Мертвая сцена

– Ты всегда был тугодумом, – усмехнулась Алла. – А то бы давно уже все понял сам. Особенно после того, что я тебе сейчас сказала.

– А что ты сказала? Ты сказала, что вы вместе с Носовым со мной расквитались. Но ведь это же чушь! Носов мертв!

– Я же уточнила, что мы расквитались с тобой «огромной ценой», – напомнила она.

– Ценой его смерти, что ли?! – воскликнул я.

– Именно, – злорадно прошептала Алла.

Я нервно оскалился:

– Ну хорошо, он псих, это я могу понять. Я так сразу и подумал, кстати, что он покончил жизнь самоубийством специально, чтобы насолить мне. Но, Алла, ты-то здесь при чем? Какое ты можешь иметь отношение к этому идиоту? Мы не виделись с ним сто лет.

– Говори за себя, – спокойно произнесла она. – Ты не виделся с Нестором сто лет. А я в последнее время виделась с ним очень часто.

Я не верил своим ушам:

– Виделась? Где? Как?

Алла выдохнула и покачала головой:

– Все-то тебе надо разжевать. Так вот слушай: Нестор был моим любовником.

– Был, – сипло повторил я. – А когда стал?

– В этом году.

– Но… разве он был в Москве?

– Естественно, ведь я, как ты знаешь, из Москвы почти никуда не уезжала.

Я все не мог поверить:

– Нет, ты говоришь так нарочно. Этого не может… Он же вскоре после учебы укатил в свой Копейск – или куда там…

– Укатил, – подтвердила Алла. – Из-за тебя, скотина. Ну а в этом году он объявился в Москве. Уже из-за меня.

– Слушай, я сейчас действительно перестану хоть что-то соображать. Все, что ты говоришь, – это какое-то безумие! Ему, Носову, из-за меня пришлось уехать?! Из-за меня?! То есть это я, оказывается, виноват в том, что он такой бездарный?!

– Ты прекрасно помнишь, что он не был бездарным, – сквозь зубы процедила Алла.

– Даже если допустить, что это так, – отмахнулся я, – кто тогда помешал ему утвердиться в профессии? Опять я? Палки ему в колеса ставил? Даже если бы я этого зачем-то хотел, я бы не смог! Кто я такой был? Выпускник ВГИКа, как и он. Мы все были на равных…

– Ты забыл самое главное, – чеканя каждое слово проговорила Алла. – Ты лишил его меня.

– Ах вот оно что! Ну так тебе саму себя и следовало винить! Ты ведь не больно-то сопротивлялась, когда я якобы забирал тебя у него!

– Я была совсем глупой, наивной, ты заморочил мне тогда голову. А для Нестора мой уход к тебе стал трагедией всей его жизни. Я слишком поздно это поняла, слишком поздно осознала, какую непоправимую ошибку совершила.

– Какой изумительный текст, – нашел я в себе силы сыронизировать. – Это не он тебе его написал перед смертью? Не Носов?

– Замолчи, – брезгливо прошептала Алла. – Ты всегда был такой. Для тебя нет ничего святого.

– Не то что для Носова, да?

– Да, он настоящий человек, – горячо произнесла она. – Только он мог сделать то, что сделал. Отомстить тебе ценой собственной жизни.

– И не без твоей, как теперь выясняется, помощи?

– Да, потому что я полюбила его. Ты понял? Когда мы с ним снова встретились в этом году, во мне впервые в жизни вспыхнуло настоящее чувство… То есть оно зажглось уже давно, но именно тогда я впервые поняла, что всю жизнь любила только одного человека. Нестора.

Ко мне вновь вернулось ощущение полной нереальности происходящего. Казалось, что еще такого шокирующего я могу услышать после того, что слушаю уже на протяжении нескольких недель – от следователя, от психиатра… И вот сейчас Алла говорит мне то, во что невозможно, просто невозможно поверить. И все-таки я не могу ей не верить. Как ни ужасно, ее шокирующие, мучительные для меня откровения стали тем объяснением, которого я так давно ждал. Объяснением, которое наконец позволило мне понять, что со мной произошло, и которое дало мне возможность убедиться, что я не сумасшедший. Конечно, нет. Как я только мог сомневаться в этом… Заподозрить, что я сам и являюсь гнусным подлецом Носовым. Впрочем, тюрьма, пожалуй, может сделать с человеком и не такое.

Но все-таки оставались в объяснении Аллы еще некоторые пробелы, которые я решил немедленно восполнить.

