Девчонка с Восточной улицы

Его взяли прямо на вокзале. Значит, он не оставался вне поля зрения.

В эти же дни арестовали главного бухгалтера Орлова М. Н., Грошева (не знаю ни имени, ни должности), Мишу Ермолаева (должности тоже не знаю, знаю только, что это всё руководство фабрики). С семьёй Миши Ермолаева Семён и Ира были дружны. У Миши и его жены Юли было двое детей, сын Слава, 5-ти лет и дочка Аля, 2,5-ной лет.

Ира ещё не знала об аресте Семёна. Зато узнала от Юли об арестах на фабрике. Вскоре Семён каким-то образом передал Ире записку, извещавшую об его пребывании в Лефортово. Он просил забрать из его личного сейфа на работе (ключи были дома в одном из костюмов) приказы о срочном строительстве базы отдыха при изыскании собственных средств, и благодарности за исполнение, подписанные на самом высоком уровне. А также созвониться с адвокатом из семьи Таймановых (имя не помню) и попросить взять его дело. Он хоть и слабо, но надеялся, что обвинение касается строительства комплекса, и он сможет что-то доказать. Способы добычи средств были не совсем законными, поскольку нарушался закон о продолжительности рабочего дня, и, затем, скрывались излишки продукции. Обмен продукции на строительные материалы был тоже незаконен. Но в приказе говорилось об изыскании собственных средств, его надо было выполнять. У них не было выбора. За невыполнение, обычно, грозил расстрел или, в лучшем случае, пребывание здесь же. И последующие высокие и шумные поздравления всё оправдывали.

Ира поехала на завод. Секретарь пыталась не впустить её в кабинет, что-то пытаясь сказать глазами и жестами. Ира не хотела ничего понимать, ворвалась в кабинет. Сейф был вскрыт, бумаг не было.

Ира была в отчаянии.Встретилась с адвокатом. Он уже виделся с Семёном после допросов, разговаривал со следователем. Никакие бумаги не нужны. ″Строительство″ было поводом для выписки ордера на арест. Всё уже предопределено, речь опять идёт об английско-японском шпионе. Так что надежд Ира питать не должна, пусть подготовится, её тоже могут арестовать, и пока пристроит куда-нибудь Светлану. И он больше заниматься этим делом не будет, т.к. ничего, кроме беды для себя и своей семьи, сделать не сможет. С тем и расстались.

Светланку Ира отправила к Лизе и своей маме, которые жили вместе. Иру не арестовали. Через несколько месяцев при очередной передаче Ире сказали, что её мужа здесь больше нет и приносить больше не надо. То же сказали Юле Ермолаевой, жене Миши. После долгих хождений к начальству им удалось узнать, что был закрытый суд, и их отправили в город Сураж, Витебской области. Это было перед Новым, 1941-м, годом. По крайней мере, оба друга были вместе.

Женщины добивались права переписки, и, наконец, им сообщили, что они могут навестить своих мужей в Сураже. В апреле или начале мая Ира с Юлей поехали в Сураж. Светлана оставалась у Лизы и бабушки Либы. Юля своих детей отвезла в деревню к своим родителям, недалеко от Москвы.

Когда женщины приехали, оказалось, что Миши уже не было в живых. Ему ещё в Лефортово, на допросах отбили почки. Здесь, в Сураже, их использовали на работах по разрушению мостов, железных дорог, каких-то бетонных сооружений. Работа была тяжёлая и опасная. Миша очень быстро, не выдержав такой нагрузки, умер. Жене ничего не сообщили, она приехала впустую. Ира сняла угол в соседней деревушке, Юля осталась с ней. Пробыли они там недели три. Покупали в деревне продукты и передавали Семёну. Он был сильно истощён, еле держался на ногах. Оказалось, при подрыве одного из мостов через реку Западную Двину взрыв состоялся раньше, чем все покинули этот мост. Люди, как горох, посыпались вниз. Семён оказался у самого края моста, что и спасло ему жизнь. Он упал с большой высоты, но зацепился за песчаную насыпь у основания моста и покатился по ней. Получил сотрясение мозга и ушиб позвоночника, но остался жив. Так повезло не многим. Может, в преддверии войны был приказ уменьшить состав заключённых, которых надо будет вывозить из зоны будущих военных действий?

