Безбилетники

Девушка отвернулась.

– Адресок черкните, я вечером подъеду.

– Больной, идите к себе в палату, – девушка стремилась выглядеть как можно строже и старше.

– Не могу, я при исполнении. – Том вышел из лифта и прислушался. Лифт остановился этажом выше, в отделении терапии.

«Только на смену заступила. Зайду в гости вечерком», – подумал он.

После обеда Том стоял в своей пустой палате у открытого окна и курил украдкой в кулак, сбивая пепел в мерный пластмассовый стаканчик.

– Здарова!

Он непроизвольно дернулся.

В распахнутой двери, широко улыбаясь, стоял в белом халате его друг Серый. В руках он держал большой пакет.

– Апельсинов, извини, нету. Зато я тебе гороха принес, прям с колхозного поля. Тем более что, как я вижу, ты тут радикально один, поэтому никому не повредишь! – захохотал он.

– Спасибо, Серый! Как дела вообще? Чего нового?

Серый сел на кровать напротив, вздохнул.

– Дела так себе. Ваньку убили.

Том похолодел.

– Кого? – он хотел ослышаться, хотел изо всех сил.

– Ваньку. Тремпель убил.

Том отчетливо вспомнил солнечный мартовский день. Уже совсем жарко, он стоит на остановке, распахнув куртку и щурясь от солнца. Мимо проезжают машины, неспешно трясутся автобусы. Вот на тяжелом мотоцикле с коляской, важно восседая на треугольном седле, тарахтит пожилой дед. Вдруг сзади, из-за поворота, на своей желтой «Чизете» вылетает Ванька. Прямо напротив остановки ставит ее на заднее колесо, с дымом и ревом обгоняя деда. А потом, обернувшись и весело подгазовывая, кивает тому: давай, мол, – слабо?

– …Где убили? Как?

– Таньку помнишь, его сестру? Она же замуж за Тремпеля вышла, и стала моей соседкой. А она сейчас беременная. Ну вот, Иван пришел к ним домой, вызвал Таньку из квартиры, и прямо на лестничной клетке «черным» втрескал. Она домой зашла, а Тремпель ее зрачки увидел и сразу все понял. Выскочил с ножом на лестницу, а Ванька еще там был. Ну, он Ваньку и… Одним ударом, короче. В сердце.

Серый перевел дух, помолчал.

– Мать моя на крик вышла, смотрит: Ванька на ступеньках лежит, а над ним Тремпель орет: «Танька, „скорую“ вызывай, я твоего брата убил». А сам дырку пальцем затыкает. Маленькую такую. А из нее кровь толчками хлюпает.

– Похороны были?

– Да, вчера. Я гроб нес. Я не знал, что ты в больнице, тебе позвонил, а мать сказала, что ты тут. На городском похоронили.

– Мы с тобой уже как похоронная команда, – вздохнул Том. – Столько народу закопали.

– Радикально. Давай помянем, что ли. – Серый достал из пакета бутылку. – Тебе можно?

– За хорошего человека всегда можно. – Том извлек из тумбочки эмалированную кружку и фарфоровую чашку.

– Ну, поехали.

Закусили. Помолчали.

– Ты-то как сам?

– Да видишь, мне больше повезло. Поперся, придурок, с Монголом на Стекляшку. Как чувствовал, что так и будет. Ну и получил свое. А главное, понимаешь, чудом оттуда вылез. И знаешь, кто меня вытащил? Зима! Помнишь такого? Он за твоим домом живет, собака большая у него.

– Знаю, – поморщился Серый. – Неприятный тип.

– Вот-вот. Этот неприятный тип спас мне жизнь. Я вот теперь думаю, что если б тогда ночью еще разок нарвался, сразу бы за Ванькой и отправился.

– Тут, главное, есть чем думать! – усмехнулся Серый.

– Прикинь, я вообще ничего не соображал, – продолжал Том, – все как во сне. Смотрю, а тут Зима приснился.

– Мутный он, радикально, – сказал Серый.

