Мама. Леля. Грибное лето

– Мама, это Светлана Александровна!

Та же комната с отстоявшимся уютом, который старательно поддерживают все три Елены. Но хотя трубы отопления работают вполне исправно, в комнате холодок.

Даже тугая отутюженная скатерть не зовет к себе, а отталкивает. Блестящий паркет будто предупреждает, чтобы не смели по нему ходить всякие нежеланные гости.

Елена Евгеньевна встает не спеша – гораздо медленнее, чем в первый раз.

Пожатие руки холодное, официальное. Бабушка у двери в спальню. Светлана кланяется издали: где-то приходилось читать, что, если люди мало знакомы, желание подать руку должен показать старший.

Опять полетели взгляды, на этот раз от периферии к центру. Елена Ивановна – Елене Евгеньевне полувопросительно: «Нужно ли ставить чайник?» Елена Евгеньевна без колебаний: «Не нужно». Леночка – матери: «Неужели ты будешь ее угощать рассыпчатым бабушкиным печеньем?» Елена Евгеньевна – Леночке: «О нет!»

Светлана села, положила сумочку на неприветливую скатерть. И вдруг сказала, как о чем-то очень неожиданном и забавном:

– А ведь ваша Леночка, Елена Евгеньевна, на меня в большой обиде.

Елена Евгеньевна с деланным удивлением приподняла красивые брови.

– В обиде за то, что по моему настоянию ей вывели тройку по физкультуре.

Елена Евгеньевна пожала плечами:

– Леночка учится в школе четвертый год. Насколько помню, это первая тройка. Не только троек – четверок у нее никогда не было.

– И по физкультуре?

Елена Евгеньевна приоткрыла ящик письменного стола и надменным жестом протянула Светлане все великолепные пятерки, полученные ее дочерью в третьем классе.

В этом движении Светлана почувствовала вызов: конечно, Елена Евгеньевна была уверена, что учительница в присутствии девочки не станет осуждать других учителей.

– Вы правы, очень красивый табель. Но ведь это было в прошлом году. А как Лена этой осенью физкультурой занималась, я видела.

Лена сказала хмуро:

– Вы только один раз у нас на уроке были.

– Да, только один раз. Именно в этот раз вы себя почему-то лучше вели. Совпадение. А помнишь, Лена, два последних урока в конце четверти? Ни одного упражнения не могла сделать, да и другим мешала.

Лена спросила, чуточку покраснев:

– Вам Валентина Николаевна рассказывала?

– Нет. Мне никто не рассказывал. Я очень люблю все видеть своими глазами. Во время физкультуры у меня свободный час. Из коридора все очень хорошо видно и слышно.

Теперь Лена краснела все гуще и гуще, как краснеют блондинки с нежной кожей. Кончики ушей, казалось, стали у нее совсем горячие.

Светлана притянула ее к себе:

– Сама-то как ты считаешь, хорошо занимаешься на уроках физкультуры или плохо?

– Какой же это урок – физкультура? – прошептала девочка. – У нас ее и за урок никто не считает.

– За урок не считаешь, а пятерки получать хочется? На каком же основании ты ждала пятерки? Думала – учительница не станет портить красивый табель? Думала – учительнице самой приятнее, когда у нее больше круглых отличников в классе?

В глазах мамы и бабушки – смятение и тревога. Право же, они встретили классную руководительницу с таким видом, будто она очень провинилась перед всей их семьей, а теперь пришла извиняться и налаживать отношения!

Светлана встала:

– А мне хочется, чтобы вы все честными росли, а сколько у меня будет отличников и на первом или на втором месте будет наш класс, для меня это не так важно!.. Так вот, Лена, – теперь Светлана говорила совсем спокойно и даже доверительно, – я думала, что лучшие ученики помогут нам с Валентиной Николаевной сделать так, чтобы это действительно были уроки… Я и вас, Елена Евгеньевна, тоже об этом хотела просить как члена родительского комитета. А то… ведь что же получается?.. Засучи, Лена, рукав, согни руку… Ну посмотрите сюда – кисель, а не мускулы!

– Она вообще болезненная у нас, – вставила бабушка.

– А вот посмотри-ка теперь у меня, пощупай!

Высоко закатив рукав, Светлана согнула небольшую смуглую руку.

– А можешь ты вот так сделать? Смотри сюда!

