Осколки памяти

– Значит и я, сотворена Господом Богом, а не вами, правда, мама?

Наконец-то и жена вынуждена была прийти на помощь, обняв дочурку за плечики, кинув на меня укоризненный взгляд, она, улыбнувшись, мудро, по-женски подвела итог моему с дочкой диалогу:

– Да, доченька, да… Господь Бог сотворил весь этот прекрасный мир, тебя, меня и папу в придачу. Тебе жарко? Пойдем, я тебе мороженое куплю, оно холодное, вкусное и очень сладкое, – и добавила весело глядя на меня, – и тебе, знатоку библии, боевые сто грамм пломбира не помешают, остудишь после проповеди свои мозги.

Обратную дорогу я был под гипнозом нахлынувших воспоминаний, вернувших меня в полузабытый Афганистан. Я искренне сожалел, что мне уже никогда не придётся пройти пыльной, многокилометровой дорогой, соединяющей Кабул и Джелалабад, прикоснуться ладонями к граниту поседевших от времени вершин Гиндукуша, подышать тревожным воздухом ночных засад, побыть наедине со своей совестью под дулом вражеского автомата. Что бы ни говорили, но война с воздуха и на земле познаётся по-разному. И каждый солдат имеет собственный опыт и мнение в той далёкой войне. Я понимал, что невозможно охватить всего желаемого в этом мире. Что достаточно и того, что выпало мне увидеть и пережить. Но чувство сожаления о неизведанном в той странной войне хранится и по сей день. И я снова готов ехать туда, где прошла моя боевая юность.

Теперь я не напрягал свой мозг, менялся пейзаж, сменялись и воспоминания. Возвращаясь обратно и проезжая Голубое озеро, я вспомнил ныряющих в воду десантников, их весёлое гоготание. С нами была Оля Данилова – медсестра и невеста лейтенанта Олега Кудрина. Умытые и посвежевшие, мы сидели на деревянных мостках, бултыхая в воде ногами и разгоняя стайки серебристых рыб. Ольга расчёсывала свои белокурые волосы и совсем по-матерински с грустинкой смотрела на нас.

– Ох, мужички, и помолодели вы, совсем мальчишки, – сказала она, влюблёно взглянув на Кудрина.

А через неделю Олега не стало, и мы даже не смогли проводить его в последний путь на Родину. Его гроб провожала Ольга… К нам она больше не вернулась…

Все последующие дни отдыха я ходил как не свой. Узкие улочки Гантиади мне напоминали торговые улицы Джелалабада, по сторонам которых стояли глиняные магазины, где услужливые индусы гостеприимно раскладывали товары. Толкучка многолюдного базара на площади в Гаграх, кучи арбузов и дынь, сваленных прямо на землю, воскрешали картину пыльного и просыпающегося поутру Гардеза. Снующие в поисках пассажиров таксисты в Пицунде походили на весёлых шоферов Кабула, которым были до лампочки мировые проблемы, лишь бы деньги платили. А шумевший по ночам морской прибой и сильный предгрозовой ветер уносили меня в тревожную даль моей юности, покрытую многометровой пылью моей мирной жизни. Сам ещё не знал для чего, я частенько доставал блокнот и записывал всё, что вспоминал, не обращая внимания на недовольство жены и дочери.

Мы вернулись обратно на Север, а блокнотик всё заполнялся. Лица ребят, живых и погибших, стояли перед моими глазами, и всколыхнувшаяся память наводила на мысль написать о тех незабываемых днях. Или мы не вправе сказать правду об афганской войне? Или мы не прошли дорогою наших предков? Пусть иначе, но мы приняли бой, выдержали и вернулись живыми! Я ставлю восклицательный знак. Озаряет, как вспышка молнии, моё сознание последняя фраза. Вот она – точка отсчёта. Надо писать! Пусть мой голос будет тысяча первым о войне и, может быть, последним.

