Близь и даль

Мишка же сделал под крыльцом для щенка нечто вроде гнезда из соломы и аккуратно уложил туда своего подопечного.

К удивлению всех, по мере роста щенок становился довольно злым к посторонним людям созданием, включая и нас – главных Мишкиных приятелей. Заливистый лай его со временем стал переходить в злобное, с оскаливанием клыков, рычание. А когда, подросшего уже, Пушка, – такую кличку дали ему хозяева, – посадили на цепь, к двери вообще нельзя было подойти без его хозяев.

Таким вот стал этот пёс, не в пример всем другим, весьма добродушным деревенским собакам…

Но однажды случилось для собачки событие неприятное: Мишкины родители завербовались на работу и житьё в далёкий северный город Котлас. Дом свой продать ни кому они не смогли и просто заколотили досками все окна, заперли все двери и отправились всей семьёй в те далёкие края. Пушка же они перед тем просто отвязали и, наказав находиться здесь, оставили на произвол судьбы.

Мы потом не видели, чтобы собака куда-то выходила из своего обиталища и лишь при нашем приближении к дому в попытке чем-то её покормить, она злобно выскакивала из под приступок, оскаливала клыки и грозно рычала.

Мы же, побросав наши, припасённые ей, куски, быстро покидали это опасное место.

Но однажды, проходя мимо дома, мы не встретили привычного собачьего рычания. Подойдя ближе, услышали всё ту же, необычную тишину.

Пушок лежал без движения, с высунутой меж приступок головой.

Мы со Славкой отнесли, беззлобное уже, животное за деревню на пустырь и закопали там, погрустив при этом и повосхищавшись той безмерной собачьей преданности своему дому…

Жаркий вечер

Мне вспоминается примечательный день моего далёкого детства. Вспоминается он по двум причинам: по причине радостного приобщения к деревенскому коллективному труду и по причине внезапно восхитивших меня завершающих минут того незабываемого трудового дня.

Но, обо всём по порядку.

Лето кончилось и стало меньше свободного времени у детворы, – теперь мы ходим в школу. Но дни ещё не совсем короткие и после выученных уроков всё же можно довольно долго пребывать на свободе, лихо отдаваться самим себе.

Правда футбол, травяной хоккей, лапта и другие игры за лето уже немного приелись, грибы в лесу есть, но за ними к вечеру мы уже не ходим.

Но разве когда-либо не найдёт ребятня для себя заветной утехи. Вот и на сей раз мы видим с приятелями работу на ближнем картофельном поле наших знакомых женщин и мужиков, слышим отголоски их деловых, а местами и весёлых разговоров.

– Айда, робя, картошку печь, – предлагает кто-то интересную идею.

– Айда, – дружно отзываются остальные. И вот уже бежим мы туда, к нашим взрослым работающим односельчанам.

Наготовить для костра дров не составляет большого времени и труда – лес-то с обильным сухостоем совсем рядом. Спички есть у курящих мужиков.

И вот уже весело пылает костёр, трещат в огне сухие ольховые сучья.

Но у костра жарко в такой знойный вечер, да и в отдалении от костра уже прошибает пот.

– Айда, робя, искупаемся пока, – опять предлагает кто-то.

Все не против. Но перед тем как уйти закладываем картошку, в уже образовавшиеся, золу и угли.

До пруда не более километра. Покрываем это расстояние бегом за пяток минут. И вот мы уже на месте.

Этот пруд и от деревни недалеко. Мы почти всегда выбираем для купелей сей, близкий от нашей деревни, водоём и считаем его кровно своим купальным местом. Хотя неизвестно для чего он когда-то был создан. Возможно для водопоя пасшихся здесь в своё время коров и овец. Но теперь окрест здесь раскинуты поля, и он служит исключительно для нас- деревенской детворы.

Обычно мы ходим сюда пешком, – от деревни до пруда тоже не более километра. Иногда приезжаем на велосипедах, но это редко – проезд здесь неудобен из-за слишком горбатой тропинки по полю и жердям деревянных изгородей, – здесь сооружён прогон для скота, с двух сторон оконтуренный, хоть и проходимыми, но, затрудняющими путь людей, заборами.

