Фиалковое сердце Питбуля

– Либо ты убегаешь, если не уверен, что выключишь первым, либо бьешь так, чтобы не выключили тебя.

И следом новая пара ударов, после которых в очередной раз убеждаешься, что деньги отец платил не за красивые только в кино финты. В реальной жизни никто не крутит вертушки, предпочитая пустить пулю в лоб или полоснуть ножом по горлу.

– Глок, встанешь так, чтобы не отсвечивать, – выдал я последнее цэ у перед тем как пойти с морковным букетом в кофейню.

Заказал себе двойной эспрессо и уже через пять минут убедился в том, что чутье меня не подводит.

Эвридика тоже пришла раньше. С объемным пакетом в руках, видимо с моей курткой внутри, и подругой под боком. Худющей, как смерть, девчонкой с огромным зонтом-тростью в руках, который она сжимала так, будто собиралась им отбиваться, но ничего кроме улыбки у меня такой «воинственный» настрой не вызвал. Сели за разные столики. Телохранительница даже удивила выбранным местом – так, чтобы оказаться за моей спиной, подсядь я за столик ее объекта опеки. А Эвридика взглядом скользила то по парковке за окном, то перескакивала на свою подругу, позволяя мне рассмотреть свое лицо со всех ракурсов и ещё раз убедиться в удивительном цвете ее глаз. Маленький аккуратный и чуть вздёрнутый носик. Родинка над уголком чувственных, манящих поцеловать губ, едва тронутых помадой. Забранные в шишку непослушные вьющиеся волосы, переливающиеся в свете то в темно-русый, то в каштаново-медный. Ушки, чем-то отдаленно похожие на те, какие рисуют эльфийкам, и скорее всего предмет давнего, но уже не такого сильного комплекса – Эвридика никак не могла определиться, прикрыть их выбившимися прядями от прямого взгляда или оставить. Длинная шея, которую больше подчеркивал чем прятал объемный ворот свитера, тонкая пульсирующая венка – волнуется. Каждый увиденный кусочек, настолько идеальный, что можно рассматривать часами, восхищаясь его завораживающей красотой, но собранные вместе они заставляли сердце запнуться. А потом ещё раз, когда я снова возвращался к ее глазам. Два огромных, обрамлённые пушистыми ресницами, фиалковых озера, магнитом приковывающие к себе взгляд. И как оказалось не только мой. Парень, сидящий за столиком передо мной, тоже пожирал пока ещё одинокую девушку, ждущую кого-то. Он даже начал подниматься, чтобы подкатить с какой-нибудь тошнотворной до блевоты банальщиной, но я оказался не в пример быстрее и наглее. Придавил ладонью плечо привставшего было пикапера, несильно надавив пальцем на нервный узел, чтобы он поумерил пыл и не лез туда, куда его не просят, и бесшумной походкой подошел к столику, за которым сидела Эвридика:

– Добрый вечер, Эвридика. Это тебе, – протягиваю морковный букет и улыбаюсь ее улыбке. Искренней и говорящей о том, что смог удивить. Фиалковые озера распахиваются шире, поражая и разом скатывая меня в ту самую банальщину, за которую только что припустил парня. – Улыбка девушки с таким именем – невероятное сочетание.

Любые комплименты, приходящие мне на ум, рядом с ее именем превращались в безвкусную пошлость. Ведь оно само, Эвридика, звучало музыкой ласкающей слух, и его хотелось повторять снова и снова. Эвридика… Эвридика… Эва… Пьяное послевкусие медленно расползается по венам искрящимся шлейфом, а потом взрывается и бьёт наотмашь прямиком в мозг вспыхнувшим на ее щеках румянцем.

«Надо было свернуть парню шею только за то, что посмел смотреть на нее.»

