Без Определённого Места в Жизни

– Как ты здесь оказался? – вопрошает Селина. – Ты совсем не вписываешься в окружающую картину, слишком много воли во взгляде.

Она лежит под курткой, приподнявшись на локте, и рассматривает его очень пристально. Джонни впервые за долгое время не смущается такого взгляда в свой адрес, более того, он понимает, о чём говорит девушка. Он чувствует, что теперь ему мало такой жизни. Хочется большего. А ещё он ощущает какую-то ответственность за Селину, как это ни абсурдно. Он не знает, какие люди её окружают в той правильной жизни, но теперь он хочет быть её частью, дотянуться до уровня девушки, стать надёжной опорой.

– Разные бывают пути, – отвечает Джонни уклончиво. – Ты ничего не вспомнила?

– Ничего конкретного, только какие-то образы. Я ехала сюда на поезде. В Нью-Йорке я не живу, это точно. Даже не знаю, кто у меня здесь.

Действительно, каша в голове. Она как истинная женщина ориентируется на ощущения и эмоции, которые больше мешают в сложившейся ситуации, чем помогают что-то прояснить. Джонни вздыхает.

– Пойдем завтра тебе за новой обувью, – улыбается сожительница. – А то старая развалились совсем.

Джонни ужасно смущается такого разговора. Он уже возомнил себя рыцарем в сверкающих доспехах для прекрасной дамы, но совсем забыл, что на ногах у него полиэтиленовые пакеты, покрытые дранью из дерматина и шнурков.

– Да. Хорошо, что сегодня появился этот Доусон.

Джонни пытается сбросить неловкость момента нервным смешком и неоправданными движениями, заёрзав в своём убежище.

– Как ты думаешь, что мы везли? – спрашивает Селина осторожно.

– Полагаю, кислоту.

Она засыпает быстро, расслабившись в атмосфере надёжности и понимания. Впервые за эту странную сюрреалистичную неделю Селина может себе позволить просто поспать, без постоянного ожидания беды и нервного вскакивания на каждый шорох.

Джонни лежит и любуется ею. Она моложе него лет на пятнадцать, но, в свете его не очень благостного образа жизни, внешне кажется ещё больше. Он – заросший мохнатый боров, и она – стройная аккуратная девушка, совсем не смотрятся той парой, на которую Джонни надеется в глубине своего закованного в кандалы сердца.

Вообще глупо надеяться, что пары складываются именно так. Куда он денет алкоголика, который живёт в его голове и думает о выпивке, как только чувствует её аромат? Даже самому Джонни справляться с ним крайне сложно, что уж говорить о хрупких женских плечах для такой ноши? И чем он будет заниматься? Возить наркоту? Очень завидный из него получается защитник.

Одно Джонни знает точно. Он много лет сопротивляется тому, что неизбежно с самого начала – он просыпается. Никогда уже он не сможет жить как прежде, тупить на остановке, разглядывая поток живых людей, вместо того, чтобы жить самому, и вжимать голову в плечи от ругательств в свой адрес, вместо того, чтобы отстаивать свои границы. Он не хочет больше рыться в мусорных баках и не мыться месяцами, а то и годами. Проспав треть жизни, Джонни готов брать у этого мира то, что принадлежит ему.

День 4

Утром он просыпается по привычке в четыре тридцать. Селина ещё спит, укрывшись курткой от пят до самого носа, свернувшись в компактный калачик. Джонни умывается водой из бутылки, валявшейся в недрах коробки, и размышляет, что делать дальше. Вообще, что ему делать? Как начать разматывать этот клубок смешной до ужаса жизни?

Сперва нужно отдать долг Корнелии. Пусть она и тварь, но денег он ей должен, и они у него есть. Он зайдёт к ней после обеда.

После этого необходимо легализоваться. Ему нужны документы. Самый простой способ восстановить свою жизнь законно – это пойти в полицию и написать заявление об утере паспорта. Его будут делать неделю. И Джонни нужна регистрация, которая окажется в полицейской картотеке, тогда кто угодно из прошлой жизни сможет найти его. Если ещё ищет.

«Ей, мужик, подумай хорошенько, кому ты там нужен?» – даёт ему по зазнавшемуся затылку здравый смысл.

Огромная иллюзия думать, что о нём кто-то беспокоится всё это время. Обычно беспокойство об алкашах – это удел женщин, но одна его близкая женщина мертва, а вторая – мать – не принимает его целиком. Ей было за него постоянно стыдно, она пыталась сделать его удобным, чтобы показывать подругам.

