В дельте Лены

Поэтому я был рад, когда наконец рассвело. Мы вылезли из сугроба, вытряхнули снег из одежды и спальных мешков и съели завтрак из замороженной рыбы, – туземцы завершили её курением трубок. Затем, когда сани были загружены, из своих сугробиков вытряхнулись бедные наши собаки и, недовольно ворча, дрожа и огрызаясь, без всякого завтрака выстроились в очередь в упряжку, и начался ещё один день пути. Придерживаясь западного берега реки, мы приглядывались к каждому предмету по ходу нашего движения, время от времени останавливаясь, чтобы внимательно смотреть всё вокруг в надежде отыскать какие-нибудь следы, идущие с севера вслед за теми двоими, которые вырвались из пасти смерти. Тут и там мы видели, где под этими двоими ломался лёд, тогда ещё молодой, но кроме этого не осталось никаких следов, которые вели бы нас к остальному отряду. Вскоре нас снова окутала тьма, принеся с собой ещё одну трудную ночь в снегу. А утром, после скромной трапезы из мороженой рыбы, запитой тепловатым чаем, кое как заваренным на костре на снегу, мы продолжили наше путешествие.

В одном месте мы заметили следы двух мужчин, пересекавших залив и направлявшихся на восточный берег и вернувшихся, но отпечатки были старые. Ближе к ночи мы прибыли на место трёх крестов и обнаружили две старые хижины, лодку и рыбацкий сарай, как и было описано, а также гробы с телами якутов на ко́злах. Я смог найти следы двух мужчин в хижинах и вокруг них, но не более того. В этих жилищах, полуразрушенных и засыпанных снегом, не было никаких признаков того, что кто-то побывал в них после Ниндеманна и Нороса. Теперь я почти умирал от голода. Предыдущие две ночи дали мне лишь небольшой отдых и никакого восстановления сил, а ледяная рыба, казалось, только заморозила меня. Я спросил туземцев, далеко ли до Матвея[62], они сказали, что двадцать пять вёрст, и там у нас может быть огонь, кров, горячий чай и варёная рыба. Поэтому, хотя было уже далеко за полночь, я отдал приказ: «Пойдём Матвей».

Теперь я прошёл по следам Ниндеманна и Нороса до того места, где, по их словам, они набрели на первые хижины после расставания с Делонгом; и поскольку я неуклонно придерживался западного берега реки, ошибки быть не могло. Поэтому я решил остановиться в Матвее с намерением возобновить завтра свои поиски по отмелям, по которым мы ехали весь день, до острова Столб, одной из самых главных ориентиров Ниндемана. Мы поспешили далее в темноте, ориентируясь только по западному берегу, и далеко за полночь подъехали к хижине. Тело моё окоченело так, что я едва мог двигаться и говорить; я сел на снег, туземцы открыли мне вход в хижину, заползая в неё на четвереньках, я закричал: «Огонь, огонь!».

Вскоре огонь уже пылал в очаге, распространяя живительное тепло, и тогда в его ярком свете я увидел, что, хотя дверь хижины была завалена снегом, дымовое отверстие оставалось открытым, и, как следствие, в хижину намело много снега. Но по мере того, как огонь разгорался и всё ярче освещал комнату, я обратил внимание на необычное расположение ложа из палок и сказал: «Якут суох». Они с серьёзным видом покачали головами и повторили: «Суох» (нет); а затем, указав на открытый дымоход и снег в хижине, добавили: «Американски!».

Теперь я был спокоен, так как чувствовал, что нашёл новый след. Ниндеманн и Норос заверили меня, что они не видели ни одной хижину, пока не добрались до «Крестов» южнее, и не спали ни в одной из них, пока не достигли «Места саней»; а особенность в расположении палок, которая привлекла моё внимание, заключалась в том, что они были извлечены из земли с трёх сторон хижины, где они были согласно обычаю якутов, и расположены в форме кровати, принятой североамериканскими индейцами, ногами к огню и бревном под голову. Поэтому я тогда подумал, что вторая группа, по всей вероятности, Алексей и, может быть, ещё кто-то, была послана Делонгом следом за Ниндеманом; что, наткнувшись на эту хижину и не сумев открыть дверь, он спустился через дымовое отверстие и провёл здесь ночь; и что, уходя, он забыл закрыть дыру в крыше, оплошность, которую не допустил бы ни один якут.