Я закрываю исписанный до корочки блокнот, кладу ручку на стол, устало закрываю глаза, и чудо! – я снова, там, на войне в кругу близких мне людей. Не мёртвых, а живых! Я мысленно протягиваю правую руку и чувствую на ладони горячую ручку управления вертолёта. Ноги ложатся на педали, а левая рука сжимает рычаг шаг-газа. Кошу взгляд влево и вижу напряженное лицо подполковника Кузнецова, нахмуренные глаза старшего лейтенанта Литвиненко. А прямо на взлётной полосе застыла шеренга ребят в зелёных пятнистых маскхалатах. Крайний – сержант Садыков, рядом – неунывающий грузин Самошвили, радист Ларин, рядовые Дектярев Неделин… Спиной ко мне их командир – лейтенант Кудрин и рядом Ольга Данилова… Такими они были тогда перед вылетом, такими и сохранились в моей памяти – живыми и молодыми.

* * *

– Раз-два, раз-два, раз-два… Кругом! Самошвили, как ногу ставишь? Заводи правую за левую, строевик ты хренов!..

Взвод десантников на плацу отрабатывал строевой шаг. Подтянутый молодой лейтенант рысцой бегал вокруг строя, отчаянно крича на своих подчинённых:

– Кацо! Сколько раз повторять тебе? Под команду «раз» ставишь левую ногу на полную ступню, а правую заносишь за левую под команду «два». Пятку правой ставишь на уровне носка левой. Прижимаешь руки, вот так. Резко поворачиваешься на носке левой и носке правой. И по команде «три» делаешь шаг левой ногой. Но прямо же, а не внутрь строя! Понял?

– Понял, командир. Левая ступается, правая заносится, левая носок поворачивается, правая подворачивается. Потом «три»! Шагай левая!

– Правильно, Кацо. Давай повторим.

Лейтенант смахнул пот со лба, поправил широкополую панаму, мельком заметив обречённые, тоскующие глаза грузина.

– Взвод, становись! Кацо, не лови ворон, смотри орлом! Равняйсь! Дектярев! Видеть грудь четвёртого человека, а не десятого. Смирна! На месте шагом… марш! Выше колени! Ларин, ты не на танцплощадке вальсируешь! Отмашка рук. Вот так, веселей. Прямо! Равнение! Равнение! Молодцы! Хорошо идёте. Кругом… марш! Раз-два-три! Стой!

– Самошвили, – простонал он, – ёлки-моталки, ты в гроб меня вгонишь, в наряд тебя куда-нибудь, что ли, пристроить?

– Хорошо бы, командир, на кухню. Люблю кастрюли чистить, – оживлённо подхватил просветлевший грузин.

– На кухню захотел? Обжора ты кутаисская! А туалет чистить не хочешь? Горе моё луковое! Пять минут перекур. Садыков, ко мне!

К лейтенанту подбежал худощавый, жилистый, двухметрового роста татарин и хмыкнул, еле сдерживая смех. Лейтенант подозрительно посмотрел на своего первого помощника, хотел сорвать на нём злое настроение, но передумал. Не хватало ещё с ним полаяться. Всё же с обидой подумал: «Ишь, весело дьяволу, будто этот строевой смотр мне одному нужен».

– Чему радуешься, Рустам? Плакать надо, а не смеяться, опозоримся с Кацо на всю бригаду. Всем хорош грузин, но строевик из него, как из меня балерина…

Садыков хитровато посмотрел на командира и подумал: «Пусть поплачется немного, совесть свою успокоит». Так было всегда перед смотром: лейтенант выбивал душу из Самошвили, а Кацо испытывал лейтенантские нервы. И, в конце концов, к обоюдному удовольствию, Кацо очутится на кухне, а взвод получит призовое место.

Садыков ковырнул носком сапога песок и, сделав серьёзную мину, сказал, как отрезал:

– Прятать надо… не впервой, командир.

