В краю несметного блаженства

– Выдвигаемся, – сказал он беспокойно, вбирая в себя воздух. – Без лишних манёвров. Лучше медленнее, но ровнее.

– Вех, куда же ты? – задался вопросом Фландер. – Это дело не на пару часов! Тебя, к тому же, к ней не пустят! Оставайся! Привезут твою любовь сюда – уже с малышом! Волнуешься за неё?

– Там я буду или здесь – всё равно сегодня ночью не усну! Я хочу быть как можно ближе к Рокси, настолько ближе, насколько мне позволят, чтобы она чувствовала моё присутствие возле себя. Оставлять её наедине с собой – неправильно. Так что увидимся! Ну всё, трогай, солдат!

Пограничник медленно развернулся задним ходом, включил дальний свет, повернул направо там, где кончался участок Фландера, и выехал из поселения.

Акушерка лет сорока пяти, выспавшись днём и подготовившись к приёму ночных родов, ждала роженицу в медицинском кабинете. Рокси ввезли к ней на каталке два санитара. Веха, понятное дело, оставили за пределами медицинского кабинета и вообще посоветовали ему покинуть пограничный пункт, ибо ждать придётся очень долго, а сидеть и слушать тут вовсе нечего. Впоследствии слова эти частично подтвердились. Стены кабинета, по всей видимости, были сделаны из картона, ввиду чего доносившиеся изнутри всхлипы, стоны и редкие вопли распространялись на весь пограничный пункт, в частности долетая и до парня. Он не мог вынести этого, представлял в своей голове ужасные картины и порядком нервничал. Выход на улицу и небольшое отдаление от пограничного пункта спасали его, правда, на короткий срок, ведь из темноты тут же прилетали стаи назойливых комаров и присасывались к телу. Вех зарабатывал парочку укусов, которые от чесотки набухали и начинали зудеть с большей силой, и возвращался в здание, к крикам и стонам, поскольку деваться было некуда. Он продолжал бегать из пограничного пункта на улицу, с улицы – снова в пункт, спасаясь от комаров и при этом сильно хлопая входными дверьми, до тех пор, пока вдруг не обнаружил себя проснувшимся в доме Фландера, прямо в одежде и без одеяла. Потрогал себя, потрогал матрас, но никакой Рокси не нащупал. Он лежал один, и дом был совершенно пустой. Комариные укусы, подобно сыпи, были пузырями распространены на руках, ногах и шее.

В огороде нашлась Вельгма. Она сидела на корточках и собирала в плетёную корзинку позднюю клубнику. Кроме неё поблизости никого не было. Вех подошёл к ней. Она угостила его несколькими бордовыми ягодами и поинтересовалась:

– Ищешь кого-то?

– Да… Мне бы Фландера отыскать. И как я вообще очутился в доме, не знаешь? Я же был в пограничном пункте, за Рокси волновался.

– Хи-хи, ничего не помнишь? Видать, так волновался, что всю память отшибло. Это даже хорошо. Значит, сердце не только кровь качает. Переволновался ты, Вех, как мне рассказали, и до обморока едва не дошёл. Вернули тебя сюда поздней ночью, почти под утро, перевезли на вездеходе и оставили отсыпаться.

– Вот уж как, блин.

– Ага. Я бы сама не захотела находиться при родах, слышать все эти дикие звуки, и врагу бы того не пожелала. Неприятно это, но что поделать? Так мы устроены, так задумано природой… Ещё клубничку хочешь?

– Нет, спасибо. Лучше скажи, где твой отец.

– Не найдёшь его в ближайшее время: в лес ушёл за грибами да ягодами. Как только старика Бора не стало, так со следующего дня и накатил затяжной дождь, лил, словно из ведра, сутками напролёт, а ночью по крыше стучал, и на втором этаже от этого грохота находиться было невозможно, не то что спать. Вам снизу, наверное, не так плохо спалось, как нам. Папа и пошёл за грибами, потому что наверняка они должны были вырасти после столь затяжных осадков. Вернётся с корзинкой белых, лисичек, подберёзовиков, а мы их и приготовим! Можно супчик грибной сварить. А из ягод – черника, голубика, если появились, земляника, малина лесная.