Я не тороплюсь забирать свою куртку и уходить. Не спешу разрывать затянувшееся, неловкое для девушки молчание. Словно эстет, попавший на выставку современного искусства пластической хирургии и нашедший там единственное творение природы, не тронутое скальпелем и трендами, дышу ее чистотой и лёгким ароматом цветов парящих вокруг. Духи или туалетная вода тонкой лентой обвивают ее тело, будто завязки пуантов щиколотки. Сливаются с ним, подчёркивают легкость и грацию смущенных движений, обостряют и без того запредельное желание прикоснуться и проверить на ощупь реальность видения так похожего на подернутый зыбкой рябью расплавленного воздуха мираж. Опустив ладонь на бедро, щиплю себя и не понимаю почему она не растворяется, не исчезает и продолжает смотреть мне в глаза. А я тону в этих фиалковых озёрах, несу какую-то ахинею и прошу подошедшего официанта принести ее подруге торт с клубникой и шоколадный мусс Эве. Снова угадал? Неужели бывает настолько легко читать чьи-то желания? О нет, не улыбайся так. Не убивай. Попроси свою подругу треснуть меня по голове зонтом, чтобы хоть на мгновение вернуть на землю. Расстегиваю пуговицу рубашки, ворот давит горло и не даёт вдохнуть полной грудью. Мне тяжело дышать и не хватает сил встать и попрощаться. Сколько мы сидим вот так? Час, два? Вечность? Бросив взгляд на часы, получаю ответ – пять минут.

– Наверное, вы спешите, и я вас отвлекаю? – Эвридика трактует мой жест по-своему, и я спешу ее успокоить раньше, чем она дотянется до пакета с курткой:

– Нет. Сегодня я совершенно свободен.

Никакие дела не смогут оборвать этот момент, но я все же слишком долго смотрю в ее глаза, слишком сильно хочу протянуть руку и смахнуть крохотное шоколадное пятнышко растаявшей посыпки, прилипшее к ее губам. Наваждение, от которого невозможно оторваться.

– Вы правда архитектор? – спрашивает и смущается своего вопроса, а потом и моего удивлённого взгляда. – Я нашла визитки в кармане, когда решила позвонить.

– Да, – киваю, – Разве не похож?

– Не знаю. Наверное, нет. У меня нет знакомых архитекторов, чтобы… – запинается, теряясь от моей протянутой ладони, – сравнить…

– Назар Авалов. Архитектор. А вы?

– Эвридика Симонова. Балерина.

– Очень приятно, Эвридика. Вот и познакомились. И, к слову, вы первая балерина, с которой я знаком лично.

Осторожно сжимаю ее пальцы в своих и улыбаюсь звонкому смеху. Мелодичный колокольчик, и пунцевеющие щеки от абсурдности происходящего, но больше от моего пальца, скользнувшего по нежной фарфоровой коже тонкого запястья. Секундная слабость, которую я себе позволяю перед тем, как выпустить ладонь. Нехотя и через силу.

– Я бы тоже не смог не обернуться.

– Что?

Запоздало ловлю себя на том, что произнес свои мысли вслух, хоть и шепотом, и теперь Эвридика, услышав, ждёт ответа, а я, озвучив его, возможно пробью отрицательный уровень в шкале банальностей, которые ей говорили не раз.

– Это к мифу про Орфея и Эвридику. Он не смог пройти до выхода из царства Аида и не обернуться к ней, – падать вниз оказывается гораздо легче, когда на тебя смотрят фиалковые глаза. И я ныряю в них, иду на самое дно и, едва коснувшись его пальцами, взлетаю выше, увидев вспыхнувшие уши.

Не может быть! Неужели тебе никто раньше этого не говорил? Как!? В каком мире ты пряталась?

– А вы точно архитектор?

– Точно. Самый настоящий. Если не веришь, могу доказать, – притянув к себе салфетку и достав из внутреннего кармана пиджака ручку, быстро рисую схематическое изображение акведука, поясняя названия элементов, рассказывая про систему укладки арок и притирки блоков по месту.

И Эвридика слушает с таким живым интересом, что меня сносит в греческую архитектуру все дальше и дальше. Рядом с первой салфеткой появляется вторая, уже с амфитеатром. Я черчу схемы водоотводов, раскрытия крыши, рассказываю про то, что ряды служили естественной преградой для осадков и перенаправляли их в колодцы, спрятанные в глубине. И лишь столкнувшись с Эвой лбами над столом, замолкаю.

