Джек-потрошитель с Крещатика

– Ну и чё? Теперь ты убедилась?! – чересчур гордо провозгласила Чуб, протыкая Катю победительным взглядом. – Это ее отец! Он тоже нарисован! И что ты скажешь теперь? Один человек, похожий на картину, может быть совпадением, но ты часто встречала двух разных людей, похожих на одну картину, нарисованную сто лет назад?!

Дображанская взяла из стопки третье фото – еще не убитый отец с еще не ставшей убийцей дочерью – и приподняла очки.

– Я забыла сказать вам кое-что важное, – проговорила прокурорская ведьма. – Впрочем, это есть в принесенных мной документах, – быстро свела она свой промах на нет. – Вера… на самом деле ее зовут Ирина Ипатина… им не родная дочь! Приемная – ее взяли, когда ей было два года. Нужно узнать, кто ее настоящие родители. Ведь нынче Бабы!.. А Киевица Кылына мертва.

Катя вопросительно подняла бровь. Чуб загодя расширила глаза, готовясь принять в себя очередную чудесную новость. Акнир озаренно приоткрыла рот.

Солнце пропало, словно кто-то сверху взял и выкрутил лампочку.

– Некромант, – выдохнула Глава Киевских ведьм Василиса Андреевна. – Давно их не было в Киеве.

Катя подошла к зеркалу в Башне Киевиц, постояла, разглядывая свое отражение, и принялась снимать кольца, будто они, дарующие магическую власть, мешали ей думать и сосредоточиться.

Дело дочери бизнесмена казалось Дображанской таким же раздражающе мутным, как мир, на который она вынуждена была смотреть теперь сквозь темные очки.

– Я так и знала, так и знала, – взволнованно говорила Василиса Андреевна. – Закат вчера был лиловым, перерезанным красной полосой. Клянусь, только вчера я подумала: скоро в Киев вернется старая беда! А позавчера эта девушка убила отца…

– Вчера и позавчера – несовпадение, – заметила Катя. – В чем вы пытаетесь меня убедить?

– Ни в чем. Ты сама все видела! – Даша сияла как юбилейная гривна.

– Насколько я помню, некроманты – люди, которые вызывают души умерших? – сказала Катя.

– И управляют ими, – надбавила Глава Киевских ведьм. – Стать некромантом может лишь ведьма или колдун, но отношение к ним и в наших рядах неоднозначное. По многим причинам. Первейшая – они слишком сильны, слишком опасны. Настоящего некроманта нелегко победить. Они повелевают душами мертвых, а те подчиняются своим, а не нашим законам. Иными словами, некромант повелевает теми, единственными, кто совершенно не подчиняется нам! – Глава ведьм посмотрела на Мирослава Красавицкого.

Маша и Мир, слушавшие весь их рассказ вполуха, выглядели сейчас почти неприлично довольными. История про «Духа Бездны» невесть почему подействовала на полугодовалого Мишу как колыбельная – раскапризничавшийся было ребенок уснул и теперь умиротворенно посапывал в синей коляске. И это, похоже, волновало его родителей больше всего.

– Взять хоть Мирослава, – продолжила Василиса. – Он – привидение! Он умер. Но остался жив. Он жив, пока жива его любовь к Ясной Пани Марии, и пока он любит ее – совладать с ним не может и сильнейший из нас, не может даже Хозяин. Поскольку никто из нас не в силах заставить его разлюбить Ясную Пани. Но если в Киеве родился некромант…

– Он может заставить Мира разлюбить меня? – рассеянно спросила Маша.

– Не может, – убежденно сказал Красавицкий.

– Не может, – отзеркалила Маша. – Мир – уже часть моей души. Он – это я. Нас не разъединить. А привидение он – сугубо по собственному желанию. Я могу вернуть его из мертвых за десять минут. Но он ведь не хочет! – привычно пробурчала младшая из Киевиц, обладавшая даром воскрешения.

– Возможно, на Мирослава некромант и не окажет воздействия, – Василиса Андреевна благоразумно не стала заострять внимание на собственности одной из Трех Киевиц. – У вас своя особая история. Но сегодня начались Бабы5-да-Деды́. В дома слетаются тысячи душ. Эти душечки ничем не защищены… И все они отныне в опасности!

– Из-за одного некроманта? – недоверчиво поджала губы Катерина Михайловна. – Я все равно не понимаю, почему вы решили, что неизвестная пьяная малолетняя убийца отца – некромантка, причем наивысшей пробы? Как это вытекает из сходства двух людей с дореволюционной картиной?