Светлана подняла обе руки и стала медленно изгибаться, как будто падать назад. Три Елены смотрели на нее с удивлением, даже страхом – ох и стукнется сейчас головой о гладкий паркет! – и с облегчением вздохнули все три, когда пальцы Светланы коснулись пола. Постояв так несколько секунд, Светлана легко выпрямилась.

– Ведь я и колесом на руках умею пройтись… Была бы комната попросторнее… До сих пор добрым словом поминаю нашего физкультурника. А главное – никаких гриппов, никаких ангин… Ты, Лена, на коньках, на лыжах умеешь?

– Да нет же, – совсем расстроенным голосом сказала Елена Евгеньевна. – Где уж ей на коньках – чуть наступают холода, у нее сейчас же…

– …грипп, ангина? – докончила Светлана. – Так поэтому ей и нужна физкультура! Не отметки хорошие по физкультуре, а сама, сама физкультура!..

Все три Елены провожали Светлану в переднюю.

– Что же вы так спешите? – говорила Елена Ивановна. – Посидели бы еще, у меня сейчас чайник поспеет!..

– Вы хоть попробуйте бабушкиного печенья. – Лена шагнула к буфету. – Ведь вам понравилось прошлый раз.

– Нет, нет, спасибо, мне пора.

Светлана вышла на лестницу, очень довольная собой.

«Интересно бы послушать, что они будут говорить сейчас, Елены мои Прекрасные».

С третьего этажа, бесшумно скользнув по перилам, съехал вниз и остановился перед Светланой круглоголовый мальчуган.

– Добрый вечер, Светлана Александровна!

– Добрый вечер, Толя.

– Светлана Александровна, а вы к нам зайдете?

– Нет, Толя, сегодня не успею. Ведь я была у вас недавно. А вот у Володи Шибаева тогда никого не застала, мне нужно сейчас к ним.

На лице Толи – горькое разочарование.

– Вы хоть на минуточку к нам зайдите.

– Мама твоя дома?

– Нет, еще не приходила с работы, скоро придет… Светлана Александровна, вы на одну минуточку!

Светлана заколебалась, взглянув на часы. Она поняла, почему Толя так зазывает ее именно сегодня. Должно быть, увидел из окна или тут, на лестнице, что учительница ходит по квартирам, и успел прибрать комнату, пока она сидела у Некрасовых.

В прошлый раз Толя и его мама, такая же веселая и подвижная, как сын, были очень смущены, принимая Светлану. В комнате был такой вид, будто жильцы куда-то собираются уезжать или, наоборот, только что переехали. Или можно было подумать, что несколько минут тому назад произошел подземный толчок, небольшое землетрясение, после которого штукатурка не обвалилась с потолка и стены не треснули, но все вещи сдвинулись с места да так и остались в расшатанном состоянии. Разговаривая со Светланой, и мать и сын суетливо передвигались по комнате, прикрывая дверцы шкафов, выпрямляя стопку книг, лежавших почему-то на валике дивана, подпихивая куда-то в угол полотенце, брошенное на письменный стол.

Ничего не поделаешь, придется зайти.

Да, так и есть. В комнате – следы торопливой уборки. На письменном столе порядок идеальный, учебники разложены, как на выставке. Кажется, даже Толя успел немножко натереть пол в самых проходных и более освещенных местах.

– Сам прибираешь комнату?

– Сам! – гордо ответил Толя.

– Молодец! И маме приятно будет с работы прийти. Не знаешь, у Шибаевых есть кто-нибудь дома?

– Отец, кажется, уже пришел с работы, а Володи нет, он у бабушки.

Уже в дверях Светлана пообещала зайти как-нибудь еще.

Толя тревожно спросил:

– Когда?

Светлана не уточнила.

Как будет удивлена Толина мама, вернувшись домой! Отца у Толи нет – этот мальчик из поколения осиротевших. Нелегко воспитывать одной такого сорванца.

Шибаевых, отца и мать, Светлана застала за ужином. На клеенке мрачноватых серых тонов – две тарелки, две вилки, рюмка, и на длинном узеньком блюде – симметрично распластанная селедка со взглядом, устремленным в потолок.

Володина мать предложила поужинать вместе с ними. Светлана отказалась.

Шибаева унесла свою тарелку в кухню, ступая прямыми, как будто деревянными ногами по чисто вымытому, ненатертому паркету. Ничего мягкого, закругленного в ее фигуре. В особенности это стало заметно, когда она повернулась спиной и лопатки задвигались под вязаной кофтой, как части какого-то деревянного механизма.

