Полная версия
Одноклассницы
«Вот дура!» – прокомментировала случившееся Ольга.
Нюшина и в самом деле была дурочкой, с диагнозом. И в обычной школе ей, по большому счету, делать было нечего. Для таких как она существовали специальные. Наташку держали в общеобразовательной потому как была она тихой, безвредной, с туповатой блуждающей улыбкой на лице. Из нее и двух слов клещами нельзя было вытянуть. Её даже жалко не было. Не человек, а так – мебель.
А вот когда отщепенцы неосмотрительно решили зажать Бодрову, то сильно об этом пожалели. Показания о том, было или все-таки не было, расходились. Свидетелей не случилось. Очевидно было одно: Бодрова впала в ярость и накинулась на обидчиков, невзирая на их превосходящее число. Мамедов вышел из схватки с расцарапанной рожей и пламенеющим ухом, Шматков с разорванной курткой, остальные отделались крупным испугом. В ярости Ольга краев не видела. Свирепела и набрасывалась как бешеная собака. Больше с психованной они не связывались. Себе дороже.
На литературу Марина опоздала. К счастью, не одна. Сашка Свищева закончила лыжню еще позже. Училка русского и литературы снова бегала ругаться к физруку, что как вторник, так у нее из-за какой-то физры урок практически сорван.
Литература Марине нравилась. На ней зачастую можно было повалять дурака. Марина обычно читала под партой захваченную из дома книжку. Что-нибудь совсем не программное, интересное, вроде «Анжелики – маркизы ангелов» Анн и Серж Голон. Она так увлеклась в этот раз, что не заметила зловещей тишины, возникшей как-то внезапно и вдруг.
«Сорокина, что там у тебя?» – училка стояла на одну парту впереди и буравила взглядом ее стол, точно рентгеном. – «Давай сюда.» Прятать книжку было уже поздно, пришлось подчиниться. Татьяна Михайловна поджала губы, укоризненно покачала головой, мол «уж от тебя то не ожидала такого», и утащила книгу к себе на стол. На последней парте злорадно хихикнула Гусева.
На перемене пришлось извиняться, давать лживые обещания больше так не делать. Марина точно знала, что будет. И по глазам училки видела, что та ей ни на йоту не верит. Это просто игра такая: извинись, притворись, соблюди необходимые формальности и делай дальше спокойно все, что хочешь.
У Татьяны Михайловны – немолодой, усталой, тридцатилетней женщины, недавно вышедшей из второго декрета, Марина была на хорошем счету. Её сочинения на любую тему были лучшими в параллели. Стопку тетрадей с сочинениями, которую нужно было раздать на перемене, Марина получила от Татьяны Михайловны бонусом к «Анжелике – маркизе ангелов». Следующим уроком был русский язык в том же кабинете. Скандал вспыхнул вместе со звонком на урок.
«Не поняла!» – шумно возмутилась Бодрова, заглянув в тетрадь соседки по парте и верного вассала Сашки Свищевой. – «Почему у меня 4/3, а у нее 4/4?» Она отобрала у подружки тетрадь и с азартом почуявшей кровь гончей начала сравнивать содержимое.
«Ага!» – радостно заорала она минуту спустя, явно рассчитывая привлечь всеобщее внимание. – «Это вводное слово, балда. Ты запятую не поставила. А тут вообще речевая ошибка. Кто так формулирует, корова косноязычная?»
Схватив обе тетради, она бросилась к учительскому столу, словно Александр Матросов на амбразуру: «Татьяна Михайловна, почему у меня три, а у нее четыре?»
Сашка покорно поплелась следом, тоскливо глядя в спину подруги. Четверка по русскому была для нее редкостью. И сейчас она чувствовала, что эта птица счастья ее скоро покинет.
«Ольга,» – устало спросила учительница. – «Чего ты от меня хочешь? У тебя три ошибки, я не могу поставить тебе четыре.»
«А мне и не надо. Вы ей двойку поставьте. Смотрите, тут речевая, тут вводное слово без запятых, а тут две основы в предложении и опять нет запятой. Если Вы здесь ошибок не видите, я и к директору могу сходить,» – заявила Бодрова.