Вех помог Вельгме дособрать клубнику, затем, не представляя, чем заняться, заглянул в сарай, взял оттуда острую косу и решил скосить высокую траву перед участком, которая успела вырасти практически по колено. Он производил широкие, но ещё неумелые взмахи справа налево, и быстро уставал, однако процесс доставлял ему удовольствие. Скошенная трава валилась на бок и сметалась в кучу. Вех вошёл в состояние транса, не замечал, как движется работа, и остановился он, когда косить объективно было уже нечего. Перед ним зиял расчищенный передний двор.

Кларенс ещё в начале мая отдал Веху старое кресло-качалку, найденное у тётушки Миры, пылившееся у неё дома в качестве хлама и совсем не использовавшееся. Вех привык выносить его с собой на веранду, располагать между стеной и заборчиком, садиться в него, умиротворённо покачиваться и рассматривать небогатый пейзаж, который открывался отсюда. Оставив косу в сарае и решив передохнуть, он выполнил все вышеперечисленные действия с креслом-качалкой и теперь полулежал в нём, как барин, с прищуренными глазами. Где-то сбоку за спиной раздавался неугомонный шелест растительности. «То ли Вельгма продолжает возиться в огороде, то ли ветер играет с зеленью», – думалось ему.

По прошествии неопределённого времени в узком поле зрения Веха появились чьи-то размытые фигуры. Они приближались к дому со стороны поселения. Парень раскрыл глаза, протёр их кулаком и внимательно всмотрелся в эти фигуры. Шли люди, но странной формы: очертания их не были схожи с очертаниями простых людей. Кто-то напоминал ромб, кто-то – овал, кто-то шёл прямоугольником и так далее. Всего их было пятеро. Подходя всё ближе и постепенно увеличиваясь в росте, они становились отчётливее, и в один момент прояснилось, что вовсе не они – ромбы и прямоугольники, а предметы, которые переносились в их руках. Первый из группы, самый отчётливый, нёс что-то наподобие деревянного корыта, как предположил Вех, второй и третий тащили вдвоём какой-то тёмный шкафчик или большую тумбу, а четвертый и пятый, замыкавшие разрозненную колонну людей, несли высокую детскую кроватку. Её Вех чётко распознал. Они несли всю эту мебель и пыхтели, красные от солнца и утомления, кроме первого: он покраснел исключительно на солнце, так как нёс самое лёгкое и ни капельки не устал.

Дойдя до дома, взобравшись впятером на веранду и прогремев тяжёлыми ногами по скрипучим доскам, эти грузчики, набранные из жителей поселения, хаотически расставили принесённые деревянные вещи по краям веранды, гордо выдохнули, протёрли лбы, опустили руки, подошли к Веху, который заблаговременно убрал кресло и стоял, прижатый к стене, как бы не при делах, и воскликнули грубыми голосами:

– Ну, поздравляем с обременением, будущий папаша! Ха-ха!

Смеялись они не язвительно, а с душой, доброжелательно. Вех присоединился к их смеху, а после того, как все отсмеялись, спросил:

– И что это вы принесли?

– Всякое разное, – вызвался отвечать тот, кто нёс корыто. Корытом, к слову, оказалась хорошая глубокая детская ванночка. – Насобирали ото всех по чуть-чуть. Знаем, что вот-вот появится у вас ребёночек. Шкафчик – для вещей. Детскую одежду занесут тебе наши женщины попозже, когда выяснится, мальчик у вас или девочка. Сам как считаешь, а? Кто родится?

– Мальчик. И Рокси тоже за этот вариант.

– Прекрасно. Если девочка – тоже прекрасно! Всё прекрасно. Итак, вот шкафчик, вот ванночка, вот кроватка. Всё крепкое, сто лет прослужит! Будет вам и колясочка для малыша, и сани зимние с уютным спальным местом – всё у нас есть, не переживайте. Не одно поколение детей воспитали мы, а также деды и прадеды наши! Всем поможем, всем поделимся.