– Во-первых, Ирина – сирота, существо неизвестного происхождения. Во-вторых, родилась накануне Дедов. В третьих, в день совершеннолетия она совершила свое первое убийство, – перечислила признаки Глава Киевских ведьм.

– Не убедили, – упрямо качнула головой Катерина.

– Порез на небе всегда предвещает появление Некроманта – это в-четвертых! Скорее всего, Ирина не подозревала о своем страшном даре. Но он жил в ней, и этим объясняется вся саморазрушительность ее поведения. Жажда была у нее в крови, она не могла бороться с ней, как иные не могут…

– …побороть желание купить серьги? – предположила Катерина.

– Наверное, – сравнение не показалось Василисе уместным, но говорить об этом старшей из Киевиц она не стала. – Или как вампир неспособен противиться жажде крови. Я понимаю ваши сомнения, Катерина Михайловна, вы просто не знаете, насколько некроманты опасны. Вы думаете, речь идет о невинных развлечениях вроде спиритизма и жалких дилетантах, пытающихся отдавать приказания духам? Но я говорю вам о высшей некромантии! О некромантах, способных взять в плен души мертвых, украсть их из ада или даже из рая. Мы называем таких «коллекционерами». Чаще всего у украденных ими душ есть объединяющий признак: одни предпочитают души убийц, другие – влюбленных, третьи – души политиков или поэтов. Все зависит от вкусов и личных целей.

– А с какой целью можно украсть душу поэта? – заинтриговалась Даша.

– Для вдохновения.

– И любую душу можно поймать? Даже душу Владимира Маяковского?

– На Деды́ можно украсть душу даже у черта, – сказала Глава Киевских ведьм.

– А душу убийцы легко использовать для убийства… – развила мысль Катерина.

– Но Ирина заполучила душу отца, человека, любившего ее. Очевидно, больше всего она ценит души любящих. И раз уж зашла речь о душечках, – прервала себя саму Василиса, – великодушно простите меня, мои Ясные Пани, но у вас в Башне не горит даже камин. На Бабы5 в доме должен быть разожжен огонь, на который, как мотыльки, слетаются души, а на огне должна кипеть еда, чтобы их накормить. Вы позволите нам с Акнир услужить вам и приготовить для ваших предшественниц подобающий пир?

– Пожалуйста, – с радостью пожаловала позволение Даша.

– Благодарю за честь. Акнирам, разводи огонь. Рецепт № 8.

Помощница Главы Киевских ведьм послушно кивнула и немедленно бросилась выполнять указание – хотя по силе дочь прежней Киевицы Акнир намного превосходила Василису, она всегда вела себя с той подчеркнуто уважительно.

– Я помнила, что нынче Деды́, – сказала Маша, наконец оторвавшись от созерцания спящего сына, – но не знала, что к нам в гости явятся все Киевицы, которые были до нас, – Ковалева взглянула на Акнир. – И твоя мама тоже придет?

– Я не жду ее, – ответила дочь Киевицы, продолжая сооружать дровяной «домик» в камине.

– А помимо Ясных Пани к вам могу пожаловать и все ваши предки, – поведала Василиса.

– И мои родители? – игла в Катином сердце заныла. Она бездумно сняла очки. Пожалуй, следовало рассказать о проклятой стальной занозе и обретенной остроте взгляда присутствующим, но разобрать окруживший ворох событий и без того было трудно. – Мои мама и папа… Они тоже придут сюда? Я смогу их увидеть? Смогу узнать, кто их убил?..

– А отец Миши… он появится здесь? – с заминкой спросила Маша. И всем, включая неодушевленные предметы в комнате, стало понятно, что она стеснялась задать этот вопрос из-за Мира. – Ведь он его предок.

– Мы никогда не знаем, кто именно почтит нас визитом, – дипломатично сказала Глава Киевских ведьм. – Потому в такие дни мы ждем всех.

– А я знаю, как их увидеть! – встряла Чуб. – Мне Акнир рассказала. Чтоб узнать, пришел ли покойник в гости, нужно сесть на печь и смотреть на дверь через лошадиный хомут. Или выйти на улицу и посмотреть в дом сквозь замочную скважину или через окно. И, между прочим, нашу толстую Белую Даму люди с улицы видели именно через окно. Я вам говорю, она здесь! И кошки на нее среагировали!..