– Ага. Мы когда-то с пацанами в лесу гнездо построили, на дереве. Здоровое такое, двухэтажное, человек на пять. И вот пошли туда втроем, а с нами Зима увязался. Приходим на место, а из нашего гнезда кто-то борзо так: валите отсюда, а то щас спустимся и всех порвем. Снизу не видно, кто там и сколько их: гнездо высоко. Но это же наше гнездо! Ну мы давай себе дубины подыскивать, чтобы демонов изгонять. А Зима возьми и ляпни: «Все, поняли, уходим!» Тут из гнезда хохот. Оказывается, там наш Костыль сидел, с Лимоном. Горло зажал, чтобы голос не узнали, и хрипел. Зима потом оправдывался: со мной, говорит, собаки не было. Ну, все ржали, конечно. Мол, без собаки-телохранителя тебе, Зима, никак на белом свете жить нельзя. Такая история.

– Смешно.

– Теперь он на Стекляшке тренируется. Хочет сильным стать, чтобы без собаки по улице смело ходить. А я теперь ему вроде как жизнью обязан.

– Ангел-хранитель это, – уверенно сказал Серый.

– Кто? Зима? – не понял Том.

– Не. Просто спас тебя Ангел-хранитель.

– Бабкины сказки. Я в Бога не верю, и вообще не крещеный. Откуда он у меня возьмется?

– А, ну раз некрещеный, тогда конечно, – Серый кивнул. – Тогда просто повезло. Ваньке вот не повезло, хотя он крещеный был. А тебе повезло.

– Ладно, давай помянем.

– Давай…

– Что еще нового?

– Что еще?.. А, вспомнил. Тебе смеяться можно? Тогда слушай. – Серый захрустел гороховым стручком: – Я в мае внешкором в «Слобожанке» подрабатывал, и решил у них там заметку тиснуть, из «Нового Нестора». Ты помнишь, это анархисты питерские, я у Лелика когда-то этого «Нестора» целую пачку взял. Статья называлась «Методы борьбы с контролерами». Там было как уклониться от уплаты штрафа за безбилетный проезд, и все такое. Короче, напечатали. И статья оказалась такой популярной, что тираж влет ушел.

– Ого!

– Главред так обалдел, что мне даже премию выписал, радикально, – продолжал Серый. – Но вскоре, как говорят, пришла беда откуда не ждали. Троллейбусный парк на газету подал в суд, и на прошлой неделе они дело выиграли. Претензии были к пунктам, где призывалось ломать компостеры и печатать поддельные талоны. Там такая сумма, что и говорить страшно. Короче, влетела «Слобожанка» моя на пару тиражей.

– А ты что?

– А что я? Я хоть и внешкором был, но сразу уволился от греха подальше. – Серый вздохнул. – Эх, хорошая работа была. Вот так и пиши правду-матку. Теперь опять без работы.

– Я тоже с железки уволился, – Том покрутил в руках кружку. – У меня напарник на техстанции был, Володька. Тоже аккумуляторщик. Клевый пацан такой, веселый. Все про Ницше любил поговорить. А потом у него что-то там с женой не заладилось, и он жахнул по пьянке стакан электролита. Еле откачали. Молодой же совсем, а теперь инвалид на всю жизнь. А я один остался, и всю работу на меня повесили. Короче, поработал я пару месяцев, и скучно стало.

– Радикально, – вздохнул Серый. – Ты, кстати, не слышал, – сейчас многие в Германию едут, на пэ-эм-жэ.

– Не слышал.

– Если есть немецкие корни, то приходишь в посольство, и тебя сразу там оформляют. А в Германии – и работа и жилье бесплатное. Страховка, курсы языка – все за счет государства.

– У меня нет немецких корней.

– И у меня нет. Но это не важно. Нужно просто фамилию в паспорте сменить, и сказать, что ты откуда-то из Поволжья. Кто у них там проверять будет. Мне вот фамилия Шварц нравится.

– Лучше Штирлиц.

– Не. Штирлиц – слишком радикально. Лучше уж Шелленберг.