Да надо сказать, что и велосипеды у нас у всех были в тех, не близких уже временах, взрослые, большие, с высокой верхней рамой. Для детей они, мягко сказать, не совсем удобные. Из-за скудости семейного бюджета их обычно покупали, чтобы пользоваться всей семьёй, – один взрослый велосипед на один дом. И мы – коротконогие дети, были не в состоянии перенести ногу через верхнюю велосипедную раму, и ездили, как называлось: «под рамой». Может быть сейчас, при обилии маленьких велосипедов люди не знают, как ездить «под рамой». На всякий случай, поясню. Это, когда ездят стоя на педалях и огибая своё тело мимо верхней рамы. По мере же нашего роста, мы научались закидывать ногу за раму, но ещё не доставали до сиденья. Это называлось «ездить на раме», и было уже второй ступенью освоения велосипедной езды…

Теперь про наш водоём. Вода в том пруду была на редкость прозрачной, хотя и несколько коричневатой по цвету и в небольшом отдалении от водоёма, если не была тронута ветряной зыбью, виделась чудесным природным зеркалом, с трёх сторон обрамлённым густой и высокой растительностью. Над прибрежной водой свисали шишечки рогоза, атласно блестели длинные полоски осоки, летали стремительные стрекозы, жужжали пчёлы и шмели.

Пробовали мы здесь развести карасей, но почему-то они не приживались, видимо здешняя вода была для них не совсем подходящей. Пиявок же в пруду водилось множество, и непонятно было: чью они пили здесь кровь.

Чёрные и жирные черви те ползали по отлично видимому, жёлто-коричневому дну, свисали со стеблей и листьев густой водной растительности, вызывая во мне при заходе в воду брезгливость и боязнь. Но пройдя дальше от берега и, пускаясь к середине пруда, вплавь, можно было осенить себя спокойствием, – в отдалении и на глубине пиявки не наблюдались.

Незыблема была поверхность пруда и на этот раз. И, лишь, бросившаяся с весёлым криком, мальчишеская гурьба дружно сломала то изумительное природное зеркало.

Вода уже была по-осеннему холодна, но после внезапно появившейся, отменной сентябрьской жары воспринималась телом на редкость благостно. Мы плавали и резвились над глубиной до озноба и, когда, невероятно озябшие, уже выскочили на берег, несусветная дрожь пронзила всех нас неодолимой и страшной силой. Недолго посидев и подрожав на берегу, мы торопливо отжали свои трусы и бросились, всё ещё трясущиеся, к полю и нашему спасительному костру.

У костра быстро приходим в себя. Принимаемся пробовать нашу картошку. Наполовину обугленная снаружи и уже покоричневевшая внутри, она всё же кажется лакомством невообразимым, и мы, обжигая губы и рты, торопливо наслаждаемся ею. При этом постепенно отодвигаемся от, взявшегося снова лихо обжаривать нас, костра.

Подошёл, остановивший, запряжённых в выпахивающий плуг, пару лошадей, колхозник Лёша. Попробовал предложенной нами картошки. Накинув на лицо своё лёгкую маску недовольства, пробурчал, что не так надо её печь, и скорым шагом отправился к окраине леса. Вскоре принёс оттуда старое, выброшенное кем-то, ведро и, наполнив его из борозды крупными клубнями, принялся разворашивать наш, капитально обуглившийся уже, костёр. Быстро опрокинув наполненное ведро в разворошенное место, стал закидывать его головешками и углями. Мы с любопытством за ним наблюдали.

Сделав дело, он уходит продолжить свою работу. И вновь наступает тишина.

Я окидываю взглядом дали поля, любуюсь величием их. Свежие борозды видятся мне что волны необъятного моря, краски которого я знал из картинок и кино. В мальчишеской той мечтательности полнилось сердце простором полей. грезились бескрайние волны ещё недавно раскачивающейся здесь на ветру, густой ботвяной зелени. И даже теперь, когда ботва почернела и повяла, простор отливал волнами, уходящих к темнеющему у горизонта лесу, борозд. Вспоминались несравненные, уходящие дали полей с пшеницей и рожью, отливающие светлым золотом, и густо волнующиеся даже на малом ветру. Мимо тех полей мы часто ходили в лес за малиной и по грибы, любуясь тем необъятным и колыхающимся простором. А поле льна, что открывалось следом и вовсе вселяло светлую романтику дальних морских дорог. При безудержном цветении его растений, всё оно светилось, умиляющей сердце и глаз, нежной голубизной…

– Айда поможем трудовым людям в их нелёгких делах, – звенит опять чей -то голос.