Но, видно, не с той ноги встал сегодня лейтенант или что-то не поделил с невестой вчерашним вечером, только вдруг не на шутку взъерепенился:

– Сколько можно прятать! Как смотр – все до ниточки выкладываются, а Кацо на кухне с ложкой надрывается! Нет, хватит! Распустил я вас! В этот раз он в первом ряду маршировать будет, а ты, сержант, на пару с дружком двое суток здесь топать будешь. Это я говорю тебе, лейтенант Кудрин!

Он зло затянулся дымом сигареты и швырнул окурок на землю, вдавил его каблуком и сердито добавил:

– «Прятать надо!» Я вам спрячу…

Садыков, переминаясь с ноги на ногу, согласно кивал головой, бросая огненные взгляды на примостившегося на снарядном ящике грузина, наученного прошлым опытом и спокойно ждавшего решения командира в свою пользу.

– Что мотаешь котелком, сержант? Строй взвод. Как говорится, труд облагораживает обезьяну.

– Лейтенанта Кудрина срочно к комбату! Приказали явиться немедленно. Занятия строевой отставить, всем отдыхать, – раздался голос военфельдшера.

Кудрин насмешливо посмотрел на него:

– Матвеев? Насчёт вызова я понял, а насчёт отдыха…сам придумал или Садыков подсказал?

– Никому я не подсказывал, – возмутился сержант. – Мир сошёлся на Садыкове. Кацо плохо ходит – я виноват, Ларин на занятиях заснул – опять Садыков не усмотрел, Неделин письма матери редко пишет – снова я не проконтролировал. Да я этого фельдшера с подъёма не видел!

– Не ворчи, сержант. На то ты и младший командир, чтоб за всё отвечать. С меня тоже есть, кому спрашивать.

– Прав тот, у кого больше прав, командир. Я бы по-другому сделал.

– Погоди, Садыков, потом доскажешь. Так что ещё комбат сказал?

– Комбат так и сказал: лейтенанта ко мне, а взводу немедленно отдыхать.

– Отдыхать, да ещё немедленно! Ладно, Матвеев, доберусь я до тебя, тоже в санчасти окопался. Хороши, ничего не скажешь. Садыков! Веди людей на отдых. Смотрите, как надо «кругом» команду выполнять, показываю последний раз…

– Раз-два-три, он чётко повернулся кругом. – На ковер шагом… марш! Кацо! Что ковыряешь в зубах? Учись, пока я жив!

– Ну, всё, – облегчённо вздохнул Самошвили, украдкой помахав рукой вслед лейтенанту, заискивающе взглянул на сержанта. – Пошли, Рустам, отдыхать, банка сгущенки ставлю благодарность. Сейчас съедим?

– Не подлизывайся со своей сгущёнкой. Верно командир сказал – «обжора ты кутаисская». Не меня, медицину благодари и своего грузинского бога за отсрочку. Вернётся лейтенант – и сидальное место слипнется от сгущенки. Заело его не на шутку, а уж если он сказал, пиши, пропало – слово сдержит, сами знаете.

– Ха-ха, будь спок, Рустамчик. Если срочно, да ещё усатый вызвал – смотра не будет. Это я тебе говорю – рядовой Самошвили!

– А ведь правда, ребята, что-то затевается. Утром комбат к летунам ездил, и афганцев Ахмата с Хасаном вызвали. Не придётся нам сегодня поспать – чует моё сердце-вещун, – проронил, обращаясь ко всем, низкорослый Матвеев.

– Ну ладно, по мне лучше ночку не спать, чем на плацу шагать. Тебе, медицина, сердце насчёт доппойка ничего не вещует? – осведомился сержант у военфельдшера.

– Поживём – увидим, может, и дадут.

– Сказал слепой. Тоже мне, в верхах крутишься, а меньше Самошвили знаешь. Кацо, как насчет пайка? – миролюбиво спросил друга Садыков.

– Будет, будет, Рустам, верь моему слову. Пошли, сгущёнка есть.

