Удольфские тайны

Валанкур, дабы не расстраивать спутников и избавить их от тревоги и чувства вины, боролся с болью и старался говорить весело. Эмили все время молчала, отвечая лишь на прямые вопросы, причем при каждом обращении к ней голос Валанкура по-прежнему красноречиво дрожал.

Они подъехали к костру уже так близко, что теперь различили движущихся вокруг него людей с дикими лицами, хорошо заметными в свете пламени. Это был один из многочисленных цыганских таборов, которые в то время кочевали по Пиренеям, часто промышляя разбоем и грабежом. Языки пламени придавали сцене романтический характер, отбрасывая красные отсветы на ближайшие скалы и деревья, но оставляя в глубокой тени окружающее пространство, куда боялся проникнуть осторожный взгляд.

Цыгане готовили еду. Над костром висел большой котел, рядом суетились несколько фигур. Неподалеку виднелось подобие шатра, возле которого играли дети и собаки. Сомнений в опасности не оставалось. Валанкур молча положил руку на один из пистолетов Сен-Обера, он сам достал другой и приказал Мишелю ехать как можно быстрее. К счастью, обошлось без неприятных последствий. Очевидно, цыгане не были готовы к стремительным действиям и больше интересовались ужином, чем припозднившимися путешественниками.

Проехав в темноте еще полторы мили, путники наконец прибыли в Божё и остановились возле единственной в городке гостиницы. Конечно, она выглядела лучше тех жилищ, что довелось встретить в горах, но все же не дотягивала до мало-мальски приличной для ночлега.

Немедленно послали за местным лекарем, если можно так назвать того, кто пользовал не только людей, но и лошадей, а так же брил и вправлял кости. Добрый человек осмотрел рану и, убедившись, что пуля прошла навылет, перевязал руку, предписав раненому соблюдать покой. Впрочем, подчиняться тот не собирался.

Воспрянув духом, Валанкур с готовностью завел беседу со спутниками, и те, обрадовавшись, что опасность миновала, весело поддержали разговор. Несмотря на поздний час, Сен-Обер отправился вместе с хозяином гостиницы купить к ужину мяса. Эмили некоторое время занималась обустройством в комнате, которая превзошла ее ожидания, но теперь вернулась, чтобы составить компанию Валанкуру. Они беседовали об удивительном крае, по которому пролегал их путь, о необыкновенных растениях, о поэзии и Сен-Обере: об отце Эмили всегда говорила и слушала с особым интересом и нескрываемым удовольствием.

Вечер прошел очень приятно, но, поскольку Сен-Обер утомился в дороге, а Валанкур страдал от боли, вскоре после ужина все разошлись по своим комнатам.

Утром выяснилось, что раненый провел беспокойную ночь: началась лихорадка, боль не отступала. Лекарь посоветовал не продолжать путь, а остаться в Божё: разумный совет, отвергать который не следовало, – но Сен-Обер не доверял местному эскулапу и хотел передать Валанкура в более надежные руки. К сожалению, оказалось, что на расстоянии нескольких миль не было ни одного города, где могли бы предоставить квалифицированную помощь, поэтому Сен-Обер изменил планы и решил дождаться выздоровления раненого. Впрочем, сам Валанкур пытался возражать, хотя и не вполне искренне, скорее из приличия.

По рекомендации лекаря в тот день Валанкур не покидал своей комнаты, в то время как Сен-Обер и Эмили отправились изучать окрестности. Городок приютился у подножия гор, поражавших воображение то глубиной ущелий, то высотой кедров, пихт и кипарисов, почти достигавших горных вершин. Среди темных хвойных лесов весело зеленели буки и рябины, а кое-где в вышине шумели бурные потоки.

Недомогание Валанкура на несколько дней задержало путешественников в Божё. Все это время Сен-Обер со свойственным ему философским интересом изучал характер спутника. Перед ним предстала натура искренняя, пылкая и щедрая, восприимчивая ко всему возвышенному и прекрасному, хоть и излишне страстная и романтическая. Валанкур плохо представлял реальную жизнь. Взгляды его отличалось ясностью, а чувства – благородством. Осуждение недостойного поступка или одобрение поступка великодушного он выражал с равной горячностью. Порой Сен-Обер улыбался откровенности молодого человека, но редко пытался ее обуздать, не раз повторив про себя: «Этот юноша никогда не бывал в Париже». Сен-Обер решил не оставлять спутника до тех пор, пока тот полностью не поправится. Вскоре Валанкур восстановил силы настолько, что мог отправиться дальше, хотя и не верхом. Поэтому Сен-Обер предложил ему место в своем экипаже – тем охотнее, что узнал о принадлежности молодого человека к весьма достойной семье Валанкур из Гаскони. Приглашение было с благодарностью принято, и по дикой, но необыкновенно живописной местности все отправились дальше, в Руссильон.