– Айда, – дружно откликается детский хор.

Бежим к женщинам, подбирающим с земли и достающим из под ворохов её, картофель.

Те улыбаются, вначале скромно пытаются отказаться, но всё же принимают предложение. И мы разделившись по работницам, азартно помогаем им, – собираем клубни в вёдра, держим для высыпания в раскрытии мешки, а то и сами высыпаем туда грузное содержимое стоговых вёдер. Вначале весело с друзьями и с колхозниц переговариваемся, но потом незаметно уходим в работу, – трудимся почти молча.

Попутно скажу, что колхозная работа была нам, особенно в старшем детском возрасте, весьма желанна, – в душе поднимала нас на некую жизненную высоту. И многие старшеклассники, особенно те, что покрепче, во дни летних каникул нередко приглашались на те работы. В общем – то, к ней стремилась и вся остальная взрослеющая детвора. Не из-за денег, – платили нам мизер, – а повторюсь: чисто из-за престижности…

И вот уже солнце склонилось к закату.

– Ну, вот и делу конец! – прерывает тишину крепкий мужской голос. Это Алексей подошёл к костру, возле которого уже молча рассаживались женщины. Разворошил большим ольховым суком головешки и угли, и опрокинул, обнажившееся там, ведро. Из ведра во все стороны брызнули пышущие жаром, но совсем не обгоревшие, клубни.

Смачно пробуя картофелину на ходу, Лёша подошёл к лошадиной паре, выпряг её из плуга, – Белугу и Былинку. Поблагодарил их за работу лёгкими похлопываниями по шеям и крупам. Животные тоже, казалось благодарили его взглядами широких и ласковых глаз. – Вот эта, конечно, жидковата будет, – потрепал он ещё раз Былинку, – а так, молодцы, не подвели, – сделал своё заключение пахарь и повернулся от них к костру. Благодарные лошади тоже потрепали пахаря за плечи губами.

Подъехал на телеге с, нагруженными на неё мешками с картошкой, второй, работавший в том поле мужчина, – Александр.

– Саша, давай ко мне! – кокетливо заиграла перед ним глазами азартная молодуха – Зоя, – ты вон какой крепкий, наверное, крепкое и всё у тебя. А я люблю, что бы покрепче! А ты как?

– А я потуже, – не будет хуже! – весело кидает на неё глаза извозчик.

– Ну, вы, молодые! – оговаривает кто-то из женщин, – кончайте жечь! И так жарко! Да и дети всё же здесь!

– Всё, кончаем, – отзывается Александр, – да и ехать надо, ждут уже там.

Возчик подбирает пару горячих картошин и, подбрасывая их на ладони, со словами: «я сейчас, быстро телегу освобождаю и за вами примчусь», плюхает с края на повозку и трогает лошадь в путь.

Вскоре же он показался, бурно пылящим бегущим «транспортом», дорогу, уже на обратном пути. Женщины стали подниматься, отряхивать платья, неторопливо выходить к обочине поля.

Поднялся и Лёша, отвязал от берёзки свою пару лошадей.

– Ну, – обратился он ко мне, – давай со мной верхом, пора уже к настоящей езде привыкать. Я с радостью подбежал к нему.

Лёша дружит с моим отцом, часто бывает у нас в доме, потому ко мне у него особая симпатия. – Ну, забирайся на Былинку, – протягивает он мне руку, лихо вскочив на соседнюю Белугу. Я, удерживаясь за руку и за хомут, наступив ногой на шлею, хоть и с трудом, но взбираюсь на лошадь.

Лёша трогает спаренных лошадей. Те устремляются бодрой рысью, затем переходят на лёгкий галоп. Мой старший напарник вопросительно смотрит на меня, но мне такой темп нипочём и я восхищённо улыбаюсь. Тогда Алексей подстёгивает концом повода лошадей и те переходят на такой стремительный бег, что у меня мельтешат перед глазами их безудержные лопатки. Захватывает дух и душа, кажется, отскакивает в пятки. С чем всё это можно сравнить? Пожалуй что, со стремительным лыжным спуском по крутой и огромной горке, да ещё имеющей трамплин, когда, если упадёшь, то рискуешь сломать лыжи и в кровь ободрать о жёсткий снег лицо. А если очень не повезёт, – так и переломать ноги. Но там езда-то привычная, а здесь надо перетерпеть. И вскоре немного привыкаю. Обеими руками крепко вцепившись в хомут, чувствую, что с усилием удерживаюсь на ходящей под бёдрами лошадиной спине; но чувство безумного ликования превосходит всякие страхи. И только на секунды сдавливаемая рёбрами, сталкивающихся порой лошадей, нога доставляет малые неудобства.