– Тут ты, Кацо, дока, верные прогнозы выдаёшь. Пошли уничтожать твои запасы. Придёт лейтенант, сам всё объяснит. Стройся, ребята.

* * *

Лейтенант Кудрин неторопливо подошёл к небольшому модулю, где находился штаб батальона. Взвинченное, возбуждённое настроение исчезло, сменилось нетерпеливым ожиданием предстоящего дела. Ещё утром он заметил суету штабных работников – проскочил «уазик» в сторону аэродрома, прибыл начальник разведки майор Быстров со своими подчинёнными Ахматом и Хасаном – работниками «хада». Солдатский телефон сработал безотказно: что-то затевается. И теперь он радовался, что не придётся драть горло на плацу, выбивая дурь из Самошвили, не тянуться по стойке «смирно» перед кабульскими щеголями, одетыми с иголочки. В свои неполные двадцать три лейтенант Кудрин считался опытным командиром и ценился командованием. Полтора года службы здесь и успешное участие его взвода в десятке операций говорили сами за себя.

Кудрин украдкой взглянул на соседний модуль медсанчасти, надеясь краем глаза увидеть свою Олечку. Тут же пожалел, что позже получит заслуженный орден за прошлую операцию. А было бы неплохо заявиться к ней с медалью «За отвагу» и красной звёздочкой на груди. Знай, мол, наших. Вот бы удивилась канареечка. Стоп! Вчера вечером пропесочила за канареечку. И что ей не нравится эта птичка, ведь не вороной назвал же? Сегодня лебедушкой белокуренькой, пушистым одуванчиком назову, может быть, смилостивится, поцелует? Он потоптался на крылечке, ещё раз бросил взгляд на открытые окна санчасти и по-мальчишески заулыбался во весь рот. Она как будто ждала его у окна и приветливо помахала рукой. Лейтенант весь расцвёл, молодецки сдвинул панаму набекрень и шагнул в двери штаба батальона.

– Товарищ майор, лейтенант Кудрин по вашему приказанию прибыл, – доложил он моложавому командиру батальона майору Востротину.

– Всё казакуешь, лейтенант?

– Не понял вас?

– Говорю, в казаки-разбойники играешь? Чего напоказ чуб выставил?

– Виноват, исправлюсь, не заметил.

– Ты не заметил, а вот начальник разведки ещё через окно увидел. Как в штаб идти, обязательно на затылок панаму сдвигаешь. Травишь меня, что ли?

– У капитана Быстрова должность такая – всё замечать, товарищ майор, а вас травить – упаси Бог.

– Я так же думаю. Вероятно, лекарственный запах на тебя так влияет, лейтенант? Как магнитом тянет к санчасти. Уж не алкоголик ли ты?

– Командир!? Сказал, исправлюсь, и точка.

– Ну, раз лейтенант Кудрин сказал, то поверим. Как товарищи, поверим?

– Влюблённого, как и горбатого, только могила исправит, – подлил масла в огонь начштаба.

Но, видимо, командир исчерпал свой запас острословия и решил перейти к делу.

– Борис Сергеевич, повесьте карту на стену, – обратился он к начальнику разведки и, подождав, пока все успокоились, подошёл к карте. – Итак, лейтенант, ставлю вам боевую задачу. По данным нашей разведки, в ближайшие две ночи на Панджшер через Суруби должен прорываться крупный караван с оружием. Его конечная цель – отряд Ахмат-шаха Масуда. Знаком с ним?

– Личного знакомства не заводил, а заочно, кто его не знает, легендарная личность.

– После окончания срока перемирия его отряды активизировались, а сам Масуд отказался заключить дальнейший договор о мире и перерезал автомобильную дорогу северо-восточнее Чарикара. Правительственные войска загнали душманов в горы, и где-то в этом районе его командный пункт. Жарко сейчас там, – продолжил майор, – афганцы обратились за помощью к нам. Мы произвели несколько вертолётных десантов и блокировали их здесь, – он указал на красную зигзагообразную линию, охватившую горные склоны южнее и восточнее кишлаков.