Ехали неспешно, останавливаясь при виде особенно впечатляющего пейзажа. Часто выходили из экипажа, поднимались на недоступные мулам возвышенности и смотрели вдаль, бродили по холмам, поросшим лавандой, тимьяном, можжевельником и тамариском, или под сенью деревьев, между которыми то тут, то там виднелось длинное горное ущелье дивной красоты.

Время от времени Сен-Обер занимался сбором редких растений, а Валанкур и Эмили медленно шли вперед. Молодой человек показывал то, что казалось ему особенно интересным, и наизусть читал строки любимых латинских и итальянских поэтов. Порой, в паузах, он украдкой смотрел на ее лицо, а когда заговаривал снова, в голосе его слышалась особая нежность, хотя он и пытался скрыть свои чувства. Постепенно молчание становилось все более продолжительным, и Эмили старалась возобновить беседу, снова и снова восхищаясь лесами, долинами и горами, лишь бы избежать опасности многозначительного безмолвия.

Дорога неуклонно поднималась. Вскоре показались суровые ледники и горные вершины, покрытые вечными снегами. Путешественники часто останавливались и, присев на скалу, где могли выжить только падубы и лиственницы, смотрели поверх хвойных лесов и бездонных ущелий вниз, в долину – такую глубокую, что едва слышался шум протекавшего по ее дну потока. Над этими утесами возвышались другие – непостижимой высоты и фантастической формы. Одни вытягивались конусами, другие нависали над своим основанием огромными гранитными глыбами, покрытыми снегом, который угрожал обрушиться при малейшем звуке и принести в долину несчастье.

Вокруг, на сколько хватает глаз, природа поражала величием: окрашенными в эфемерные голубые тона или белыми от снега длинными линиями горных вершин, ледяными долинами, мрачными хвойными лесами. Особое восхищение вызывала безмятежная прозрачность воздуха, возвышавшая дух и дарившая покой сознанию. Для выражения не испытанных прежде чувств не хватало слов. Душа Сен-Обера переполнилась торжественным благоговением. К глазам то и дело подступали слезы, и чтобы скрыть их от спутников, ему приходилось отходить в сторону. Валанкур время от времени обращал внимание Эмили на особенно выдающиеся картины; ее же особенно поражала обманчивая прозрачность воздуха: трудно было поверить, что кажущиеся близкими объекты на самом деле находятся очень далеко. Глубокая тишина нарушалась лишь криками сидевших на скалах грифов и паривших в вышине орлов. Изредка далеко внизу прокатывался глухой гром. В небесах царила не замутненная ни единым облачком голубизна, а под ногами собирался густой туман.

Проехав много миль по необыкновенному краю, путешественники начали спускаться к Руссильону. Пейзаж стал более привычным. Хотя уставший от величия природы глаз с радостью отдыхал при созерцании мирной реки и раскинувшихся на ее берегах рощ и пастбищ, они то и дело с сожалением оборачивались назад. Сердце радовалось при виде приютившихся под кедрами скромных хижин, весело игравших детей, притаившихся среди холмов цветочных полян.

Немного ниже показался один из ведущих в Испанию грандиозных перевалов. Его укрепления и башни сияли в лучах закатного солнца, желтые вершины лесов золотили склоны, а над головой по-прежнему возвышались розовеющие снежные вершины гор.

Сен-Обер начал осматриваться в поисках небольшого городка Монтиньи, который жители Божё рекомендовали для ночлега, однако пока никаких признаков жилья видно не было. Валанкур помочь не мог, так как никогда не бывал в этой части Альп, но других дорог не наблюдалось, ни одного перекрестка не встретилось, так что в правильности выбранного пути сомневаться не приходилось.