Но в азарте не хочется сего замечать, – дух отчаянного надземного полёта всё больше овладевает сердцем. Это уже не бег полем до пруда, не подрамная езда на велосипеде и, даже, не надрамная. Ты весь мыслью в овеянных страстью веках и годах, – в конных дружинах древних русичей, в стремительных атаках гусарских эскадронов.

Рассекаемый воздух сдувает со лба пот, наполняет рубашку, освежает нагретое тело. И, вот уже с грустью замечаешь, как лошади переводят стремительный свой галоп на короткую, тряскую рысь и вскоре останавливаются перед воротами конюшни…

Иду домой в комфортных объятьях, спадающей уже на закате солнца, жары.

Сердце радостно трепещется от минувшего, отчаянного аллюра. Теперь я знаю, что могу отдать всего себя любой встряске на этих стремительных милых скакунах…

Февраль

Дерзает февраль. И белая даль.И буйный свой танец танцует метель.Манеры пылки, движенья легкиИ крутится снежной игры карусель.Отчаянно пусть в напарницы грустьОна пригласила среди кутерьмыИ, в общем-то, нет восторгов и негВ прощальном балу уходящей зимы.Разлукой сей мир грозит всё сильней.И время рисует исхода маршрут.Но видятся ей дела новых дней,В ней грёзы о будущей встрече живут.И кружит февраль. И белая даль.И буйный свой танец танцует метель.Манеры пылки, движенья легкиИ крутится снежной игры карусель.

Деревенские праздники

Религиозные праздники на селе, даже в усиленно-атеистические времена моего детства, имели особую красочность и колоритность.

Надо сказать, что по настоящему верующих или соблюдающих в какой-то солидной мере религиозные обряды было немного, – разве уж самые старые бабушки. Хотя икона была почти в каждой, уважающей себя, семье.

Но и самих тех святых, по ком были иконы и сами праздники, в те дни, кажется, особо не упоминали. В общем, святые были как бы сами по себе, праздники – тоже, сами по себе.

Религиозные праздники, как известно, распределены, согласно церковных канонов, по приходам. У нас, например, праздновали Ильин день. В деревнях поодаль, что ближе к другой церкви – Троицу и так далее.

Наш праздник, как мне теперь видится, а, пожалуй, и на самом деле было так, отмечался с наибольшим размахом, и был в округе, наиболее желаем, и интересен, потому как проводился в разгар лета, и люди, отмечавшие его, находились по большей части на улице, у всех на виду.

Играли гармошки, люди собирались толпами. Среди народа, помещавшегося в разгар гуляний, на специально сделанные для всевозможных сборищ, скамейки выходили местные певцы и плясуны, радуя своим умением зрителей.

Особенно почитаемо было всеобщее хоровое пение русских и советских популярных песен. Среди того многоголосого пения я всегда отчётливо узнавал голос своей матери. Голос отца был слышен редко, пел он обычно тихо, не выделяясь, как будто стесняясь своего пения. Хотя слухом музыкальным был не обделён, умел играть на нескольких музыкальных инструментах.

Приходили на увеселительное действо и люди из других, ближних и не очень ближних, деревень отведать, вдохнуть бодрящего духа отменного сельского праздника.

Наряду со – взрослыми, появлявшимися здесь, чаще всего, в качестве чьих-то гостей, приходили своими группами и подростки. Мы, – местные ребята, тоже сгруппировавшись, иногда, забывая про «хозяйское» гостеприимство, пытались как-то пришельцев тех задеть, склонить их к буйной ссоре. Но до драки дело обычно не доходило, – «чужаки» старались вести себя скромно, помня о неравенстве сил, не задирались и обычливо быстро отходили в сторону.