Помимо этого, один дурацкий вопрос не даёт ему покоя. На какое имя делать документы? Джонни Уокер уже состарился и лежит при смерти в его подсознании, он не готов нести этот силуэт человека в цилиндре с тростью в новую жизнь, где, как он надеется, он не будет нуждаться в услугах этого красного типа. Брюс Уэйн и Питер Паркер уже топчут эту планету своими супергеройскими сапогами, и Джонни не переплюнуть их подвигов со всем его рвением и желанием.

О какой же ерунде он думает, понял Джонни, остановив свой внутренний монолог. Как назвать фирму, которая непонятно чем будет заниматься. Эти сто баксов в его кармане больше всего накормили его эго, нежели чем дали надежду на иную жизнь. А он осёл, если думает, что вырвется без потерь. Для такого глобального изменения нужен очень хороший пинок под задницу!

Болонь куртки шуршит где-то в коробке рядом. Вот он, его пинок.

– Доброе утро! – мурлычет девушка, потягиваясь.

Селина улыбается, будто просыпается не в коробке от холодильника в центре Нью-Йорка, а в обычной кровати обычного дома, где они с Джонни живут семьёй уже довольно давно, планируя совместную жизнь до самой старости. Здесь ему не приходилось встречать людей, которые видели бы в нём человека, делились апельсином или хотели помочь выбрать новые ботинки. Она пришла из другой жизни такая наивная, воздушная и нежная, стала заботиться о Джонни, напоминая, каково это – жить нормально.

– Привет! – тоже не может сдержать улыбки приятель. – Как спалось!

– Просто восхитительно! – сияет Селина. – Отоспалась за всю неделю. Который час?

Джонни достаёт из внутреннего кармана часы с треснувшим стеклом и хмурится. Он трясёт их, а после этого прикладывает к уху. Нет, ему не кажется. Часы встали.

Он очень рассеянно глядит на бесполезную железку, изжившую себя, оттикавшую удивительно точный отрезок времени, чтобы встать тогда, когда они стали ему не нужны. Он переворачивает их и читает гравировку на обратной стороне: «Любимому мужу на пятилетие свадьбы. 24.09.2006».

– Какое сегодня число? – вопрошает Джонни.

– Не знаю. Но можно узнать!

Селина вскакивает и скрывается за углом. Джонни стоит с часами в руках и думает, что с ними теперь делать дальше: продавать или чинить? Деньги есть, но стоит ли игра свеч? Девушка возвращается немного запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

– Двадцать пятое сентября, с ума сойти! – восклицает она. – Я плутаю по Нью-Йорку уже вторую неделю.

– Год? – сипит Джонни, но тут же откашливается и слабо повторяет: – Который сейчас год?

– Две тысячи шестнадцатый! – отвечает Селина так твёрдо, будто это очевидный факт, и только инопланетянин может задавать подобные вопросы.

Джонни оседает на асфальт. Его руки с часами слегка подрагивают, а взгляд становится затуманенным. Она садится рядом и оценивает то, что вызвало его ступор.

– Это твои? – спрашивает Селина, но в ответ ей молчание, всё и так очевидно. – Мне жаль.

И обнимает его. Так просто садится рядом на асфальт, ничего не зная и не понимая, не требуя объяснений или ответов. Джонни задыхается от нежности к ней. Он оценивает свою спутницу и сжимает кулак с часами, приняв решение об их судьбе.

– Они свое отслужили, – сообщает он по большей степени себе, после чего встаёт и выкидывает их в мусорный бак.

Селина так и сидит на асфальте, пораженная его жестом. Джонни подходит, помогает ей встать и обнимает её.

– Спасибо тебе! Я теперь знаю, который сейчас год.

Они выбирают для него ботинки в обувном на углу, чёрные, спортивные, со шнурками и утеплением, строгие, но удобные и необязывающие. К тому же они идут со скидкой. Джонни отдаёт за них тридцать девять долларов и девяносто центов, в который раз удивляясь, для кого делают эти неровные суммы с девятками. Неужели есть люди, которые подсознательно округляют в сторону тридцати?

Они едят по груше на скамейке у магазина и принимают решение пойти помыться. Джонни долго размышляет, чем можно угостить понравившуюся девушку в их условиях, и это не кофе. Он вспоминает вчерашнее блаженство от тугих струй воды по телу, именно этим он и хочет с ней поделиться.

