В дельте Лены

На следующий день мы рано вышли в путь и то гребли, то поднимали парус, а иногда, когда это было возможно – шли и под вёслами, и под парусом. Наши проводники иногда ставили нас в трудное положение, забывая, что их лодки имеют осадку всего три дюйма, а наш вельбот – двадцать шесть. Но они всегда помнили о нашей слабости и болезнях и делали как можно больше остановок на отдых. К полудню мы оказались в широкой глубокой протоке и резво пошли под вёслами и парусом. Василий отправил обоих своих молодых людей вперёд, а сам остался в нашей лодке, показывая мне, что его руки так устали, что он не может больше грести. Но мне всё же казалось, что он просто хотел задержать нас, пока его товарищи не проведут разведку и не вернутcя, и потому попросил нас, чтобы мы перестали грести и приспустили парус, хотя ветер был попутный. Вскоре показалась довольно большая деревня, но из труб не поднимался дым, а когда мы приблизились, ни один человек, ни собаки не вышли встречать нас на берег. Поначалу это показалось нам странным – это наше скрытное приближение, отсутствие людей и гнетущая тишина. Я даже заподозрил, что туземцы специально ушли вперёд и предупредили людей, чтобы они ушли, но при ближайшем рассмотрении понял, что поселение было покинуто несколько месяцев назад. Затем до меня дошло, что это зимняя деревня, жители которой ещё не вернулись, и что Василий направил молодых людей, чтобы проверить это и остановиться там, если жители там есть, а если нет, то сразу отправиться на юг в другую деревню, которая, как он знал, была населена. Но так как мы проплыли поворот реки, Василий решил остановиться в этом деревне под названием Ары[41]. Мы высадились и заняли одну из хижин. Она была в хорошем состоянии, а оконные проёмы были закрыты от непогоды деревянными щитами. Порывшись в хижинах и складах, мы не нашли там абсолютно ничего съестного. Более преуспел в этом Ньюкомб со своим ружьём, застрелив несколько куропаток, которые тут же пошли в суп. Василий послал одного из товарищей в соседнюю деревню за туземцем, который поведёт нас дальше. Он объяснил, что дальше идти не может и, обнажив свою руку, показал место возле бицепса, где она была пронзена пулей или копьём. Рука от этого была усохшей и почти не работала.

Мы развели костёр и приготовили чай, а во второй половине дня заметили приближающееся лодку и туземную гребную шлюпку. Последняя по форме напоминала вельбот, острая с обоих концов и с гораздо более плоским дном, была обшиты внакрой досками примерно один с четвертью дюйма толщиной, десять дюймов шириной и длиной во весь корпус, скреплёнными нагелями диаметром три восьмых дюйма. Шпангоуты из берёзы или ели были примерно в трёх футах друг от друга, а нос и корма, соединённые с внутренним килем, представляли собой массивные деревянные бруски, вырезанные заподлицо с обшивкой. Работа была выполнена грубо, но прочно; и лодка такого рода, от шести до восьми футов в ширину и от двадцати пяти до тридцати футов в длину весила, вероятно, в три раза больше, чем вельбот тех же размеров, даже если он без железного или медного крепежа. Швы снаружи были законопачены оленьим мхом и тонкими корешками торфяного мха-сфагнума.

Наш друг Харанай был в лодке, а в шлюпке сидели двое мужчин и две женщины, трое из них гребли, а старший мужчина был за рулём. Это, как объяснил мне Василий, был староста деревни. Выглядел он страшно, как старый пират из книжек. Невысокий и коренастый, со сверкавшими в глубине головы, как два маленьких огненных шарика глазами под выгнутыми дугой нависшими бровями. Волосы его были коротко подстрижены, маленькие уши прижаты, рот с твёрдо сжатыми губами простирался от уха до уха над большой квадратной челюстью. Тело этого великана по имени Спиридон опиралось на ноги карлика. Две женщины, сопровождавшие его, одна из которых была миссис Спиридон, а другая – его сестра, потеряли каждая по правому глазу; и, хотя они вели себя более скромно, чем их муж и брат, выглядели так же злодейски. Молодой человек был шумным и бесшабашным юношей, одетым в какое-то тряпьё и лохмотья, и напоминавшим наших многочисленных бездельников из больших городов, которые довольствуются тем, что веселятся и живут за счёт других.