– Толстая Дама? – озадачилась Василиса Андреевна, успевшая раздвинуть стол и покрыть его домотканой вышитой скатертью, в центре которой она торжественно водрузила расписную ритуальную свербь. – Кто же это мог быть? Вроде бы все Киевицы были достаточно стройными…

Раздался сухой неприятный треск – глиняная свербь в центре стола треснула и развалилась на три равных части.

– Видите! – всколыхнулась Даша. – Это она! И ей не нравится, что ее обзывают толстой. Не понимаю, неужели вы никогда не слышали о привидении Белой Дамы? – требовательно спросила Чуб Василису. – Вы должны о ней знать! Вы же преподаете в университете историю!

– И все же на ваш вопрос мне трудно ответить. А кроме того, пора начинать приготовление. Не стоит гневить невниманием Душек. Особенно, если они столь сильны, как души покойных Киевиц. Прошу извинить меня, – собрав осколки сверби, Василиса Андреевна с важным видом удалилась на кухню.

Еще раз убедившись, что ее сын погрузился в сон, Ковалева подошла к тонконогому бюро, где возлежала большая, не слишком удобная для чтения Книга Киевиц, и открыла ее столь легко и привычно, что сразу стало понятно: Маша и книга на короткой ноге, точнее – на короткой руке. Казалось даже, что книга открылась, не дожидаясь прикосновения, как кошка, подстраивающаяся под руку хозяина, страницы с тихим шуршанием сами побежали слева направо, как дети, с хихиканьем уворачивающиеся от щекотки.

Но секунду спустя Книга угомонилась, стала чинной, серьезной и, открывшись на странице с названием «Некромантия», оказалась солидарной с Главой Киевских ведьм, явно пытаясь запугать свою Киевицу:

Ясная Киевица, лучше тебе никогда не встречать Некроманта на своем пути, особенно в дни Уробороса, именуемые Мамки-Деды́.

Помни, что мертвые в эти дни сильнее живых и ни одно заклятие нашего мира не подчинит того, кто живет в мире ином…

Акнир подбросила последнее полено в уже разгоревшийся огонь, встала с колен, отряхнула серебристые леггинсы:

– Вам стоит послушать Васю. Она славится умением гадать на громах и закатах. Я верю ей: в Город вернулись старые беды.

– Старые?

– Моя мать, Киевица Кылына, запретила некромантам входить в Киев. Мама любила людей и считала, что каждый слепой вправе сам выбирать между Небом и Землей, и их души – не игрушки для ведьм. Но теперь ее нет, вы не издавали запрет. А до запрета испокон веков некроманты приходили в Киев на Бабы5-да-Деды́. Имеющие третье негласное название – дни ловцов душ. Они шли в Святой Город воровать души монахов и богомольцев…

– Вчера кто-то раскопал на Замковой горе могилу монаха! – громко вскрикнула Даша. – Так в газете написано, – Чуб схватила и подняла над головой полотнище «Неизвестного Киева».

– И вновь нестыковка, – спокойно сказала Катя. – Если ваш новый некромант любит души любящих, при чем тут монах, который умер сто лет назад? Как он мог любить ее?

– А как сто лет назад ее мог нарисовать Котарбинский? – лихо отбила возражение Чуб.

– Похоже, мы знаем точный адрес разгадки – сто лет назад, – улыбнулась Маша. – Но нестыковка все-таки есть, – заговорила в ней студентка исторического факультета, пусть и пребывающая в официальном декрете. – Журналисты ошиблись. На Замковой горе не могло быть могилы монаха. Разве только монашки. Флоровский монастырь, которому принадлежало церковное кладбище, – женский. Но там хоронили и обычных гражданских людей: мещан, купцов, профессоров, возможно, художников, которые жили в доме напротив…

– Художников? – полувопросительно-полувосклицательно вскрикнула Даша. – А где во-още похоронен ваш Котарбинский?

– А я хотела бы знать, при чем здесь Котарбинский вообще? – поджала губы Катя. – Не слишком известный художник, умерший в…

– …1921 году, – сказала всезнающая Маша Ковалева. – В Киеве, – ответила она заодно и на Дашин вопрос. – Его могила должна быть где-то здесь. Я точно не знаю… Даша, ты думаешь, некромант раскопал его могилу на Замковой?