Перед самой войной лагерь переместили куда-то под Куйбышев. А когда началась война, стала ощутима острая нехватка ″живой силы″, из заключённых стали формировать ″штрафбаты″ и отправлять на фронт. Как правило, их направляли на самые безнадёжные операции, где предполагались большие потери. Где проходил со ″штрафбатом″ рядовой Семён Осипов, я не знаю. Знаю, что за время войны было получено нами 2-е похоронки. В октябре 1943-го года отец был ранен, контужен, переправлен в лагерный госпиталь по месту его расположения под Куйбышевым.

Впоследствии папа не любил делиться воспоминаниями об этом отрезке своей жизни. Иногда он вдруг рассказывал некоторые эпизоды. Но тогда я многого не могла понять или не проявляла (увы!) интереса, чтобы узнать. Лишь позднее эти отдельные эпизоды связывались в цепочку событий, а иногда не связывались. Но папы уже не было. Я расспрашивала маму, но она знала не всё. Так случилось, что подробности этой части его жизни я узнавала отрывочно. Или когда сама жизнь возвращала к этим событиям.

Например, когда Семён, вернувшись после войны, поехал к жене Орлова, чтобы рассказать ей о последних днях его жизни. Они вместе были в Лефортово. На одном из совместных допросов, когда от них требовали взаимных оговоров, Орлов не выдержал и вспылил, обозвав следователя гадом и убийцей. Следователь тут же подтвердил обвинение, выстрелив в упор в Орлова. Жена, конечно, этого не знала, она даже не знала, жив ли её муж, хотя и догадывалась, поскольку перестали принимать передачи. Но она всё ещё надеялась, ведь у Иры и Юли тоже не принимали, а они оказались живы (на тот момент). Семён тяжело переживал необходимость сообщить о смерти Орлова, произошедшей ещё до войны. Они с Ирой много шептались по ночам, обсуждая эту трудную миссию. Дочка уже была достаточно большой, чтобы понимать, о чём говорят родители.

Или, когда мы встречались с Юлей Ермолаевой и её детьми.

Юле, вернувшейся из Суража, пришлось искать работу. Её, тут же уволили с прежнего места как жену ″врага народа″. Она, высококвалифицированный инженер молочной промышленности, устроилась куда-то судомойкой. Из деревни забрала сына Славу, а Алю оставила. Двоих она прокормить не могла, а в деревне у родителей было молоко, масло, картошка, хлеб, яйца. Аля выросла крепкой, румяной деревенской девочкой, чувствовала себя неловко в Москве, куда приехала после войны. Она не могла простить матери, что та бросила её, оставив с собой сына. К Славе Аля относилась неприязненно, хотя я запомнила его ласковым, добрым мальчиком. Приезжая к ним, я тоже чувствовала себя между братом и сестрой очень неуютно. Родителям пришлось объяснять мне ситуацию, и они просили меня быть терпеливой, общаться с обоими, чтобы помочь им обрести друг друга. Но, в конце концов, из этого ничего не получилось. Слава стеснялся перед друзьями своей деревенской сестры. Аля в присутствии его друзей и в школе чувствовала себя нескладной, чересчур румяной, малообщительной. И во всём винила мать, даже подросши, не смогла её понять, поверить, что таким образом мать сохранила ей здоровье и саму жизнь.