Спиридон с женщинами сразу же удалился в свой дом, а Капитон, юноша, тут же начал брататься с моряками. Василий зашёл к нам, чтобы сказать, что прибыл староста, и в компании с ним и мистером Даненхауэром мы отправились к «большому начальнику». Он был флегматичным и медлительным, и не пытался завязать разговор или вообще стараться быть хоть сколько-нибудь любезным. Принесли большой чайник чая, который я приказал приготовить в нашей хижине, и мы выпили его из глиняных чашек, которые принесли женщины. Затем Спиридон сообщил мне, что Капитон, который был его протеже и хорошим лоцманом, проведёт нас в следующую населённую деревню. Тут Василий объяснил старосте, что нам нечего есть, и перед нашим уходом тот дал нам пять потрошённых гусей. Вскоре мы собрали наши немногочисленные пожитки и, воодушевлённые, отправились в путь; наш добрый друг Василий с шапкой в руках стоял на берегу и кланялся нам на прощанье. Капитон и Харанай сели к нам, а Фёдор поплыл на своей лодке, а время от времени на буксире за нашим вельботом.

Сначала между туземцами не было разногласий относительно курса, которым мы должны следовать; но вскоре мы оказались в месте, где каждый указывал своё направление, и, поскольку Капитон был главным лоцманом, я пошёл в указанную им сторону и вскоре мы оказались в слишком мелком для вельбота месте. Мы этому вовсе не удивились, так как уже не верили, что туземцы когда-нибудь поймут, что вельбот имеет осадку на два фута больше, чем их лодки. Мы попали на мель при попутном ветре и потому были вынуждены сниматься с неё против ветра и течения. Туземцы заверили меня, что мы доберёмся до деревни этой же ночью, но мы настолько задержались в этой извилистой и мелководной протоке, что пришлось снова остановиться и переночевать, что мы и сделали в двух старых хижинах, попавшихся по пути.

Я сварил наших гусей; они оказалось весьма «с душком» и возбудили бы аппетит какого-нибудь самого изощрённого гурмана за пределами арктических регионов, где такое мясо хоть и востребовано, но, скорее, по личным пристрастиям, а не по необходимости; ибо, хотя лёд в Арктике в постоянном изобилии, всё же в летние месяцы настолько тепло, что, если туземцы не построят ледники, дичь, которую они добывают в летнее время, так же легко испортится в устье Лены, как и в Нью-Йорке. Склады и хижины строят на высоких берегах реки, чтобы по возможности избежать наводнений, которые временами заливают всю дельту, так что обычный сибирский ледник здесь невозможен. Затем, опять же, для этих людей это большое и хлопотное дело – выкопать подвал с помощью имеющихся в их распоряжении инструментов, а это только деревянная лопата с окованным железом лезвием. Железо для такой оковки покупается у торговцев, а сама лопата изготавливается чаще всего из ели. Такой инструмент используется всеми туземцами и составляет часть их зимнего снаряжения для очистки от снега их лисьих ловушек. В районе Якутска земля постоянно промерзает на среднюю глубину сорок семь футов[42], и когда нужно вырыть погреб, то сначала на его месте разводят костёр, который оттаивает несколько дюймов земли, её удаляют, снова разводят костёр, оттаивают следующие несколько дюймов и таким образом продолжают до тех пор, пока не будет достигнута нужная глубина. Стенки ямы укрепляют круглыми брёвнами, делают потолок, зимой всё замерзает, как камень, и таким образом получается круглогодичный ледяной погреб.

Этим длинным отступлением я просто хотел сказать, что наши древние и пахучие гуси не хранились в леднике; но так как прошло уже много времени с тех пор, как мы ели приличную еду, и могло пройти ещё больше, прежде чем представится следующая такая возможность, то мы поглотили их и легли спать. На следующее утро было удивительно, как хорошо все чувствовали себя после ночного отдыха. Конечно, тем из нас, у которых ещё не зажили обморожения, лучше не стало и двигаться было всё так же мучительно; но когда мы сидели в лодке, то были бодры и сильны духом, а выше пояса – и телом. Боль в ногах переносились безропотно до конца каждого второго часа, когда надо было сменяться на вёслах. А уж тогда пострадавшие сыпали проклятиями с удвоенной силой, и их реплики не всегда были выдержаны в примирительных и ласковых выражениях. Тем не менее, в целом, каждый был внимателен к удобству других, и было очень мало проявлений неприязни, кроме этих кратковременных и простительных вспышек гнева; а если вспомнить, как переполнена была лодка – по двое мужчин на каждой скамейке, и конечности почти у всех болят, как от огня, – неудивительно, что при каждом резком толчке лодки у кого-нибудь вырывался крик боли.