В этом Татьяна Михайловна не сомневалась. Как пить дать сходит. Таким как Бодрова дорогу лучше не переходить. Спорить с ней у учительницы не было никаких сил, да и авторитета на хватало. Татьяна Михайловна покорно отметила красной ручкой ошибки, исправила оценку в Сашиной тетради и отдала ее хозяйке. У той на глаза навернулись слезы. Бодрова же победно вскинула голову и коронованной императрицей прошествовала к своей парте. Следом семенила Свищева.
Татьяна Михайловна была слабаком и противостоять жизненным невзгодам не умела. Характер, видимо, был не тот. Дети чуяли слабину, точно акулы каплю крови за несколько километров. Авторитет учительницы русского и литературы давно находился где-то в районе плинтуса. Она была не чета другой «русичке», бывшей до нее, с классическим учительским именем Марь Иванна и таким же классическим учительским пучком седых волос на голове. Та была строгой, справедливой, но без самодурства, свойственного многим пожилым учителям. Её Марина обожала и, по мнению одноклассников, ходила у нее в любимчиках. Мария Ивановна как-то сказала, что у Марины врожденная грамотность. В отличии от уроков физры, здесь ей определенно «было дано». Периодически та вместо урока сажала Марину на заднюю парту и поручала проверять тетради. Это было нереально круто! У Марины руки по первости тряслись, когда, подсчитав количество ошибок в домашней работе, она выводила красной ручкой «2» в тетради Шматкова.
«Сорока, ты нафига мне парашу влепила? Совсем офигела? Проверяй нормально, а то в следующий раз огребешь,» – подобные претензии сыпались как из ведра. Марина устала объяснять, что если она не поставит за пять ошибок двойку, то Мария Ивановна доверять ей перестанет и проверять тетради больше не посадит. А потерять ее доверие Марина боялась больше всего на свете. На мнение остальных учителей о себе ей было плевать. Но в конце прошлого учебного года обожаемая Мария Ивановна вышла на пенсию. Вместо нее появилась вечно замученная жизнью Татьяна Михайловна. Марина иногда небезосновательно подозревала, что та и сама порой точно не знает, где нужно поставить запятую. Мария Ивановна появлялась только изредка, на замену, когда у новой «русички» заболевал ребенок. В такие дни Марина была счастлива.
Последним уроком была химия. Звездой урока сегодня и всегда был Шматков. Этот хулиган и двоечник, по которому, по выражению классухи, «давно тюрьма плачет», был нежно любим учительницей химии за безусловный талант к предмету. Шматков отвечал ей полной взаимностью. Химию он не закалывал никогда. И имел по этому предмету единственную за все школьные годы пятерку. Директор школы не позволяла химичке послать Шматкова на городскую олимпиаду по химии сколько бы та не упрашивала. Действительно, ну как бы это выглядело со стороны, если бы школу представлял парень, стоящий на учете в детской комнате милиции? Таким индивидуумам уже в колониях для несовершеннолетних места уготованы.
Химию Марина не понимала от слова совсем и совершенно искренне молилась каждый урок «только бы не спросили». Когда-то в начале курса она то ли проболела, то ли прохлопала ушами тему «Валентность», как оказалось впоследствии самую что ни на есть ключевую в курсе химии. И теперь химические уравнения, когда одно вещество (или несколько) превращалось в другое представляли для нее тайну за семью печатями. Она могла вызубрить параграф, но это было бессмысленно, ни одного химического уравнения Марина решить не могла. Химию она списывала. По возможности.
Сегодня, к счастью, пронесло. У доски маялись Ясинская – мисс самые длинные ноги и самая короткая юбка в школе и Астахова – староста, стукачка и классухина любимица, до зубовного скрежета правильная и всегда приводимая в пример.
«Ну что, святые мученицы, справились?» – через положенное время поинтересовалась химичка. Вполне ожидаемо справилась только Астахова. Ясинская полученной параше ничуть не огорчилась и прошествовала за парту как манекенщица по подиуму. Училка проводила ее добродушным взглядом: «Да и зачем тебе напрягаться? С такими-то ногами не пропадешь.» Химичка была не единственной, кто делал Ясинской скидку на красоту. Вот классуха, например, боролась, боролась с ее короткой юбкой, да и махнула рукой. Никому другому она бы такого с рук не спустила. Какая жалость, что она – Марина – не красотка. Вселенское свинство.
«Леша Шматков, иди исправь все на доске,» – улыбнулась химичка своему любимчику.