В коридоре послышались шаги.

– Чашку прячь, – шепнул Том.

Дверь открылась, в нее заглянула медсестра.

– Молодой человек, на выход. В отделении тихий час.

Дверь закрылась. Серый еще раз посмотрел на кружку.

– Ладно, пошел я. Бутылку оставить?

– Забирай. Мне тут даже выпить не с кем, а тебе пригодится. Помянешь еще.

– Ну, бувай! – Серый попрощался и ушел.

Ужин кончился, а Том все сидел на кровати и думал о Ваньке.

Он один такой был на районе, а может, и в городе. Яркий, переполненный жизнью раздолбай, умевший развеселить людей, открытый и добрый с друзьями. И – настоящий жесткий боец в момент опасности, умеющий держать удар.

С Ванькой всегда было одновременно и страшно, и интересно. Он лез в каждую дыру, умело находя на свою и чужие задницы приключения. Однажды он приволок откуда-то обрез с патронами и кучу всяких сопутствующих приправ. А потом теплыми летними вечерами они ходили по району бандой, обвешанные, как красноармейцы, крест-накрест пустыми, в обшарпанной черной краске, пулеметными лентами, и расстреливали уличные фонари. Ни Том, ни Монгол, сколько ни стреляли, – не попали ни разу. А Ванька шмалял феноменально, вырубая девять фонарей из десяти. С громким хлопком они весело разлетались в мелкую стеклянную пыль, через мгновение перегорала дымящаяся вольфрамовая спираль. Иногда они постреливали по окнам общаги и ближайшего завода. Конечно, вскоре этим заинтересовалась милиция. Ваньку никто не сдал, а сам он спрятал свой обрез на крыше одной из девятиэтажек, спустив его на веревке в вентиляционную шахту. И никому не сказал, где. Там, очевидно, он и висит до сих пор.

Ванька жил ярко, будто за троих. Если бы можно было придумать девиз всей его жизни, то это наверное был бы «В каждой мышеловке – бесплатный сыр». По природе своей неугомонный экспериментатор, он первый стал интересоваться химией. Поначалу Ванька потрошил аптечки знакомых в поисках эфедрина или опиатов, а то и просто транквилизаторов. Один за другим его друзья проникались азартом запретных плодов. «Когда родители будут дома? Давай, мы сварим у тебя „черный“! Мы быстро, у нас все с собой. Хочешь вмазаться, – не вопрос». Задумывался Ванька лишь по одному поводу: человек, первым «проставивший» ни разу не коловшегося, берет на себя особый грех. Впрочем, это его не сильно останавливало. Его вообще никогда всерьез ничего не печалило. Его мало заботила чужая жизнь, его никогда не пугала собственная смерть. Он ушел легко, с насмешкой. И не один он. Кот, Покос, Батон, Зюзя, Диныч – друзья Тома уходили из жизни один за одним. Каждый из них был ему близким, почти родным, но самое странное было в том, что все уже привыкли к этим смертям, подспудно ожидая в потоке тревожных новостей очередной обжигающе-близкой трагедии. Будто каждый день кто-то большой и властный крутил невидимый барабан револьвера с одним патроном: сегодня ты, завтра я. Эта странная привычка к смерти притупила боль, стала по-военному странно и страшно привычной. Сами друзья покидали этот мир, будто выходили из комнаты – легко, громко хлопая дверью. Выходили просто и весело, словно шутя, будто их душам было тесно, скучно среди серьезных людей и взрослых обязательных ритуалов. Что бы он сказал каждому, если бы знал, что тот завтра умрет? Наверное, что-то очень важное. Весомое. Без шуток, смеха, без банальностей. Но что? Том не знал.

К вечеру он вышел на улицу и нарвал на клумбе у отделения букет ромашек. Поднялся в отделение терапии и, пройдя длинным темным коридором, тихо подошел к посту. Молоденькая медсестра при свете настольной лампы читала книгу.

Это была не та симпатичная девушка, которую Том видел в лифте. Но ему было скучно.