К полудню мы обогнули длинную песчаную косу и увидели низкий остров, на котором раскинулась деревня, состоящая, вероятно, из дюжины балаганов, чумов и амбаров, а также церкви без шпиля. Фёдор, спеша возвестить о нашем приближении, умчался вперёд, а мы поспешили следом, нетерпеливо вглядываясь в деревню. Вскоре мы увидели дым, вьющийся над хижинами, и все наперебой закричали: «Я вижу человека!.. Вон ещё один!.. Смотрите, собаки!.. Ура! Там женщина!.. Нет, женщины!.. Смотрите, молодые!.. и т.п.» Когда мы приблизились к берегу и стало мелко, от берега отвалила пара лодок, в одном из которых был типичный рыжеволосый русский. Мы все дружно завопили: «Там русский!». Ему это явно понравилось, и он крикнул в ответ: «Русский, русский!». Затем мы засыпали его сотней вопросов на английском, французском, испанском, немецком, шведском и всех остальных ломаных языках, которыми мы хоть немного владели, и даже снизошли до диалекта Инигуина, которому я велел обратиться к молодому человеку на русском, каким он несомненно владел; но это был полный провал, так как Инигуин, кажется, попытался общаться с ним на языке асинибойнов или чинуков.

Глава VIII. В Зимовьелахе

Николай Чагра – Впечатляющая пантомима – «Рыжий Чёрт» – Перезрелые гуси – Религиозные обряды – Описание балагана.

Староста деревни Николай Чагра[43] показал, где нет мели, и вскоре наша лодка пришвартовалась к берегу. С ясными головами, но кое как держась на ногах, мы все выкарабкались, как могли, на сушу, в основном на четвереньках. Вся деревня, конечно, пришла поприветствовать нас: мужчины, женщины, дети, собаки и все остальные. На берегу было множество лодок, саней и всякого снаряжения, валялись охотничьи и рыболовные снасти; тут же были навесы, на которых вялилась рыба, а также развешаны сети для сушки и ремонта. Когда бо́льшая часть снаряжения была выгружена и лодка надёжно привязана, несколько женщин и детей взялись за сани, на которых я сидел, наблюдая за разгрузкой, и оттащили меня к дому старосты. Лич и Лаутербах, которые тоже не могли самостоятельно передвигаться, следовали за мной на других санях. Николай довольно церемонно провёл нас внутрь, и мы предприняли взаимные попытки завязать разговор, и я попытался сообщить ему о состоянии наших дел. Он разместил меня на почётном месте для гостей, под иконами. Тем временем в дом всей толпой ввалилась остальная команда, вооружённая котелками, чайниками и спальными мешками, к ужасу Николая, который прижал к себе жену и торопливо отвёл её в угол комнаты. Видя его смятение, я сказал мужчинам удалиться, пока я смогу объяснить ему, кто мы такие и чего хотим. Вскоре все снова собрались в хижине. Тут же толпились туземцы, и вскоре все мы были уже в дружеских отношениях и отличном настроении. Немедленно был повешен над огнём котёл и заварен чай. Он был солёным (это был наш чай!), но мы наслаждались им, как и туземцы, для которых это была роскошь в это время, когда торговцев было мало, как, впрочем, и всякая еда, кроме гусиного и оленьего мяса. Жена Николая поставила вариться уху, и вскоре у нас был полный котелок рыбы, сваренной, правда, без соли и каких-либо приправ, но всё равно для нас это было самое вкусное блюдо, которое мы когда-либо ели. Пока готовилась рыба, наш хозяин угостил нас поджаренным оленьим жиром. Всего его было не больше пары унций, он разломал его на кусочки и раздал всем, как леденцы. Некоторые из присутствующих, наиболее впечатлительные, заявили, что это было самое сладкое, что они когда-либо пробовали. Если бы его было достаточно, чтобы всем наесться, мы, возможно, сочли бы это славным пиршеством; но, как бы я ни был голоден, мне показалось, что это всего лишь кусочек поджаренного на грязной сковороде прогорклого оленьего жира с прилипшими волосками оленьей шерсти.