Вместо седьмого урока был классный час – тоскливая муть и игра на нервах. Сначала Галина Викторовна втирала какую-то нудятину по теме классного часа: то ли про вред курения, то ли про Сталинградскую битву. Марина во время подобных мероприятий всегда отключала слух и мечтала о чем-то о своем. Главное было при этом не пялиться с отсутствующим видом в окно. Это сразу бросалось в глаза и вызывало язвительный отклик учителя. Вот и сегодня она тупо разглядывала плакат с календарем на стене. На нем маленькая девочка с синими-пресиними глазами собирала на зеленом-презеленом лугу букет белых-пребелых ромашек с ярко-желтыми серединками. Цвета на плакате были до того яркие, будто нарисованные. Он появился на стене после зимних каникул и еще не успел надоесть.
После протокольной обязательной части долго сдавали всем классом деньги на завтраки. Галина Викторовна вела столовскую бухгалтерию в отдельной разграфленной тетрадочке и яро ругала тех (а они находились всегда), кто забыл деньги дома.
Потом распределяли дежурства по классу на следующий месяц. Этот пункт программы всегда вызывал ропот и возмущение. Галина Викторовна, чьей целью было иметь чисто убранный кабинет каждый день, распределяла дежурства, назначая на один день двух ответственных товарищей и одного безответственного. Например: Рудова, Сорокина и Машков. Всем было очевидно, что Машков дежурство заколет, а исполнительные девочки вымоют полы в кабинете в любом случае. Все ответственные против такого распределения ролей бунтовали, всем безответственным график дежурств был до лампочки. Они на него откровенно забивали. Протесты были бессмысленны. Спорить с Галиной Викторовной было нельзя. Оставалось смириться и запомнить числа, когда предстояло елозить тряпкой по полу.
Взаимоотношения с классухой у Марины были натянутые. Они друг друга демонстративно игнорировали. Хотя некоторое время назад Марина считалась ее любимицей, потому что тогда была отличницей и председателем Совета отряда. На ее исполнительность, ответственность и обязательность всегда можно было положиться. Галина Викторовна без зазрения совести и полагалась, наваливая на нее, будто на покорного ослика, все больше скучных, бессмысленных и никому не нужных поручений, вроде еженедельной политинформации, подготовки тематических классных часов к праздникам, подтягивания отстающих и прочую чепуху. За два года Марина выдохлась и везла этот воз из последних сил, мечтая, но не решаясь самостоятельно от него избавиться.
В конце шестого класса перед собранием, на котором ее должны были снова переизбрать председателем Совета отряда, Марина предприняла хитрый, как ей казалось, маневр. Она подошла почти ко всем одноклассникам и по-человечески попросила, пообещав давать списывать весь год домашку, не голосовать за ее кандидатуру на собрании. Пообещали все. Не выполнил никто. Как только Галина Викторовна велела, над партами поднялся лес рук. Марина сидела как оплеванная. Как же так? Ведь они обещали.
Придя в себя после такого предательства, она поняла, что злиться на одноклассников бессмысленно. Не могли же они пойти против классухи. Злиться стоило только на Галину Викторовну. С замиранием сердца Марина впервые в жизни забастовала. Она не делала ничего. Сначала было страшно до дрожи в коленках. Потом привыкла.
Через месяц ее с гневными речами поперли со всех должностей. Она стала свободным и счастливым изгоем. К огорчению Галины Викторовны нисколько не раскаивающимся. Непосредственным поводом послужил открытый конфликт с классухой. Оставив Марину как-то после уроков, она снова стала грузить ее поручениями: подобрать стихи к классному часу на 7 ноября, выпустить стенгазету о вредных привычках и т. д.
«А также надо сделать …» – продолжала вещать Галина Викторовна.
В этот момент Марина совершенно неожиданно для себя буркнула: «Сама делай.» И замерла от ужаса.
«Сорокина, ты что, белены объелась?» – изумилась классная руководительница после минутного замешательства.
Марина молчала и смотрела в пол. И как у нее только вырвалось? Она не хотела ничего такого говорить, только про себя подумала. Молчание затянулось.
«Можешь идти, Сорокина,» – задумчиво молвила Галина Викторовна, всем своим видом демонстрируя оскорбленную невинность. – «Обдумай свое поведение.»
Матери рассказывать ничего не пришлось. Классная озаботилась этим сама. Неизвестно чего она наговорила, но мать была в панике и ярости одновременно.
«Сейчас же иди извиняйся,» – с порога рявкнула она.
«Не пойду,» – уперлась Марина.