Держа букет за спиной, он вышел из темноты.

– Сестра, мне плохо.

Девушка оторвала глаза от книги.

– Что случилось?

– У меня болит сердце. – Том театрально схватился за грудь.

– Из какой вы палаты?

– Из самой печальной, Оля. – Он успел прочитать на халате ее имя.

– Вы не из нашего отделения, – ее глаза привыкли к сумеркам. – Идите к себе.

– У нас мне никто не может помочь. Никто не может вылечить мое сердце, ведь его боль проходит только при виде красивой девушки.

– Молодой человек, хватит кривляться! Идите к себе на этаж, – повторила она уже менее настойчиво и даже немного жалобно. – Иначе я позову завотделением.

– Завотделением уже дома, спит. – Широким жестом Том достал из-за спины ромашки и положил их на стол, будто побивая козырным тузом все мелкие карты ненужных слов.

– Ой, ну зачем? – едва скрывая улыбку, Оля как-то устало и обреченно вздохнула.

– Дай мне какую-то банку, я воды наберу, – чувствуя, что цветы произвели впечатление, он небрежно перешел на «ты».

– Ну ладно. В виде исключения, – деловито сказала девушка, и принесла из манипуляционной высокую стеклянную колбу. – Что-то хотели? – она говорила на «вы».

– Я так, поболтать просто. На этаже одни бабушки, а я в палате вообще один остался. Хоть вой.

– Ну ладно, – потеплела медсестра. – Только недолго.

Микшер

Стоял душный безветренный вечер. Пыльная незнакомая улица городской окраины будто вымерла от зноя. Щурясь от солнца, они шагали с Монголом среди утопающих в зелени однообразных кирпичных домиков, всматриваясь в номера домов.

– Тебе с такими хайрами не жарко? – Монгол смахнул с носа каплю пота, с тоской поглядел на давно пересохшее бледно-голубое небо. На нем не было ни облачка.

– Это вместо шапки, – ухмыльнулся Том. – Чтобы голову не напекло.

– А она ничего? – снова спросил Монгол.

– Оля? Не в моем вкусе.

– Это хорошо. Вкус у тебя дурной, значит мне понравится, – одобрительно хохотнул Монгол. – Может, ее на дачу к тебе пригласим?

– Попробуй.

– Я так и не понял, где ты ее нашел?

– В больнице познакомился. Я ж в нейрохирургии две недели провалялся, с конкуссией.

– Это шо такое?

– Сотрясение головного мозга. После похода нашего на Стекляшку.

– А, точно. Мне кто-то рассказывал.

– А чего в гости не зашел?

– Не получалось у меня, – Монгол замялся. – Вначале трубу прорвало… Два дня сантехника ждали. Потом матери помогал, с закрутками… Чайник-то варит?

– Болит иногда. И сверчки в голове звенят. А еще сны снятся такие… Яркие.

– Мы когда со Стекляшки вернулись, то думали, что ты куда-то влево взял, огородами, – сказал Монгол.

– Слева отрезали уже. Я через поле бежал.

– Надо было нам за тобой вернуться.

– А смысл? Люлей мало не бывает. И вы огребли бы. Ты видел, сколько их за нами бежало?

– Видел, – уважительно произнес Монгол. – Ты извини, что я в лазарет не зашел.

– Ладно, забыли. У нас на этаже молодых не было. Ни больных, ни медсестер. Скучно. Ну я как-то вечером цветов нарвал и в терапию на пост подкатил. Про музыку поболтали, про всякое. Так и познакомились. Я, конечно, сказал, что «Ништяки» – лучшая группа в городе.

– Красавец! Это правильно, – усмехнулся Монгол. – Не «Генератор» же какой-то.

Оба засмеялись. «Генератор» была самая старая и профессиональная группа в городе.

– Она вообще в музыке не рубит, – сказал Том. – Приехала откуда-то, здесь жилье снимает.

– Про меня рассказывал?

– Ага. Сказал, что ты лучший барабанщик города, – засмеялся Том. – И сам Лебедь из «Генератора» тебе в подметки не годится.