Я съел кусочек размером с ноготь мизинца, и больше мне не хотелось; но я заметил, что некоторые были не прочь получить и вторую, и третью порцию. На протяжении всей экспедиции я никогда не терял вкуса к хорошей еде, когда она была. На борту «Жаннетты» я ел механически – по долгу службы; ел, чтобы поддерживать силы; ибо, хотя наш корабль был лучше всех, когда-либо пересекавших Полярный круг, снабжён провизией, всё же рацион питания был настолько однообразен, что многие из нас в конце концов возненавидели сам вид и запах консервов, которые в начале путешествия считались самыми вкусными. Это подействовало на нас так же, как куропатка на человека, который обещал есть их по одной штуке каждый день в течение месяца, но я сомневаюсь, что была бы съедена хотя бы дюжина.

Пока готовился ужин, я принялся рассказывать Николаю историю нашего кораблекрушения. Ефим Копылов, русский ссыльный, явно более образованный, чем местные жители, принял в беседе живейшее участие. Красным и синим цветным карандашом я изобразил на листке бумаги американский флаг. Ефим тут же воскликнул: «Ага, американский!», а затем объяснил, что служил солдатом на укреплениях Владивостока и видел много американских судов. Но чтобы якуты поняли, я нарисовал судно, которое Ефим назвал шлюпкой, а туземцам сказал: «большая лодка». Затем, вспомнив якутское слово мус, обозначающее лёд, я объяснил, что он раздавил судно, и оно затонуло. Ефим понял это сразу, но туземцы были не так сообразительны, и после долгих споров между ними я воспользовался большим куском дерева, назвав его «шлюпкой». На шлюпку я поместил четыре палочки поменьше – «маленькие лодочки», и тридцать три совсем маленьких кусочков в качестве команды. Затем я стал покачивать стол, показывая волнующееся море, которое они назвали байхал (море), и показал, как мус байхал (морской лёд) сдавил корабль. Затем, сильно взволновав стол, я высыпал лодки и людей с корабля и бросил последний вместе с маленькой лодкой под стол, чтобы представить, как он ушёл под лёд. Все прекрасно поняли мою пантомиму, и охи, ахи и вздохи мужчин и женщин выразили их печаль и сожаление. Затем я отсчитал одиннадцать палочек в качестве своей команды и посадил их на борт одной из трёх оставшихся лодок; двум другим было назначено тринадцать и девятнадцать палочек соответственно. Они плыли все вместе много дней и ночей, а затем налетела ужасная пурга (я сильно дунул и заревел), байхал заволновался (я закачал стол), перевернул две лодки и утопил их (я швырнул их на пол). Но одна маленькая лодка осталась, и с одиннадцатью палочками (я со своей командой) пришвартовалась, наконец, в Зимовьелахе, так называли эту деревню[44].

Женщины были очень тронуты этой историей; смотря на наши обмороженные конечности, они сочувственно качали головами и даже плакали над нашими страданиями. После ужина Николай дал каждому из нас по листку табака – роскошный подарок для тех, кто к нему пристрастился. Я не курил, но я слышал, как наши курильщики говорили между собой, что это была худшая дрянь, которую они когда-либо курили, включая спитой чай и кофейную гущу, которые они употребляли для этого в походе. Поэтому мы завели обычай сушить нашу чайную заварку для тех, кто хотел курить, к большому удивлению местных жителей, которые свой табак смешивали с примерно таким же количеством коры или древесины. Наши большие трубки тоже вызвали у них удивление, так как их были очень маленькими и по форме напоминали японские курительные трубки, в чашечке которых помещался шарик табака размером с горошину. Покурив, мы улеглись, чтобы хорошенько выспаться, для этого дом затемнили досками с внутренней стороны окон со льдом вместо стекла. Некоторые из нас улеглись на лежанки, другие растянулись в своих спальных мешках на полу и вскоре все мирно захрапели. Однако те из нас, чьи конечности были обморожены, не находили покоя, ибо каждый удар сердца интенсивно и болезненно проталкивал кровь по нашей распухшей плоти. В сумерках мы все то ли проснулись сами, то ли были разбужены туземцами, готовившими нам ужин. Неизменный чай был передан по кругу, а миссис Чагра со своими подругами поставили вариться большой котёл с традиционными гусями, которые с древних времён верно служат туземцам, поставляя им на стол своё многочисленное потомство. Их забивают летом, когда они ещё не оперились после линьки, и подвешивают парами, связав головами, на шестах, на недоступной для собак и лис высоте. Поскольку их как не ощипывают, так и не потрошат, внутренние органы несчастных естественным образом опускаются вниз. Так они и замерзают, а когда их оттаивают для готовки, то обычно нет необходимости вскрывать их, так как все эти внутренности выпадают из птиц сами по себе – не очень приятное зрелище! Тем не менее гусиное мясо мы ели с удовольствием.