– Послушай, – я старался говорить спокойно, сдержанно. В эту минуту я понял, что мне уже ничего не нужно от этой женщины, только услышать всю правду до конца. – Послушай, если ты его так оценила и полюбила, то что тебе мешало уйти к нему и обрести наконец-то счастье?

Алла закусила губу:

– Конечно, я мечтала об этом. Но это было уже невозможно. Нестор стал сломленным человеком. Все, что у него было, – это безграничная любовь ко мне.

– Еще скажи, что это ты надоумила его сдохнуть, – я все-таки не смог сдержать злости.

– Покончить жизнь самоубийством была его идея. Я отговаривала Нестора. Но в конце концов он меня убедил. Сказал, что все равно покончит с собой, но хотел бы напоследок отомстить мне. И этот довод меня убедил. Я согласилась, что за две разрушенные жизни – его и мою – ты должен поплатиться своей жизнью. Это справедливо, по-моему.

– Алла, – промычал я, – неужели ты впрямь считаешь, что я погубил твою жизнь? Я давал тебе такие роли, прославил тебя на всю страну.

– Мне это не нужно было, – отмахнулась она. – Ты же знаешь, слава меня никогда не интересовала. Я отношусь к своим ролям просто как к работе, которая не хуже и не лучше, чем любая другая. Притом что даже работать с тобой было тяжело. А уж жить с тобой…

– Так почему же ты давным-давно не ушла от меня?! – еле сдерживая гнев, спросил я. – Если в твоей жизни все было так плохо, не надо было ни сниматься у меня, ни тем более жить со мной!

Алла покачала головой:

– Все эти годы я себя уговаривала… Заставляла себя поверить, что у меня есть к тебе чувства, что я тебе нужна.

– Это правда, – перебил я. – Ты была мне нужна. До того момента, как предала, была нужна.

– Нет, – продолжала она качать головой, – тебе никто не нужен. Ты абсолютный эгоист. Нестор открыл мне на тебя глаза.

– Он тебя как будто загипнотизировал, этот кретин. Почему ты так охотно поддалась его влиянию? Тем более тогда, когда он уже, видите ли, был полностью сломлен?!

– Потому что я поумнела, – тотчас ответила Алла. – Наконец-то я доросла до Нестора.

– И продолжала жить со мной, чтобы иметь возможность осуществить подлый план мести, рожденный в его больном сознании…

– Подло поступил ты! – отрезала она. – А Нестор, я считаю, поступил даже милостиво. Он подарил тебе десять лет спокойной, беззаботной жизни. Фактически он подарил тебе и меня.

– Какое великодушие! – с омерзением выговорил я. – Подарить, чтобы через десять лет отнять. Почему он именно в этом году-то сюда перебрался?

– Он остался совсем один, – с сожалением сказала Алла. – Все родственники умерли. У него осталась только я, вернее, воспоминание обо мне. Несмотря на все происшедшее, мой образ, как Нестор мне сказал, остался нетронутым в его сердце. По зову этого сердца он ко мне и приехал.

Меня уже начало тошнить от всей той пошлости, что наговорила мне Алла. Я хотел что-нибудь съязвить по этому поводу, но вдруг вспомнил о Фигуркине.

– А как же Фигуркин?! – воскликнул я. – Его-то ты как уговорила пойти на обман? Или и он был твоим любовником?

– Он тебя тоже не переносил – в этом все дело, – сухо сказала Алла.

– Да что ты! И он тоже?! Я готов допустить, что ему, как и тебе, не нужна была слава. Но работа ему в любом случае нужна! А без меня он бы уже давно не работал на «Мосфильме».

– Тебе, как вижу, даже в голову не приходило, что твое покровительство его тяготит, мучает. Ты бы видел себя со стороны – ты отвратительно обращаешься с окружающими! Особенно с теми, кто хоть немного от тебя зависит.

– Неужели я и с тобой обращался отвратительно?

– Конечно, – подтвердила Алла. – И даже не замечал этого. Ты уже давно не замечаешь, каким неприятным и отталкивающим стал.

– Стал?! Или был всегда?

– В общем, с самого начала было заметно, какой ты. А с каждым годом ты становился только хуже.

– Почему же ты никогда не говорила мне об этом?

– Говорила. Ты просто не помнишь. Ты всегда отмахивался и не желал поддерживать разговоры на эту тему.