– А в дыню? – беззлобно сказал Монгол. В словах Тома звучала неприкрытая ирония.

– Сань, Лебедь тоже не с неба упал. Учился человек как мог, а не по сборам шлялся.

– Лебедь у самого Обломиста учился, в Харькове, – с завистью протянул Монгол. – А мне у кого? Я уже все кассеты пересмотрел. Но там быстро все. И качество…

– Не в этом дело. Что я про тебя ей скажу? Что ты стучишь так себе?

– А просто сказать, что у нас в группе классный ударник, нельзя?

– Я врать не люблю. Я ж панк.

– И ради друга? Черствый ты человек, Том… Мы не прошли?

– Нет. У нас Тихая, 10.

– Ладно, проехали. А что там за микшер?

– Я сам толком не понял. Оля сказала, что у нее дома «штука такая с крутилками» валяется, от прошлых жильцов. «Электроника». Тяжелая, говорит. По описанию – точно микшер, каналов на пятнадцать.

– А если сломан?

– Посмотрим. Отвезем ко мне на дачу, там покрутим. Если работает, я его оттуда в студию заберу: от меня автобус без пересадок. А если нет – разберу, поковыряюсь. Если увижу, чего отвалилось – припаяю. Или к соседу отнесу. Он за бутылку что угодно сделает.

– Кстати, о даче. У меня для тебя сюрприз есть. – Монгол загадочно хлопнул себя по боку.

– А что за сюрприз?

– Увидишь. С тебя ножовка по металлу, консервная банка и свинец. Ну, может еще напильник пригодится.

– Банку найду, инструменты тоже. Со свинцом сложнее. Олово пойдет? У меня его полно, с работы осталось.

– Пойдет, – Монгол понизил голос. – Пули лить будем.

– Ого! – обрадовался Том. – А ну колись, что задумал?!

– Вроде пришли? – вместо ответа Монгол кивнул на синие ворота с цифрой «10».

Калитка была закрыта. Том взялся за кольцо, постучал. За воротами звякнула цепь, заливисто зашлась в лае мелкая собачонка. На стук никто не открывал.

– Часы есть? – спросил Том.

– Нету.

– Наверное, раньше пришли. – Том сел на скамейку у дома.

– Пошли во-он там посидим. Не люблю палиться, к кому пришел, – Монгол ткнул пальцем в конец улицы. – Район стремный, волчарня.

Они развалились под развесистой яблоней. Здесь было чуточку прохладнее. Собака умолкла.

– Хорошо в деревне летом, – Том смахнул с бровей пот, лениво разглядывая длинную пустую улицу.

Хотелось стать земноводным, забраться по шею в речку и больше никогда из нее не вылазить.

– Ага. Селюки, – Монгол сорвал у себя над головой зеленое яблоко.

– Кстати, здесь за углом пивнуха «Ромашка».

– Бывал там?

– Как же. Бывал, с эскортом, – усмехнулся Том. – Помнишь, я тебе про меч рассказывал?

– Не-а.

– Как-то раз нашли мы стальные обрезки. Длинные такие, в форме сабель, толщина – пятерка. Выбрали поинтереснее, и на литейку пошли. Нашли там железную бочку, вышибли дно, разожгли в ней огонь, и на рельсах ковали. Целую неделю ходили. Расковывали с одной стороны, и получался двуручный палаш. Я тогда на сборы в первый раз пришел, и его хотел взять. А ты меня еще сказочником назвал.

– Не помню. Может, – сплюнул Монгол. – И что?

– Они уже почти готовые были, в последний раз можно было и не ходить. Но мы ж не знали. А там дорога между двух заборов с колючкой, сбежать некуда. Назад идем, вдруг бац! – рядом «буханка» останавливается. Вылазят менты: «Стоять, что в сумках?» Ну, и добро пожаловать в кабриолет. Мент говорит: «Вы на сборы, наверное, собрались?» А Серый ему: «Не, что вы, мы люди приличные. Мы на сборы не бегаем. Это чтобы дрова рубить и колбасу резать». Менты поржали, конечно, и повезли нас куда-то. А темно уже. Катали-катали по городу, и к «Ромашке» привезли. Сами в пивбар, нас в машине оставили. Тут водила и говорит: «У меня сын такой же дебил, как вы. Валите отсюда, а я скажу, что вы сбежали». Ну, мы и свалили.