Уже сидя в полотенцах, чистые и счастливые, они глазеют, как в стиральной машинке крутится их одежда. Четыре с половиной бакса за ощущение себя человеком.

– Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь, – произносит девушка, глядя на маленький текстильный смерч в барабане. – Разве так бывает?

Он лишь усмехается, вспоминая свои приготовления к встрече с гостьей, и обнимает её обнаженные плечи.

– Расскажи, чем ты занимался до того как… – она смущается, не в состоянии подобрать правильного эпитета.

– Как оказался на улице? – помогает ей Джонни, и девушка кивает. – Работал юристом в крупной конторе, был женат, пил пиво по выходным. Обычная серая жизнь маленького клерка.

– И что случилось потом?

Джонни никому никогда этого не рассказывал. Это его личная дыра в сердце, ни один собутыльник не знал его истории.

– Всё сломалось, – отвечает он.

– Она ушла от тебя?

– Она ушла ото всех. Умерла.

Джонни поражается, насколько сложно ему произнести это, но насколько легче после, будто он вложил в свои слова всю боль потери, выпустив её из себя. Свинец в груди перестаёт тянуть его к земле, позволяя плечам распрямиться ещё немного.

– Мне очень жаль, – шепчет Селина и отводит взгляд, смущённая тем, что полезла человеку в душу.

– Это было давно, – спокойно отвечает он, наблюдая, как обнуляется отсчет времени стирки на машине, и аппарат сигнализирует об этом. – Ну вот, новая жизнь начата!

Джонни улыбается, чтобы немного разбавить напряжение, и, открыв дверцу, лезет за одеждой. С охапками сухих тряпок они расходятся по раздевалкам и встречаются свежими спустя десять минут. Джонни надевает новую обувь и чувствует себя вправе считаться полноценной шестерёнкой системы. Понимая, что шаг его шестерней не соответствует общепринятому, он все эти годы думал, что ущербный, и место его именно там, где он прозябал. Но теперь он понял, что ему просто нужна своя система! Это открытие к нему пришло только с Селиной, и теперь он поражался простоте ответа, как он не догадался раньше?

Эти двое улыбаются друг другу в коридоре прачечной, помытые, в чистой одежде и удобной обуви, в тепле, и ощущают какое-то благостное единение. Селина смело шагает к нему в объятия, и он считает абсолютно естественным поцеловать её в этот момент. Джонни ощущает её каждой клеткой своего тела, вспоминает её слова, будто Селина знает его всю жизнь, радуется бесконечному моменту и чувствует, что теперь в радуге они стоят вдвоём.

Задумчивая и раскрасневшаяся, она отстраняется от него спустя целую вечность.

– Пойдем на обед? – зовёт её Джонни, глядя на часы в прачечной.

Счастливые они идут по улице, и Селина держит его за руку. После поцелуя он чувствует, что жизнь снова перевернулась. Последние несколько дней всё так стремительно менялось, бывало по паре раз на день, что очередной переворот Джонни принимает легко, хоть у него уже и развилась определённая морская болезнь от этих штормов. Ещё неделю назад он не хотел двигаться, и у него текла крыша над головой, а сегодня он принимает решение восстанавливать документы и устраиваться на работу. Он стал ответственной главой их маленькой уличной семьи, и ему это нравилось.

У столовой уже собралась внушительная очередь, когда Джонни, пропустив девушку вперед, встаёт в голодное построение. Впереди в нескольких десятках человек трясётся от смеха полосатая шапка Растамана, а ещё раньше стоит в засаленной куртке Малыш Билли. Фила и Доусона не видно.

Девушка-волонтёр раздаёт номерки. Её ярко-жёлтая куртка двигается мерно вдоль очереди, а когда приближается к Селине, девушка скользит взглядом по Джонни и без слов даёт его спутнице картонку. Запомнила.

С конца очереди раздаются ноющие звуки. Всегда кому-то не достаётся номерков, на это привыкшие люди уже не реагируют. Обездоленный хнычет и падает девушке в ноги, он пытается её уговорить, потом ругает, словом один и тот же концерт, который Джонни видел сотни раз. Селина оборачивается, нервничает и пытается выйти из очереди, чтобы помочь несчастному. Джонни останавливает её за плечи, возвращает в очередь и говорит тихо на ухо:

– Это бывает почти каждый день, кому-то не хватает.