Володин отец продолжал жевать, положив по обе стороны тарелки выступающие из рукавов пиджака тяжелые руки, узкие в запястье, широкие в кисти.

– Я даже рада, что Володи нет дома, – начала Светлана. – Мне хотелось поговорить с вами о мальчике. К сожалению, вы не были на родительском собрании, но вы, конечно, видели Володин табель и знаете, что у него четверка по поведению.

Шибаев кивнул головой, продолжая медленно двигать челюстями.

– Не беспокойтесь. В тот же день, как Владимир табель принес, я его поучил. Теперь будет умный.

– Вы сами с ним занимаетесь? – не поняла Светлана. – Помогаете учить уроки?

Володин отец усмехнулся:

– Ученье мое короткое – снял ремень да и отодрал как сидорову козу.

Светлана, задохнувшись от ужаса, все еще не совсем понимая, молча смотрела на огромные руки, на медленно жующие челюсти.

С тринадцати лет она жила в детском доме, где самым тяжелым наказанием был разговор в кабинете директора и сознание того, что Наталья Николаевна тобой недовольна. Еще раньше, бесконечно давно, еще до войны, мама говорила иногда: «Посиди и подумай». Конечно, в особенности когда жила в деревне, приходилось видеть, как под горячую руку шлепала измученная домашними заботами мать озорного малыша по мягким частям…

Но ведь это же совсем другое!

Она смотрела на руки Шибаева… Он это сделал в тот день, когда Володя принес табель. Как раз перед праздниками и потом, в начале четверти, Володя был какой-то подавленно тихий, и Светлана самодовольно решила: дошло, задумался… О, как это отвратительно!

Она встала, резко отодвинув стул:

– Послушайте! Вы знаете, что сказал один раз Чехов в минуту откровенности? Что он никогда, слышите – никогда не мог простить своему отцу, что тот порол его в детстве!

Шибаев смотрел на нее удивленно.

– Вы только подумайте… вырастет ваш мальчик… может быть, вас уже в живых не будет, а он будет помнить… и не простит. Все можно простить… насилие и унижение простить нельзя!

Она сама чувствовала себя униженной. Ей казалось, что ее заставили принять участие в этом насилии. Неужели права была Ирина Петровна, когда говорила: «Погодите, не торопитесь снижать отметку по дисциплине!» Знала она что-нибудь про эту семью?

Светлана метнулась в переднюю.

Володина мать вышла вслед за ней.

– Вы напрасно так волнуетесь, – сказала она. – Тонким ремнем…

Светлана закрыла руками лицо и, не застегнув шубы, не попрощавшись, выбежала на площадку лестницы. Быстро спустилась на первый этаж… Нет, так нельзя. В этом доме в каждой квартире могут быть ученики из ее школы. Приостановившись, она запахнула шубу.

До двери оставалось всего несколько ступенек, и, когда Светлана шагнула на первую из них, кто-то вошел в парадную дверь.

В полумраке Светлана увидела мальчика. Он шел сутулясь, и слишком длинные руки торчали из рукавов слишком короткого пальто. Володя Шибаев не торопился возвращаться домой. Сделав два шага по лестнице, он вдруг поднял голову и встретился глазами со Светланой. Ей показалось, что их взгляды зацепились друг за друга.

Бывает вот так. В дверях дома или на улице идет человек навстречу, и вдруг мелькнет что-то в глазах… Шагнешь вправо, уступая ему дорогу, – и он туда же шагнул. Шагнешь влево – и опять столкнулись… А потом уже оба знают: куда бы ни двинуться, все будет невпопад – не разойтись!

Володя прижался к стене, пропуская учительницу, и Светлана отступила туда же. Потом обоих, как привязанных к гигантскому маятнику, качнуло в другую сторону… и еще раз…

Наконец Светлана заставила себя, не двигаясь, стоять на месте. Володя прошмыгнул вверх… Светлана бросилась к двери.

И все это молча… ни одного слова друг другу не сказали… А что можно было сказать?.. «Добрый вечер, Володя, я была сейчас у твоего папы…» Он и сам это понял. Что он мог подумать? Учительница приходила жаловаться на него отцу?..

Морозный ветер дул в лицо. Хорошо плакать на улице вечером, зимой, когда можно половину лица закрыть меховым воротником – и никто ничего не заметит!

Поскрипывал снег под ногами. Почему-то все под горку, под горку идет улица… Откуда здесь такая гора?