– Она ждала его сотню лет и пришла за ним! – ухнула Чуб. – Я так и вижу эту историю… сто лет назад в Киеве жила некромантка, она любила Котарбинского… но что-то у них не срослось капитально… Случилась трагедия… Она умерла, он умер… Но она возродилась и таки нашла его душу!

– Все. С меня достаточно пустых предположений, – решительно пресекла фэнтезийный поток Катерина. – Я сама схожу к нему в Прошлое только для того, чтоб закрыть этот вопрос. Сегодня мы празднуем день рождения Маши. И никакое рождение нового некроманта нам не помешает! – Дображанская отодвинула один из книжных шкафов, обнажая тайную кладовку, заполненную костюмами разных времен.

Маша Ковалева с некоторой тревогой посмотрела на Катю, уже извлекавшую из фанерной шляпной картонки скромную дорожную шляпу.

«Помни, что мертвые в эти дни сильнее живых и ни одно заклятие нашего мира не подчинит того, кто живет в мире ином…» – зазвучали в ее голове тревожные строчки.

– Осмелюсь заметить, Катерина Михайловна, вам не стоит беспокоиться о смене костюма. Разве что о небольших деталях, – Акнир сняла с полки в кладовой плоскую коробку с перчатками и небольшой продолговатый футляр из потертой коричневой кожи – в нем лежали старинные очки с золочеными дужками и круглыми темными стеклами. И Катя поняла, что дочь Киевицы догадывается, зачем Дображанской понадобилась защита для глаз! – В остальном ваш костюм весьма точно соответствует той эпохе, – сказала она, услужливо набрасывая манто на Катины плечи. – А в мелких нюансах моды мужчины не разбирались ни тогда, ни сейчас.

– Ты полагаешь? – Катя заглянула в зеркало.

Показалось ли ей, или осколок бриллианта в ее броши стал больше?

Глава четвертая

Художник

Октябрьская осень еще не успела прослыть среди киевлян злой и холодной дамой, и в маленьком золотоворотском сквере рядом с Домом Киевиц было много людей.

Небольшая очередь стояла у киоска с горячим кофе. Вокруг небезызвестной панночки с длинной косой собиралась очередная экскурсия. Стеклянный ящик для буккроссинга был закормлен книгами (что случалось с ним не особенно часто), и пару студенток энергично перебирали его сокровища. А у подножия лесенки к памятнику Ярославу Мудрому, больше известному в народе как «Дядя с киевским тортом», пел под гитару немолодой человек:

А в Киеве осень, осень…

Выйдя из дома, Катя прошла мимо них, не замечая всю эту привычную суету, повторяя про себя азы из Википедии:

«Котарбинский Вильгельм Александрович. Жил и умер в Киеве… При жизни считался одним из ведущих символистов Империи… Невзирая на большие гонорары, так и не приобрел собственный дом, на долгие годы поселившись в отеле “Прага”… Незадолго до смерти перебрался в дом своего давнего друга – Эмилии Праховой».

На «давнем друге» крохотный сквер у Золотых ворот был пройден, Катерина Михайловна остановилась у перехода на перекрестке Владимирской и Прорезной. Ее предложение сходить в гости к художнику самой и закрыть вопрос мало чем отличалось от намерения сходить в соседнюю комнату.

От обители Киевиц – стройного розового дома-замка на Ярославовом Валу, 1 до угла Владимирской улицы было примерно 200 шагов, еще столько же – и Катя оказалась у зеленоватого здания № 36 бывшего отеля «Прага», закрытого на бесконечный ремонт.

Второй этаж дома был подпоясан длиннейшим балконом с великолепным черным литым узором. Стекла первого этажа еще хранили память о канувшем в Лету ресторане. Нарисованная на стекле улитка искренне ратовала «за неспешную еду». Реклама – «Ассортимент ограничен лишь вашим аппетитом» – зазывала в совершенно пустое, безлюдное помещение. А столь же пустынная застекленная макушка 6-го этажа вспоминала другой – знаменитейший в прошлом веке ресторан на крыше и пропечатанную в дореволюционных газетах рекламу:

«Тот, кто не любовался панорамой города с террасы отеля “Прага”, – не видел Киева!».

Над запечатанной дверью центрального входа еще держалась надпись «готель», а над ней сияла громадная афиша о продаже старого дома… Но запертая дверь не могла остановить Киевицу – Катя сунула магический ключ в замок и привычно прочитала на входе заклятие именем Города, повелевая: «Дай мне час, который должно узнать». Просить более конкретно не имело смысла: сам Город Киев лучше других знал, какой день и миг из жизни Вильгельма Котарбинского поможет Киевицам решить возникшую загадку.