– Благодарю вас, мужики. – Вех осмелел, отклеился от стены и крепко пожал каждому руку. – Рокси будет довольна. Вы бы хоть меня позвали – помог бы вам тащить эту тяжёлую мебель.

– В дом не надо занести?

– Сам справлюсь. Ещё раз спасибо.

На этом и расстались. Задорные грузчики ушли налегке, а Веху предстояло переместить всю мебель внутрь, и при упорном заталкивании увесистого шкафчика через дверь он неоднократно жалел, что не воспользовался их помощью. Пропотев до основания, но тем не менее справившись со всем, что принесли жители, он пожелал принять душ и перед уходом в баню осмотрел свой с Рокси уголок, в котором они проживали. Кроватка со шкафчиком, конечно, втеснились в него и в целом никак не могли помешать нормальной жизнедеятельности, но всё же съели существенное количество пространства. Вех призадумался о собственном жилье, о просторном доме, где не придётся высчитывать лишние метры и где можно будет гораздо свободнее расположиться. Мечта эта, без сомнения, была осуществима в будущем, но в будущем неизвестном, необозримом, и необозримость эта казалась ему непреодолимым препятствием, через которое ему ни за что не суждено было пробраться. Он пугался собственных грёз. Хотелось подчинить время, приблизить его к себе, сделать не таким безграничным, установить рамки, в русле которых имелась бы возможность бестрепетно и предприимчиво действовать, но не выходило, и все дальнейшие перспективы оборачивались выходом за рамки, в потустороннюю и жуткую безграничность. Вех понятия не имел, кем родится у Рокси ребёнок – мальчиком или девочкой, а уже замахивался на такой столь грандиозный пункт, как личный дом. В голове его царила неразбериха. Он мылся и от навеянной мыслями злобы скрёб ногтями своё липкое тело, ещё не очистившееся от пота, впиваясь в кожу до белых следов.

Семнадцатого июля, спустя четыре дня после родов, девушку с запелёнутым младенцем, похожим на куколку бабочки, привезли обратно в поселение: завершилось её скорое восстановление, и была она в полном порядке. Вёз её всё тот же неизменный юнец. Когда встречали Рокси, то все его забросили и все о нём напрочь позабыли, но он не спешил уезжать, явно чего-то дожидаясь, и сидел в своём вездеходе, улыбаясь и наблюдая за тем, как на Рокси с малышом с радостными воплями набрасываются представители семьи Фландера во главе с Вехом.

– Мальчик, – проговорила молодая мама нежным дрожащим голосом всем, кто присутствовал вокруг неё, но прежде всего – Веху. Парень подошёл как можно ближе (его учтиво пропустили) и осторожным взглядом примкнул к младенцу. Его встретили крохотные светло-зелёные глазки, которые пусть и видели всё в расплывчатом и неярком виде, но зато стремились видеть, изучать, с неимоверным желанием рассматривать пятна, что шевелились возле него. Жидкие волосики хаотично распластались по поверхности круглой головы, а широкий носик и две волнистые полоски губ составляли нижнюю часть младенческого личика.

– Как назовёте? – задал не к месту вопрос Фландер, и его подхватили остальные члены семьи.

– Пока не решили, – отвечала в унисон счастливая пара.

Войдя в дом, Рокси удивилась, что в уголке как нельзя кстати появилась вся нужная мебель. Между прочим, она тревожилась насчёт этого ещё до родов. Мальчика распеленали на родительской кровати.

– Крупный, – отметил Вех с удивлением. – Сколько весит? Каков рост?

– Богатыря родила. Четыре килограмма, пятьдесят два сантиметра.

– Умеет стараться Дон…

– Молчи! – по-змеиному рявкнула девушка и немедленно заткнула ему рот. Вех, без всяких подсказок осознав свою ошибку, отныне не называл имени биологического отца ребёнка в присутствии Фландера, его семьи и всех прочих жителей. К счастью, всё обошлось, и никто ничего не заподозрил.