«Пойдешь как миленькая.»
Глядя на насупленную дочь, она поняла, что подростковый возраст наступил резко и внезапно, как и большинство малоприятных вещей. Мать орала, ругалась и скандалила до вечера, заставив-таки Марину идти извиняться.
Галина Викторовна выслушала ее со скорбным лицом: «Хочешь добавить что-нибудь еще, Сорокина?»
«Нет,» – замешкалась Марина, лихорадочно соображая, чего еще хочет от нее училка.
«Хорошо, можешь идти,» – отпустила та.
Марина же шла тогда домой и думала: «Неужели классная не понимает, что ее извинения – полное вранье? И если бы мать не заставила, то по своей воле на никогда бы не пошла извиняться?»
Вакантное место заняла Астахова. И теперь из кожи вон лезла, метя хвостом перед классухой.
Марина. 8-й класс.
Вылазки, подобные походу в кино на «Маленькую Веру», стали постоянными. Уже с понедельника девчонки начинали думать куда прошвырнуться в выходные: в кино, на дискотеку в клуб з-да «Красное знамя» или еще куда. Если ничего в голову не приходило, а денег не было, просто ехали пошляться по центру города в поисках приключений. А уж если к ним в ходе прогулки кадрились какие-нибудь ребята, то разговоров хватало на неделю.
День города событием был новым. Может, конечно, день города и раньше отмечался, но так, больше для галочки в чиновничьих отчетах. А вот так, с размахом: с народными гуляньями, обжорными рядами, концертной площадкой в центральном парке и вечерней дискотекой со свободным входом там же, праздновали впервые. Пропустить такое событие было невозможно.
Девчонки долго наряжались, подкрашивали друг другу мордашки и начесывали челки. Наконец, изведя на всю компанию флакон лака для волос, двинулись. Марина, раздосадованная тем, что настоящих туфлей на каблуках у нее так и не было, завидовала Наташке Гусевой, гордо вышагивающей на шпильках. Она и так была самой рослой в компании, на полголовы выше любого мальчишки в классе, а на каблучищах и вовсе могла, при желании, плевать всем на макушки. Гусева плыла впереди королевским линкором, девчонки держались в кильватере.
В Центральном парке культуры и отдыха было столпотворение. Работали аттракционы, отовсюду гремела музыка, на площади перед концертной площадкой, где пока бодро топал каблуками народный ансамбль, яблоку негде было упасть. В некотором отдалении под кустами на травке расположились культурно отдыхающие компании горожан. Атмосфера была оживленно-радостной и расслабленной. А когда стемнело и началась обещанная городскими властями дискотека, стала еще и таинственной. Алкоголь в день города в парке не продавали, но у всех с собой было.
Подружки прошвырнулись по парку, потряслись на дискотеке, грубовато отшили липкую компанию подвыпивших парней, пококетничали с другой. Гусеву даже пригласил на медляк какой-то курсант из военного училища. Вот из-за нее то, еле ковылявшей на своих каблуках и стонавшей по этому поводу, все и случилось. Опасаясь, что автобусы скоро перестанут ходить, девчонки направились домой. Срезая путь, пошли через парк.
Неизвестно, сколько денег натырили городские небожители, прикрываясь празднествами, но на замену всех разбитых лампочек в фонарях не хватило. Чем дальше от центра парка удалялась компания подружек, тем тише становилась музыка и громче сверчки. Из темноты вынырнул и засиял слегка надкусанный с одного бока кругляшок Луны. Гусева ныла и шаркала по асфальтовой дорожке как усталая цирковая лошадь. Если бы не она, сильно замедляющая движение, подружки уже давно добрались бы до остановки и благополучно погрузились в автобус.
Шум и свет, как известно, пугают хищников. Они любят темные аллеи, разбитые фонари и ночную тишину. Парни появились неожиданно, с боковой тропинки и быстро окружили их, словно по заранее разработанному плану. Это были они – те самые липкие ребята, от которых подружки не без труда отвязались недавно.
«Привет девчонки! Какая встреча! Нехорошо так уходить, не попрощавшись. А? Мы вроде подружились с вами. А, дылда, мы ведь с тобой подружились?» – с этими словами заводила (мелкий, щуплый, с торчащей изо рта сигаретой) подошел вплотную к Гусевой с сунул руку ей между ног. Наташка с округлившимися глазами дернулась назад. Компания похабно заржала. Один демонстративно чпокнул, открывая банку пива. Хотя все они и так уже были хорошо подогретыми.
