Девушка с голубой звездой

Я думала, мама откажет мне. Она запретила мне выходить из комнаты без крайней необходимости, опасаясь, что узкие проходы за этими стенами навлекут на меня неминуемую гибель, как на папу.

– Я могу пойти, – настаивала я. Мне были необходимо личное пространство и уединение, несколько минут вдали от пристальных взглядов остальных.

– Захвати с собой и мусор, – рассеянно ответила мама, к моему удивлению. Она подняла небольшой мешочек, который предстояло утопить в русле реки камнями. Мне всегда казалось странным, что нельзя оставить мусор в канализации. Но следов нашего пребывания не должно оставаться.

Выйдя из комнаты, я печально посмотрела в туннель в том направлении, куда утекала вода от нашей комнаты. Я отчаянно хотела удрать из канализации, ежедневно представляя в фантазиях наш побег. Разумеется, маму я бы не бросила. И правда заключалась в том, что как бы ужасно ни было внизу, наверху все было в миллион раз хуже. Мы не раз с содроганием слышали, как с улиц раздавались крики, а затем выстрелы, после которых наступала тишина. Рука смерти была занесена над нами, мы жили, ожидая, когда нас схватят. Не хотелось оказаться в ловушке под землей – и все же все зависело от нас.

Дальше по туннелю я услышала шум. Я машинально отпрыгнула назад. За все время, пока мы были здесь, ни эсесовцы, ни полиция не заходили в канализацию, но угроза, что нас обнаружат, постоянно существовала. Я прислушалась, не раздадутся ли приближающие шаги, и, не услышав их, снова рискнула войти в туннель. Когда я дошла до поворота, я заметила Сола. Он сидел, скорчившись на земле.

Я подошла ближе. Когда мы впервые пришли в канализацию, меня заинтересовал Сол. Из всех он был единственным моим ровесником, и я надеялась, что мы сможем подружиться. Поначалу он вел себя сдержанно. Хотя он был мягким и добрым, он почти не разговаривал и часто утыкался в книгу. Я не винила его – как и я, он не хотел оказаться здесь.

– Это его религия, – однажды шепнула мне мама, став свидетелем моей неудачной попытки поговорить с ним. – У верующих евреев мальчики и девочки держатся порознь.

Но недели в канализации проходили, и он становился немного дружелюбнее и, когда представлялся подходящий момент, вставлял пару слов в разговоре. Не раз он окидывал комнату своим добрым, притягательным взглядом и улыбался мне, будто сочувствуя нелепому ужасу нашей ситуации.

Сола часто не было в комнате, я несколько раз просыпалась ночью и не находила его. Пару недель назад, увидев, как он крадется, я пошла за ним.

– Куда ты идешь? – спросила я.

Я думала, мой вопрос его разозлит.

– Просто исследую, – ответил он как ни в чем не бывало. – Идем со мной, если хочешь.

Меня удивило его приглашение. Он направился вниз по туннелю, не дожидаясь моего согласия. Сол торопливо шел впереди меня, и я изо всех сил старалась не отставать, когда он сворачивал то в одну, то в другую сторону, проходя по извилистой дороге через туннели, в которых я никогда не была. Даже если бы я захотела, я бы сама не смогла найти путь назад. Вода замедлилась до тонкой струйки, и воцарилась какая-то жуткая тишина, пока мы шли по трубам. Наконец мы добрались до приподнятого алькова, пристройки, еще меньше нашей. Сол неловко подтолкнул меня, чтобы помочь забраться в пространство, где умещались только мы вдвоем. Лунный свет струился сквозь широкую решетку, освещая альков. Здесь было высоко и близко к выходу на улицу. Приходить сюда при дневном свете было бы невероятно опасно. Сол сунул руку в выемку в стене, пошарил в ней. Я с любопытством смотрела, что он там спрятал. Он вытащил книгу.

– Ты здесь не впервые, – заметила я.

– Да, – смущенно признался он, будто я раскрыла секрет. – Иногда я не могу заснуть. Поэтому я прихожу сюда почитать, когда достаточно лунного света.

Он выудил вторую книгу, «Огнем и мечом», и протянул ее мне. Это был исторический роман о Польше, не та книга, которую я бы прочитала по доброй воле. Однако в этих обстоятельствах она была сродни золоту. Мы опустились на пол и сели рядом, читая в тишине, наши плечи оказались в нескольких сантиметрах друг от друга.

После этого еще несколько ночей я ходила в альков с Солом. Я не знала, не тяготится ли он моей компанией, но он не возражал и не жаловался. В основном мы читали, но в пасмурные дни и когда луна опускалась слишком низко, не освещая комнату, мы разговаривали. Я узнала, что семья Сола была из Бедзина, маленькой деревушки на западе от Катовице. Сол и его отец решили бежать в Краков с началом оккупации, надеясь, что здесь будет лучше. Но старший брат Сола Михей, раввин, остался, чтобы не бросать живших в деревне евреев, и был вынужден поселиться в небольшом гетто, организованном немцами в Бедзине.

У Сола была невеста.