– Кажется, кто-то заболтался о работе, – отшучиваюсь я, едва удерживая себя в руках, чтобы не поцеловать, не прикоснуться, не вдохнуть слишком жадно аромат ее губ.

А Эвридика поднимает на меня свои глаза и, улыбнувшись, просит поверить ей на слово про балет, ведь она не взяла с собой пуанты. Я убит.

6. Эва

– Эвка, ну? Эвка, ну как? Эва! Эва, блин, ты меня слышишь вообще?

– Слышу, Мань.

– Ну так как он? Вы о чем говорили?

– О Колизее и акведуках.

– О чем?

– Об архитектуре, Мань!

– А-а-а.

Манька, задумавшись, отстаёт от меня на два шага, а потом догоняет, вцепляясь в руку, и требует рассказать все в подробностях. Только я жму плечами и не знаю о чем говорить. Букет из морковки в моей руке она и так видит. Пересказывать про притирку каменных блоков? Манька раньше начнет зевать от скуки. Да и у меня не получится передать все с тем же восторгом, с которым говорил Назар.

– Эвка! Ну Эва! А кто он?

– Назар? Он архитектор.

– А то я не догадалась и визитки не видела! Кто ещё может тебе по ушам ездить про Колизеи? Повар-кондитер? Или футболист? – фыркнув, Манька перехватила зонт поудобнее и вздохнула. – А тортик вкусный был.

– И мусс тоже, – киваю, вспоминая воздушный шоколадный десерт, который мне понравился с первой ложки.

– Как думаешь, если спросить рецепт, поделится?

– Кто? – опешила я, вынырнув из своих мыслей. – Назар?

– Да при чем тут этот твой Назар!? Кондитер, который его приготовил!

– Ой, Мань. Я не знаю. Можно попробовать, но думаю, что нет. Проще погуглить что-то похожее и самой сделать.

– Жлобы!

– Жлобы, – соглашаюсь, а сама снова проваливаюсь в воспоминания и уже жалею о том, что отказалась от предложения Назара подвезти нас до дома.

И хотя по тротуару в обе стороны идут люди, а дорога и ещё голые ветки-палки подстриженных кустов освещаются теплым желтовато-оранжевым светом новеньких фонарей, все же рядом с Назаром было бы спокойнее. Странное ощущение уверенности в человеке, которого, если по-хорошему, вижу впервые. Странное, но почему-то ни разу не пугающее. Как и его прикосновение. Лёгкое и почти невесомое, будто боялся случайно сломать. Кожа на запястье тут же вспомнила это едва заметное касание, а щеки снова вспыхнули огнем.

– Эв, а где он работает? – не унималась Манька.

– Я не спросила.

– А он не сказал?

– Нет.

– Блин! Я ж с ума сойду, если не найду рецепт этого тортика! И где они такую клубнику взяли? Как думаешь?

– Мань, не знаю.

– Вот и я не знаю. Крупная, ягодка к ягодке, и вкусная, как будто только с грядки сняли. И бисквиты! М-м-м! Нежные-нежные! Пальчики оближешь! Эв?

– А?

– А давай завтра снова в «Четыре» сходим?

– Зачем?

– Как зачем? Тортик попробовать ещё раз, и ты спросишь про рецепт.

– А-а-а! Давай. Только у меня завтра репетиция.

– Ну вот после нее я тебя встречу и сходим, а? Ты же спросишь, да?

– Договорились. Спрошу.

– Класс!!!

И пока Манька что-то шепчет себе под нос, перебирая возможные ингредиенты для крема и варианты пропитки коржей, я снова лечу обратно в свои мысли, где Назар слишком часто произносит мое имя, и оно звучит как-то не так. По-другому. Необъяснимо завораживающе и волнительно, словно… словно… словно… В голове путаница из сравнений, но все они не подходят, не могут передать мои ощущения от собственного имени, а мне уперлось его найти. Зачем? Не знаю. Просто хочу понять, как можно произносить Эвридика не так, как все. И голова пухнет, выискивая подходящее, я даже пытаюсь прошептать, повторить интонацию, чтобы так подтолкнуть мозг, но он только разводит руками в ответ и отрицательно мотает головой.