Но в праздники, как говорится, всё ж не без дурости, – и среди взрослых иногда бывали, веселящие нас, юнцов, драки. Хотя происходило такое не очень часто, потому как люди в тот день были очень благодушны и старались до больших ссор дело не доводить.

Мы, с моим приятелем Толей, обычно ждали ещё одного развлечения, – иногда какой-то, маленькой группе местных мужиков не хватало для полных увеселений спиртного. И нас они, как падких до верховой езды юнцов, с одобрения бригадира или конюха посылали промчаться на лошадях в деревню с названием « Погорелка», где был небольшой продуктовый магазин с заветным для мужиков горячительным. Мы с радостью бежали к конюшне, зауздывали и выводили любимых нами лошадей и, запрыгнув на них со стоявших под навесом дрог, неслись галопом в ту деревню…

Кроме таких вот праздников по приходам, любимы были и общие религиозные праздники, такие как очень популярная в народе Пасха.

У нас она тогда праздновалась тоже весьма азартно, но ввиду частой в её время весенней распутицы, обычно массовых уличных гуляний не представляла. Исключение составляли только мы – ребятня, веселясь на улице за обычным в тот день занятием, – разбиванием друг у друга крашеных яиц, – «чья возьмёт».

Но особенно был интересен для нас – юнцов, в общем-то, не религиозный, но несущий какой-то мистический оттенок, праздник – Масленица.

Взрослые тоже иногда принимали в нём, какое-нибудь, участие. К примеру, прокатится по деревням с гармошкой да с песнями небольшая компания в разукрашенном разноцветными лентами возке, да на лихой лошадке со сбруей, такими же лентами да кожаными кисточками разукрашенной, – и видно, что не простой это день, а увеселительный даже у солидной, взрослой человеческой части сей, ещё помнящей старые забавы. Но у той категории местных жителей, конечно, сей праздник был очень популярен в отдалённые прошлые времена, когда говорили про него так: «Хоть с себя что заложить, а маслену честно проводить».

В наше же время, как видим, основное участие в том увеселении принимала ранняя молодёжь да детвора.

Празднество устраивали вечером и готовились к нему целым днём, а то и загодя, подбирая для костра всё, что может неплохо и долго гореть. Особо ценились старые автомобильные да тракторные покрышки, которыми нас механики в гараже, хотя и не очень-то жаловали (покрышки сдавались в те времена, для приобретения ли новых, или, по другой какой надобности.). Но иногда давали одну, или несколько штук.

Утаптывали снег на выбранном за деревней месте. Сооружали из добытого материала, днём ещё, будущий наш костёр и, назначив к заветному сооружению дежурного-смотрящего, уходили по своим делам.

Особым шиком было поджечь костёр у другой, традиционно враждебной нам деревни, раньше времени, т.е. днём. Отмечу здесь, что две наши близкорасположенные деревни часто враждовали с тремя деревнями, что находились поодаль, а те соответственно дружили меж собой против нас.

Отчасти дружила с нами и ещё одна деревня, что была несколько поодаль от селений наших. А отчасти же, потому, что дружна были нам лишь часть её обитателей. Несколько тамошних парней, державшихся обособленно, в нашу компанию не входили…

Однако продолжим. Поджечь чужой костёр раньше времени, как вы понимаете, было крайне тяжёлым делом, – за ними следили глазастые местные дежурные.

Костры обычно возгорались, как и положено, вечером.

Ну, а здесь уже происходило всё по законам обычной масленицы: люди валяли друг друга в снегу, прыгали через костёр, пели песни, словом – от души веселились…

Традиционно и, как везде торжественно, встречали Новый Год. Молодёжь старалась отмечать его отдельно, собравшись у кого-то компанией своих друзей. Старшие сельчане чаще всего этот день проводили у себя дома.

А увеселения обычно начинались загодя, накануне. И принимали в нём участие почти все, от мала до велика. Особенно был популярен маскарад, что проводился в клубе дня за два до главного праздника. Молодёжь и дети валом валили на заветное мероприятие посмотреть на диковинные наряды, облачённых в них людей. Уважающие себя, достаточно бодрые представители старшего поколения принимали главное участие в представлении. Участники изображали в своих замысловатых нарядах различные сельскохозяйственные культуры, растения, животных, сказочных персонажей, весело и озорливо танцевали под смех и одобрительные выкрики восхищённых зрителей.