Солнце дарило последние скудные лучи, и Сен-Обер постоянно торопил погонщика. После долгого утомительного дня он испытывал слабость и мечтал об отдыхе. Вскоре их внимание привлек длинный караван, состоящий из лошадей и тяжело нагруженных мулов. Он спускался по противоположному склону, то пропадая за лесом, то снова появляясь, так что судить о его численности было невозможно. Порой в лучах солнца блестело оружие; сидевшие в повозках люди были в военных мундирах, как и некоторые из тех, кто следовал в авангарде. Когда процессия скрылась в долине, из леса донесся стук копыт, и показался вооруженный отряд. Сен-Обер успокоился, поняв, что это перехваченные регулярным войском контрабандисты, переправлявшие через Пиренеи запрещенные товары.

Восхищаясь живописными горными пейзажами, путешественники потеряли так много времени, что теперь не знали, смогут ли приехать в Монтиньи до наступления темноты. Но неожиданно за поворотом показался грубый альпийский мост, переброшенный между двумя утесами, на котором стайка детей развлекалась тем, что бросала камешки в протекавшую внизу реку и наблюдала за фонтанами белых брызг в сопровождении гулкого, протяжного эха. Под мостом открывалась долина с ниспадающим с обрыва потоком и хижиной на скале, под соснами. Стало ясно, что городок уже близко. Сен-Обер остановил погонщика и обратился к детям с вопросом, далеко ли до Монтиньи. Однако шум воды заглушил его голос, а утесы выглядели настолько крутыми, что взобраться на любой из них, не имея опыта, казалось невозможным. Сен-Обер решил не тратить времени понапрасну и продолжил путешествие даже после того, как тьма окончательно скрыла дорогу – такую неровную, что идти пешком показалось предпочтительнее. Уже поднялась луна, но тусклый серебряный свет не смог помочь усталым путникам. К счастью, они услышали звон церковного колокола. Темнота не позволяла рассмотреть само здание, однако звуки долетали с лесистого склона с правой стороны. Валанкур предложил немедленно отправиться на поиски монастыря.

– Если монахи не смогут устроить нас на ночь, то во всяком случае подскажут, далеко ли до Монтиньи, и объяснят, как туда добраться.

Не дожидаясь ответа, молодой человек устремился в лес, но Сен-Обер его остановил.

– Я очень устал и хочу одного: как можно скорее прилечь. Пойдемте в монастырь все вместе. Монахи могут отказать вам, но, увидев нас с Эмили, наверняка сжалятся.

С этими словами он взял дочь за руку, приказал Мишелю сторожить экипаж и начал подниматься вверх по склону. Заметив нетвердую походку спутника, Валанкур великодушно предложил ему свою здоровую руку, чтобы опереться. Луна поднялась уже достаточно высоко, освещая тропинку и какие-то башни над вершинами деревьев. Следуя призыву колокола, путники вошли в лес. Теперь лунный свет скользил среди листвы и отбрасывал на крутую извилистую тропу лишь дрожащие отблески. Мрак, тишина, нарушаемая лишь колокольным звоном, и дикая местность повергли бы Эмили в ужас, если бы не спасал мягкий, но уверенный голос Валанкура.

Через некоторое время Сен-Обер пожаловался на усталость. Для отдыха выбрали маленькую зеленую полянку, где деревья расступились, впуская лунный свет. Сен-Обер сел на траву между Эмили и Валанкуром. Колокол умолк, и уже ничто не нарушало глубокую тишину, а глухое бормотание далекого потока скорее подчеркивало молчание природы. Внизу простиралась долина, по которой они только что ехали. Посеребренные луной камни и деревья слева представляли контраст с противоположными скалами, едва тронутыми светом. Сама же долина терялась в туманной дымке. Путники долго сидели, погрузившись в умиротворенный покой.

– Такие картины, – наконец заговорил Валанкур, – смягчают сердце, подобно нежной мелодии, и вселяют в душу восхитительную меланхолию. Кто хоть раз испытал это чувство, никогда не променяет его на самые веселые развлечения. Пейзажи пробуждают лучшие – высокие и чистые – чувства, располагают к великодушию, сопереживанию и дружбе. В такой час, как этот, я всегда еще больше люблю тех, кого люблю.

Голос его задрожал, и речь прервалась.

Сен-Обер молчал. Эмили ощутила на своей руке, которую сжимал отец, теплую слезу и поняла, о ком он думает. Она тоже часто вспоминала матушку.