– Если мы сумеем перехватить караван с оружием, то «духам» крышка. Я вам подробно объясняю ход операции для того, чтобы вы прониклись ответственностью за порученное задание… Капитан Малышев, ваш командир роты, остановил свой выбор на твоём взводе. Командование бригады не возражает.

– Поставленную задачу выполним, мои ребята не подведут!

– Хорошо. Капитан Быстров, подойдите к карте, вам слово.

Седеющий капитан соединил прямой линией две точки, обозначив их синим фломастером, а посередине поставил жирный красный крест.

– Заданный район – квадрат 43. Приблизительное место прорыва каравана – вот это ущелье. Крестиком я обозначил возможный перевалочный пункт. Мы захватили одного из адъютантов Масуда и с ним секретную депешу. Он просит оружие и боеприпасы. Вот эта линия – самый близкий путь от границы. Зная, что основные правительственные части Кабула и Джелалабада участвуют в операции, караван пойдет именно здесь, уверен в этом. Но всякое может случиться, поэтому перехватить и уничтожить караван необходимо в начале следования, иначе «духи» затеряются в «зелёнке». Вам, лейтенант, предстоит с помощью лётчиков произвести скрытную высадку именно в этом ущелье, притаиться, закопаться в землю, превратиться в камни, но выждать, не рассекретить себя, дождаться каравана и остановить его. Дело чрезвычайно важное, лейтенант, и, сами понимаете, опасное… Так вот, лейтенант, – после минутного молчания как-то буднично проговорил начальник разведки, – большую группу мы послать не можем – сразу засекут. Пройдут в другом месте и разобьются на мелкие группы. Охрана каравана такого масштаба состоит из 130–150 человек, что в несколько раз превышает количество ваших людей. Ввяжитесь в перестрелочный бой и, главное, отсеките их от границы. Через час-полтора мы десантируем весь батальон и захлопнем ловушку. В случае затяжного боя, по докладу подполковника Кузнецова, мы немедленно направим к вам по дороге вдоль перевала, усиленный танками артдивизион залпового огня. Учитывая горный рельеф, примерно через 6–8 часов «броня» будет в квадрате 43. Тебе, лейтенант остаётся сообщить лётчикам по рации свои точные координаты. Артиллерия и танки по твоей наводке перепашут каждый квадратный метр земли вокруг твоего взвода, не только «духов», но и сам караван разобьют вдребезги. У меня все. – Капитан свернул карту и протянул Кудрину. – Возьми, она полностью подготовлена.

Командир батальона майор Востротин отмерял шагами длину комнаты, поскрипывая новыми хромовыми сапогами. По привычке разгладил свои пышные усы тонкими, красивыми пальцами и, обращаясь только к Кудрину, произнёс:

– Олег, если придется туго… Ты только не обижайся, всё может быть… Объясни своим ребятам, что в когти к ним лучше не попадаться. На днях двоих наших в плен захватили. Ты знаешь, что они сделали? Нет, не убили, пальцем не тронули, перевязали и подлечили. И чисто хирургически ампутировали кисти рук, обработали культи, аккуратненько забинтовали и сказали: «Иди к своей маме, пусть она знает, что ждёт её второго сына, только мы ему не руки, а ноги отрежем. Всем русским скажи, со всеми так будет».

– Хорошо, командир, я расскажу ребятам, они правильно вас поймут.

– Вопросы, лейтенант?

– Время вылета?

– Вылет в 20.00, с лётчиками согласовано. Командовать десантированием и группой прикрытия будет сам заместитель командира полка по политической части подполковник Кузнецов.

Майор Востротин долгим внимательным взглядом посмотрел на Кудрина. Вспомнил себя таким же, на первый взгляд, сорвиголовой, который, тем не менее, успешно участвовал во главе десантной роты в операции по захвату замка Амина. Захотелось обнять этого смуглолицего, симпатичного парня, которого уже захватила и закрутила военная машина, загребая в свои жернова его судьбу и саму жизнь. Но майору было не до сантиментов. Он протянул руку Кудрину и, встряхнув её крепким мужским рукопожатием, добавил только три слова:

– Выполняйте, желаю удачи!