Или, когда уже в 1947 году расстреляли его друга детства Афанасия Фортунатова. Афанасий в 1945 году был директором Красногорского завода, производящего известные фотоаппараты "ФЭД". Семён долго не мог устроиться на работу, его "судимость" сразу закрывала двери Отделов Кадров. Он обратился за помощью к другу. Фортунатов не побоялся взять на работу "судимого" Семёна Осипова. Красногорск находится в Подмосковье, дорога с Автозаводской туда не близкая, но это была работа, были "карточки" на продовольствие и зарплата. Семёну выделили койку в общежитии, чтобы он мог там ночевать, если работа задержит допоздна. В 1946 или 47 году Афанасий Фортунатов получил партийное поручение: его направили куда-то на Север разводить кроликов. Кролики, конечно, замёрзли и все передохли. Афанасия – расстреляли. Семён не мог сдержать эмоций и слёз. Его маленькая дочь тогда не могла всего понять, но через много лет услужливая память высветила давно ушедшую, необычную картину рыдавшего отца.

Или, когда из лагерей вернулась и приехала к нам жена Павла Иноземцева. Семён ничего не знал об их судьбе, не от кого было узнавать. Полина вернулась в 1954 – 55 г, с дочкой Галей, которая появилась на свет в Лагере. Отцом был начальник лагеря. Только так Полина смогла выжить. Она рассказала, что Павла расстреляли прямо в кабинете следователя при ней. Полина с дочкой вернулась домой, без права проживания в Москве. Реабилитация была ещё впереди. Она остановилась у нас. Вместе с Семёном они стали разыскивать сына. Нашли. Сын не пустил мать на порог, обвинив родителей в том, что они бросили его.

Отец через своих знакомых помог устроиться Полине на работу в г. Ступино, под Москвой на какую-то фабрику. Но жильё она смогла найти только в деревне, в 12 км от города. Каждый день, заперев в избе дочь (ведь дочь "врага народа"!), в солнце, дождь и снег шла она 12 км на работу.

В 1956 году объявили амнистию. Пришёл документ к Семёну Осипову. Он запросил об Иноземцевой Полине, получил документ об её амнистии и радостный поехал в Ступино за Полиной. Папа и мама решили, что, пока не устроится, она поживёт у нас.

На фабрике в Ступино сказали, что Иноземцева уже несколько дней на работу не выходит, и они объявили ей выговор. Папа пошёл к ней домой. Дом оказался открыт настежь, никого не было. Соседи сказали, что Полина повесилась, а дочку Галю кто-то забрал. Поиски Гали ничего не дали, Папа всего на два дня отпросился с работы. Прогул – суд. Пришлось вернуться. Несколько раз предпринимал папа попытки найти Галю, но безуспешно.

Я усвоила главное: обо всём, что слышу дома надо молчать. И во всех анкетах, которые приходилось в изобилии заполнять и при поступлении в школу, вступлении в пионеры и комсомол, поступлении в институт, я должна отвечать отрицательно на вопрос: был ли кто-нибудь из родителей судим? Это был некоторый риск, могли ведь проверить. Но если сказать про судимость, путь везде мне был заказан. Не проверили, пронесло!

А потом, в 1956-м году была реабилитация, судимость признали ошибочной. А как вернуть всё и всех? Как поправить жизни близких, искорёженные ушедшими в прошлое событиями.

ОТСТУПЛЕНИЕ В БУДУЩЕЕ.

Много лет, даже десятилетий спустя я была в гостях у одной из моих подруг детства, Нонны, по поводу её 65-ти-летия.

Советская система давно уже сменилась другой. Эта другая система, или бессистемность, вышвырнула нас, бывших уже в ″поздне-среднем″ возрасте детей военного времени, на обочину жизни. Мы стали, вдруг, беспомощными, нищими, никому не нужными. Прервалась связь поколений, собственные дети стали если не презирать, то не понимать нас, обвиняя в неумении делать деньги. Много чего поменялось, не место здесь разбирать все ″за″ и ″против″ нового времени. Но мои подруги детства стали говорить, что при Советской власти всё было лучше. А что касается 37-го года – всё чересчур раздули, не так уж много пострадало, и, возможно, правильно. Я сначала попыталась тихо возражать. Ведь у Нонны отцом был китаец, и тоже не сам исчез.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.