Он с усилием поднялся и, подавив печальный вздох, проговорил:

– Да, воспоминания о любимых, об ушедших счастливых временах в такой час трогают ум, как далекая музыка в ночной тишине; они такие же нежные и гармоничные, как дремлющий в мягком серебряном свете пейзаж. – Помолчав мгновение, Сен-Обер добавил: – Мне всегда казалось, что в подобные минуты думается яснее, и только бесчувственные сердца не смягчаются под влиянием трогательных мыслей. И все же таких сердец немало.

Валанкур вздохнул.

– Неужели такое возможно? – удивилась Эмили.

– Пройдет несколько лет, дорогая дочка, и ты улыбнешься, вспомнив свой вопрос, – если, конечно, не заплачешь. Но, кажется, я немного отдохнул. Пришла пора продолжить путь.

Вскоре лес закончился, и на зеленой возвышенности показался монастырь, окруженный высокой стеной. Путники постучали в старинные ворота, и появившийся на стук монах проводил гостей в небольшую комнату, попросив подождать, пока сообщит настоятелю.

Наконец монах вернулся и проводил путников в кабинет, где за столом перед большой раскрытой книгой сидел сам настоятель. Он принял посетителей любезно, хоть и не поднялся с кресла, задал несколько вопросов и позволил им провести ночь в монастыре.

После короткой беседы путников проводили в трапезную, а один из молодых братьев вызвался помочь Валанкуру найти Мишеля и мулов. Впрочем, не успели они спуститься и до половины склона, как услышали голос погонщика. Тот по очереди звал то Сен-Обера, то Валанкура. Шевалье заверил его, что бояться нечего, устроил на ночлег в хижине у подножия холма и вернулся к друзьям, чтобы разделить скромный ужин, предложенный монахами.

Сен-Обер ослаб настолько, что не мог есть. Беспокоясь об отце, Эмили совсем забыла о себе, а молчаливый, задумчивый Валанкур наблюдал за обоими с глубоким вниманием и при малейшей возможности старался помочь больному. Сен-Обер, в свою очередь, замечал, с какой нежностью молодой человек смотрел на Эмили, когда та пыталась накормить отца или поправить подушку у него за спиной. Особенно важным ему показалось то обстоятельство, что дочь благосклонно принимала это восхищенное внимание.

После ужина все разошлись по своим комнатам. Эмили постаралась как можно скорее проститься с провожавшей ее монахиней, так как из-за переживаний с трудом могла поддерживать разговор. Она ясно видела, что отец слабеет день ото дня, и объясняла нынешнюю усталость не трудностями путешествия, а болезненным состоянием. Черные мысли заполонили ум, долго не давая уснуть.

Едва беспокойный сон все-таки пришел, его прервал звон колокола, и галерея, куда выходила дверь ее комнаты, тут же наполнилась звуком торопливых шагов. Эмили так плохо знала монастырские обычаи, что сразу встревожилась. Решив, что отцу стало совсем плохо, она поспешила на помощь, но пока стояла в коридоре, пропуская монахов, мысли ее пришли в порядок, и она поняла, что колокол призывал на ночную молитву.

Наконец звон стих. Снова воцарилось спокойствие, и Эмили не захотела нарушать отдых отца. Спать уже не хотелось, да и луна, заглянувшая в окно, так манила открыть его полюбоваться сказочным пейзажем.

Стояла тихая прекрасная ночь. Ни единое облачко не тревожило небесный покой, ни единый лист не дрожал на деревьях. В ночном безмолвии из часовни на скале донесся стройный монашеский хор. Священный гимн поднимался к небесам, а вместе с ним возвышались и мысли.

От раздумий о величии его деяний сознание обратилась к поклонению Господу в его величии и милости. Чего бы ни коснулся взгляд – будь то спящая земля или недоступные постижению сияющие высоты, – повсюду проявлялось могущество и всевластие божественного присутствия.

Глаза Эмили наполнились слезами безмерной любви и бескрайнего восхищения. Она ощутила ту чистую, превосходящую все человеческие понятия преданность, которая возносит душу над миром и погружает в иные сферы. Преданность, которую можно испытать в те редкие мгновения, когда, освободившись от земных забот, сознание стремится воспринять его силу в безупречности его созданий, а его милость – в бесконечности его благословений.

Разве не настал тот час,Священный час, когда в безоблачную высьНебес восходит светлый шар луныИ в тишине торжественного мираЗнак посылает, что пора к божественному ухуСвой голос обратить? Ребенок малыйЗнает это и из колыбели ручонки тянет,Прося благословенья[4].