Светлана свернула в узкий переулок – и вдруг очутилась на пустыре. Здесь даже тропинки никакой не было. Белым горбом поднимался невысокий холм с торчащими из-под снега жесткими голыми ветками. А за холмом – крутой обрыв и река внизу.

Почему река? Светлана не сразу сообразила, что, выйдя из дома, повернула не назад, в сторону площади, а пошла по улице дальше – и вот дошла до самого конца.

Очень не хотелось возвращаться той же дорогой… Может быть, удастся пройти дворами, вдоль реки?

Слева – высокие дома с ярко освещенными окнами. Справа – непонятное нагромождение сараев, унылых серых заборов, какие-то складские помещения…

Зачерпывая ботами колючий, холодный снег, Светлана прошла мимо толстостенной кирпичной коробки с широкой дверью, над которой сохранилась полустертая надпись, всего несколько букв. Две буквы совсем какие-то странные…

Ах да, ведь это же ять и твердый знак!

Далекое прошлое подкралось сзади к новым светлым домам, вросло в землю и не хочет отступать…

Темная арка ворот. Маленький пустой двор. Еще ворота…

И вот опять знакомая улица. Ярко горят фонари… И люди идут навстречу.

Пониже надвинуть на глаза меховую шапочку, повыше поднять воротник… Домой, скорей бы добраться до дома!..

Сунув ключ в замочную скважину, Светлана сейчас же услышала шаги в передней.

Дверь открылась ей навстречу. Костя тревожно спросил:

– Ты что так поздно?.. Светланка, да что случилось, что с тобой?

Он обнял Светлану и торопливо увел в комнату, чтобы не увидел кто-нибудь ее заплаканное лицо.

И так приятно было опереться на сильную, твердую руку, прижаться щекой к твердому плечу.

IV

Самое трудное было заставить себя на следующее утро войти в класс. Собиралась в числе других ребят спросить и Володю Шибаева.

Смалодушничала и не вызвала его к доске.

А Володя на уроках вел себя вызывающе. Куда девалась его подавленная, молчаливая покорность! Он как будто хотел сказать учительнице: прибегала к отцу, нажаловалась, так вот же тебе – не боюсь!

А у Светланы не было привычной веры в свою силу: «Мой верх!» Нет, с Володей Шибаевым так не получалось.

После второго урока она готова была отозвать Володю в учительскую и сказать ему: «Володя, слушай, я не беру у тебя дневник и не вписываю туда замечания, потому что знаю – отец накажет тебя, а я этого не хочу!»

Нет, так нельзя. Не горячиться, больше хладнокровия. Вместо Володи она позвала в учительскую Толю Якушева, попросила помочь ей отнести карты.

– Странный мальчик Володя Шибаев, – сказала она. – Ты с ним дружишь. Не знаешь, почему он такой?

– Какой – такой? – дипломатично переспросил Толя.

– Да как-то непонятно, что€ он любит, чем интересуется. И почему иногда так плохо ведет себя на уроках. Ну вот ты, например, болтаешь или не слушаешься – это понятно: просто не владеешь собой, не можешь взять себя в руки. А у Володи, наоборот, есть сила воли. Он может быть очень внимательным, если захочет, может хорошо учиться… А иногда – вот, например, сегодня – прямо будто назло все делает.

– Почему вы думаете, что у меня нет силы воли? – спросил Толя, задетый.

– Может быть, я и ошибаюсь, – быстро согласилась Светлана, – недостаточно хорошо тебя знаю. Но вот с Володей… Знаешь, ты бы мне помог, Толя. Ведь так недолго ему и на второй год остаться.

Карты уже были положены на место, но Толя не уходил.

– Вы ему опять замечание сделаете в дневнике? – нерешительно спросил он. – Вы… не делайте!.. У него папа… Вы еще не знаете, какой у него отец!

– Знаю, – сказала Светлана, – ведь я была у него дома.

– А маму его видели?

– Видела.

– Ну вот видите!

– А что Володя любит, чем увлекается?

– Он… бабушку свою очень любит!

– Нет, я в том смысле – чем он интересуется?.. А бабушка его с ними живет?

– Нет, она за городом, на Лесной улице. Туда как раз автобус ходит, около самой остановки… Он еще на коньках очень любит кататься.

Перемена кончилась. Разговор оборвался.

На третьем уроке пришлось поставить двойку хорошей ученице, Соне Ильиной. Двойки ставить всегда тяжело. И на себя досадуешь, и просто по-человечески жалко своих учеников. Недалеки еще школьные годы, отчаяние после каждого неудачного ответа.