Рокси осталась нянчиться с малышом, Марта пошла в поселение – разглашать светлую новость и получать у знакомых бывших мамочек комплекты детской мальчиковой одежды. Вельгма с умилением поглазела на миниатюрное тельце, рефлекторно двигавшее ручками, и ушла наверх, приятно взволнованная чудным зрелищем. Фландер тоже куда-то бесследно испарился. Мама с папой оказались наедине, но и Веха тянуло на время удалиться от Рокси и кое-что выяснить, а именно – почему пограничник по-прежнему сидит в вездеходе с открытой дверью и не собирается уезжать. Парню, очевидно, было непринципиально присутствие этого пограничника напротив дома, равно как и был вполне непринципиален его сиюминутный отъезд к себе в пограничный пункт, но что-то выдавало в юнце незначительную тревогу и стремление чем-то дополнительно поделиться. Вех не смог стерпеть и вышел к нему. Пограничник сразу зашевелился в салоне, нагнулся и полез в бардачок. Подумав, что тот собирается удрать, Вех (уже с серьёзными намерениями) подбежал к вездеходу и схватился за дверь. Оба были напряжены.

– О-о, вы собрались уезжать? – спонтанно начал на «вы» парень, чем ещё сильнее сбил юнца с толку. – Подождите, я…

– Нет-нет, – засмущался пограничник, – я как раз ожидал вас. Никак не мог отвлечь от важных дел, но и уехать не мог. Поэтому ждал.

– Итак, что вы хотели?

– До нашего пограничного пункта дошло письмо, адресованное, как написано на лицевой части конверта, вам, Веху, и Рокси, никем не подписанное. В адресе указана какая-то чепуха: «Г-29 маршрут 480 км и 12 км за границу». В общем, кто-то отчаянно искал вас с Рокси и пытался с вами связаться. Возьмите.

Вех забрал конверт из рук пограничника. Он действительно был заполнен кривым почерком со множеством закорючек.

– Вам в принципе повезло, что за письмо взялись и отправили его в нашу глушь, да ещё за какое письмо! Ни черта не разберёшь! Отсюда тоже письмо можно отправить, если захотите. Только два раза в месяц: пятнадцатого и тридцатого числа. Пятнадцатое вы уже пропустили… так что у вас есть около двух недель на раздумья. Ждём!

– Огромное спасибо. Погостить у нас не хотите? В знак благодарности или же просто так.

– Не могу: лейтенант прибьёт. Мне велено возвращаться, а я и так задержался.

– Приношу извинения…

– Какие ещё извинения? – расхохотался юнец. – Я понимаю вас и вижу ваши новые заботы. Знаете хоть, от кого письмо? Или от тайного поклонника вашей семьи?

– По крайней мере, есть догадки.

– Это радует. Счастливо оставаться! Скоро увидимся: должны завтра послать к вам врача – младенца осмотреть. А кто его на вездеходе к вам доставит, если не я? Ха-ха!

– Удачи!

Проследив за исчезновением вездехода, Вех в смешанном состоянии поднялся на одну ступеньку и сел на пол веранды. Непонятно, что двигало им: он задумывал вскрыть конверт вместе с Рокси, ведь на нём были выведены оба имени, а не одно, однако его захлестнула дикая страсть сперва разузнать всё самому. Впрочем, внутренний голос вкупе с этим удивительным инстинктом в итоге оправдали себя, но обо всём по порядку. Адресант не соизволил обозначить своего имени и выяснился сугубо по ходу прочтения письма, когда Вех уже раскрыл конверт, извлёк бумагу и погрузился в мелкие строки. Писала мама Рокси:

«Письмо адресовано или моей дочери Рокси, или ближайшему её на данный момент человеку – Веху. Если вас зовут не Рокси и не Вех, то прошу: не читайте дальше этого абзаца, а по возможности передайте мои записи тому, кто имеет хоть какую-то связь с двумя вышеназванными людьми. Я пишу в пустоту, не имея ни точного адреса, ни вовсе представления о том, куда это письмо попадёт. Заранее спасибо.

Привет. Обращаюсь к вам обоим и потому буду писать во множественном числе, хотя предназначено письмо скорее для Рокси, нежели для Веха, ведь речь в нём пойдёт преимущественно о нашей семье, но считаю, что Веху в любом случае будет интересно узнать, как тут без него обстоят дела в городе. А дела до сих пор не в порядке. Совсем недавно с улиц убрали все заграждения, мешавшие нормально жить, и теперь я спокойно могу ходить на работу в музыкальный центр, не стоя по два раза в день в бесконечных очередях на пропускных пунктах. Появились легковые автомобили, преимущественно у представителей партийной элиты. С детства их не видела. Пришлось забыть про тихие широкие улицы и шагать не посередине, а по бокам, попутно реагируя на рёв машин и пугаясь, что тебя собьют. Появилось также что-то вроде денег, но пока ими мало кто пользуется. Не знаю, хорошо это или плохо. Мы и без них неплохо жили. Много чего появилось – в письме не передать. Куда мы катимся – сложно предположить. В гимне, который играет буквально отовсюду сутками напролёт, за нас всё давно решили – направляемся в светлое будущее. Так тому и быть. Лишь бы опять не заперли людей с этими заграждениями.»

Вех перевернул бумагу и продолжил читать:

«Я всё думала, писать об этом или не писать. Прошло три дня. Напишу. Твоего отца, Рокси, больше нет с нами. Уже месяц. Осознай и прими это. Всё из-за суда. За неделю до своей гибели он сообщил мне, что связался с недоброжелателями из партии (вернее, они с ним связались), которые через него хотели надавить на судью, чтобы повлиять на исход кое-какого дела, но он отказал им в этом. Они затаили обиду, начали всеми способами угрожать ему, а потом перекинулись и на меня: присылали на мою электронную почту письма с обещаниями поймать и избить, стучались по ночам в нашу дверь, сломали звонок и ручку… В один день твой отец ушёл на работу и не вернулся с неё. Его нашли в захламлённой каморке суда на третьем этаже. Он был изуродован, истыкан ножом, весь в крови, с заклеенным скотчем ртом. На следующий день я обнаружила записку под дверью, в которой было написано, чтоб впредь я была спокойна за свою жизнь, ибо после убийства мужа трогать меня больше не будут. Я обращалась в Надзор. Меня, конечно же, развернули: тех весьма высокопоставленных представителей «Нароста» обвинять в убийстве и уж тем более судить никто не собирался. Наивная. На что я надеялась? Остаётся скорбеть, рыдать в подушку, а с утра идти на работу. Прости, если поделилась чересчур откровенной правдой. Держать в себе и врать я тоже не могу.

Кончается бумага, а я столько хотела обсудить. Мира вам, Вех и Рокси. Надеюсь получить ответ и надеюсь, что вы сможете его послать, но достаточно будет и прочтения. Сможете – расскажите о себе. Доченька, ты скоро должна родить (сейчас у меня конец мая). Пусть родится у тебя крепкий, здоровый ребёнок. Вот бы однажды его увидеть. Ну всё, прощайте.»

От прочитанного внутренности парня в очередной раз смялись в кучу и переворотились. Завертелось-завращалось со страшной силой громадное колесо, перемалывающее человеческие души. Оно проехалось по нему, раздавило все органы, оставив от них высушенные кусочки, и бросило разлагаться в воронку наподобие чёрной дыры – так и никак иначе можно было описать тогдашнее состояние Веха. Он не понимал, что делать с собой и что делать с письмом: показать ли его Рокси или избавиться от него, так, словно никакого письма и не существовало? «Но кто я такой, – возникало разногласие с самим собой при этой мысли, – чтоб лишать Рокси возможности соприкоснуться с частичкой матери, с её словами, хоть даже неприятными и полными страданий, но родными словами? Не слишком ли много я себе позволяю? С другой стороны, этим самым я сберегаю её хрупкое, подкошенное здоровье. Нельзя ей читать данное письмо, нынешняя обстановка не позволяет. Когда-нибудь она его прочтёт, обещаю. Я сохраню его, спрячу подальше у себя. Не сейчас, Ро, не сейчас. Правда, задерживая прочтение письма, я задерживаю и потенциальный ответ маме Рокси, а она, как-никак, сидит, ждёт ответа, волнуется и переживает за судьбу своих строк, рыдает в подушку, как она сама выразилась… Чёрт! Вот задача! Распутье! И любой из двух вариантов по определению в одно и то же время правилен и неправилен. Хрен с ним. Выберу первый вариант. Он звучит логичнее. Прости, Рокси, но пока что ни о каком письме ты знать не будешь. Не собираюсь испортить твоё счастье. Своё я уже испортил».