Перед тем как лечь спать, Николай взял несколько маленьких восковых свечей и расставил их перед иконами. Я говорю во множественном числе, потому что у него был ряд их на полочке в северо-западном углу дома. Это были изображения из латуни, квадратные, размером от одного до четырёх с половиной дюймов; некоторые были просто портретами отдельных святых, на других изображены группы из трёх и более фигур, а также медальоны, кресты с распятиями и без, и тому подобное. Всё это продают якутам православные священники. Хозяин дома зажёг свечи, и все туземцы, старые и молодые, с женщинами позади, подходя по очереди, совершили свои молитвы, очевидно, с некоторыми дополнениями по поводу нашего благополучия и безопасности. Служба состояла из разнообразных коленопреклонений, поклонов и крёстных знамений, с длинными паузами между ними, во время которых они опускали глаза долу, как будто в глубокой медитации, и время от времени безмолвно падали ниц, целовали пол и касались его лбом.

Когда всё закончилось, люди отступили, как бы пропуская нас вперёд, и, поклонившись, махнул нам рукой, приглашая на богослужение. Мне показалось, что он немного растерялся, что мы не приняли его приглашение, и поэтому я, чтобы не обидеть хозяина дома, попросил свою команду выполнить всё, что он просит. Джек Коул, чьё хорошее настроение всегда было искренним и несколько излишним, заорал во весь голос, как будто звал на палубу вахту: «Давайте, ребята, идите и помолитесь!».

После чего, сопровождаемый почти всей нашей командой, взял на себя инициативу в проведении совершенно оригинальной церемонии. Затем Николай погасил свечи, и мы легли; некоторые из нас, как и прежде, на рундуках по периметру комнаты, а остальные использовали пол в качестве общей кровати с местными, включая наших лоцманов и русского Ефима Копылова, который, по-видимому, уже присоединился к нам в качестве проводника, советника и друга. Очевидно, он считал себя намного выше туземцев, хотя временами зависел от них в еде, крове и одежде; тем не менее он, как это обычно делает белый человек, принял значительный вид, и туземцы были вынуждены подчиняться ему.

Описание хижины Николая Чагры, лучшей в деревне Зимовьелах, станет хорошим примером лучших постоянных жилищ такого рода, широко известных в дельте Лены и во всех районах Якутской области, как балаганы или юрты.

Основная или жилая часть здания имеет прямоугольную форму и построена из тёсаного дерева, размеры основания составляют примерно двадцать четыре на шестнадцать футов. Бревна ставятся торцом в землю без лежней, все четыре стороны наклонены внутрь примерно на десять градусов от перпендикуляра; или, если высота хижины внутри составляет, скажем, восемь футов, то отвес от верха стены укажет на полу примерно на два фута от стены. Брёвна аккуратно обтёсаны и выровнены до семи дюймов в ширину, толщина варьируется от семи до семнадцати дюймов, и уложены с удивительно малыми зазорами, если учесть примитивные инструменты туземцев. Они состоят только из долота, острого топора с довольно короткой ручкой и изогнутого скобеля с двумя ручками; пила им неизвестна.

Горизонтальные балки укладываются поверх наклонных стен, и на них, в свою очередь, вдоль длинной стороны и посередине между передней и задней стенами кладётся балка толщиной семь дюймов и шириной двенадцать дюймов. Эту балку поддерживает столб в центре балагана, а что касается крыши, то она делается из такого же тёсаного бруса, как и стены. Она опирается на центральную балку спереди и сзади и, таким образом, придаёт крыше небольшой наклон в обе стороны. Все швы заделаны оленьим мхом. В торцевой стене проделана низкая дверь высотой три и шириной два фута, а всю постройку опоясывает земляная насыпь высотой примерно два фута, чтобы не пропускать холодный воздух. В стенах вырезаны по два квадратные окна размером восемнадцать дюймов, и иногда такое же окно делается на противоположной входу стене. Камин с дымоходом расположен посередине между центральной балкой крыши и дверью и обращён внутрь. Он сделан высотой шестнадцать-двадцать дюймов и шириной и глубиной четыре фута, в задней стенке находится дымоход, сплетённый из прутьев и жердей, он поддерживается двумя подкосами. Они также служат опорами для небольшой каминной полки и на них же держится деревянный крюк, на который туземцы вешают над огнём свои большие чайники. Дымоход и камин обмазаны глиной и со временем обжигаются до полного затвердения. Ящик вокруг камина заполнен землёй, его стенки либо скреплены между собой, либо, что бывает чаще, стенки поддерживаются восемью прочными кольями, вбитыми в землю.