Некоторые девочки, получив двойку, начинают плакать тут же, у доски. Соня не так. Она возвращается к своей парте с каменным лицом, на ходу вынимает аккуратно сложенный платок и, встряхивая, расправляет его. Подготовившись таким образом, садится, прижимает платок к глазам и всхлипывает потихоньку.

Жалко. И в то же время трудно не улыбнуться при этом. А улыбаться никак нельзя.

В общем, неизвестно еще, что труднее – сдержаться и говорить, не повышая голоса, с нарушителем дисциплины или сохранять серьезность, когда в классе происходит что-нибудь смешное и трогательное.

В классе сорок человек, и на каждом уроке – винегрет какой-то из горя и радости, успехов и неудач.

Последний урок сегодня – физкультура. Хотелось понаблюдать, как будет стараться Лена Некрасова. В том, что Лена будет стараться, Светлана не сомневалась. И хорошо бы сегодня пораньше прийти домой. Это был самый легкий день из всех дней недели, когда можно засесть за свои учебники – ведь не за горами сессия в заочном пединституте.

Нет, все-таки нужнее всего по горячему следу отправиться на Лесную улицу, к Володиной бабушке.

«Да, так и сделаю», – решила Светлана.

На последней перемене она зашла в учительскую.

– Светлана Александровна, можно вас на минутку?

В дверях стоял мальчуган из ее класса, Андрюша Седов, и таинственным движением указательного пальца приглашал учительницу выйти в коридор.

– Зайди, Андрюша.

– Нет, вы, пожалуйста, сюда пойдите.

– Да в чем дело?

Светлана подошла к нему. Чистенький, аккуратный, очень вежливый, с глазами мечтателя и фантаста. Учился Андрюша очень хорошо. Каждую четверку воспринимал как трагедию. Но с этим мальчиком всегда что-то случалось.

– Светлана Александровна, я проглотил кнопку!

– Что, что? – не поняла Светлана. – Какую кнопку? Как ты мог ее проглотить?

– А мы играли. Ловили их ртом.

– Постой, объясни, какую кнопку? Которой платье застегивают?

– Нет, которой прикалывают бумагу.

– Так ведь она же острая! – сказала Светлана с испугом.

Таким же испуганным голосом Андрюша ответил:

– Да.

– Пойдем к доктору. Больно тебе?

– Было больно, когда она шла. – Андрюша провел пальцем по горлу и ниже – к животу. – Теперь не больно. Только вы маме моей, пожалуйста, не говорите.

Они быстро спускались с лестницы.

– Как же можно не говорить? Почему не говорить?

– А то она будет волноваться.

«Любопытно, – подумала Светлана, – до чего же заботливый у этой мамы сын!»

Ей вспомнилась Андрюшина мать – она приходила на родительское собрание. Сидела в стороне, очень скромная, с милым и тонким лицом. Принимая Андрюшин табель, улыбнулась счастливой, гордой улыбкой. Кажется, у нее еще один мальчик, в девятом учится, и тоже отличник. А мужа нет. У половины ребят в классе нет отцов.

Школьный врач посоветовал идти в районную поликлинику к хирургу и сделать просвечивание. Кроме того, есть кашу, вообще мягкую пищу.

Андрюша спросил обреченно:

– Что же теперь? Резать будут?

– Нет, ты скажи: кто, кто придумал такую нелепую игру?

Нелепый вопрос учительницы, разумеется, остался без ответа.

Светлана решила начать с поликлиники, а потом уже перейти к мягкой пище.

Хирург дал направление на просвечивание, написал даже не по-латыни «cito!», как на рецептах пишут, а русскими буквами «срочно!». Андрюша прочел вверх ногами это слово, глаза его расширились.

Очутившись в могильной тьме рентгеновского кабинета, Андрюша струхнул еще больше и вцепился в Светланину руку. Рентгенолог в белом халате, слабо освещенный своей маленькой лампочкой, прочел записку хирурга, пожал плечами и сказал низким голосом:

– Разденься.

Принимая от Андрюши пиджачок, пионерский галстук и рубашку, Светлана поясняла, уже в третий раз:

– Понимаете, какая история вышла…

– Да, да, – кивал большой головой рентгенолог, – здесь все написано.

Большими ловкими руками он вертел тонкую Андрюшину фигурку туда и сюда.

– Стань ближе. Подними обе руки к голове. Вздохни… Так… Все. Одевайся.