– Что от тебя хотел этот пограничник? – спросила девушка, увидев Веха на пороге. Она кормила малыша грудью, тихонько повернув его на бок для удобства. – Он ждал, когда ты к нему выйдешь?

– Да, да. Сказал, что завтра привезёт к тебе педиатра. Точнее, к малышу.

– Ладно, я поняла. Ну что, будем что-то решать с его именем? – вдруг сменила тему Рокси. – Есть идеи? Мы как раз одни, никто не мешает нам обсуждать.

– Я так волнуюсь, когда речь заходит о выборе имени. Это же не раз-два – и назвал. Нужно серьёзно думать. Вообще стоило выбирать имя заранее, как по мне: одно для мальчика, одно для девочки. Так было бы куда торжественнее и продуманнее. А мы в эту минуту будто кличку для собаки выбираем – лишь бы была, – но над смыслом не заботимся.

– Почему не заботимся? Ты же ещё ничего не предложил. Предложи, мы и обсудим, и смысл вложим.

– Голова пуста. Не приходят идеи. Страшно ошибиться, да и процесс не нравится. Давай отложим эту затею, отодвинем её на несколько дней или недель. Что поменяется? Он всё равно не поймёт: есть у него имя, нет у него имени – по барабану! Его куда больше интересует молоко в твоей груди, нежели то, какими буквами его будут называть. Ты согласна?

– Нет, не согласна. Кличка для собаки – это как раз отсутствие у малыша имени. Имя несёт индивидуальность, обособленность, и ребёнок с первых дней должен чувствовать, что им дорожат и его выделяют. Как ты предлагаешь называть его всё то время, пока у него не будет имени? Мальчик? Малыш? Ребёнок? Это глупо! Нельзя медлить с выбором. Я хочу побыстрее назвать его. Ясное дело, первым попавшимся именем никто нарекать ребёнка не собирается, но нужно сесть, как следует поразмыслить и наконец определиться. Мне будет стыдно завтра перед педиатром. Что он подумает о нас? Что мы легкомысленные родители, что ребёнок наш был до того случаен, что мы до сих пор не определились, как его называть, что мы не можем справиться с такой мелочью, на фоне всех остальных ухаживаний за дитём, как имя?

– Перестань себя накручивать. Имя, безусловно, важно, но никто не посчитает тебя плохой матерью, если ты не назовёшь ребёнка в первые дни после его рождения. Это абсурд. Нет такого правила, чтоб кто-то требовал мгновенно бежать и нарекать. Младенцу и недели не исполнилось, ты только подумай.

Рокси кормила малыша и думала, но не о том, что произнёс Вех. Внезапно дюжина воспоминаний, прокручиваемых в мыслях, склеилась в совершенно новую картину, необычайно удовлетворившую девушку, и на выходе она выдала уверенным бодрым голосом:

– Придумала! Имя придумала! Пусть будет Дон. Не Донован, а именно Дон.

– Ты, должно быть, шутишь, Ро. Ну какой Дон? Я бы не хотел при каждом произнесении имени малыша вспоминать мерзавца Донована и его наркотические приключения.

– Со временем ты привыкнешь, и впоследствии имя Дон для тебя будет прочно ассоциироваться с этим чистым и добрым ангелочком. Так мы убьём двух зайцев: ты избавишься от негативного окраса и выкинешь все моменты, которые переносили тебя к былым ужасам, а вместе мы в итоге решим проблему с выбором имени и сконцентрируемся на более важных вещах. Как тебе?

– Умный ход. Я бы не догадался. Но… ты уверена? Задумайся: это на всю жизнь.

– Я-то уверена. Уверен ли ты?

Вех задумался, застопорился и ответил недолго думая:

– Да. Уверен. Это твоя идея. И ребёнок по большей части твой, а не мой. Я не смею отрывать тебя от идеи назвать мальчика так, как ты хочешь. Дон? – прекрасное имя!