– Мечи жалко, – вздохнул Монгол.

– Ага. И молотки, гады, забрали. Но это не все. Через месяц в «Слобожанской правде» статья была про городские молодежные группировки. Сама статья – бред идиота: слухи, сплетни, цитаты с заборов. Вверху статьи – фото каких-то западных панков с полуметровыми ирокезами. А посередине – мент с моим мечом, и подпись: «Вот с этим молодежь ходит на так называемые сборы».

– Во дебилы! – захохотал Монгол.

– Слушай, нет ее. – Том еще раз достал записку, посмотрел адрес. – Может, раньше пришли?

– Может, не услышала?

Том сходил еще раз, постучал, для верности кинул в окошко камушком. Ответа не было. Он вернулся назад.

– Нет никого.

– Ну, нет – так нет. Посидим еще. Мы же не спешим?

– Не спешим.

Минут через пять по дороге проехал мопед, на котором важно восседали два пацана. Том и Монгол проводили их взглядом.

– «Верховина», – важно проговорил Монгол, сделал пальцы «козой» и прыснул.

– Ага. Местные рокеры.

Метрах в десяти мопед закашлялся и заглох. Тот, что сидел спереди, смуглый крепкий пацан, отчаянно подгазовывая, дергал намотанный на руку трос сцепления, но двигатель не заводился. Второй, поменьше, немного постояв рядом, вдруг резко повернулся и пошел к ним. Одетый в дырявые кеды и большой грязный пиджак, шкет был явно цыганской крови. Остановившись за несколько метров от скамейки, он деловито цыкнул сквозь зубы.

– Вы до кого?

– Ждем, – меланхолично ответил Монгол, не поворачивая головы.

– Кого ждете?

– Не тебя.

– Это моя скамейка.

– На ней не написано, что твоя.

– Я сейчас брата позову.

– Зови, – все так же безучастно сказал Монгол.

Пацан развернулся и быстро зашагал к мопеду.

– Самое место для разборок, – тихо сказал Том.

– Ты молчи, я разрулю.

Через минуту цыганенок вернулся с братом.

– Ты откуда такой борзый? – сходу сказал тот Монголу, вытирая тряпкой крепкие руки.

– Мы из Конотопа, – сказал Монгол, не спеша доставая из кармана сигареты. – Нам тут звенели, что у вас на районе бойцы сильные. Нам нужно человек десять.

– Зачем?

– Одним лохам конотопским пистон вставить. Курить будешь? – Монгол протянул цыгану сигарету.

– На тырды![1] – сказал брату меньший, но тот дернул плечом, подошел, взял. Шкет остался сзади, все так же недоверчиво разглядывая чужаков.

– Цена?

– Ящик водки.

– Сколько их?

– Пятеро.

– Ехать далеко? – цыган был делано скучен, но в воздухе уже повисли первые нотки той объединяющей атмосферы, когда союзники планируют общий удар по врагу.

– Сто кэмэ. Своим ходом. У вас же тут автовокзал рядом.

– Я с пацанами поговорю. А ждете кого?

– Та чувачка одного ждем, да что-то не видно его, – Монгол встал, похрустывая суставами пальцев, вышел на середину дороги, присел, посмотрел вдаль. – Кинул нас, наверно. Лана, пацаны. Пойдем мы в «Ромашку», посидим. Так что, с пацанами поможете?

– Когда нужно?

– На неделе. Я телефон тебе оставлю. Бумага есть?

– А вон, на земле напиши.

Монгол взял палку, написал в черной мягкой земле у яблони несколько цифр.

– Кешу спроси. Лана, бувайте, пацаны.