В добротных, правильно построенных юртах пол покрыт досками, их делают из брёвен, раскалывая их деревянными клиньями. Внутри такое жилище устроено следующим образом: низкий ларь-рундук высотой примерно восемнадцать дюймов, проходит вдоль всех стен помещения, кроме той, в которой прорезана дверь. Он около двух с половиной футов в ширину и днём используется как скамейка, а ночью превращается в спальные места, отделённые друг от друга перегородками, обычно высотой в три-четыре фута, но иногда достигающими потолка. У стены, противоположной двери, находятся две койки, а по обеим сторонам – по три, всего восемь спальных мест. Некоторые койки делаются шире или для двух спящих – тогда к ним добавляется доска на кожаных петлях, которая ночью поддерживается подпорками, а днём опускается. Расположение хижин по сторонам света не определяется каким-либо правилом, иногда они стоят задней стеной к преобладающему ветру; хотя часто эта разумная предосторожность не соблюдается. В одной и той же деревне все жилища могут быть расположены в разных направлениях. Однако спальные места в юртах распределяются между обитателями одинаково во всей Северо-Восточной Сибири. Если смотреть от двери, то дальний правый угол неизменно занимают хозяин и его жена; противоположный левый угол всегда отделён как гостевая комната, а над ним находится полка с иконами. Три спальных места, расположенные вдоль правой стороны, предназначены для ближайших родственников, женатые сыновья и их жены находятся рядом или рядом со своими родителями в зависимости от возраста или других условий. Слева места ближайших родственников начинаются от гостевой комнаты, начиная со старшей тёти или дяди и заканчивая у двери не родственником или воспитанником. Во всех хижинах есть небольшие промежутки в четыре-пять футов между последними рундуками с обеих сторон и стеной, в которой дверь. Справа в этом пространстве хранятся котелки, чайники и другая кухонная утварь; слева – небольшой запас сухих дров для растопки и плохой погоды. Перед камином на ремнях подвешена лёгкая полка из жердей и дощечек, которая тянется поперёк всего помещения. На неё кладут замороженные продукты для оттаивания и рыбу для собак. Последнее практикуется всегда, когда есть возможность; собак в холодную или плохую погоду кормят горячей пищей. Узкие полки над рундуками для мелких украшений; шкатулка для хранения ценных вещей, таких как иголки и нитки; чайная чашка или какой-нибудь другой красивый предмет, а также несколько небольших, грубо сколоченных столов составляют остальное убранство жилища. Среди туземцев распространены пуховые подушки и постельное белье из шкур, а матрас делается из двух, трёх или стольких оленьих шкур, сколько позволяет достаток в доме. Почти в каждой хижине я видел одного-двух стариков или старух, которые занимали угол возле двери; эта «бабушка», как правило, слепая, всегда несчастная, бедная, оборванная и грязная, питается она теми немногими остатками пищи, которые находит в отбросах домашнего хозяйства. Я так и не смог узнать, был ли такой персонаж родителем хозяина или хозяйки, только замечал, что это всегда самый старый и бедный. И эти пожилые пенсионеры любого пола постоянно работают, слепые или нет, изготавливая и ремонтируя сети из конского волоса. Слепота, надо сказать – это болезнь, распространённая среди жителей всего этого региона. Доктор Капелло, главный хирург Якутского округа под командованием генерала Черняева[45], сообщил мне, что сорок процентов всех местных жителей к северу от Якутска полностью слепы, а шестьдесят процентов частично слепы или потеряли один глаз, и я не могу вспомнить, посещал ли я в этих местах какое-нибудь жилище, в которой хотя бы один обитатель не страдал каким-либо заболеванием глаз. Среди них в ужасной степени преобладает сифилис; и это из-за способа умывания туземцев, который заключается в том, что они набирают в рот воды, струйкой выпускают её в ладони и моют лицо, при этом инфекция из больных ртов попадает в глаза. Слепяще-яркий снег, грязь и дымная атмосфера жилищ – всё это порождает и усугубляет этот ужасный недуг.