Она слегка вздрагивает в его руках и вытирает лицо руками.

– Таких столовых в городе сотни, Селина, он найдёт сегодня еду. Всё это ужасно печально, я согласен, – продолжает он, гладя её плечи.

Наконец, она не выдерживает, оборачивается и плачет в его объятиях. Джонни обнимает её, укрывая от любопытных взглядов, как одеялом, и шепчет на ухо, что ему очень жаль, но такова уличная жизнь. К тому моменту, когда дверь столовой распахивают, она уже порядком успокаивается, и лишь припухшие слегка покрасневшие веки выдают минуту слабости.

На обед овощная баланда и макароны с подливой, яблоко и два куска хлеба. Джонни несёт поднос к столу, за которым сидят нахмурившийся Билли и ржущий в голос Растаман. Когда они с Селиной подходят к столу, оба друга смотрят на них продолжительно, после чего переглядываются и с улыбками уходят в свои тарелки.

– Что? – не понимает юмора Джонни.

Растаман разражается новой партией гогота, доводящего его до слёз. Он утирается и хохочет, а Билли, сообщает, что они рады видеть их здесь.

– Кто этот парень в полосатой шапке? – спрашивает друга Джонни.

– Я вообще не знаю, кто все эти люди за столом рядом со мной, – улыбается ему Билли.

Спустя довольно продолжительное время смех утихает, а весельчак откашливается и может, наконец, поздороваться.

– Привет, Джонни!

– Привет! – отзывается приятель. – Куда делся наш Растаман?

– Туда же, куда делся наш Джонни! Они покинули нас, друг, дав взамен что-то более стоящее.

– Они его чем-то накачали? – интересуется он у Билли.

– Нет, Джон, он прав. Так всегда бывает, – подтверждает их молодой друг, а потом обращается к девушке: – Ты как, Селина?

– Я в порядке, понемногу вспоминаю, – отвечает она скромно.

– Вот как? Расскажешь? – удивляется её спутник.

С утра она не проронила ни слова, а он и не спросил, опрометчиво погружённый в свои мысли и чувства.

– Я ехала к отцу из Чикаго, но он не в Нью-Йорке, – сообщает Селина.

– Больше ничего?

– Всё.

Сердце Джонни отбило барабанную дробь на границе их отношений, которые едва успели начаться. Он готов ехать за ней даже в чёртово Чикаго, главное, чтобы она позвала. В её «всё» прозвучало нечто большее, чем просто часть диалога, в нём слышалось отчаяние и потерянность по жизни. Она вспомнила гораздо больше, чем могла рассказать, это чувствовалось. Но когда?

Он смотрит на неё встревожено, но Селина не отрывается от тарелки с едой.

Растаман снова хохочет. Что ж это такое-то?

– Да, расскажи уже! – не выдерживает Джонни, сливая на Растамана скопившееся напряжение.

– Джонни, жизнь весёлая штука! Радуйся тому, что имеешь прямо сейчас, потому что завтра всё может измениться, – гогочет тот с набитым ртом.

Селина глядит на него и, наконец, улыбается, отчего мужчина вздыхает и расслабляется. Растаман прав.

– Окей, философ! Как тебя зовут? – решается Джонни на то, чего не мог сделать, но очень давно хотел.

Растаман затихает и сдвигает брови назад в складку, обдав всех сидящих за столом незабываемым прошлым, шлёпающим за ними по пятам, какой бы лучшей жизни они не желали. Он сверлит вопрошающего взглядом, после чего снова усмехается и отвечает:

– Бенджамин Нортон. Твоя очередь.

Малыш Билли замирает. За столом проходит нечто вроде клятвы кровью, такая же редкость в их мире, которой не имелось места.

Джонни напрягается, потому как вынудил человека сделать шаг, на который сам не готов. Зачем он спросил? Что это меняло? Он нервно смеётся в ответ, не находя слов.

– Давай, Джонни Уокер! Соберись с силами, мужик! – подначивает Растаман.

– Не нужно всё это, – окончательно сливается Джонни, показывая, что разговор окончен.

– Ребята, брейк! Вы чего сцепились? – пытается примирить друзей Билли, не на шутку испугавшись за них.

– Прости, я зря, – бормочет Джонни.

С Растаманом ссориться он не хочет.

– Да ладно, мне всё равно. Ты это начал! – смеётся тот.