– В любом случае Фигуркин сам бы не додумался назвать меня Носовым, да еще и перед следователем. Это ведь ты его уговорила?

– Уговаривать долго не пришлось, – усмехнулась Алла.

– Но как ты вообще узнала, что его сюда вызовут?

Она пожала плечами:

– Просто заранее знала, что его ты позовешь в первую очередь. Вот заблаговременно и сказала твоему Фигуркину, как себя вести, если к нему обратится следователь.

– И ты была так уверена, что он тебя послушает?

– Да, у меня даже сомнений не было, – спокойно ответила Алла.

Меня ее слова разозлили.

– С какой стати такая уверенность? Ты с ним вообще никогда не общалась, а тут вдруг…

– Очередное твое заблуждение, – покачала Алла головой. – Ты всегда замечал только тех, кто тебе нужен, а таких, как Фигуркин, за людей никогда не считал.

– То есть ты с ним дружишь? – удивленно спросил я.

– Не так чтобы близко, но общаюсь.

– «Не так чтобы близко» – это как? – фыркнул я. – Тоже спишь с ним, но при этом переезжать к нему не планируешь?

– Твои оскорбления нисколько меня не задевают, – с нарочитым равнодушием произнесла Алла.

– А тебя вообще хоть что-то во мне задевает?

– Сейчас нет. Давно уже нет.

– Зачем же ты пришла ко мне? И рассказала все это? Ведь, получается, пожалела…

– Напротив, – в глазах Аллы снова вспыхнули искры ненависти. – Я хотела, чтобы ты хоть теперь понял, какой ты мерзкий тип, как неправильно и антиобщественно ты жил все это время.

– И только поэтому себя разоблачила? Чтобы, так сказать, раскрыть мне глаза?

– Что значит «разоблачила»? – поморщилась Алла. – Я изначально не думала от тебя скрывать правду. Рассказать тебе, что с тобой произошло, – это последняя стадия нашей с Нестором мести.

– А не боишься, что я передам наш разговор следователю?

– Кто же тебе поверит, – усмехнулась она.

Какая же она самоуверенная… Просто до неправдоподобия. Впрочем, и все, что она рассказала, звучит более чем неправдоподобно. Но вместе с тем я понимаю, что невозможно даже придумать никакого другого объяснения ее подлой клевете на меня.

Вместе с тем я подумал, что лучше пока не подавать вида, что я поверил, – и посмотреть, как она на это отреагирует. Важно ли Алле, чтобы я ей верил? Ведь зачем-то она сюда пришла, исповедалась передо мной.

– И все-таки я тебе не верю, – произнес я со всей убежденностью, которую смог изобразить. – У тебя нет никаких доказательств того, что дело обстояло именно так.

Алла пожала было плечами (мол, ей все равно, что я не верю), но вдруг сообразила.

– По крайней мере, одно доказательство у меня есть, – с нехорошей улыбкой сказала она, полезла в свою сумочку и тут же вытащила оттуда старую потрепанную тетрадь: – Мой дневник, помнишь? Никогда в него не заглядывал? А напрасно…

– Хочешь сказать, ты фиксировала все те мерзости, которые вытворяла? – хмуро поинтересовался я.

Алла показала на меня пальцем:

– Прежде всего те мерзости, которые вытворял ты. Но о том, что в подобного рода записях, ты и так знаешь… А вот послушай-ка, к примеру, вот эту… – Она перелистнула несколько страниц и, найдя нужное место, стала выразительно читать: – «Одиннадцатое апреля. Мы с Нестором поставили окончательную точку в разработке нашего плана. И хотя в соответствии с этим планом моему любимому придется умереть, я согласна с ним, что это будет не только красивая, но и необходимая смерть. Только так мы сможем расплатиться с общим предметом нашей ненависти. Мы обсуждали этот план во всех подробностях в течение пары часов. А потом занялись любовью. Еще никогда я не отдавалась Нестору с такой страстью. Несмотря на все то, что моему любимому пришлось пережить, в постели ему нет равных. Никакого сравнения с бесталанным и бесчувственным даже в этом отношении подонком Уткиным…»

Тут я сделал рывок вперед – такой сильный, что чуть не перелетел через стол. Однако не перелетел – и успешно схватил зубами то, на что нацеливался: ненавистную тетрадь с отвратительными каракулями паскуды, к которой я годами относился как к королеве.

Алла взвизгнула, вскочила, отпрянула – я же спокойно вернулся в исходное положение, выплюнул тетрадь под стол и крепко прижал ее ногой.