– Осторожнее, Эвка!

Манька тянет меня в сторону, чтобы я не врезалась в стоящий рядом с подъездом нашего дома микроавтобус, и ругается на водителя, бросившего машину как попало. Грозная и смелая, когда ей никто не может ответить, и дикая трусиха, окажись кто-нибудь рядом. И последнее Манька подтверждает раньше, чем распахнутся двери лифта, наконец-то заработавшего после почти полутора лет простоя. Ультразвуковой визг подруги, подкрепленный мужским матом с площадки, выдергивает меня в реальность, в которой мои руки судорожно лезут в сумочку за перцовым баллончиком, когда я вижу фигуру в бесформенной толстовке и капюшоне, натянутом по самые глаза, застывшую у дверей в нашу съёмную квартиру.

– Только подойди, урод! – вжимаясь в стену кабинки и выставив перед собой баллончик, выкрикиваю я и жму на кнопку раньше, чем парень, явно задумавший что-то плохое, сможет напасть.

Едкий резкий запах моментально заполняет собой все пространство вокруг, у меня перехватывает горло и слезятся глаза, но я давлю на кнопку, стараясь попасть струёй в лицо испугавшего нас с Манькой грабителя или насильника. Только перед самым закрытием дверей лифта на площадке запоздало вспыхивает свет, и мне сквозь слезы удается заметить логотип в виде перевернутой цифры четыре на груди кашляющего парня и две коробки, поставленные рядом с нашей дверью.

– Ты кто? – спросила я, выставив ногу в промежуток между сдвигающимися створками, вдохнула чуть глубже и задохалась, составляя компанию согнувшемуся пополам маньяку.

– Доставка, блин, в сто шестнадцатую! – просипел он, бухая в кулак и мотая головой. – Истерички долбаные!

– Сам виноват! – выкрикнула у меня из-за спины Манька, наставив на парня кончик зонта. – Шляешься тут у нас под дверью!

– Да пошла ты! У-у-у, бля! Кха-кха… я на работе так-то… кха-кха-кха… уже десять минут тут стою, жду… кха… На хрен заказывали, если никого дома нет!

– Мы ничего не заказывали!

– Совсем охренели!? – парень кое-как разогнулся, вытирая рукой опухшие слезящиеся глаза, и протянул мне планшет. – Симонова Эвридика. Машинистов семь, квартира сто шестнадцать… Кха-кха-кха. Распишись хотя бы, идиотка! Заказывали или нет, мне фиолетово. Все уже оплачено. Блядь, как я теперь за руль сяду!?

Проморгавшись, чтобы буквы в накладной перестали выплясывать перед глазами, я трижды прочитала свои имя, фамилию и наш с Манькой адрес, показала ей, чудом не попавшей под ударную волну перцового баллончика, и после недоумевающего кивка подруги быстро поставила подпись в графе «Получатель».

– Извините, – прошептала я парню, возвращая ему планшет. – Может, зайдёте и промоете водой?

– Да идите вы в задницу! Я вам такой отзыв накатаю, хрен кто сюда ещё поедет! Кха-кха-кха… Приятного вам, блядь, аппетита! Спасибо, что выбрали нашу кофейню… истерички!

Сунув бумаги в наплечную сумку, парень осторожно двинулся к лестнице, нащупал и вцепился в перила одной рукой, а второй продолжал тереть пострадавшие глаза, больше похожие на два красных пельменя. Только мы с Манькой не рискнули выходить из кабинки лифта до тех пор, пока не хлопнула дверь подъезда. Да и после этого минут десять с опаской косились на две коробки заказанных не мной, но на мое имя.

– Как думаешь, что там? – спросила Манька, когда я уже в который раз сунула ногу между сдвигающимися дверями лифта.

– А я откуда знаю.

– А если бомба?

– Мань, не дури.

– Ну а вдруг?