За чаем обстановка, наконец, возвращается в привычное русло. Растаман рассказывает, как на шмоне ему стало щекотно, и он совершенно естественным образом засмеялся, а копы увидели в этом признак невменяемости. И чем больше они сердились на это, тем смешнее было. В итоге его повезли на экспертизу, а, в силу того, что это был поздний вечер, ему удалось совместить её с ночью на мягком матрасе в тепле, утренним больничным душем, завтраком и обедом. Вообще, всё это больше напоминало курорт с трёхразовым питанием и оздоровительными процедурами, который он получил в подарок по нелепой случайности. И Растаман понял, что он всё это время в корне неверно относился к жизни, ненавидя свою участь, судьбу, шапку, в конце концов. Он теперь ни за что её не снимет и не променяет на другую.

Друзья весело встречают такую историю, радуются за него, и, допив чай, выходят под солнечное сентябрьское небо. Джонни сообщает, что у него важные дела, забирает с собой девушку и в полном изумлении собственным действиям направляется к Корнелии отдавать долг. Он всю дорогу напряжённо молчит, отчего Селина не выдерживает и спрашивает, не сердится ли он на неё.

– Не сержусь, – сообщает он, взвесив диалог в столовой, о котором уже успел порядком забыть, а теперь снова вспомнил, но уже с меньшими эмоциями. – Я принял решение к большому шагу в жизни, сейчас мы идём к его началу. И я рад, что ты рядом.

Теперь приходит пора нервничать девушке: он говорит загадками, но отводит ей в неизвестной сцене ведущую роль.

Они приближаются к переулку, похожему на закуток Джонни, но шире и с двумя мусорными баками, стоящими по обе стены от входа. Он заглядывает между ними и зовёт Корнелию. Слышится шорох от одной из коробок, обтянутых пластиком, и из-за плотной шторки выглядывает голова женщины в тёмных всклокоченных волосах. Её тусклое сухое лицо с ярковыраженными мимическими морщинами вытягивается в недоумении, когда она встречается взглядом с Джонни.

– Что нужно? – вопрошает карга почти что вежливо.

Она с интересом рассматривает мужчину в чистых джинсах и куртке, широкоплечего с гордой волевой осанкой и свежей удлинённой стрижкой. За его спиной стоит очень красивая молодая девушка, хорошо одетая и ухоженная. Их объединяет что-то невесомое, какая-то связь, которая Корнелии как женщине ярко бросается в глаза, но та не сможет объяснить её, даже если бы захочет.

И тут она узнаёт его, хоть это было и невероятно!

– Джонни Уокер?! – в изумлении шипит она, словно чёрт от святой воды.

Мужчина стоит невозмутимо, с готовностью держать оборону, и на её пренебрежение отвечает лишь мимолетной тенью в выражении глаз. Карга на секунду пугается его жесткости и воинственности, глядит на девушку и всё тут понимает.

– Я слышала о твоих изменениях в жизни, – скрипит она горловыми связками, сощурившись. – Нужно быть безумцем для таких поступков, Уокер!

– Я не каяться пришёл, Корнелия.

– А лучше бы каяться! Потому что тебе жить в этих районах дальше, не в твоих интересах ссориться со мной!

Она нервничает и бросает ему вызов от страха, нападает, как маленькая собачка на бегемота, потому что не знает, чего от него ждать. Корнелия слышала о девушке, слухи – довольно быстрая субстанция в их мире, но не поверила и отмахнулась, а теперь видит всё своими глазами. Уокер стал опасным типом для соседа.

– Ты мне угрожаешь? – тихо спрашивает он.

– Ты знаешь правила! – выплёвывает она свою ненависть вместе с изрядной долей слюней, эмоционально взмахнув руками. – Какого чёрта ты приволок сюда эту дрянь?

Джонни старается потушить огонь гнева, но не выходит. Он с силой хватает обидчицу за горло и прижимает к стене. Она хрипит, пытаясь соскрести грязными когтями его руки, отрывая их от своей тощей шеи, но тягаться с таким вулканом не в её силах. Её тонкие сухие губы начинают приобретать голубоватый оттенок, когда Джонни сквозь пелену ярости слышит близкий голос:

– Ричард, не нужно! Перестань, пожалуйста!

Он включается и с брезгливостью бросает на асфальт обтянутые кожей кости, которые держит в руках. После чего открывает карман фланелевой рубашки и швыряет к ногам кашляющей карги два смятых доллара. Только что он перешёл грань, одним движением бросив вызов всему дерьму Нью-Йорка, пошёл ва-банк. Теперь либо он будет диктовать условия, либо система его выжмет. Снова.