Дальнейший поиск не выявил в хижине никаких записей или других свидетельств; и вот, когда мы переделали наши спальные места снова по-якутски, поужинали и легли спать, – мне приснилось, что я нашёл первую разгадку судьбы Делонга.

Глава XIV. Теряем след

Бунт – Мои людоедские угрозы – Хас-Хата – Ужин из оленьих копыт и рогов – В оцепенении – Ещё одна ночь в снегу – «Балаган суох» – Северный Булун – Я ныряю в хижину – Две драгоценные записки – Якутские молодожёны – Ночь в тесном помещении – Туземная бережливость – Важные новости.

На следующее утро я заметил, что туземцы много разговаривали между собой и, когда я поторопил их, упаковывали груз с большим недовольством и таинственностью, разговаривая при этом шёпотом, как будто боясь, что я их подслушаю. Наконец, когда мы уже собирались тронуться в путь и я вышел из хижины, Константин, который вернулся, чтобы убедиться, что из неё всё вынесли, появился из неё с сияющим лицом и подал мне кожаный ремень, сказав, что нашёл его в хижине. Взглянув на большую медную пряжку ручной работы, я понял, что пояс был сделан на борту «Жаннетты»; поэтому я вернулся в хижину и провёл более тщательный осмотр, выгребая весь снег, но безрезультатно. Однако теперь я был более чем уверен, что там была вторая группа, посланная Делонгом. Поэтому, запрыгнув в сани, я приказал погонщикам поторопиться.

Они оба на мгновение посмотрели на меня, явно не осмеливаясь заговорить, а затем Константин решился: «Суох, суох!».

Повернувшись к Василию, который стоял в стороне, я спросил: «Как суох?».

«Кушать суох», – ответили оба.

«Бар, бар, кушать многа», – сказал я.

Но они настаивали: «Балык суох, олень суох, собака устал».

Я был поражён! Баишев сказал мне, что он снабдил нас едой на десять дней, а здесь всё кончилось за четыре. Я сразу заподозрил, что якуты струсили и обманывают меня, и поэтому заставил их полностью разгрузить сани; но никакой еды не было. И всё же я полностью доверял Баишеву, и поэтому подумал, что туземцы, боясь идти дальше, просто тайком закопали её в Булкуре или где-нибудь ещё.

Сама мысль об этом привела меня в ярость. Повернуть назад теперь, когда я обнаружил новый след, было невозможно. Оба туземца казались невозмутимыми, а Константин о чём-то оживлённо болтал. Я схватил чей-то остол и одним ударом сбил его с ног, после чего Василий бросился наутёк, а бедный Константин, ошеломлённый и испуганный, последовал за ним на четвереньках. Я погнался было за ними, размахивая остолом, однако был так слаб, что они быстро оставили меня позади. Впрочем, мне удалось напугать их, а это было всё, чего я хотел. Собаки бросились было за ними, но, к счастью, я остановил сани, быстро воткнув перед ними остол. Затем, опасаясь, как бы туземцы не покинули меня совсем, я схватил ружье и с криком «Винтовка, винтовка!» выстрелил им вслед. Пуля просвистела у них над головами, и при звуке выстрела оба туземца упали ничком, затем, повернувшись на коленях, стали в ужасе креститься и низко кланяться, утыкаясь носами в снег.

Я поманил их к себе, одновременно перезаряжая ружьё и потрясая остолом. Они вернулись очень раскаявшимися и умоляющими: «Палка суох, палка суох»; а затем принялись умолять меня об опасности дальнейшего путешествия. У нас не было еды ни для себя, ни для собак.

«Оленя суох, балык суох, собака помре, мы помре, как помре?». И опять: «Снег много, пурга много!». И наконец: «Вы можете найти своих мёртвых товарищей весной, когда сойдёт снег» и, положив свои палки на землю, они дули на них и посыпали снегом, показывая, как он похоронил моих друзей. Затем, схватив себя за горло, они легли на снег и притворились мёртвыми, потом старый Василий изобразил волка или лису, которые непременно придут и съедят нас.

Тем временем я несколько отошёл от гнева, вызванного внезапным истощением нашей провизии, и теперь осведомился о расстоянии до ближайшей деревни. «Двести пятьдесят вёрст», – объявили они, сосчитав десятками на пальцах. В каком это направлении? Они положили свои остолы, направив их на северо-запад, и сказали: «Север запад»[63]. Тогда я твёрдо потребовал: «Пошли, скорее, Север Булун, Константин балаган».

Они ошеломлённо посмотрели на меня, как бы желая убедиться, что я не сумасшедший, а затем разразились протестами. «Есть нечего! Ты хромой и слабый, дрожишь от холода и наверняка умрёшь! Мы все умрём!» Сидя на санях с ружьём в руках, я только ответил: «Собака кушать, кушать много, якут кушать!»

При этих словах они перекрестились, переглянулись и, видя, что я серьёзен и неумолим, начали торопливо готовиться к поездке, бормоча под нос: «Якут кушать, якут кушать». Потому что, когда я сказал, что съем собак, которых было много, они только улыбнулись, но когда я пригрозил съесть и их тоже, они явно перетрусили и теперь боязливо посматривали в мою сторону.

Отправляясь в путь, я осмотрел реку и мелководье перед нами, и приказал туземцам следовать вдоль западного берега главного ответвления по пути, который описал мне Ниндеманн. Река здесь делает плавный поворот на запад, здесь множество проток, текущих на север в западной части дельты, и, наконец, на восток, куда направляется и самая большая протока, а в заливе было видно более дюжины мысов, каждый из которых указывал на вход в большую протоку. Мы прошли совсем немного и наткнулись на несколько старых хижин, я остановил упряжки, чтобы осмотреть их, но там не было ничего интересного и мы продолжили наше путешествие, на этот раз без остановок до поздней ночи, когда мы остановились в месте под названием Хас-Хата[64] (Гусиное место), где было две хорошие хижины и пара амбаров.

Во время дневного пути я убедился, что мы сошли с тропы из-за необычного количества хижин, которые мы видели; хотя Ниндеманн говорил мне о многих старых и новых хижинах, которые он видел, когда они шли с Делонгом. Однако, прибыв в Хас-Хата, я убедился, что потерял след, потому что в этих хижинах мы нашли и съели много отбросов, которыми люди отряда Делонга, если бы они шли этим путём, наверняка не побрезговали бы. Эта неожиданная добыча состояла из оленьих костей с сухожилиями и остатками мяса, – некоторые из них с копытами, которые мы поджаривали на огне, и, когда пяточные части копыт размягчались, нарезали их ножами и ели, нахваливая. Находили также оленьи рога, обладателей которых убили, когда рога были ещё молодые, в бархате – они были пористые и наполнены кровью; мы измельчали их топорами и тоже с удовольствием ели. Для собак там ничего не было, и они были поставлены на самообеспечение, а поскольку Хас-Хата – это большой охотничий стан для заготовки гусей, им удалось найти гусиные шкуры, крылья, лапы и тому подобное, выброшенные прошлым летом. Но они были очень слабы, некоторые уже не могли идти в упряжке, и их на самом деле освободили от этой обязанности и поставили перед выбором: следовать за упряжкой как могут, или умереть на дороге.

Мы пили горячий чай в уютной тёплой хижине, укутанной вихрями грозного шторма, бушевавшего всю ночь. Мне не терпелось добраться до Северного Булуна, где я рассчитывал раздобыть свежих собак и еду и последовать вдоль главной реки на юг до того места, откуда я начал, а если я потерплю неудачу в поисках Делонга, то вернусь в Булун и снаряжу новую экспедицию, чтобы продолжить поиски весной. Теперь я так сильно хромал, что совершенно не мог встать без посторонней помощи; но я настаивал на том, чтобы с утра пораньше отправиться из Хас-Хата, чтобы в тот же день добраться до Хойгуолаха[65]. Дул сильный ветер, к счастью, боковой, а не навстречу, и облака несущегося снега почти скрывали передних собак. Упряжки были совершенно измотаны, и мы продвигались в глубоком снегу очень медленно, а когда наступила ночь, я до того хотел спать, что чувствовал полное безразличие жив я или мёртв. Собаки ползли с такой черепашьей скоростью, что я мог просто лежать на санях, не опасаясь свалиться. А если бы это случилось, Василий, наверное, даже бы и не заметил.

Наконец туземцы пришли к выводу, что им лучше разбить лагерь и уложить меня в спальный мешок, так как они были очень обеспокоены моей сонливостью, и вскоре мне стало тепло, уютно, и я крепко заснул посреди заснеженной тундры.

Мы поднялись при свете звёзд и снова тронулись в путь. Вскоре борьба со стихией развеяла остатки моего сна. Лица туземцев были обморожены и покрыты волдырями, собаки еле шевелились, и не более того, и наши перспективы были действительно мрачными. Я то и дело спрашивал Василия, скоро ли мы подъедем к следующей хижине, и тот неизменно отвечал: «Скоро!», указывая вперёд своим остолом, как будто хижина была сразу за холмом. Но день сменился сумерками, снова наступила ночь, и я уже потерял всякое терпение. На каждой из наших всё более частых остановок для отдыха упряжек, туземцы трогали меня за рукав и что-то говорили. Я отвечал им, снова спрашивая про балаган, и они продолжали уверять меня: «Да, да, скоро, скоро». В конце концов, когда они в очередной раз начали рассказать мне о своём выдуманном балагане, я в ярости заорал: «Балаган суох!»

После этого они, видимо, сочли неразумным спорить и оставили меня в покое, рассудив, по всей видимости, что не будет большой беды, если такой упрямец помрёт, пусть даже от голода и холода. Их, конечно, несколько оправдывало то, что я протяну ещё какое-то время, суда по тому, как я энергично рявкнул «суох!» и сопроводил его отборной руганью на моём богатом родном языке, которой они не поняли, но общий смысл, несомненно, угадали. Наконец, далеко за полночь, Василий потряс меня за плечо и крикнул: «Балаган, майора, балаган!». Я привычно отмахнулся, но он продолжал свои попытки привести меня в чувство, повторяя: «Да, да, огонь!». Упряжки остановились, я поднял голову, и увидел, что прямо рядом со мной из сугроба вырывается пламя. Так, по крайней мере, это выглядело, поскольку, хотя хижины и возвышаются над землёй, их так засыпает снегом, что к середине зимы собачьи упряжки бегают прямо по их крышам, вкушая аромат варенных гусей или рыбы, которые струятся из дымовых отверстий. С каждым снегопадом вход в хижину всё больше скрывается из виду, пока не окажется где-то на четыре-пять футов ниже уровня снега; и тогда, чтобы входить и выходить из балагана, приходится делать в снегу ступеньки вниз.

При виде весёлых красных искр, вылетающих из холодной белой поверхности, и яркого света из ближайших дверей, в котором стояли женщины, предупреждённые лаем собак и держа в руках зажжённые факелы, чтобы провести нас в хижину, моё настроение сразу улучшилось, я поднялся и сел в санях. Константин с Василием помогли мне подняться на ноги с намерением помочь спуститься по ступеням, но внезапно собаки, ещё не привязанные, учуяв запах еды, рванули вперёд. Туземцы, естественно, отпустили меня и бросились к своим упряжкам. Ноги подо мной тут же задрожали, затем подогнулись, я покачнулся взад-вперёд, а затем рухнул лицом вниз. Но тут же пополз к сверкающему впереди дверному проёму, к темнолицым женщинам с факелами. Они с удивлением уставились на странное существо, которое приближалось к ним на четвереньках. Добравшись до снежной лестницы, я сначала попытался развернуться и спуститься по ступенькам подобающим цивилизованному американцу образом, но, потеряв терпение от долгого и холодного процесса, свалился головой вперёд и без всяких церемоний скатился к ногам испуганных женщин, которые отступили и смотрели на меня с поднятыми факелами, крича по-якутски: «Кто? Кто это?!». Мой ответ на хорошем английском только усилил их смятение, – «How do you do, girls?». Затем, протянув к ним руки, я выразил желание, чтобы мне помогли войти в хижину.

Увидев, что я белый человек и говорю на незнакомом языке, они на мгновение отступили, а затем, набравшись храбрости и видя моё беспомощное состояние и покрытое шрамами обмороженное лицо, двое из них подошли, а другие зажгли больше факелов и помогли мне пройти через низкие двери пристроек в большой, хорошо обустроенный и удобный балаган. В нём был пол, довольно высокой, с трёх сторон были обычные рундуки-койки, в центре стоял большой камин с обмазанным глиной дымоходом и излучал тепло и свет из своего вместительного жерла.

Меня провели в традиционный гостевой угол под иконой, а затем женщины отступили, чтобы получше рассмотреть незнакомца. Тем временем весть о моём прибытии разлетелась по деревне, и в хижину уже хлынули зеваки. Женщины сразу же принялись освобождать меня от верхней одежды – куртки, штанов, обуви и так далее, так как все меховые изделия для лучшей сохранности хранятся в другом, прохладном помещении. Я сам сбросил варежки и шапку, когда вошёл, и теперь Василий и Константин принесли мой спальный мешок и другие вещи. Они рассказали людям, кто я такой и зачем здесь, что, по-видимому, вызвало у них большое сочувствие; глядя на мои обмороженные и распухшие руки, туземцы, полные любопытства и сострадания, разразились восклицаниями и вопросами: «Ах, ох! Правда?! Воистину!»

Вскоре я начал ощущать воздействие тепла. Моя застоявшаяся кровь начала наконец циркулировать и болезненно пульсировала в конечностях, а когда женщины, не зная о моем состоянии, начали стягивать с меня мокасины, они также кое-где содрали кожу и заживающие раны. Увидевшие это отшатнулись, как от удара, в то время как остальные столпились вокруг и вытягивали шеи, чтобы взглянуть на кровоточащие, покрытые спутанными волосами язвы, приговаривая: «Бедный белый человек! Он совсем замёрз!» Затем женщины разрезали ножом внешние швы мокасин и сняли их как можно осторожнее, оставив в ранах множество волос от меховых чулок. Затем они посовещались над обмороженными конечностями и после оживлённой дискуссии и покачиваний головами омыли их водой и, когда они высохли, смазали гусиным жиром, что было не совсем приятной процедурой.

Тут меня охватила неудержимая сонливость, и под бормотание дюжины языков вокруг меня я погрузился в долгий крепкий сон, а проснувшись, обнаружил, что заботливо укутан мехами. У меня не было ни бинтов, ни ткани, чтобы сделать то же самое для моих ног, и я попросил женщин сделать из пары шарфов «рукавицы для ног» – так я их назвал, не зная правильного имени. Туземцы предложили мне пару рукавов от оленьей шубы чтобы укрыть мои ноги – временно, но я их потом «оставил себе в подарок». Никогда я ещё не видел такой пёстрой и пахучей толпы в таком маленьком пространстве. На стол, поставленный передо мной у койки, был подан горячий чай и восхитительная замороженная рыба, а затем мы насладились котелком варёной рыбы и ухой, то есть, горячей водой от рыбы, которая, однако, была вкусной и питательной.

Когда ужин закончился, появился довольно симпатичный молодой человеком, который подошёл ко мне, и, очень низко поклонившись, сказал: «Здрасте, здрасте!» и протянул мне сложенный листок бумаги. Нетерпеливо развернув его, я прочёл: —

Арктический исследовательский пароход «Жаннетта».

В хижине в дельте Лены, полагаем, недалеко от Чолбогой[66],

Широта: ____ , Долгота: ____.

Четверг, 22 сентября 1881 года.

Того, кто найдёт эту бумагу, просят переслать её министру военно-морского флота с пометкой о времени и месте, в котором она была найдена.

Далее следовало краткое описание путешествия и гибели «Жаннетты», нашего похода по льду и потери друг друга в шторм. Затем рассказывалось о высадке на сушу отряда с первого куттера и продолжалось:

В понедельник, 19 сентября, мы оставили наши вещи в куче на берегу и поставили высокий шест. Там находятся навигационные приборы, хронометр, судовые журналы за два года, палатка, лекарства и т.д., которые мы не имели никакой возможности нести. Нам потребовалось сорок восемь часов, чтобы преодолеть эти двенадцать миль, из-за наших больных, и две хижины показались мне хорошим местом для остановки на время, пока хирург и Ниндеманн, которых я послал вперёд, не найдут нам помощь. Но вчера вечером мы подстрелили двух оленей, что дало нам много пищи на первое время, и мы видели там много других, так что не беспокоимся о будущем. Как только трое наших больных смогут ходить, мы возобновим поиски поселения на реке Лена.

Суббота, 24 сентября, 8 часов утра – Трое наших хромых теперь могут ходить, и мы собираемся продолжить наше путешествие с двухдневным рационом оленьего мяса, двухдневным рационом пеммикана и тремя фунтами чая.

Джордж В. Делонг,

Лейтенант-коммандер

Закончив читать, я повернулся к молодому человеку, которого, по его словам, звали Иннокентий Шумилов[67], и спросил, где он её нашёл. В хижине, ответил он, называемой Белёх[68], на восточном берегу протоки Осоктох-Уэся[69], примерно в пятидесяти пяти верстах к востоку от Северного Булуна. Тут мне повезло ещё больше, когда вперёд вышла пожилая женщина, порылась за пазухой и, наконец, вытащила ещё одну бумагу, которая тоже оказалась запиской, оставленной Делонгом в хижине под названием Осохтох[70], примерно в 70 верстах к юго-востоку от Северного Булуна и немного к югу от Белёха. В ней говорилось следующее:

В хижине, дельта Лены,

около 12 миль от вершины дельты[71],

понедельник, 26 сентября 1881.

Четырнадцать офицеров и матросов американского арктического парохода «Жаннетта» прибыли сюда вчера вечером и сегодня утром направляются на юг. Более полную запись ищите в мешочке, висящем в хижине в пятнадцати милях дальше по реке, на правом берегу большего рукава.

Джордж В. Делонг, Лейтенант-коммандер.

Пом. хирурга Дж.М. Эмблер, г-н Дж.Дж. Коллинз

У.Ф. Ниндеманн, Н. Иверсен, Х.Х. Эриксен, А. Герц, Г. Каак, А. Дресслер, Дж. Бойд, Ах Сэм, В. Ли, Л.П. Норос, Алексей.

Теперь туземцы сказали мне, что в соседней деревне была ещё одна бумага и ружье, которые были найдены ещё дальше на юг, на восточном берегу реки, в хижине, известной как Уэс-Тёрдюн[72], примерно в девяноста верстах на юго-юго-восток («на юг, маленько восток»). Здесь я достал свою карту и с помощью долгих объяснений вдолбил её смысл в головы деревенских тугодумов, заставив их, в конце концов, согласиться с тем, что возле Уэс-Тёрдюне есть ответвление реки, которое течёт на восток или на восток-тень-север. Затем я дал им понять, что в этом месте Делонг и его отряд останавливались на четыре дня, а затем переправились на западный берег и направились на юг к небольшой хижине на западном берегу, где они разбили лагерь на несколько дней и похоронили одного из своих в реке; эта маленькая старая хижина была примерно в двадцати верстах на юг от Уэс-Тёрдюна.

Туземцы со всем этим согласились и проследили на карте курс от Северного Булуна до Белёха, Осохтоха, Уэс-Тёрдюн, затем через реку и на юг до «Маленькой Старой Хижины», и сказали, что если я подожду ещё пару дней, то мне принесут ту другую бумагу и ружьё. Они пришли в ужас, когда я рассказал им о погребении в реке Эриксена, содрогаясь при мысли о том, что его плоть поедают рыбы. Юрта, в которой я остановился, принадлежала Константину, с ним жили его жена и дети, в том числе женатый сын с женой, а также обычный набор тётушек, слепых стариков и прочих, которые занимали спальные места, в то время как многим другим приходилось спать на полу.

Младший сын только что женился, то есть он совсем недавно вступил во владение своей невестой, ибо в этой части Сибири существует обычай, согласно которому жених и невеста расстаются сразу после церемонии бракосочетания и живут отдельно со своими родителями до истечения одного года. И вот недавно молодая жена присоединилась к мужу во всём великолепии своего свадебного наряда, сшитого из квадратиков и полосок меха молодого оленёнка и покрытого оригинальной вышивкой бисером, перемежающейся с окрашенными полосками кожи, и обрамлённого мехом по низу и спереди.

Забавный кожаный пояс с пряжкой стягивал под мышками платье, у которого не было талии, а голову украшала изящная лента, украшенная бисером и блёстками. Она была хорошенькой в своём роде, пухленькой и кругленькой, довольно озорной, и никогда не упускала случая подразнить своего молодого мужа, который был очень скромным и застенчивым, но, по-видимому, очень любил её. Константин представил её мне как жену своего сына, и она быстро покинула нас, вернувшись к своему супругу. Вскоре она закончила свои ухаживания, ласки и прочие проявления любви, сняв с него сапоги и верхнюю одежду, а затем, уложив краснеющего юношу в их маленькую кроватку, она, наконец, опустила засаленную ситцевую занавеску, которая скрыла их любовь от наших нескромных взглядов.

Уже почти рассвело, когда другие обитатели хижины улеглись отдыхать. Все ждали, когда старик заберётся на свою койку, и тогда те, у кого не было спальных мест, расстелили свои шкуры на полу. Тут старая леди потушила огонь и, выйдя на улицу, положила несколько досок на дымоход, с помощью которых, конечно, она сохранила в хижине тепло, но в то же время лишила свежего воздуха сорок голых немытых тел всех возрастов, стиснутых на площади где-то четырнадцать на двадцать два фута! Атмосфера стала просто неописуемая… Тем не менее мы все уснули, а утром оказалось, что буря бушует по-прежнему неистово.