Вскоре монашеский хор стих, но, желая сохранить благоговейное состояние, Эмили еще долго смотрела на заходившую луну и тонувшую во мраке долину, а потом вернулась на узкую монастырскую кровать и погрузилась в спокойный сон.

Глава 5

Когда в долине, полной роз,Любовь цвела, не ведая печали.Томсон Дж. Времена года

В достаточной мере восстановив силы, утром Сен-Обер вместе с дочерью и Валанкуром выехал в надежде попасть в Руссильон до захода солнца. Край, по которому проходил путь, оставался таким же диким и романтичным, как прежде, хотя время от времени пейзаж смягчался. Все чаще среди гор появлялись небольшие рощи, украшенные яркой листвой и цветами, или в тени скал открывалась взору пасторальная долина, где на берегах мирной речки паслись стада овец и коров.

Сен-Обер не жалел о том, что выбрал этот трудный маршрут, хотя и сегодня ему приходилось то и дело покидать экипаж, шагать по краю пропасти или взбираться на крутые каменистые склоны. Сложности и испытания щедро вознаграждались разнообразием живописных пейзажей. Восторженный энтузиазм молодых спутников пробуждал в нем воспоминания о своей юности, когда душа познавала волшебство природы. Валанкур оказался приятным собеседником: Сен-Обера привлекала меткость его наблюдений и глубина рассуждений, а также простота и искренность манер. Сен-Обер с одобрением замечал в его чувствах правдивость и достоинство возвышенного ума, еще не испорченного высшим светом.

Взгляды Валанкура казались не навязанными извне, а сформированными скорее в результате раздумий, чем обучения. Об обществе он не знал ровным счетом ничего, поскольку, основываясь на примере собственного сердца, искренне верил в доброту людей.

Время от времени останавливаясь, чтобы изучить дикие растения, Сен-Обер с радостью наблюдал за молодыми людьми. Валанкур вдохновенно указывал спутнице на очередной грандиозный вид, а Эмили слушала и смотрела с нежной серьезностью, говорившей о возвышенности ее ума. Со стороны они казались влюбленной парой, никогда не покидавшей пределов этих диких гор и свободной от суетности внешнего мира, мыслящей столь же простыми и чистыми, как окружающий ландшафт, понятиями, не знающей иного счастья, кроме союза верных сердец. Сен-Обер улыбался, лицезрея эту романтическую картину счастья, а потом вздыхал, думая о том, как мало знакомы миру природа и простота, если их радости считаются романтическими.

«Мир, – заключил он, следуя собственным мыслям, – смеется над страстью, которую редко испытывает. Его образы и интересы расстраивают ум, убивают вкус, развращают душу. Любовь не может жить в сердце, утратившем кроткое достоинство невинности. Как же можно искать любовь в больших городах, где место нежности, простоты и правды занимают эгоизм, распутство и неискренность?»

Около полудня путешественники достигли особо крутого участка дороги, и дальше отправились пешком, но вместо того чтобы следовать за экипажем, вступили под своды лесного шатра. Воздух дышал росистой прохладой, а ярко-зеленая трава в тени деревьев, богатый аромат тимьяна и лаванды, величие сосен, буков и каштанов превращали этот уголок в восхитительный приют отдохновения. Время от времени густая листва полностью закрывала обзор, а порой снисходительно приоткрывала далекие пейзажи, позволявшие воображению рисовать картины более интересные и впечатляющие, чем те, что открывались взгляду. Путники часто останавливались, чтобы дать волю фантазии.

Сегодня разговор Валанкура и Эмили чаще обычного прерывался продолжительным молчанием. Валанкур то и дело внезапно переходил от оживления к глубокой задумчивости, а улыбка его не могла скрыть меланхолии, которую Эмили пыталась разгадать.

Отдохнув в тени, Сен-Обер ощутил прилив сил, и путники пошли лесом, стараясь держаться как можно ближе к дороге, пока не поняли, что заблудились. Завороженные красотой пейзажа, они шли по краю ущелья, в то время как дорога поднималась над скалами. Валанкур принялся громко звать Мишеля, но ответом ему служило лишь гулкое эхо. Столь же безуспешными оказались попытки разыскать дорогу. Неожиданно вдалеке между деревьями мелькнула пастушья хижина, и Валанкур бросился туда за помощью, однако обнаружил лишь двух игравших на пороге маленьких мальчиков. Он заглянул в хижину, но там никого не было, а старший из детей объяснил, что отец пасет стадо, а мама ушла в долину и скоро вернется. Пока шевалье размышлял, что делать дальше, сверху, со скал, донесся крик Мишеля, многократно усиленный эхом. Валанкур сразу ответил и начал поспешно подниматься на голос. С трудом пробравшись сквозь колючие заросли ежевики, он наконец увидел Мишеля. Оказалось, что дорога пролегала в значительном отдалении от того места, где остались Сен-Обер и Эмили. Спуститься к опушке леса экипаж не мог, точно так же как Сен-Обер не мог осилить долгий и крутой подъем к экипажу, поэтому Валанкур отправился искать более легкий путь по тому склону, который только что преодолел сам.