Ему всё равно, какой будет исход. Более того, в противостоянии этой старой твари, которая годами поливала его грязью и пила кровищу со всего района, он испытал заметное удовольствие. И, хоть поднятие руки на женщину не делает из тебя мужчины, здесь он снова обретает уверенность в своём теле, чувствует себя защитником личных границ.

Несмотря на позитивные изменения, Джонни трясёт. Они идут два квартала до коробок, заворачивают в переулок и останавливаются за мусорным баком. Селина молча наблюдает за химией в его теле, а наблюдать есть за чем: челюсть напряглась и выдавила без того острые скулы, кулаки сжались так, будто он идёт на войну со всем миром, вся его сущность стала воином. Она не видела его таким никогда. Да что уж там, он сам не думал, что в нём живёт такое существо, соседствующее с его алкоголиком.

– Прости, – выдыхает он, когда снова в состоянии взять себя в руки.

– Что теперь будет? – спрашивает девушка встревожено.

– Я не знаю.

Джонни ни разу не лукавит, он представления не имеет, чем обернётся его минутная слабость. Он даже не знает, насколько безопасно засыпать теперь в этих коробках. А ещё он переживает, что напугал Селину настолько, что она предпримет шаг не в его пользу, особенно на фоне последних воспоминаний.

Он тяжело вздыхает. К чёрту всё, терять уже нечего. Он шагает к ней и обнимает, укрывая от всего мира, а в ответ чувствует такие же крепкие успокаивающие объятия, будто шепчущие: «я всё равно с тобой». Джонни целует её в макушку и обретает ещё большую уверенность в своих аморальных действиях. Он опять идёт против системы.

Простояв так несколько звёздных циклов, они находят в себе силы разъединиться и начать укладываться спать. Тревога не покидает их лиц и сердец до самых сумерек. Наконец, она целует его перед сном и забирается в своё картонное пространство, протянув ему руку. Джонни берёт её хрупкую ладонь в грубую свою.

– Всё будет хорошо, я обещаю, – шепчет он.

Девушка находит в себе силы грустно улыбнуться, желает добрых снов и прикрывает веки. Он готов не спать всю ночь, охраняя её сон, и для этого, собственно, не требуется никаких усилий: адреналин не даёт сомкнуть глаз. Лишь на рассвете он понимает, что проваливается в небытие, но когда он просыпается от первых лучей утреннего солнца, её коробка оказывается пуста.

День 5

Джонни вскакивает одним махом и выбегает из переулка, озираясь. Пусто. Только дворник ярдах в трёхстах тоскливо шуршит метлой. Он возвращается в проём между домами и бежит до глухой кирпичной стены в конце переулка, на которой на уровне его носа начинается пожарная лестница. Селины нигде нет. Наконец, он подходит к её коробке и трясущимися руками перебирает в ней вещи, боясь найти хотя бы каплю крови. Чисто. Но его куртка, в которой девушка ходила все эти дни, сложена очень аккуратно и лежит под навесом картона на самом выходе.

Это могло значить только одно: она ушла сама. Навсегда.

Набегавшись по всем знакомым местам от фонтанчика до прачечной, он укореняется в выводе, который был очевиден ещё в первые минуты после сна. Джонни не может поверить, что она ушла так: молча, без прощаний и без объяснений. Он сидит в трансе, вперившись взглядом в её пустую коробку, чувствует, что она неравнодушна к своему решению, всем телом ощущает, как она мечется, собирается, снимает и складывает куртку, возможно, хочет поцеловать его на прощание, но боится, что не уйдёт, если он проснётся. Он даже ощущает сейчас, как Селина сидит в такой же позе и смотрит на него спящего.

Может, она испугалась Корнелии? Нет, иначе она ушла бы ещё вчера вечером. Джонни чувствует, что она была вынуждена уйти! Он оправдывает её, строит предположения, пытается разгадать этот абсурдный ребус.

Всё утро он проводит в коробках с надеждой на её возвращение, которого, он уверен, не произойдёт. И он оказывается прав.

К обеду измученный мужчина направляется в столовую. Это последнее место, куда Селина может прийти, но и здесь он не тешит лишних иллюзий. Однако всё равно, стоя в очереди, он вертится и озирается. Сзади мелькнули Билли и Растаман, через пару человек от них пристроились и Фил с Доусоном.