На том и порешили, и с тех пор Рокси кормила не безымянного младенца, а самого милого и самого близкого ей Дона.

Глава 15. Исход.

I.

Летели дни, недели, месяцы. Есть у времени такая двойственная, противоречивая особенность – лететь вперёд, без оглядки, и самовольно, не спрашивая разрешения, увлекать за собой людей. Двойственность и противоречивость скорого течения времени заключаются в том, что для одних этот временной полёт подобен комфортному полёту в самолёте, а для других – необратимому падению в бездну. Можно прожить жизнь быстро, но при этом быть подхваченным, поддержанным временем, и от этой непривычной скорости ты ничего не потеряешь, а только наберёшься сил и магической яркости, что насытит тебя энергией и даст возможность сполна реализовать все свои планы и идеи. Тогда, находясь на смертном одре, ты не станешь проклинать себя за то, что чего-то не сделал, и жизнь свою затяжной и давным-давно успевшей осточертеть называть не будешь, а в спокойствии закроешь глаза и уснёшь вечным сном без всякой боли, без лишних мучений. А можно прожечь жизнь, позволив фитилю жизни в один миг догореть до основания, и остаться у разбитого корыта, и при этом страдания обеспечены тебе не только под конец жизни, но и на всём её скоротечном пути. Иногда она как бы насильно будет останавливать тебя, стучать по спине, заставлять взглянуть на часы и приговаривать: «Оглянись, дурак, пока не поздно, посмотри, сколько времени прошло и как ничтожно мало ты за это время всего сделал! Одумайся!» И кто однажды одумается, кто взглянет на часы, кто ахнет в ужасе и начнёт меняться – тот спасён, не навсегда, но хотя бы временно спасён, ибо бывают и такие случаи, когда дважды наступают на одни и те же грабли – временны́е грабли.

Стоял конец июля следующего года. Веху было двадцать шесть лет, и уже совсем скоро, в августе, он собирался отмечать двадцатисемилетие, а после него, глубокой осенью, тридцатого октября, Рокси должно было стукнуть двадцать два. Теперь было неуместно и грубо называть Веха парнем: обозначение это ушло с годами, подобно тому как уходят с годами из жизни многие вещи. Рокси оберегал отнюдь не парень, не тот прежний мальчик Вех, который намедни окончил Институт Исследований Физиологических Процессов, попал в Центр Послесмертия и не успел проработать в нём и года, не тот подросток, который, не познавши взрослой действительности, в мгновение ока с головой ушёл под лёд суровых столичных событий и вынырнул лишь в поселении, в иной реальности, прихватив с собой беременную девушку. Рокси оберегал настоящий мужчина, весьма крепкий, исправным физическим трудом набравший мышечную массу и знатно загоревший на солнце. Разумеется, не только телесные параметры выдавали в нём человека созревшего и возмужавшего, но и умственные: склад психики, ход мыслей, степень уверенности в принятии решений и отсутствие былой тревожности – всё это делало из Веха мужчину в самом полном смысле этого слова. Неизвестно, ощутил ли он в себе данные перемены или нет, плавно или резко прошли они для него, чувствовал ли он себя полноценным мужчиной или же был им по высшему недоступному велению, как робот, слепо отрабатывающий «мужские» команды, – вот вопросы, которые оставались за пределами чьего-либо понимания и даже, вероятнее всего, за пределами понимания самого Веха, но, может быть, оно было и к лучшему. К чему ему было знать, является он мужчиной или не является, если объективно он вёл себя и поступал как мужчина. Конечно, всегда оставаться в неведении и действовать бессознательно – неправильно, однако с Вехом это не работало. Хорошие поступки не требуют постоянного напряжения и самоанализа, они требуют действий, а функция анализа переносится с того, кто совершает эти самые действия, на его окружение. Ни Рокси, ни Фландер, ни его семья, ни жители поселения не находили в Вехе ничего негативного и отторгающего, того, за что можно было зацепиться, к чему можно было придраться и что можно было осудить. Вех умудрялся жить и трудиться во благо себя, во благо Рокси, Дона и всех, кто нуждался в его помощи.