* * *

Девятнадцать тридцать. Термометр показывал 40 С в тени, а на припёке зашкаливал за отметку 70 С. Прикосновение к обшивке вертолёта обжигало руки, в кабине духота, как в сухой парилке. Но приказ командира в двадцать ноль-ноль поднять колеса в воздух отбрасывал на задний план бытовые неприятности. Начальник политотдела вертолётного полка подполковник Кузнецов осмотрел машину. Бортовой техник старший лейтенант Литвиненко, поставив стремянку на боковой блистер, протер влажной тряпкой переднее стекло, заляпанное кровяными каплями.

– Чистые, командир! Как девичьи слёзы, – весело крикнул он, еле умещаясь на прогибающейся под его весом лестнице.

Увидев командира, лётчик-штурман старший лейтенант Александр Шумцов кратко доложил:

– Блоки заряжены полностью, заправка полторы тонны, пулемёты в порядке.

Высокий и стройный, спортивного телосложения, начальник политического отдела вертолётного полка, родившийся в простой рабочей семье на Вологодчине, являл собой образ вежливого и грамотного человека, соединяющего в одном лице черты русского дворянина и советского интеллигента. Не тыкал, не хамил подчинённым, владел разносторонними знаниями, был дисциплинированным и требовательным офицером, не пил, никогда не курил. Служил личным примером безупречного поведения в нелёгких бытовых условиях Афганской войны. Быть может, именно эти неотмеченные в официальных характеристиках человеческие качества подполковника Кузнецова создали ему неоспоримый авторитет среди лётного и технического состава Бердического вертолётного полка, позволяли в отсутствие командира полка подполковника Томарева руководить боевыми действиями авиасоединения в ряде важных армейских операций. Между собой рядовые лётчики называли подполковника Павла Кузнецова сокращенно «Начпо», а не замполитом, что было, в свою очередь, данью уважения к лётному мастерству работника отдела «политвправления разгельдяйских мозгов лётчиков». Так, однажды в курилке шутливо общее мнение офицеров высказал «правак» подполковника Кузнецова Александр Шумцов. Он был прямой противоположностью своему командиру, обладателем различных взысканий в личном деле: самолюбивый, энергичный, совершенно не обладающий чувством лести и чинопочитания, с широкой творческой душой, умный, уравновешенный и смелый в воздухе, но максималист, а точнее, «махновец», на земле. «Своими окурками я весь Афган пробомбил, – любил хвастаться он, иногда для смеха грубовато добавлял: – Вчера килограмм «кишмишевки» (афганская самогонка) накатил, пришлось с воздуха облевать весь Кабул», – то ли шутил, то ли правду говорил «правак», а главное, во всеуслышание, не стесняясь начальства. Но, к чести его, в воздухе был всегда трезв, как стёклышко, и признавался командованием как лучший «бомбёр» полка. Именно его вертолёт, единственный в эскадрильи транспортников, был укомплектован спецоборудованием, которое позволяло лётчикам точнее выполнять целеуказания по бомбометанию, снимать на плёнку результаты до и после бомбово-штурмовых ударов самолётов и вертолётов по противнику. На вертолёте летали, сменяясь, четыре командира, из них двое заместители командира полка – подполковники П. Кузнецов и В. Полещенко, командир звена капитан В. Козлов и старший лётчик звена капитан В. Кроленко.

– Командиров у меня тьма, а я у них штурман на всех один. Вчера «Начпо» говорю: беречь моё здоровье надо, чаще наливать боевые сто грамм, а то скочурюсь, с кем летать будете? Молодец «Начпо», сам не пьёт, а коньячок налил, поговорили о том, о сём по душам, – не то правду говорил, не то хвастал в кругу близких друзей один из главных балагуров и разгельдяев полка, как его окрестил тот же подполковник Кузнецов.