– Ее зовут Шифра. Мы поженимся после войны, когда у нас с отцом появилась возможность выбраться. Я умолял ее отправиться со мной. Но ее мать серьезно болела и не могла двигаться, и она отказалась покинуть свою семью. После нашего отъезда из письма Мики я узнала что ее тоже загнали в гетто. Я не получал от нее вестей довольно долго, но могу только надеяться… – Он замолчал. Услышав теплоту в его голосе, когда он говорил о Шифре, я почувствовала неожиданный укол ревности. Я представила себе красивую женщину с длинными темными волосами. Одну из его ровесниц. Мы с Солом подружились, и я не имела права ожидать большего. В этот момент я поняла, что очень привязана к нему и мои чувства не взаимны.

В своей деревне Сол выучился на портного. Но он хотел быть писателем и рассказывал мне истории, написанные по памяти, его глаза плясали под черной шляпой. Мне нравилось слушать все его планы о книгах, которые он хотел опубликовать после войны. Хотя когда-то я собиралась изучать медицину, я давно отбросила эту затею. Я не понимала, как люди вроде нас могут мечтать о большем, особенно сейчас. Сол стал самым близким другом, которого я обрела в канализации. Но теперь, когда я увидела его на земле, сидевшего у стены туннеля, он не улыбался. Его лицо было мрачным, глаза печальными.

– Привет, – рискнула я, подходя к нему. Я удивилась, обнаружив его здесь; он и его семья редко покидали комнату по субботам. Он не ответил. – Что случилось?

Он поднял ногу, и вблизи под закатанной манжетой я увидела глубокую рану на тыльной стороне, из нее сочилась кровь.

– Я шел и натолкнулся на что-то острое, оно торчало из стены туннеля, и я поранился, – объяснил он.

– Я тоже поранилась, когда мы только здесь оказались. Правда, не так глубоко. Подожди здесь, – велела я. Помчавшись обратно в комнату, я схватила мамину сумку с мазью и сразу убежала, пока она меня не заметила. Вернувшись к Солу, я открыла один из тюбиков и выдавали немного мази. Затем опустилась на колени и потянулась к его ноге, но он отпрянул.

– Ты же не хочешь, чтобы попала инфекция, – сказала я.

– Я могу и сам это сделать, – настойчиво сказал он, но рана была на задней части его икры, и ее было трудно разглядеть. Я понимала его сомнения. Религиозный еврей, он не имел права прикасаться к женщинам не из своей семьи.

– Ты не сможешь увидеть это место и дотянуться до него, – объяснила я.

– Я справлюсь, – не соглашался он.

– По крайней мере, позволь мне показать тебе, чтобы ты нашел рану. – Он неловко потянулся с мазью к ноге. – Немного правее, – указала я. – Вотри еще немного. – Он попытался наложить повязку на рану, но один из концов соскользнул. Прежде чем он успел возразить, я подхватила ее, вернула ее на место и замотала, затем поспешно отдернула руку.

Он отстранился.

– Спасибо, – ответил он, явно взволнованный. Он осмотрел повязку, прежде чем закатать штанину. – Ты молодец!

– Я хочу стать врачом, – выпалила я, мгновенно смутившись. Мысль казалась грандиозной и глупой.

Но Сол улыбнулся.

– У тебя все получится. – Уверенность в его голосе напомнила мне о папе, ведь он тоже ждал от меня большого будущего, сродни моим мечтам. Внутри сразу потеплело.

– Тебе не нужно это носить, – сказал Сол, указывая на папин кулон с чаем на шее, который звякнул, когда я встала.

– Ха! Кто бы говорил! – Как мог кто-то, кто носил кипу и цицит, чья семья повесила на дверь в комнату мезузу, сказать мне, что небезопасно носить простой кулон, указывающий на принадлежность к евреям? Суровая правда заключалась в том, что если нас поймают, у нас появятся проблемы посерьезнее, нежели те, что мы носим.

Он покачал головой.

– Я ношу, потому что того требует моя вера. А ты носишь как драгоценность.

– Как ты можешь так говорить? – ответила я, уязвленная. – Кулон принадлежал моему отцу.

И он значил намного больше, он связывал меня с ним и был последней частичкой надежды. Я отвернулась.

– Сэди, прости меня. Я имел в виду другое. Я не хотел обидеть тебя. Просто я беспокоюсь, – смущенно проговорил он и отвернулся в сторону.

– Я могу сама о себе позаботиться. Я не ребенок.

– Я знаю. – Наши взгляды встретились и на несколько секунд задержались, меня охватил электрический разряд. Он мне нравится, внезапно осознала я. До войны я мало думала о мальчиках и теперь пришла в замешательство, эта мысль была чуждой и странной, особенно в наших обстоятельствах. Разумеется, это была просто влюбленность. Сола ждала Шифра, а все остальное – плод моего воображения. Я резко отвернулась. Я взяла мешок с мусором, кувшин с водой и пошла по туннелю, возвращаясь к своему исходному заданию. Вода и мусор – поручения, которые выполняли мы с Солом, потому что для этого требовалось пролезть через одну сороковку[3]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Кеннкартен – документ, удостоверяющий личность.

2

Хала – еврейский традиционный хлеб, который едят в Шаббат или на праздники.

3

Труба диаметром 40 дюймов или примерно 100 сантиметров.