В комнату влетел охранник.

– Что такое? Что произошло? Что он сделал? – нервно заговорил он, переводя непонимающий взор с раскрасневшейся Аллы, отбежавшей в дальний угол, на меня, невозмутимо сидевшего на своем месте.

– Позовите, пожалуйста, следователя, – ровным голосом обратился я к охраннику. – Я должен сообщить ему кое-что важное по моему делу. Это срочно! И очень важно! Пожалуйста, позовите.

Охранник недовольно поморщился, но потом посмотрел на Аллу – и его лицо приняло то привычное выражение безграничного почтения, с каким простой люд взирает на киноартистов.

– Прошу вас, товарищ Лавандова! – галантно распахнул он перед ней дверь.

Алла быстрым шагом прошла мимо, не удостоив меня взглядом.

Я думал, она захочет вернуть свой дневник, но об этом она и не заикнулась. Она как будто даже сейчас не сомневается в своей победе. Словно на сто процентов уверена, что охранник следователя не позовет, а если и позовет, то тот не придет.

Однако уже через несколько минут следователь заявился в комнату для свиданий.

– Что у вас опять, Носов? – недовольно молвил он.

– Гражданин следователь, возьмите, пожалуйста, тетрадку, что лежит на полу, – с преувеличенной вежливостью попросил я.

Он нахмурился, но поднял тетрадку – и стал ее перелистывать.

– И что это такое? – брезгливо обратился он ко мне.

– Дневник гражданки Лавандовой, в котором она признается в своих преступлениях, – отвечал я.

– Товарищ Лавандова? – немедленно подал голос следователь. Вошла Алла, и он подал ей тетрадь: – Возьмите, это, кажется, ваше.

– Что вы делаете? – заволновался я. – Говорю вам: это ценная улика! Ее надо приобщить к моему делу, а саму Лавандову арестовать! Вы только прочтите, что там…

– Товарищ следователь, он опять идиотничает, – скорбно произнесла Алла. – Это всего лишь конспекты моих ролей, которые он у меня зачем-то вырвал. Покажите их уже ему, чтобы он успокоился.

Следователь грубо пихнул тетрадку мне под нос – и стал ее перелистывать перед моими глазами:

– Ну что, Носов, опять у вас галлюцинации? Вам мало того, что наш психиатр поверил в вашу болезнь? Или это средство подкрепить сомнения Филиппа Филипповича?.. А вам, товарищ Лавандова, – гораздо мягче обратился он к Алле, – вообще не следовало к нему приходить. Зачем вам это нужно было?

На глазах у Аллы появились слезы, которые она всегда умела вызывать по первому требованию.

– Я просто… хотела все-таки понять… зачем он это сделал… – И, не договорив, она выбежала из комнаты.

Следователь, ничего мне больше не сказав, вышел сразу вслед за ней.

На этот раз в камеру я вернулся не только опустошенным, но и как будто заново переродившимся.

Филипп Филиппович искусным плетением своих психиатрических словес едва не уверил меня в том, что я сумасшедший. Да и немудрено мне было усомниться в своем душевном здоровье ввиду происшедшего со мной за последнее время. Но уж теперь-то я не поддамся ни на чьи уговоры, трюки, комбинации – и что там еще может быть. Теперь я наконец знаю всю правду. И даже «ценой спасения своей жизни», как вечно повторял следователь, не собираюсь называться Носовым. Я бы и вообще никем посторонним никогда не назвался, а уж подобным паршивцем – так тем более.

Когда ко мне вновь пожаловал Филипп Филиппович, я ему так и заявил:

– Доктор, я думаю, пора заканчивать наши игры. Я не Носов – и не могу им быть ни при каком раскладе.

Психиатр удивленно вскинул брови. Он уже привык, каким податливым я был с ним в последние несколько дней, поэтому, видно, не ожидал, что я вдруг дам задний ход.

– Любопытно, – пробормотал он, не сумев скрыть растерянности. – И что же вас… э-э… натолкнуло на такую мысль?

Я махнул рукой:

– Боюсь, вы мне не поверите… Ну да ладно уж: известная вам артистка Лавандова, о которой мы столько говорили, сегодня пришла ко мне на свидание и призналась в своем обмане. В том, что она нарочно дала против меня показания как против Носова, хотя ей прекрасно известно, что я – Уткин… Она действительно приходила ко мне – можете справиться у следователя.