И на данный момент достойным внимания Катерине Михайловне казался лишь один неразъясненный вопрос: загадочное появление семьи Ипатиных на картине, написанной в прошлом столетии. (Как ни старалась Василиса Андреевна, ей не удалось застращать Старшую из Киевиц некромантами… Куда больше Катерину пугал ее собственный новоявленный колюще-режущий взгляд!)

Что ж, поглядим… – сказала себе Катерина Михайловная и надела темные очки с круглыми стеклами, не желая искалечить кого-то своим излишне пристальным «поглядом».

Высокие двери мертвого киевского отеля поддались руке Киевицы и, шагнув за порог, Катя узрела совсем другой коленкор: сияющий, натертый до блеска холл одной из перворазрядных гостиниц старого Киева.

У стен стояли мягкие кресла и столики с огромными пальмами. Пол был натерт до сияющего блеска, и Катя порадовалась, что в ее осени XXI века нет ни дождя, ни луж, иначе, позабыв про галоши, она бы немедленно выдала себя грязным следом.

Судя по огромным, как свадебные торты, шляпкам дам, линиям корсета и высоте талий на облегающих фигуру платьях – здесь царил 1911 год.

Судя по тому, с какой готовностью восседавший в кресле увесистый генерал опустил газету «Киевлянин», а его сосед, по виду богатый фабрикант, принялся подкручивать ус – оба сходу вынесли вердикт по красавице Кате: «Да за такую мильон отдать не жалко!».

Но Катин взгляд лишь скользнул по ним, как и по раскидистым пальмам и по висевшему в холле объявлению, предлагающему всем гостям «Праги» в «бесплатное пользование театральные бинокли и зонтики от дождя», устремился к лифту… и стал задумчивым

На каком этаже проживает Вильгельм Котарбинский, Википедия даже не подозревала.

Катя направилась к стойке, за которой высился солидного вида усач в щегольском галстуке и белой манишке, чем-то неуловимо напоминающий «благородного отца» с аукциона.

– Я пришла к художнику, Вильгельму Александровичу Котарбинскому, – царственно объявила Катерина Михайловна.

Ее красота, стать, блеск драгоценных камней, как обычно, произвели впечатление – повелитель стойки и множества помеченных медными номеркам ячеек встрепенулся.

– Безмерно счастлив вам услужить. Акимка, проводи барыню к живописцу… да поторопись-ка! – сказал портье с едва заметным иностранным акцентом.

Юркий мальчишка в форме с блестящими пуговицами и тенью щетины, уже наметившейся над его верхней губой, быстро поклонился красивой барыне, вздрогнул, зарделся, повстречавшись с нестерпимо красивым Катиным лицом, и дернул кадыком, пытаясь отогнать наваждение.

«Даже очки не помогают, – отметила Катерина Михайловна. – Лучше бы надела густую вуаль. Нет, в вуали и очках – уже совсем перебор!»

– Соизвольте пройти-с со мной к подъемной машине, – засуетился Акимка,

Следом за Катей и мальчишкой в лифт оtis зашла веселая компания – два офицера и три дамы. Катя благоразумно повернулась к ним спиной, дабы избежать очередных армейских комплиментов.

– На крышу! – отдал приказ лифтеру штабс-капитан таким тоном, будто посылал беднягу в атаку, и продолжил, обращаясь уже к своим спутникам: – Это первейший вид на весь город, и сам ресторан недурен… рябчик прелестен! – от штабс-капитана пахло табаком, коньяком, березовым бальзамом Зеегера от выпадения волос и почему-то канифолью.

«Подъемная машина» остановилась. Акимка повел барыню по узкому коридору с одинаковыми белыми дверями в стиле модерн – в каждой из них было небольшое круглое окошко, делавшее отель похожим на огромный корабль… и Катя подумала, что всего через три года красивое и нарядное «судно» «Прага», на борту которого Вильгельм Котарбинский провел свою беззаботную киевскую жизнь, зайдет в темные воды Первой мировой войны, а еще через три – погрузится во мрак революций.

– Вот-с его нумер, извольте… прикажете постучать?

– Нет, можешь идти.

Катерина наградила подростка прихваченной монетой царских времен – Акимка взглянул на великодушный дар, но, кажется, даже не оценил ее щедрости.