– Давай ещё в полицию позвоним, чтобы они со смеху укатались. «Здрасьте, к нам приехала доставка, мы доставщику в глаза перцовым баллончиком прыснули, а теперь думаем, что он привез бомбу». Самой-то не смешно? – покачала я головой, осторожно выглядывая из кабинки, выставив перед собой баллончик.

Как бы глупо это не казалось, но мне хотелось убедиться, что на площадке точно больше никто не притаился.

– Есть кто? – прошептала Манька, вцепившись в зонт, как в ружье, обеими руками.

– Вроде нет.

– Давай на счёт три я открываю двери, а ты сразу, как я их открою хватаешь коробки и прыгаешь в квартиру? – предложила она и фыркнула на мой вполне резонный вопрос про возможную бомбу. – Ну страшно же! И вдруг.

– Угу, – кивнула я и начала считать. – Раз, два, три!

Манька с ключами в руке прыгнула к дверям, я следом, с баллончиком, прикрывая ее от возможного нападения неизвестно кого, а потом, подхватив две увесистых коробки, заскочила в коридор квартиры. Услышала щёлканье замков и захохотала. Две дуры. По-другому не скажешь!

В первой коробке, как и во второй, к нашему с Манькой счастью, бомбы не оказалось. Зато в них обнаружились всевозможные пирожные, четыре мусса, так понравившегося мне, и целый клубничный торт, от вида которого Манька запищала, прыгая и хлопая в ладоши. Она тут же ускакала в комнату за блокнотом и ручкой, чтобы записать свои вкусовые ощущения, а я поставила чайник на плиту и потянулась к карточке, вложенной между двумя белоснежными эклерами с нежно-розовыми росчерками.

«Надеюсь, это сможет хоть немного искупить мою вину за скучную болтовню. Н. А.»

Улыбнувшись, я спрятала карточку в задний карман джинс и пальцем подцепила краешек мусса. Снова удивилась его воздушности и приятной сладости, а в голове щелкнуло – оно! Вот как Назар произносил мое имя.

– Эвка, в задницу все твои диеты, мы просто обязаны перепробовать эту вкуснятину! – Манька схватила первое попавшееся под руку пирожное и, буквально ополовинив его, замычала от блаженства, закатывая глаза. – Мой бог! Я в раю! Убейте меня, если я скажу, что это не вкусно! – откусила кусочек уже от эклера и замотала головой. – Нет! Вот теперь я точно в раю! Эвка, ты только попробуй!

– Попробую, если ты все раньше не перекусаешь! – засмеялась я, смотря на перепачканое кремом и посыпкой лицо подруги, но она и не думала останавливаться.

Пирожные, эклеры, безе, мусс, торт… Манька всерьез нацелилась перепробовать, а то и съесть в одиночку все, что лежало в двух коробках, и я поспешила сдвинуть их подальше от мычащего и ахающего дегустатора-проглота, чтобы мне досталась хотя бы крохотная часть сладких извинений.

7

– Привет, девочки! – здороваюсь, входя в раздевалку, и слышу в ответ разноголосые:" Привет.»

– Эв, сильно не раздевайся. Линда сказала, что в зале дубак. Эти долбаные брейкеры опять окна не закрыли.

Лариса, соседка по шкафчикам, спихивает сумку на пол и заталкивает ее под скамейку, чтобы я могла поставить свою.

– Уж лучше немного померзнуть, чем дышать их ароматами, – смеюсь, вспоминая ругань Линды Аскольдовны на «воняющих мезозоем австралопитеков, дрыгающихся под гимны Сатане».

Музыка, в понимании нашего хореографа и балетмейстера, уже далеко не молодой женщины, могла быть исключительно классической, а танцы – только балет и программа танцевальных соревнований. Тоже классических. Частично. И любой другой жанр, особенно рэп, под который танцевали ребята, снимающие зал три вечера в неделю, вызывал у Линды Аскольдовны едва ли не зубовный скрежет и неизменное хватание за сердце. Хотя и мне, и другим девчонкам нравилось задержаться после репетиции и посмотреть на подкачанных австралопитеков, с лёгкостью вытворяющих чудеса акробатики.