Тем временем Сен-Обер и Эмили подошли к хижине и присели на грубую скамью между двумя соснами дожидаться возвращения спутника.

Старший из братьев прервал игру и принялся с интересом рассматривать незнакомцев, в то время как младший продолжал прыгать. Некоторое время Сен-Обер с удовольствием наблюдал милую картину, но вскоре вспомнил своих сыновей, которых потерял примерно в таком же возрасте, их безутешную мать и впал в печальную задумчивость. Эмили заметила настроение отца и запела одну из его любимых простых и трогательных песен, которые исполняла с неподражаемым искусством. Сен-Обер улыбнулся сквозь слезы, нежно сжал руку дочери и постарался отвлечься от печальных мыслей.

Пока Эмили пела, вернулся Валанкур и, не желая ее прерывать, остановился неподалеку. Как только песня закончилась, он подошел к своим спутникам и рассказал, что нашел Мишеля, а также обнаружил путь, по которому они могут дойти до того места, где стоит экипаж. Валанкур указал вверх, на крутой подъем, и Сен-Обер взглянул в ту сторону с опасением. Он уже изрядно устал, и новое испытание казалось ему непреодолимым. И все же прямой путь наверх представлялся менее изнурительным, чем долгая неровная дорога, так что он отважился рискнуть. Однако Эмили решила, что перед трудным подъемом отцу необходимо отдохнуть и пообедать, и Валанкур снова отправился к экипажу за едой.

Вернувшись, он предложил перейти чуть выше: туда, откуда открывался обширный вид, но не успели путники удалиться, как увидели, что к хижине подошла молодая женщина и принялась со слезами обнимать и ласкать детей.

Наблюдая за ней, путешественники помедлили. Та заметила их внимание, поспешно вытерла слезы и, взяв младшего сына на руки, скрылась в хижине. Сен-Обер вошел следом, спросил о причине ее горя и услышал в ответ, что муж, который все лето пас по найму стадо в горах, прошлой ночью потерял все, что имел. Пришедшие в округу цыгане украли несколько хозяйских овец.

– Жак скопил немного денег и купил овец, а теперь их нужно вернуть хозяину взамен украденных, – пояснила бедная женщина. – Но хуже всего то, что, когда господин узнает о случившемся, сразу уволит Жака и больше никогда не доверит ему стадо. Что же будет с нашими детьми?

Искреннее лицо молодой матери убедило Сен-Обера в правдивости ее слов. Валанкур же спросил, сколько стоят овцы, но, услышав цену, разочарованно отвернулся. Сен-Обер вложил в руку женщины немного денег, Эмили тоже что-то достала из своего маленького кошелька, и оба вышли из хижины. Валанкур, однако, задержался, чтобы поговорить с женой пастуха, которая теперь плакала уже от благодарности и удивления. Он спросил, сколько не хватает, чтобы заплатить за похищенных овец, и с огорчением услышал, что нужна сумма чуть меньше той, которой он располагал.

«Эти деньги вернут в семью счастье, – подумал Валанкур. – И я могу это сделать! Но что же тогда будет со мной? Как вернуться домой на оставшиеся жалкие средства?»

Пока он стоял в растерянности, появился сам пастух, и дети бросились ему навстречу. Младшего он взял на руки, а старшего прижал к себе. Несчастный, обреченный вид главы семейства мгновенно разрешил сомнения Валанкура: он положил на стол почти все деньги, оставив себе лишь несколько луидоров, и бросился догонять своих спутников, которые медленно поднимались в гору. Валанкур редко чувствовал себя таким счастливым, как в этот миг: сердце его танцевало от радости, все вокруг казалось лучше и красивее, чем прежде. Такое необычайное оживление не ускользнуло от внимания Сен-Обера, и он поинтересовался: