Новые странствия Салли Джонс

Мне потребовалось два часа, чтобы перенести на баркас двадцать самых тяжелых больных. В основном это были дети с распухшими шеями и пылающими лбами. Кто-то при виде меня испугался, кто-то решил, что это сон. Но ни у кого не было сил сопротивляться, когда я выносила их из трюма.

Несколько мужчин, уже заболевших, усердно помогали мне. Мы клали больных на носилки из парусины, которые я потом спускала на баркас при помощи веревки и блоков. Роза принимала носилки и удобно рассаживала или укладывала больных на палубе.

В тот вечер, прежде чем на реку упали сумерки, мы сделали четыре ходки на «Кампанию» и обратно. Чуть меньше половины больных теперь могли получить медицинскую помощь в полевом госпитале.

И я, и Роза валились с ног от усталости.

На следующее утро с Атлантики задул крепкий западный ветер. Волнение на реке еще больше усложнило пересадку пассажиров. Был уже вечер, когда мы наконец приготовились отплыть с последними больными от пораженного болезнью корабля.

Спускаясь по веревочному трапу на баркас, я заметила женщину, которая днем раньше остановила бунт на «Кампании». Она стояла одна у фальшборта и едва заметно кивнула мне на прощание. Я кивнула в ответ.

Когда мы подошли к пристани военно-морской базы, было уже восемь. Люди в защитных костюмах вымыли меня с ног до головы карболовым мылом и выдали новый комбинезон со склада флотской базы. Мою старую одежду полагалось сжечь.

Розы Домингеш поблизости не было. Вероятно, она оказывала помощь только что прибывшим пациентам. Остальным тоже было не до меня. Так что я пешком вышла с базы и доехала на трамвае до Алфамы.

Добравшись до «Хадсон Квин», я навела порядок на борту и села на камбузе перекусить перед сном. Все, что у меня было, – это сухари и чай. Лампа над столом беспокойно подрагивала. Видно, кончался керосин. Я взяла лампу и пошла в мастерскую залить горючего.

Маленькая мастерская на «Хадсон Квин» втиснута в углу машинного отделения. Когда я спускалась по трапу, пламя несколько раз вспыхнуло, а потом совсем погасло. Сразу стало темно как в могиле. Но мне не нужен свет, чтобы ориентироваться в своем машинном отделении. Я наощупь пробралась к верстаку и сняла с полки канистру с керосином.

И вдруг у меня возникло чувство, что я не одна в темноте.

Это был запах. Очень слабый запах. Причем такой, какого здесь быть не должно. Но не то чтобы совсем незнакомый.

Я замерла, насторожив все органы чувств. Ничего слышно не было, кроме легкого треска, издаваемого самой лодкой. Наконец я открыла канистру, залила керосин и включила лампу.

Понятное дело, в машинном отделении никого не было. Я чувствовала себя немного глупо. Страх темноты мне несвойственен.

Но чужой, посторонний запах так и витал в воздухе. Мне не почудилось. Я посветила на верстак, заваленный инструментами, тряпками, деталями механизмов и всякой мелочью.

Потом посмотрела вниз, на слани. И там действительно кое-что лежало.

Это было перо.

Черное птичье перо с серыми обтрепанными краями.

Я подняла его и осторожно понюхала. Теперь я узнала этот затхлый, немного кислый запах.

Перо принадлежало петуху Харви Дженкинса. В этом сомнений не было.

Но как, скажите на милость, оно сюда попало?

Ответ был прост, я сразу все поняла: Петух потерял его в тот самый первый раз, когда мы только познакомились с Дженкинсом. Ведь Старшой водил их по всему боту.

Довольная тем, что решила эту небольшую загадку, я бросила перо в мусорное ведро и вернулась на камбуз допивать свой чай.

Скоро я лежала в койке. За иллюминатором над рекой плыли облака тумана. Вдалеке угадывался безлюдный портовый мол, освещенный одиноким бледно-желтым газовым фонарем. За бортом тихо клокотали волны, слабо поскрипывали натянутые швартовы.

Перед тем, как я уснула, в голове пронеслось:

Почему же я раньше не заметила это перо?

Ведь прошло целых две недели с тех пор, как Харви Дженкинс и его петух спускались в машинное отделение «Хадсон Квин» со Старшим. А после этого я почти каждый день работала в мастерской.

Разве я не должна была увидеть это перо раньше?

Или почувствовать запах?..

8. Нарушение договора

Утром я проспала и на два часа опоздала на работу в скрипичную мастерскую. Синьор Фидардо ничего не сказал – он просто отвел меня в кафе «Нова-Гоа» и угостил кофе и сэндвичами с сыром.

– Как ты? – спросил он, внимательно изучая меня.

Я пожала плечами. Несколько раз за ночь меня будили кошмары. О чем были эти сны, я не помнила. Но какая-то притупленная грусть никак не покидала меня.

Синьор Фидардо немного подумал, прежде чем продолжить:

– Сорок лет назад я сам приехал сюда на эмигрантском судне из Калабрии. Когда мы шли по Средиземному морю, среди пассажиров третьего класса случилась вспышка оспы. Их везли в трюме, как скот. Вокруг нищета и грязь – инфекция распространялась с бешеной скоростью. Видеть это было невыносимо…

Он замолчал и какое-то время сидел, погруженный в свои мысли. А потом сказал:

– Так что, думаю, я понимаю, что ты пережила в эти дни. Вот и все, что я хотел сказать.

Я благодарно кивнула.

Когда рабочий день в мастерской подошел к концу, я села на трамвай и доехала до Руа-да-Муэда, чтобы отработать свою последнюю смену в качестве смотрителя карусели. Завтра парк аттракционов снимался со стоянки и отправлялся в следующий город.

Первый, кого я встретила, придя на место, был сам директор Брокдорфф. Он стоял, раскачиваясь на пятках, сунув большие пальцы под ремешки помочей, на которых держались его вытянутые кальсоны.

– Салли Джонс! – рявкнул он. – Вот ты где! Я думал, тебе можно верить, но, как видно, ошибся. Знаешь ли ты, что значит нарушить договор?

Я посмотрела на него, и на меня навалилась бесконечная усталость. У меня не было никаких сил выслушивать поучения.

– Надеюсь, ты понимаешь, что мне придется существенно сократить твое жалованье? – продолжил коротышка, и я заметила довольный блеск в его глазах. – Ты не явилась на работу два вечера подряд. Вместо обещанных двадцати четырех эскудо, которые ты получила бы, если бы не нарушила договор, я, к сожалению, могу заплатить тебе только пять. И это еще очень щедро с моей стороны!

Я была готова к тому, что директор Брокдорфф урежет мою зарплату. Но не так же сильно. Это было несправедливо!

И тут я увидела, что к нам быстрыми шагами идет Харви Дженкинс.

– О чем это вы говорите? – спросил он, глядя на директора.

Директор Брокдорфф раздраженно отмахнулся, как бы гоня его прочь. Но Дженкинс не ушел, и директору пришлось объяснить, что произошло.

Дженкинс криво улыбнулся.

– Тут вышло небольшое недоразумение, – мягко сказал он. – Директор же не забыл, что я заменял Салли Джонс, пока ее не было? Мы с ней заранее об этом условились.

Последние слова Дженкинса были неправдой. Я удивленно покосилась на него.

– Да какая разница? – фыркнул директор. – Договор есть договор! Обезьяна нас подвела, и…

– Да нет же, – перебил его Дженкинс. – Салли Джонс никого не подводила. Она помогала спасать людей, попавших в беду. А вы не потеряли ни сентаво. Не так ли?

На лице директора Брокдорффа вспыхнули розовые пятна. Он открыл рот, чтобы что-то ответить, но, видно, не смог подобрать слов. Сердито рыча, он выудил из кармана две купюры по десять эскудо и горсть монет и швырнул деньги мне. Напоследок он наградил Харви Дженкинса ядовитым взглядом, а потом резко развернулся и ушел.

Когда директор был вне пределов слышимости, Харви Дженкинс сипло захохотал.

– Вот шутник нашелся, – сказал он, подмигнув мне.

Харви Дженкинс, должно быть, всем рассказал, почему меня не было. Маргоша, Сильвия Дюбуа и Франсуа ле Фор подходили ко мне, обнимали и говорили теплые слова.

Дженкинс ненадолго задержался после смены. Потом настало время прощаться.

– Я знаю, возможно, это уж слишком, – извиняясь, сказал он, – но у меня к тебе есть одна просьба. Завтра утром парк отправится дальше, и паровая машина должна быть готова к транспортировке. Не могла бы ты выгрести угли из топки и опорожнить котел сразу, как кончится твоя смена? Иначе сталь и чугун не успеют остыть до утра. Вообще-то, это моя работа, но мне бы так хотелось подольше побыть у Евлалии. Это наш последний вечер вместе…

Я кивнула. Ну как я могла ему отказать? Ведь он только что вступился за меня и не дал директору прикарманить мой заработок.

– Спасибо! – сказал Дженкинс и просиял. – Ну и еще, раз уж ты все равно задержишься… было бы просто замечательно, если бы ты отсоединила трос от карусели.

Я снова кивнула.

Дженкинс, улыбаясь, протянул мне руку, и я пожала ее.

– Рад был с тобой познакомиться, Салли Джонс, – сказал он. – Уверен, что наши пути еще пересекутся. Мир не так велик, как кажется. Особенно для нас, бродяг.

Когда в полночь парк закрылся, все работники тут же начали собирать свои вещи. Я сразу пожалела об обещании, данном Дженкинсу. Приготовить паровую машину и котел к перевозке – изрядная работа. Мне предстояло провозиться много часов, возможно, до самого рассвета.

Взглянув на меня, Сильвия Дюбуа все поняла.

– Нечего тебе одной возиться с этой развалюхой! – сказала она. – Ты только что была в море и спасала людей! Мы с Франсуа тебе подсобим!

Втроем мы управились часа за два. С реки дул нежный ночной бриз, когда я в последний раз вышла из луна-парка и пошла в сторону Кайш-ду-Содре. Мне повезло, и я успела на трамвай, который как раз отходил от остановки. Тяжело опустилась на сиденье и прижалась головой к прохладному стеклу.

Проснулась я от того, что мне на плечо легла рука кондуктора.

– Я тебя знаю, – дружелюбно сказал он. – Кажется, тебе выходить?

Я смущенно заморгала на свет, потом поглядела в окно. Трамвай подъехал к остановке на Руа-да-Алфандега. Я благодарно кивнула кондуктору и выскочила из вагона.

У реки было спокойно и тихо. Луна отбрасывала бледные голубые отблески на причалы и пришвартованные суда. Я шла медленно, глубоко вдыхая морской воздух, и вспоминала о Старшом. За то время, что его не было, мне особо некогда было размышлять о том, как он устроился. Возможно, сейчас «Фуншал» стоит на рейде у Рио-де-Жанейро. Возможно, Старшого отпустили на берег и он сидит где-нибудь в уличном кафе на набережной…

Мои мысли вдруг резко оборвались. Я стояла у «Хадсон Квин», всего в нескольких метрах от трапа.

С левого борта в иллюминаторах машинного отделения горел слабый свет.

Секунду-другую я вспоминала, потушила ли я, уходя, керосиновую лампу.

Но потом увидела, что свет подрагивает. Как от раскачивающегося фонаря.

На борту кто-то был.

9. Невидящее око

Я стояла на пристани в полной растерянности. Прошло немного времени, и свет в иллюминаторе стал ярче. Взломщик, должно быть, оставил машинное отделение и теперь взбирался по трапу. Дверь в любой момент могла распахнуться…

Я попятилась, озираясь по сторонам. Чуть вдалеке на причале были сложены какие-то ящики. Я побежала туда и спряталась между ними.

Свет на «Хадсон Квин» потух. Но теперь послышался скрип несмазанных петлей. Это открылась дверь машинного отделения. Луна зашла за тучи, и бот почти целиком погрузился во тьму. Я сощурилась. Кто-то высокий и тощий двигался по борту в сторону кормы. Вскоре в рулевой рубке загорелся слабый свет.

Мое сердце бешено стучало. Я узнала эту фигуру.

Это был Харви Дженкинс. С Петухом на плече.

Что он там делает?

И как попал внутрь?

Взломал двери?

Это казалось безумием. И все же… Никакого другого объяснения не было.

И тут я поняла, почему Дженкинс попросил меня привести в порядок паровую машину. Вовсе не потому, что встречался с Евлалией. Он не хотел, чтобы я раньше времени вернулась на «Хадсон Квин»!

Потом я вспомнила про перо, которое нашла накануне в мастерской. Видно, Дженкинс приходил сюда и раньше…

Передо мной промелькнули и другие воспоминания последних недель. Внезапно я почувствовала себя ужасно глупо. Ведь у меня не раз возникали смутные подозрения на его счет. И все равно я не поняла, что происходит.

Мне захотелось выбежать из укрытия, взойти на борт и заставить Дженкинса объясниться. Но разумно ли это? Если я застукаю его с поличным, Дженкинс, возможно, набросится на меня. Ведь, как ни крути, он взломщик и вор.

А впрочем, так ли это? Станет ли настоящий вор грабить такую развалюху, как наша «Хадсон Квин»? У нас со Старшим нет ценных вещей…

И тут я вспомнила: тюрбан! Я совсем забыла про драгоценный тюрбан, который однажды выменяла у моего друга, махараджи Бхапура. Не его ли ищет Дженкинс?

Нет, тюрбан бы он уже давно нашел. Он хранился в моем рундуке, найти его ничего не стоило…

Дженкинс все еще возился с чем-то в рулевой рубке. Горел фонарь, и время от времени до меня доносились глухие удары и странный стук. Что там творится? В рубке брать вообще нечего, кроме нактоуза и машинного телеграфа. А это тяжелые, громоздкие приборы, которые Дженкинс никак не сможет вынести один.

Когда свет наконец погас, ощущение у меня было такое, будто я простояла в укрытии целую вечность. Тень переместилась на бак, скрипнула дверь камбуза. Зажегся фонарь, и через мутное стекло иллюминатора слабо виднелся трепещущий, беспокойный огонек.

Прошло еще немного времени, прежде чем Дженкинс вышел на палубу и закрыл за собой дверь. Стало совсем тихо, и мне показалось, что я слышу, как щелкнул язычок замка, когда повернули ключ.

У Дженкинса что, собственный ключ?..

Так вот, значит, кто украл из шкафчика запасной ключ от камбуза!

Темная фигура сошла на причал и исчезла из поля зрения. Что мне делать? Дать о себе знать или остаться в укрытии? Шаги медленно приближались. У меня не было сил пошевелиться.

Первые рассветные лучи чуть разбавили ночную мглу. Поэтому я отчетливо видела, как Дженкинс прошел всего в нескольких метрах от меня. Плечи опущены, руки глубоко спрятаны в карманы пальто.

Сомневаюсь, что издала хоть малейший звук, но Петух, верно, все же почувствовал мое присутствие. Он мотнул головой и нервно затоптался на плече хозяина. На долю секунды на меня уставилось его невидящее око.

Пройдя еще несколько метров, Дженкинс остановился.

– Что там? – шепотом спросил он то ли у себя самого, то ли у Петуха.

Потом я услышала, как он повернул обратно. Он ступал осторожно.

Я попыталась поглубже втиснуться между ящиками. Но это было бессмысленно. Когда Харви Дженкинс заглянул в проем, я знала, что он видит меня.

Он стоял молча и как будто думал, что ему сказать. Или как поступить. Худое лицо его в бесцветном сумраке выглядело изможденным. Взгляд, встретившийся с моим, был очень усталый.

Наконец Дженкинс вздохнул и сказал:

– Прости меня.

И пошел дальше.

Через полминуты я осмелилась выйти. Пристань была пуста. Над рекой, плотный и серый, плыл утренний туман.

10. Спаржа и лангусты

Однажды теплым майским вечером пароход «Фуншал» вошел в Тежу. С крыши нашей рубки я видела, как судно, не доходя до города, стало на якорь в пятне солнечного света. На воду спустили баркас, который двинулся к берегу.

Я поспешила на трамвай и добралась до Кайш-ду-Содре как раз вовремя: Старшой выходил из здания таможни с мешком на плече и дымящимся окурком сигары в зубах. Он ничуть не похудел и не изменился. А значит, плавание на борту «Фуншала» прошло хорошо.

Увидев меня, Старшой расплылся в улыбке и поставил мешок на землю. Мы пожали друг другу руки, обнялись. Я указала на круто уходящие вверх улочки Алфамы. Старшой понял, что я имею в виду. Ана ждала нас на ужин.

– Хорошо, что, прежде чем сойти на берег, я успел ополоснуться и переодеть рубашку, – радостно сказал Старшой.

Не припомню, когда мы в последний раз так веселились. Видно было, что мои друзья соскучились, и я чувствовала такое тепло внутри, будто там растопили камин. Мы ели белую спаржу и вареных лангустов, которых синьор Фидардо купил на рынке Меркадо-да-Рибейра. После застолья Старшой открыл свой мешок и раздал подарки. Мне он привез свайку[3] в кожаном чехле. Ане и синьору Фидардо досталось по большому яркому гамаку из Баии. Нет гамаков красивее и лучше, чем те, что вяжут в Баие.

На самом дне мешка у Старшого лежал футляр с маленькой красной гармоникой. И вот сейчас он достал ее, пока синьор Фидардо настраивал гитару, а я поудобнее устраивалась на диване.

А потом Ана запела. И все мои тревоги тут же забылись.

Когда я утром вышла на палубу, Старшой сидел с подветренной стороны за рубкой в штанах и нижней майке. Сдвинув шапку на затылок, он подставил лицо первым лучам солнца. Рядом стоял наш помятый кофейник и две кружки.

– Morning[4], – сказал он, услышав мои шаги. – Бери кружку, кофе еще горячий.

Я налила себе кофе и села рядом.

– Говорят, этот Харви Дженкинс нашел тебе работу в луна-парке, – сказал Старшой. – Ну и как? Понравилось?

Накануне вечером синьор Фидардо рассказал Старшому о том, как я помогала эвакуировать больных с «Кампании». Но о моей работе в луна-парке речи особо не шло.

Я достала из кармана комбинезона несколько исписанных листов и протянула Старшому. Он удивленно взял их.

– Что это? – спросил он. – Ты хочешь, чтобы я прочел?

Я кивнула. Прошло три недели с тех пор, как парк аттракционов Брокдорффа уехал из Лиссабона. За это время я много думала о Харви Дженкинсе и о том, что он искал на «Хадсон Квин». Самое важное я напечатала на своем ундервуде.

– All right[5], – сказал Старшой. – Только, чур, не торопи меня. Ты же знаешь, я медленно читаю.

Я пошла вниз сварить еще кофе, а заодно взяла свайку. Потом мы сидели на палубе, наслаждаясь утренним солнцем. Старшой читал, а я с помощью свайки делала новые огоны[6] на старых швартовых.

Когда Старшой наконец закончил, он отложил листы и изумленно уставился на меня. Потом улыбнулся во весь рот и сказал:

– За тобой нужен глаз да глаз: стоит отвернуться – и ты попадаешь в удивительные истории.

Я пожала плечами. Пожалуй, в его словах что-то было.

На лице Старшого появилось задумчивое выражение.

– Ты правда хочешь сказать, что Дженкинс заставил этого поляка уволиться? Чтобы ты могла получить его работу?

Я кивнула. Во всяком случае, так говорила Маргоша.

– И Дженкинс, значит, хотел, чтобы ты крутила карусель, пока он будет в свое удовольствие шарить на «Хадсон Квин»? – вслух размышлял Старшой. – Чушь какая-то… И проник на борт, воспользовавшись украденным ключом, так?

Я снова кивнула. Вероятно, Дженкинс украл запасной ключ от камбуза в то воскресное утро, когда явился с нежданным визитом. И так получил доступ к остальным ключам от судна, поскольку шкафчик с ключами висит на камбузе.

Старшой потер подбородок.

– Но что же он делал у нас на борту? – спросил он. – У нас что-то пропало?

Я покачала головой. Все было на месте.

– Но если он не собирался ничего красть… – медленно проговорил Старшой. – Что ему было нужно? Может, он что-то искал?

Я выразительно кивнула. Именно так я и думала. Я встала и сделала знак Старшому идти за мной.

Много времени ушло на то, чтобы показать ему все, что я обнаружила. Следы Дженкинса были повсюду, но увидеть их было не так-то просто. Обшивка в рубке и в трюме была снята и снова прибита. Крышки всех патрубков в машинном отделении откручены и снова посажены на место. Остались даже царапины, указывающие на то, что Дженкинс копался среди чугунных чушек, сваленных для балласта в трюме.

Старшой нахмурил лоб.

– Думаешь, он нашел, что искал?

Я покачала головой. Я помнила, каким усталым и отчаявшимся показался мне Дженкинс в последний раз, когда я его видела.

Старшой сунул сигару в зубы.

– Стало быть, оно все еще на борту – то, что он искал… что бы это ни было, – сказал он с огоньком любопытства в глазах.

Эта мысль тоже посещала меня. И я даже потратила несколько вечеров на поиски потайных мест и скрытых полостей. Я облазила весь бот, но, конечно же, ничего не нашла. Поэтому в ответ на слова Старшого я с сомнением пожала плечами.

11. Королева Тежу

Пришло лето – такое жаркое, что время сбавило ход. Люди двигались медленнее, чем обычно. Даже ветер ослаб и дул еле-еле, из последних сил. Река лежала неподвижная и блестящая до позднего утра, когда морской бриз на несколько часов развеивал духоту.

Мы со Старшим нашли временную работу на лесопильне в Ксабрегас. С помощью большой паровой пилы мы с утра до ночи пилили бревна на доски, пока однажды утром десятник не сказал, что мы больше не нужны. Старшой попросил выплатить нам часть зарплаты дубовыми досками. Нам не отказали. Так мы получили замечательную древесину по очень хорошей цене.

Из досок мы построили новую лодку с парой весел и небольшим люгерным парусом[7]. Назвали мы ее «А раинья ду Тежу». Что значит «Королева Тежу».

И Ана, и синьор Фидардо пришли посмотреть, как мы будем спускать ее на воду, но только Ана захотела отправиться в первое плаванье. Синьор Фидардо, как я заметила, был не большой любитель лодок. Зато Ане, похоже, прогулка вдоль причалов очень понравилась. Всего через несколько дней они со Старшим снова вышли в море. Ана сидела на руле, а Старшой – на шкотах и объяснял, как управлять лодкой. Они катались еще много раз, и к концу лета Ана Молина научилась ходить под парусом.

Гроза, разыгравшаяся в последних числах сентября, была первым знаком близкой осени. Тогда-то синьор Фидардо и заметил, что чердак в его доме течет. Черепица была старая и требовала замены.

– Все рабочие в этом городе – обманщики и пройдохи. Они меня разорят, – недовольно ворчал он.

Старшой сразу, как только узнал о протечке и о тревогах синьора Фидардо, решил, что это работа для нас. Я была с ним полностью согласна. Но убедить синьора Фидардо оказалось не так-то просто. Он явно сомневался, что мы умеем чинить кровлю. Но под конец сдался и заказал целый воз черепицы.

Неделю мы снимали и спускали на землю старую черепицу при помощи веревки и талей. А еще через неделю новая кровля была готова. Все шло хорошо до тех пор, пока синьор Фидардо не вздумал с нами расплатиться. Старшой отказался брать деньги, но синьор Фидардо был непреклонен.

– Я должен вас отблагодарить, я требую этого, – сказал он.

– Это мы у вас в долгу, – засмеялся Старшой. – Если бы не вы с Аной, я бы до сих пор сидел в тюряге. А Салли Джонс, возможно, вообще бы погибла! Будьте добры, позвольте оказать вам эту небольшую услугу!

Синьор Фидардо принял его протянутую руку.

– Ладно, – буркнул он. – Так и быть. Но последнее слово за мной, Коскела. Уж я найду способ отплатить вам!

В этом Старшой и синьор Фидардо похожи: оба упрямы и не любят оставаться в долгу.

Несколько недель спустя, ранним вечером, когда мы со Старшим только что вернулись с подработки в порту штучных грузов, в дверь камбуза постучали. Это была Ана. Она показалась мне немного взволнованной и попросила, чтобы мы немедленно отправились с ней на Руа-де-Сан-Томе.

– Что-то случилось? – забеспокоился Старшой.

– Да, пожалуй, можно сказать и так, – ответила Ана. – Но Луиджи сам вам все расскажет.

– Надеюсь, синьор Фидардо не заболел?

– Нет-нет, – нетерпеливо сказала Ана. – Просто пойдемте со мной…

Когда мы пришли, уже темнело. Жалюзи в мастерской были опущены на ночь. Ана постучала.

– Кто там? – донесся из-за двери голос синьора Фидардо.

– Свои, – сказала Ана.

Мы со Старшим озадаченно переглянулись. Синьор Фидардо никогда не задерживался в мастерской после шести вечера. Он всегда четко соблюдал распорядок дня.