– Да, он уже говорил мне об этом, – неожиданно отозвался Филипп Филиппович. – Вы пытались выкрасть у Лавандовой ее личные записи, оказавшиеся у нее с собой, но я был уверен, что понял, какую цель вы этим преследовали. А теперь вижу, что…

– И какую же? – нервно перебил я. – Какую же цель вы в этом увидели?

– Вы решили, что эти записи – личный дневник актрисы, хотя на самом деле то были ее рабочие конспекты. И вы страстно захотели узнать, содержатся ли в этом предполагаемом дневнике упоминания о вас. Потому и сделали попытку завладеть этими записями.

– Вы забыли произнести: «Носов», – ехидно проговорил я. – «Упоминания о вас, Носове» – это вы имели в виду?

– Вы прекрасно осведомлены о моей позиции в данном вопросе, – важно изрек Филипп Филиппович.

– Так вот, я – Уткин, – отчеканил я. – И никаких сомнений на этот счет вы во мне больше не пробудите, гражданин доктор.

Психиатр заметно расстроился.

– Позвольте, милый мой, – недовольно заговорил он, – мне казалось, вы идете на поправку. Наша терапия проходила успешно – и вдруг ни с того ни с сего… Я никак не думал, что визит артистки Лавандовой сможет как-то повлиять на вас в этом смысле…

– Вы даже не хотите послушать мою версию того, что случилось на нашем свидании?! – стал я злиться.

– Так вы это уже сказали, голубчик, – развел доктор руками. – Алла Лавандова, мол, созналась вам в своем обмане… Но, уверяю вас, ее якобы признание всего лишь плод вашего воображения. Во всяком случае обещаю вам, что мы еще выясним, отчего именно сегодня оно у вас так разыгралось…

– Никаких выяснений больше не будет! – отрезал я. – Если вы продолжите настаивать на том, что я – Носов, я отказываюсь от какого-либо общения с вами.

– Позвольте, так не делается, – уже почти жалобно протянул Филипп Филиппович. – Лечение шло так успешно, я уже и в диссертацию внес подробное описание вашего случая.

– Ах вот оно что! – расхохотался я. – Ну теперь мне все ясно. Все это время вы использовали меня просто как удачно подвернувшийся материал для своей научной работы… Знаете, после ваших слов я уж точно не намерен больше с вами разговаривать.

Я замолчал, и как Филипп Филиппович ни старался, в этот день он больше не услышал от меня ни звука.

Не услышал доктор от меня ни слова и в последующие дни. А он приходил еще не раз, проявлял упорство. Был уверен, что заставит меня вернуться к прежнему соглашательству или хотя бы просто разговорит. Последнее ему, впрочем, почти удалось. Я решил во что бы то ни стало сдержать обещание и наедине с Филиппом Филипповичем оставаться немым. Но при этом я все-таки позволил себе кивать или мотать головой в ответ на некоторые его вопросы – и вообще активно использовать мимический язык.

Выглядело это примерно так.

– Ну что, дорогой, у вас по-прежнему обет молчания? – начинал доктор, входя в мою камеру.

К такого рода репликам я оставался безучастен, и психиатр брал более серьезный тон:

– Вы обещали возобновить наши беседы лишь в том случае, если я соглашусь считать вас не Носовым, а кем-то другим…

Я бросал на него гневный взгляд, и Филипп Филиппович притворно осекался:

– Ах, ну да, простите, не просто «кем-то другим», а именно Уткиным. Однако я правильно вас понял: вы только в этом случае согласны вернуться к нашим разговорам?

Я в знак согласия кивал.

– Э-эх, – сокрушенно вздыхал психиатр. – Поймите же, вы хотите вынудить меня прийти к некоему заключению как бы помимо моей воли. По-вашему, это правильно: настаивать на своем такими способами?

Я сверкнул глазами – и доктор тоже правильно меня понял:

– Стало быть, вы настолько убеждены в своей правоте, что для вас все средства хороши… Но я ведь тоже уверен в своей правоте. Почему бы нам снова не подискутировать на эту тему? Беседа ведь гораздо продуктивнее, нежели стратегия, выбранная вами.

Я выразительно поморщился – и Филипп Филиппович опять понял мою мимику верно:

– Ага, мы это уже проходили – вот что вы хотите сказать… Но мы еще не все прошли, далеко не все. И я могу уверить вас, что если мы вернемся к нашей прежней практике общения, то вы еще обязательно скажете мне спасибо, помяните мое слово.