Переодевшись и закрутив волосы в гульку, все же натягиваю поверх лосин гетры, а на топ теплую тунику. Если ребята действительно оставили окна открытыми на всю ночь, в зале будет может не дубак-дубак, но точно прохладно, и помещение прогреется до нормальной температуры только к концу нашей репетиции. После которой снова придется проветривать – балетные тоже люди, а Аскольдовна ни разу не жалеет никого в труппе, гоняя каждого до седьмого пота. Вот только он для нее пахнет искусством, а не сатанистскими плясками.

– Разогреваемся, разогреваемся, разогреваемся! – хлопнув несколько раз в ладоши, Линда, злющая, как собака, неторопливо обходит зал, кутая плечи в пуховый платок и, словно цербер рявкает на решивших пофилонить или поболтать. – Альсаева! Я сказала греться, а не языком молотить! Журавлёва, тебя это тоже касается! Работаем! Владлен! Надень что-нибудь теплое! Не хватало, чтобы ты простыл. Кого я за тебя поставлю? Игнатьева?

– Линда Аскольдовна, не волнуйтесь, меня любовь греет! – Вовка шлёт женщине воздушный поцелуй, чем изрядно подбешивает ее и веселит нас.

– Владлен!!! – зычный, похожий на гудок парохода голос, а мы с девчонками разворачивается к станку, чтобы не получить от кипящей Аскольдовны за хихиканье. – И-и-и раз, и два. И раз, и два. Тянем носок! Симонова! Лучше тянем!

Можно сколь угодно долго не понимать Аскольдовну и ее зашоренность в плане музыки или неприязнь к современным танцам, но чего у нее не отнять, так это любовь к балету. Безумная, положенная на алтарь и возведённая в культ. Когда-то она танцевала в Большом, ездила по странам с труппой. Прима с большой буквы. До мозга костей. Жесткая, порой жестокая женщина, требующая от каждого из своих учеников того, что требовали от нее самой – максимум и ещё немного больше. Не удивительно, что уже к середине разогрева многие девчонки поснимали кофты и туники, а парни запахли тем самым австралопитековым – обратная сторона красоты балета. Репетиции, дисциплина, диета, снова репетиции… Все, чтобы потом выйти на сцену в белоснежной пачке и танцевать, уже не думая о том как поднята рука или вытянут носок, за которым Аскольдовна следит каждую секунду. Зычно окрикивает, иногда взрывается, требуя повторять одно и то же движение сотни раз, выводя его в идеал. И может, мне бы доставалось намного меньше других, останься я во втором составе, но Линда что-то увидела во мне, придя новым хореографом в прошлом году. Сперва перевела в основной, а потом и вовсе потеснила Лору с ее пьедестала. И хотя нам обеим тяжело далась такая рокировка, мы с Ларисой не стали цапаться, как обычно бывает в войнах за первое место. Может, потому что она видела, что я не собиралась идти по головам, а Аскольдовна приняла решение сама, без моих намеков? Не знаю. Мне до сих пор становится неловко, когда в раздевалке заходит разговор о новой афише, на которой теперь мои фамилия и фотография, а не ее.

Вытерев и встряхнув ладони, Вова кивает, а я уже в который раз начинаю связку пируэтов навстречу к парню под громкий счёт Аскольдовны. Он поднимает меня над головой, выполняя завершающую классическую поддержку, и мы оба замираем. Ждем вердикта Аскольдовны, медленно обходящей нас с зашкаливающий критичностью во взгляде.

– Эвридика, руки выше и расслабь ладони. Владлен, сколько можно говорить про спину!?

Вова, как по мне, и так стоит с прямой спиной, но видимо этого недостаточно для Аскольдовны. Подходит, что-то поправляет в его позиции, и я чувствую, что начинаю медленно сползать вниз. Ладони у Вовы – проклятие и неизбежная тема наших с Ларисой разговоров. Вечно потеющие и до ужаса скользкие. Я уже падала, выскользнув из них, и Лора тоже, но далеко не два и даже не десять раз, хоть она и легче меня.