«Ну ка, Колян, дай отхлебнуть, а то меня аж в жар бросило от этой красотки,» – протянул руку за пивом заводила. Девчоки оцепенели, точно стая мартышек перед удавом Каа. Наташка, обхватив себя руками, словно защищаясь, стояла ни жива, ни мертва.
Парней было трое. Они были старше, лет восемнадцати, может быть. От них ощутимо веяло опасностью. От таких нельзя было ни отшутиться, ни отбрехаться. Их можно было только бояться. На то и был расчет. Они всегда приставали к малолеткам, не рассчитывая получить серьезный отпор.
«Колян, тебе какая нравится?» – продолжал изгаляться заводила. – «Вон та черненькая ничего вроде.» И ткнул пальцем в направлении Бодровой.
«Не, я сисястых люблю и жопастых,» – оскалился Колян и погладил по заднице Сашку Свищеву. Та немедленно заалела так, что было видно и в темноте, но не шелохнулась.
«А ты, Щебень, каких предпочитаешь?»
«Ту, с косой. Весь вечер хочу ее на кулак намотать.»
И похабно осклабился.
«Да не боись, дылда. За щеку возьмешь и свободна,» – деловито сообщил мелкий главарь, схватил Гусеву, возвышающуюся над ним Эйфелевой башней, за руку и потащил в сторону. Наташка послушно сделала шаг, другой и тут словно очнулась. Она изо всех сил толкнула главаря, так что тот не устоял на ногах. Для девчонок будто прозвучал выстрел из стартового пистолета. Не сговариваясь, они бросились бежать по дорожке, к счастью, довольно широкой. Луна летела сбоку, освещая путь, лужи разбрызгивались чернильными кляксами, приближался шум дороги.
Марина не слышала в какой момент отстали преследователи. Да и гнались ли они за ними вообще? Она слышала только стук собственного сердца. Если бы учитель физкультуры видел этот спринт, поставил бы пятерки сразу за год. Вывернув из-за ограды парка, подружки к своему ужасу увидели, как трогается и медленно отъезжает от остановки автобус. Номер его был неважен. Сейчас нужно было убраться отсюда хоть куда-нибудь, а не торчать на остановке на всеобщем обозрении, как три тополя на Плющихе. Не сговариваясь, подружки бросились вслед за ним. Они неслись по тротуару с такой отчаянной решимостью, что испуганных собак вместе с хозяевами расшвыривало по сторонам. Автобус, конечно, не догнали. Но почти добежали до следующей остановки. Здесь было безопасно. Любительницы приключений дышали, как загнанные лошади, попадав на скамейку остановки.
«Капец! Мать меня убьет за туфли,» – рыдала Гусева. Она была босиком, ошметки черных колготок лохматились на ногах. Туфли остались где-то там, в парке.
Марина. 8-й класс.
Это называлось трудовой лагерь и на словах выглядело неплохо: трудовые смены (не более 4-х часов), трехразовое питание, проживание как в пионерском лагере и вечерние дискотеки. Три недели все восьмиклассники жили на окраине райцентра в обшарпанных корпусах то ли общаги, то ли пионерского лагеря. Три барака были заполнены всклянь. В комнате, где жила Марина, кровати были натыканы плотненько, точно ватные палочки в упаковке. Протиснуться между ними можно было только бочком. Одежда хранилась в сумках под кроватями. Мыться предлагалось в отдельно стоящем здании, где были раковины, в которых девчонки умудрялись помыть и головы, и ноги, и грохочущие тазики для мытья всего остального, что в раковину запихнуть было сложно, и только холодная вода. Туалет типа «сортир» располагался на задворках территории.
Ежедневно, кроме выходных, школьников сажали в автобусы и отвозили на бесконечные морковные поля. Морковь там тоже росла, чахлая и забитая сорняками, вымахавшими к июлю месяцу едва ли не по пояс. Их надлежало безжалостно выдирать. Борозда, начинавшаяся у ног, терялась из вида где-то на горизонте. Труд был бессмысленный (выжившая среди сорняков морковка по большей части вытаптывалась) и безвозмездный (заработанные деньги шли в фонд школы), а от того еще более бессмысленный. Главной задачей было – дойти до конца борозды. Если кто-то сильно отставал, то классуха громко корила их за леность и снаряжала уже закончивших им в помощь. Роптать было бесполезно. Отстающих ненавидели. С какой стати, честно пропахав свою борозду, помогать этим халявщикам? Самые сообразительные сразу смекнули, что лучше не высовываться и сильно вперед не лезть, а ползти себе потихоньку в общей массе.