Возвращаясь к своему столику, негромко сказал:

– А у парня-то две кнопки.

И стал быстро-быстро писать свою резолюцию на листке бумаги, который, казалось, сам немножко светился в темноте.

– Андрюша, как же так? Ведь ты говорил, что одну кнопку проглотил?

Андрюша молчал.

Вернулись к хирургу. Он спросил Светлану:

– Это ваш брат?

– Нет, мой ученик.

Во взгляде старичка доктора ей почудилось неодобрение. Вот, мол, чему учат ребят в школе!

Опять выслушали совет относительно каши. И – последить за судьбою кнопок.

На обратном пути Андрюша вдруг сказал:

– Другая кнопка – это еще в воскресенье.

– Говорил ты кому-нибудь о ней? Ходили к доктору?

– Нет.

– Но почему же?!

– Ведь это было в выходной день. Вам я не мог сказать.

– А маме?

– Мама стала бы волноваться. Вы ей, пожалуйста, ничего не говорите, Светлана Александровна!

Светлана отвела Андрюшу в буфет и поручила его заботам буфетчицы Нюры, а сама поднялась на четвертый этаж. Девятые – во вторую смену… Сейчас у них урок кончится.

В коридоре Светлана спросила у ребят, где Вадим Седов из девятого «А».

Высокий красивый парень, стоявший у двери класса, громко позвал:

– Вадим! Тобой интересуется очаровательная девушка!

Он не мог не знать, что Светлана учительница, так как девочки из комсомольского бюро, поздоровавшись с ней, назвали ее по имени и отчеству.

Чуть покраснев, Светлана ждала Вадима.

Он был очень похож на Андрюшу. Такой же скромный, вежливый, большеглазый. Светлана вспомнила, что видела его в комитете комсомола.

Не хотелось говорить под взглядом того, стоявшего у двери. Она попросила Вадима спуститься в буфет. Ее тронуло, как близко к сердцу принял всю эту историю старший брат.

«Приятный парень», – подумала она.

– Понимаете, он просит ничего не говорить вашей маме. Но ведь нельзя же не рассказать! Или ваша мама болезненная очень? Если у нее что-нибудь с сердцем…

– Нет, нет, – сказал Вадим, – просто она всегда очень расстраивается. Видите ли, мама нас очень любит.

– Вы-то сами говорите ей, когда что-нибудь с вами случается?

Вадим ответил голосом покорного сына:

– Я-то обо всем говорю.

У него был очень озабоченный вид.

Светлана вдруг засмеялась:

– Мне кажется, что с вами, Вадим, ничего такого экстравагантного случиться не может!

Он ответил без улыбки:

– Надеюсь, что да.

Андрюшу они застали за второй тарелкой манной каши.

– Как же это тебя угораздило, Андрюшка? – с упреком спросил Вадим.

Было решено, что Светлана проводит Андрюшу домой и расскажет обо всем его маме.

– Мама должна все знать. В конце концов, что сказал доктор: надо проследить за судьбою кнопок!

Вадим сначала не понял, что означало возвышенное слово «судьба» применительно к кнопкам. Кажется, он хотел просить пояснений. И вдруг смутился, покраснев.

Андрюшина мать была художница. На рабочем столике лежало несколько незаконченных акварельных рисунков – видимо, иллюстрации к детской книге. Чистые, яркие краски, какая-то наивная непосредственность – казалось, сами дети могли бы нарисовать так, если их подучить немножко.

Анна Георгиевна – так звали Седову – испуганно встала навстречу Светлане: Андрюша пришел вместе с учительницей… и так поздно!

– Случилось что-нибудь?

Подбирая самые осторожные выражения, Светлана рассказала обо всем. Побледнев, Анна Георгиевна обрушила на голову сына целый ливень укоризненных восклицаний, поцелуев и слез.

Андрюша, молча и тяжело вздыхая, с упреком смотрел на Светлану.

«Может быть, действительно не нужно было рассказывать?» – думала Светлана, возвращаясь домой.

Как могла, она старалась успокоить взволнованную маму. И чувствовала свое бессилие. Как и в разговоре с отцом Володи Шибаева, ей мешала ее молодость. Трудно внушить женщине, которая вдвое старше тебя, что нельзя терроризировать сыновей своей любовью. Трудно убедить сорокалетнего мужчину, который смотрит на тебя как на девочку, что даже дрессировщики собак умеют воспитывать, не причиняя боли.