Ответом на подобные заявления вновь служило мое полное безразличие.

– В конце концов, вы избежите тюремного наказания, – прибегал Филипп Филиппович к последнему доводу, который он до последнего же считал сокрушительным. – Дорогой, подумайте, разве это не стоит того? Попасть не в тюрьму, где вы с вашим недугом почти наверняка окажетесь еще более духовно искалеченным, – а попасть в больницу, где вас с высокой долей вероятности вылечат, и вы сможете снова стать полноценным членом общества.

Я смотрел психиатру прямо в глаза – и несколько раз медленно мотал головой. Нет, нет и нет! – беззвучно говорил я таким образом, и он опять-таки всецело уяснял мой ответ.

– В конце концов, если вы откажетесь лечиться добровольно, боюсь, я уже ничего не смогу для вас сделать, – хмуро добавлял Филипп Филиппович после минуты-другой уже нашего обоюдного молчания. – Видите ли, насильственное лечение не очень-то практикуется в таких делах, как ваши. Вы обвиняетесь в очень серьезном преступлении – и, к сожалению, для большинства людей, от которых зависит ваша судьба, первостепенным является наказание, возмездие преступнику… А то, что правонарушитель мог преступить закон исключительно из-за своей болезни и, следовательно, нуждается не в наказании, а в милосердии, под каковым можно понимать лечение… в общем, такие случаи зачастую рассматриваются у нас отнюдь не надлежащим образом… Словом, я веду к тому, что если вы замкнетесь в себе перед лицом медицины, а перед лицом следствия продолжите отрицать свою личность, это послужит к ускорению процесса по вашему делу. И ускорению отнюдь не в вашу пользу, поймите же это! Вас даже могут приговорить к смертной казни! Мне больно это говорить, и я ни в коем случае не хочу для вас этого наказания, но именно такими могут оказаться последствия вашей теперешней, с позволения сказать, стратегии…

Подобных речей в не слишком разнящихся вариациях я выслушал от Филиппа Филипповича еще немало.

Но потом он все-таки перестал приходить. Что ему еще оставалось делать?

А вскоре следователь, не скрывая злорадства, сообщил мне, что надо мной будет суд и что мне надо готовиться к худшему. Что ж, пусть так. Я согласен скорее умереть, чем получить шанс стать свободным путем добровольной клеветы на самого себя. Я никогда не назову себя презренным Носовым. Я был и остаюсь Уткиным. И умру Уткиным. Даже если до своей смерти так и останусь единственным человеком, которому известен этот факт и который открыто его признает.

IV

1.1.62

С первого дня нового года решила вести дневник. Может, он хоть как-то поможет мне разобраться в том, во что я превратила собственную жизнь. Вот уже который год одна и та же мысль все настойчивее бьется в моей голове. А именно – я связалась не с тем человеком. Этого человека я буду называть здесь У. Он кинорежиссер. Я актриса. Мы вместе учились. И с тех пор я с ним. В качестве его постоянной актрисы, его постоянной любовницы, а с некоторых пор еще и сожительницы. И все это время я едва ли не каждый день повторяю себе: зачем, зачем? Зачем я продолжаю находиться рядом с ним? Он успешный режиссер – может, в этом все дело? Нет. Во-первых, я точно знаю, что я не из тех, кто ради ролей готов на все, даже на торговлю своей личной жизнью. Во-вторых, когда я только сошлась с У., ничто не говорило о том, что он станет таким успешным. Ему просто повезло. А талантливым он никогда не был – я изначально это знала.

Самым талантливым у нас на режиссерском факультете был Нестор. Но как раз он не сумел удержаться в профессии – не снял ни одного фильма, кроме дипломной короткометражки. Просто ему не повезло. Не проходит и дня, чтобы я не спрашивала себя: а если бы я тогда осталась с ним, с Нестором? Ведь он так был в меня влюблен. Да и я какое-то время была им чрезвычайно увлечена. Пока не появился У. С помощью своего поверхностного блеска, показного остроумия, своих, проще говоря, суетных кривляний он тогда весьма преуспел в том, чтобы заморочить мне голову. Как ни стыдно в этом признаваться, но в те годы я, видимо, еще была круглой дурой. Иначе ни за что бы не купилась на такие дешевые фокусы, которыми У. меня, грубо говоря, соблазнил. Теперь я лишь кусаю губы, вспоминая, какого чистого, прекрасного, невероятного человека я променяла на этого болтуна, фразера и позера.