказал, что не помешают еще два или три гостя с математического факультета, чтобы наша встреча не привлекла слишком много внимания. Но я не упоминал доктора Брэйна. И я ничего тебе не писал.

– Джейкоб, у меня есть твоя записка. В Калифорнии. На бланке университета с твоим именем.

Папа печально покачал головой.

– Язва, – спросил Зебадия, – записка была от руки или напечатана?

– Напечатана. Но с подписью! Подожди, сейчас все вспомню. Мое имя и адрес были внизу слева. Имя Джейкоба тоже было напечатано, но рядом была подпись «Джейк»… Ага… Вот текст: «Моя дорогая Хильда, спешу уточнить по поводу вчерашнего звонка… Не будешь ли ты столь любезна, чтобы пригласить доктора Нейла О’ Брэйна, декана математического факультета? Не знаю, что на меня нашло, но я забыл его упомянуть. Должно быть, от радости, когда услышал твой милый голос.

Дити шлет тебе свою любовь, как и я. Всегда твой, Джейкоб Дж. Берроуз»… И сверху над именем подпись от руки «Джейк».

Зебадия сказал мне:

– Ватсон, вы знаете мои методы.

– Конечно, мой дорогой Холмс. Черная Шляпа. В Логане.

– Мы это и так знали. Что нового мы узнали?

– Ну… папа звонил из дома, я это помню. Значит, у нас в телефоне стоит «жучок». Стоял, я имею в виду, поскольку огонь его наверняка уничтожил.

– Да, «жучок». Пожар могли затеять ради того, чтобы уничтожить его и прочие улики. Но теперь мы в курсе, что «Парни в Черных Шляпах» знали, что твой папа – и ты, но их интересовал именно папа – были прошлым вечером в Калифорнии. «Убив» его в Калифорнии, они разрушили все, что могли, в Юте. Профессор, я предсказываю, что скоро мы узнаем, что ваш офис был ограблен прошлой ночью – кто-то унес все работы, посвященные шестимерным пространствам.

Папа пожал плечами:

– Они мало что найдут там. Я отложил работу над итоговой статьей после того унизительного приема, который получила моя предварительная работа. Я работал над ней только дома, или здесь, и всякий раз, когда мы сюда приезжали, привозил заметки, сделанные в Логане, в этот подвал.

– Тут что-нибудь пропало?

– Я уверен, что сюда никто не вламывался. Да эти бумаги и не имеют особого значения – я все держу в голове. И к континуумоходу точно никто не прикасался.

– Зебадия, доктор Брэйн – одна из Черных Шляп? – спросила я.