Но, действительно, самые ответственные задания – бомбометание, целеуказание, высадка глубинных групп разведки, десантирование, поиск и проверка караванов вблизи Пакистанской границы, вывозка раненых и убитых советских солдат с горных вершин, каньонов и долин Гиндукуша выполняло звено самых опытных лётчиков, специально сформированном ещё в Союзе. Их заглаза называли «старичками», как в фильме «В бой идут одни старики». «Начпо» был «воьмёрочником» и, естественно, предпочитал летать в ранге командира вертолёта с лётчиками звена «старичков». Именно вертолёт МИ-8 в составе экипажа капитана Владимира Козлова и старшего лейтенанта Александра Шумцова официально указан в приказе Главкома В.В.С. СССР маршала А.Н. Ефимова, как первый из советской авиации, совершивший посадку в горных условиях на необозначенную площадку ночью в боевых условиях в районе города Митерлам и спасший от гибели около пятидесяти тяжелораненых советских воинов. Лично сам «Начпо» в сентябре 1983 года на полковом построении вручил своему «праваку» неофициальную награду – японский магнитофон, одобрительно похлопав по плечу своего штурмана.

– Тебе, Александр, ещё листок комсомольской славы, благодарственное письмо родителям и наградной на орден оформим. Молодец!

Две, казалось бы, противоположные натуры на земле, душевно были едины в воздухе, понимали без слов друг друга, что являлось самым важным фактором выживаемости экипажа вертолёта, танка, подводной лодки на любой войне. Им и предстояло в тот день и ночь решить общую с взводом лейтенанта Кудрина боевую задачу по захвату каравана с оружием в квадрате 43.

* * *

Группа десантников расположилась в тени ветвистых зелёных эвкалиптов, посаженных на краю аэродрома. Здесь проходила первая линия обороны аэродрома, были оборудованы огневые точки с постоянно дежурившими нарядами. Малейший подозрительный шорох в зелёнке взрывал ночную тишину огненной очередью, в которую вливался артиллерийский гром всей закольцованной системы охраны. В зелёных пятнистых маскхалатах, из кармашков которых торчали рожки запасных магазинов, а на поясных ремнях висели серые гранаты, десантники выглядели более суровыми и жёсткими, чем обычно. Грузин Самошвили, коверкая русский язык, травил анекдоты, лихорадочно дрыгал ногами, хватаясь за живот. Два афганца Ахмат и Хасан наблюдали за ним, и один другому со смехом переводил. Никто не перебивал грузина. Десантники лежали на примятой траве, потягивая дешёвые сигареты, перекидываясь короткими фразами.

– Эх, рвануть бы сейчас на «Метеоре» по Волге-матушке до самого Каспия!

– А я бы мороженого поел. Я за спор в «Пингвине» по кило за один присест отоваривал…

– Ну и как? Горло не болело?

– Нет. Чихота нападала да нос закладывало.

– Сегодня суббота по календарю?

– А, нам-то какая разница?

– Дома я бы на танцы пошёл. Диск-жокеем хотел заделаться, да в армию призвали…

– И правильносделали, человекомстанешь.

– А там я бы кем был?

– Козлом прыгающим.

– Скажешь ты, козлом прыгающим. Планы у меня были стоящие.

– А у нас всегда планы хоть куда, а на деле одна ерунда.

– Ну! Стихами заговорил. Сбренчи, Рустам, на дорожку что-нибудь стоящее.

Сержант Садыков вынул из чехла семиструнку, подкрутил барашки и, всей пятерней ударив по струнам, хрипловатым голосом под Высоцкого запел:

На братских могилах не ставят крестов,И вдовы на них не рыдают,К ним кто-то приносит букеты цветов,И Вечный огонь зажигает…

– Здесь раньше вставала земля на дыбы, – подхватили Дектярев и Миша Ларин.