– Не гневайтесь, барыня, великодушно простите за дерзость, – дрожащим голосом вымолвил он, – но вы самая-самая прекрасная дама, какую я видел и… от того, что вы слепая, вы только еще красивей!

– Слепая? – с облегчением рассмеявшись, Катерина Михайловна сняла очки. – Ступай, ступай, – наказала она Акимке, восхищено уставившемуся на прозревшую барыню.

Он попятился, силясь оторвать от нее взгляд.

Насколько Катя знала, в 1911 году слепые еще не носили темных очков, как не носили их и красивые дамы.

Но своим предположением мальчишка опередил время, точно так же, как и Катя, заявившаяся в темных очках, которые, не без помощи Коко Шанель, войдут в дамский моду только несколько десятилетий спустя…

А, впрочем, кто знает, может, теперь первым дизайнером затемненных дамских очков станет Акимка, навечно сохранивший в душе образ красивой очкарички?

И все же Катерина Михайловна Дображанская сочла нужным переместить очки обратно в футляр, дабы не свести весь визит к Котарбинскому к обсуждению оптических новшеств.

Дверь номера не была заперта. Гостья толкнула ее и оказалась в просторной и светлой комнате посреди заправлявшего в ней художественного и антихудожественного беспорядка.

С высокого, зашитого деревом потолка свисали разномастные люстры, по комнате разбежались тонконогие венские стулья, под лавкой у стены пряталась живописная куча творческого мусора: сломанные подрамники, ветошь, обрывки бумаг, коробки из-под спичек и папирос из лавки Соломона Когена, заметенные туда «аккуратным» хозяином. Но все это показалось неважным…

Стоило Дображанской войти, как ее обступили картины Вильгельма Котарбинского, – обступили, перешли в наступление и победили ее сразу. Их было множество, одни стояли на мольбертах, иные прямо на полу у стены, третьи висели под потолком.

Одни были огромны, почти на всю стену, иные – в Катин рост, третьи невелики – но все вместе они производили колоссальное впечатление калейдоскопом фантастических образов. Русалки и мятежные души, мистические и инфернальные дивы, перемешанные с христианскими сюжетами. Насколько художник бесконечно плодовит, было видно по одной этой комнате-мастерской – больше похожей на музей или выставочный зал…

Возбужденный голос хозяина мастерской долетел из соседней комнаты:

– Вот так, моя милочка… Ах, какая милая головка… Взгляните на меня… Какой взгляд… Какая прелестная меланхолия…

По-видимому, живописец пребывал там сейчас тет-а-тет с какой-то миловидной натурщицей и, помня, что последние позируют не только в одежде, но и без нее, – Катерина решила быть вежливой.

– Вильгельм Александрович… – позвала она. – Простите, что я без стука. Дверь была открыта… Я к вам по делу.

– Ах, какой чудный я слышу голосок… Кто у нас здесь?

Вильгельм Котарбинский немедля появился на зов. Он был уже немолод, но подтянут, светлоглаз и весьма приятен на вид, с волнистыми белокурыми с сединой волосами, прекрасно прорисованными бровями, небольшой бородкой и мягкими обходительными манерами, мгновенно обволакивающими тебя, словно ласковый теплый гостеприимный плед.

– О! – восторженно встретил он красавицу Катю и машинально поправил свою испачканную краской широкую рабочую блузу. – Рад, очень рад принимать у себя таких восхитительных дам. Я еще не видел на Киеве подобных красавиц… Вы по делу… Как обычно? Портрет?

– Да… Я хотела бы, – Катя отметила, что, поляк по происхождению, Вильгельм Котарбинский путается в единственном и множественном числе, но во всем остальном он произвел на нее самое благоприятное впечатление.

Он походил на человека, взаимно влюбленного в жизнь сразу во всех ее проявлениях!

Перед приходом сюда ей удалось найти в сети очень немного информации о нем, но хватило и того немногого, чтобы понять: Котарбинский был неисправимым романтиком. В юности влюбился в кузину и в живопись. Жениться на первой воспрещала суровая католическая вера, стать живописцем – запретил шляхтич-отец. Тогда юноша просто сбежал из дома в Рим, где вскоре получил звание «Первого Римского рисовальщика». Приехав в Киев, после росписи Владимирского собора он легко и быстро вошел в моду. Рисовал тоже – легко и быстро. Зарабатывал легко и быстро тратил деньги. Все же женился на своей кузине, но легко и быстро разошелся с ней…