– Линда Аскольдовна! – предупредительно шепчу, боясь не то что пошевелиться, а даже вздохнуть чуть глубже, чем никак.

– Владлен! Сколько можно!? Сделай уже что-нибудь!

– Что? Исправлю физиологию? Или надену перчатки!? – Вова опускает меня на пол, снова вытирает ладони и задаёт вопрос, от которого меня передёргивает. – Ещё повтор?

Только не это! Мысленно умоляю всех богов втемяшить Аскольдовне здравую мысль больше не повторять эту поддержку и отпустить нас по домам. Ведь Вова вытирает руки последние полчаса, а это уже не просто звоночек, что я гарантированно упаду, это заполошный набат!

– На сегодня хватит.

«Слава тебе, Господи!» – выдыхаю, не в силах скрыть своего облегчения и радости. Только все же приходится вытерпеть ещё одно прикосновение, уже к коже руки.

– Эв, ты сегодня вечером чем занята?

– Не знаю, Вов. С Манькой хотели посмотреть какой-нибудь сериал.

Я стараюсь придать голосу хоть немного уверенности и твердости, чтобы выдать первую пришедшую в голову мысль за фактическое положение дел и планов.

– Может, я с вами?

– Давай, я у Маньки спрошу и перезвоню тебе, как узнаю?

– Хорошо. Буду ждать звонка, Эв.

Б-р-р-р! Вот как так получалось, что рядом с Вовой во время разговоров о танце и в самом танце меня ничего не смущало, ну кроме потеюших ладоней, а как общение переходило на другие темы, сразу хотелось улизнуть подальше? Может потому, что память подкидывала картинки, где он слюнявит мои губы, а потом случилось это? Передернув плечами, будто снова вживую почувствовала подобие поцелуя, который никак не могла стереть, я пошла к девчонкам, оставшимся посмотреть на нашу с Вовой репетицию.

– Скользкие ладошки? – подмигнула мне Лариса и рассмеялась, когда меня передёрнуло с новой силой.

– Тихий ужас.

– Я потный ужас, летящий на крыльях ночи, – нараспев протянула она, широко размахивая руками, словно полами невидимого плаща, что вызвало взрыв хохота у девчонок, наслышанных о проклятии Вовы Скользкорукого, и улыбку у меня. – Какие планы, Эва?

– Не знаю. Все что угодно!

– Наш знойный мачо снова решил подкатить свои крохотные яички к белой лебёдушке?

– Вроде того, – кивнула я, краснея от такой прямолинейности.

И слава богу никто из девчонок не обратил внимания на мои пунцовые щеки, списав их на последствие повторяющихся прогонов финальной партии. Догадались бы, и не избежать мне подтруниваний, что лебёдушка сама сохнет по знойному мачо, которым Вова не был от слова совсем. Угораздило ведь. Если бы хоть десять процентов его таланта трансформировалось во внешность, может и не жалела бы, а так… Действительно, тихий ужас, летящий на крыльях ночи. Единственное оправдание случившемуся с Вовой – алкоголь. Первый и, как оказалось, крайне неудачный во всех аспектах опыт. Наверное, только в мою пьяную голову могло прийти глупейшее сравнение, что длинные волосы делают Вову похожим на красавчика эльфа Леголаса из «Властелина Колец». То, что на совпадении длины и цвета волос, все сравнения закончились, а дальше, на трезвую с утра голову, пошли явно не в пользу Вовы, я постаралась стереть из памяти. Но как можно было забыть пыхтящее лицо с рыбьими глазами навыкате, если обладатель этого лица лишил меня девственности и теперь, когда меня поставили с ним в пару, начал подкатывать свои яички? Невыполнимая задача уровня «Кошмар». Вот я и придумывала любые поводы, чтобы избежать повторения этих поползновений в свою сторону, отчего-то стесняясь сказать напрямую, что, как и все, от кого слышала про первый раз по пьяни, очень, очень и очень об этом жалею. Мало мне его потных ладоней что ли?