В первую же ночь пацаны прокрались в комнату к девочкам и разрисовали зубной пастой кому ноги, а кому и лица. Классика жанра. Марине, спавшей прямо у двери, досталось едва ли не больше всех. Проснулась она от того, что раскрытые и извазюканные пастой ноги замерзли.
Скандал утром был страшный. Галина Викторовна орала так, что стены дрожали. Хотя, если по-честному, орать ей стоило на себя. Ведь она должна следить, чтобы мальчишки не лазили к девчонкам и наоборот. Постельное белье пришлось менять.
Обещанных дискотек, кроме первой и единственной, не случилось по причине массового наплыва на бесплатное развлечение местной пацанвы, справиться с которой училки не смогли. Поэтому дискотеки, не долго думая, просто отменили. Единственным развлечением стали страшилки. После того, как суровая Галина Викторовна выключала свет, все чинно и спокойно лежали минут пять в темноте под одеялами, а потом начиналась болтовня. Счастливицы, побывавшие в видеосалонах, пересказывали сюжеты иностранных фильмов. Нелегальные видеосалоны, прятавшиеся в наспех переоборудованных подвалах многоэтажек, показывали преимущественно ужастики про оборотней, вампиров и оживших мертвецов. Эти кошмарные твари тогда были в диковинку. Отечественных фильмов на такие низкопробные темы не снимали вовсе.
Для классухи уследить за классом в такой неформальной обстановке было практически невозможно. Она орала, не переставая, словно паровозный гудок. И уже на третий день посадила голос. Теперь Галина Викторовна сипела, хрипела и краснела от натуги, пытаясь призвать класс к порядку. Периодически она ловила за руку любителей посмолить сигаретку за туалетом, разнимала драки с местными ребятами и выгоняла их, неведомо как просочившихся на территорию, конфисковала булькающие емкости с подозрительным содержимым, караулила под окнами, когда девочки мылись. Машкова и Шматкова отправили домой через три дня, сдав на руки приехавшим родителям. Ясинскую забрали в первые же выходные. Шептались, что ее отпустили по блату. В любом случае, оставшиеся завидовали им отчаянно. Марина немедля перебралась на освободившуюся койку подальше от двери. Остальные отсидели срок до конца, возненавидев поля, морковь, сорняки и друг друга.
Марина. 9-й класс
Денег не было. Их не было никогда и ни на что. Сначала мать отнесла в комиссионку все мало-мальски ценное: детскую кроватку, коньки, миксер, старую швейную машинку. Потом нашла подработку на выходные: с напарницей клеила обои и белила потолки. Специальность штукатура-маляра, полученная в далекой молодости в техникуме, кормила сейчас всю семью. Для разведенной женщины с двумя детьми жизнь в 90-е была полным кошмаром. Цены скакали вверх, как ужаленные в попу кенгуру, инфляция множила нули на ценниках в геометрической прогрессии, в обществе царила полная растерянность. Как жить дальше было совершенно непонятно. Насобирать денег на новые зимние сапоги, например, не представлялось возможным, а старые уже не брали в ремонт, объясняя, что сделать ничего невозможно.
Летом Марина устроилась на работу на почту, заменяя ушедших в отпуск сотрудниц.
«Одну я тебя не возьму, не справишься,» – критически оглядев ее с ног до головы заявила заведующая почтовым отделением. – «Веди подружку. Будете вдвоем на одном месте работать.»
«А зарплата?» – глупо спросила Марина.
«Тоже одна на двоих, разумеется. Одну не возьму,» – повторила заведующая.
Пришлось схитрить. Марина уговорила Ленку Куракову недельку походить с ней на работу. Куракова продержалась три дня и слиняла. Марина осталась, втянувшись к тому времени в свои должностные обязанности, и работала два месяца. Она справлялась. Заведующая молчала. Даже в ранних подъемах в пять утра Марина начала находить своеобразную прелесть. Странно было выходить из дома в такую рань и знать, что большинство людей еще спит, а она уже идет по улице, зябко поеживаясь от предрассветной сырости. Заработанного хватило в аккурат на зимние сапоги.