После карнавала определялись победители, коим вручались ценные подарки. Той или иной ценности призами отмечались все непосредственные участники представления.

Неким празднеством, что выдавался чаще всего тоже зимой, были выборы, – в государственные ли органы, или в местные структуры власти – не столь важно.

Главное, что проходили они всегда весело, с шумными пьянками после голосования, с концертами в клубе, с обильно насыщенными желанной продукцией, буфетами.

Несколько похожим, общим, так сказать, праздником был и праздник завершения летней страды, или, по другому, «праздник урожая». Но здесь праздновали все вместе, за столами в просторном зале клуба. Обычно, участвовало в нём всё взрослое население, не столь уж многолюдного нашего колхоза.

В такие моменты случалось больше всего скандалов и драк, потому как сходились здесь в общую кучу люди из разных бригад и с разными производственными интересами. Тем не менее, ярость наружу выплёскивалась не так уж и часто.

Общее колхозное собрание тоже было своего рода праздником.

Здесь также совершались немалые винораспития и увеселения. Конечно, не на самом собрании, а в каких-то, излюбленных компаниями, местах. Совершались же они как до собрания, так и после него.

На собрании решались вопросы внутриколхозной жизни, выбирались председатель и правление. Голосовали тогда, как правило, единогласно «за», предложенных кем-то заранее, кандидатов.

На собрании также принимали в колхоз новых членов. Это в основном тех детей колхозников, которым на тот момент исполнилось, кажется, четырнадцать лет. При этом какого-то заявления от вступающих, да и самого их желания и присутствия на собрании не требовалось. Здесь также голосовали все «за», – так было принято.

Таким железным способом, колхоз пополнялся новыми членами. А уж о выходе их из колхоза по личному заявлению не могло быть и речи. Хотя, и существовали некоторые лазейки для выхода. Но об этом чуть позже. Будет ещё повод поговорить…

Были редко шибко отмечаемы такие праздники, как дни рождения, обычно их проводили скромно, в кругу своей семьи и только крупные юбилеи проходили с большим размахом. На юбилей обычно приглашались все родственники из ближней и дальней округи и всё взрослое население своей деревни. Изба при этом едва вмещала всех гостей.

Но в тесноте – не в обиде. Люди рассаживались вдоль стен за собранные из нескольких домов, столы, звонко чёкались с тостами и прибаутками, неимоверно голосили, перекликаясь с приятелями из дальних углов, дружно пели популярные в жизни песни…

Такое молодёжное гуляние, как проводы в армию, тоже можно отнести к праздникам, – молодёжь на них весьма радовалась и веселилась.

Но молодёжь есть молодёжь. И зачастую там случались забавные истории. Как, например, та, о которой я здесь хочу рассказать. Так, провожали в селе одного парня на службу. Народу собралось много, даже из городов родственники и знакомые понаехали. Ночью, отгулявши, как следует, люди разбрелись, кто отдохнуть, кто просто с возлюбленными своими пообщаться да погулять. Так вот: парень один, почему-то скучающий, зашёл в это время обратно в дом, а все кто там были, вповалку спят. Парень, видя на стене мундир, прибывшего из города, милиционера, свою одежду снял, надел тот милицейский наряд, и в одно дальнее село поспешил. К своей возлюбленной. Но добравшись до села, дом её вспомнить не смог и зашёл в тот, который ему показался наиболее на ту избу похожий. Зайдя внутрь и почуяв там запах жареного мяса, парень громко так носом потянул и сказал: «мясом пахнет». А хозяева в то время мясо убитого ими лося жарили. Видят: милиционер. Что делать? Ну и давай его всячески ублажать. За стол усадили, водкой угостили, закуской, с собой мяса дали, только, мол, прости нас и не говори про это никому. Ну, парень с тем добром уж под утро на место проводов возвратился. Говорит хозяевам: держите, мол, на утреннюю закуску лосятину…

Свадьбы случались довольно редко по причине демографической, – очень уж мало было девушек на селе. Если парни могли завербоваться куда-то на крупную стройку, например, после армейской службы, то у девчонок такой возможности не было. Поэтому многие из последних, что бы получить паспорт и перспективу дальнейшей вольной жизни уезжали до своего шестнадцатилетия в город к родственникам, и там получали заветный документ.

Была ещё перспектива поступления после школы в какой-то институт или техникум, но далеко не все на это надеялись.