И они, не поворачиваясь, пошли к «Ромашке».

В «Ромашке»

– И зачем это шапито? – спросил Том, когда они зашли за угол.

– Мы на чужой территории, – Монгол говорил тихо, сквозь зубы. – Если и дальше тупо светить таблом по окрестностям, то через полчаса к нам подкатили бы не двое, а человек пять-семь. Стали бы выяснять, кто мы и откуда. Сам понимаешь, с пятью базар совсем другой. И по ушам ездить труднее, и в лицо кто-то может узнать, что пятерские. А теперь эти двое вроде бы как с нами заодно. И про нас кому попало болтать не станут, чтобы водярой не делиться, и мы им ничего не должны. Кругом хорошо.

– А что за номер написал?

– Так, общаги одной. Пусть звонят.

– А кто такой Кеша?

– А я знаю? – захохотал Монгол.

– Ну, ты мастер баки забивать. Я как твою телегу на Стекляшке вспоминаю, до сих пор смешно, – засмеялся Том.

– Про Машу?.. Ладно, харош болтать. Ты хайры-то свои прибери. «Ромашка» – самое оно, для музыкантов. Роялю не хватает.

Отбросив висящие в дверях полиэтиленовые полоски, они вошли внутрь пивбара.

Здесь было не прохладнее, чем на улице. За прилавком, подперев рукой голову, безучастно громоздилась бронзоволосая продавщица с объемной, как тумба, кормой.

– У вас квас есть? – неожиданно спросил Монгол.

– Квасу нету.

– Ладно, давайте пиво. Два. – Монгол тяжело вздохнул, протянул деньги.

Они сели за пластиковым столиком у самой двери. Здесь чуть сквозило, и оттого было прохладнее.

– Эх… – Монгол снова вздохнул, тупо уставился в недра своей кружки.

– Что вздыхаешь?

– Та мне пива нельзя.

– Что, здоровье не позволяет? – усмехнулся Том.

– Та не… Была одна история, – Монгол опустил глаза. – Как-нибудь расскажу.

– Главное не нарезаться. А то еще микшер не дотащим. – Том отхлебнул пива, глянул по сторонам.

Это был один из самых старых пивбаров города, который после перестройки стал гордо называться «кафе». Здесь по-прежнему было просто и по-сельски душевно: смена имени никак не повлияла ни на публику, ни на внутреннее убранство заведения. Все те же покрытые облезлым кафелем стены, аляповатый алюминиевый декор за витриной, замызганная каменная стойка и тяжелые потолочные вентиляторы. Сменились только столы: вместо круглых и высоких, за которыми можно было лишь стоять, появились пластиковые квадратные столики с орнаментом из листьев.

Том лениво глазел в окно, где под цветущим кустом жасмина вылизывался большой черный кот. Закончив умывание, он вскоре показался на крыльце, подошел к их столику, потерся о ножку и тут же лениво развалился на проходе.

– О, Васька наш пришел! Где тебя собаки носили? – скучающе проговорила продавщица.

Народу было немного. По соседству с ними сидели два пожилых приятеля. Один, с всклокоченными черными волосами, уже не мог поднять голову, и, подперев ее руками, пускал пузыри. По его лицу ползала муха. Второй, совсем седой старик, тепло смотрел на потухающего друга, и, посыпая солью слюнявый край кружки, молча прихлебывал мутное пиво.

Чуть дальше, в глубине кафе, пила водку шумная компания. Время от времени те, нехорошо поглядывая в их сторону, выкрикивали что-то вызывающе. Было очевидно, что от них не укрылся спрятанный Томом под футболку хвост волос: придя в такое место, по всем понятиям он явно нарывался.

– Говорят, во Львове в кафе обычные люди ходят, – Том откинулся на спинку стула. – Учителя, там, бухгалтеры. Студенты.

– Да ладно?! – недоверчиво хмыкнул Монгол.

– Серьезно. И не только во Львове. В Харькове тоже. Люди с семьями даже ходят, поесть чисто. Не боятся.