Лунитана – лунная фея

Митя внимательно выслушал. Очень сильно расстроился. Ещё сильнее рассердился на Нилку. Хотел даже с ним никогда больше не разговаривать. (Нилка опять был готов расплакаться от стыда и провалиться сквозь землю!) Но потом зайчонок решил простить глупого мальчишку: в конце концов, он же не хотел ничего плохого. Это Гошенька сбил его с толку.

– Ладно, – вздохнул Митя. – Сейчас не до ссор и выяснений отношений. Нужно спасать Тату. Не мешайте мне, я буду думать.

И стал бесшумно ходить из угла в угол по комнате. Наконец, он остановился и сказал не слишком уверенно:

– Может быть нам спросить совета у Огненной Птицы О? Она очень древняя, почти как сам огонь. И потому ужасно мудрая. Если уж она не сможет нам помочь, тогда я не знаю, что и делать.

Василиса Наркисовна принесла из кладовки новую свечу, зажгла её, установила в подсвечник. По комнате забегали какие-то неясные тени. Нилке они показались зловещими. «Ничего у Митьки не получится… не сможет он один, без Таты…» – с тоской подумалось мальчику.

А и в самом деле ничего не получилось. Очевидно, как только Лунитана перестала быть феей – потерял свои волшебные свойства и лунный зайчонок Митя.

Что же делать? Неужели нет никакого выхода?

И тут Нилку осенило:

– Волшебное перо Птицы О! Вдруг оно ещё не утратило своей силы и сможет нам помочь?

– Точно, – обрадовался зайчонок. – Оно нам поможет, я уверен!

Нилка осторожно, чтобы не потревожить спящую девочкку, вытащил из-под подушки огненное перо. И как только он взмахнул им, тотчас распахнулась створка окна и в комнату шумно влетела ослепительная красавица жар-птица. Птица О.

– Что случилось? – спросила она. – У меня весь день были плохие предчувствия.

– Это всё из-за меня! – честно признался Нилка, и низко опустил голову, чтобы не было видно выступивших слёз.

– Да нет, из-за меня, – возразил Мишутка. – Лучше мне было молчать, ничего не рассказывать и оставаться плюшевой игрушкой…

– Ну, что случилось – то случилось! – строго вмешалась баба Вася. – А ты, Михайло Потапыч, уж точно ни в чём не виноват. Чем махать кулаки после драки, давайте думать, как помочь делу?

– Попадись мне этот злой Букабяк! – сурово пискнул лунный зайчонок.

– А давайте-ка по порядку, – потребовала Птица О.

***

– Итак, нам известно только имя злого Букабяка, – сказала Птица О после того, как ей рассказали подробности произошедшей беды. – А как он выглядит и где находится – неизвестно?

– Неизвестно, – потупился Нилка, который ни на минуту не забывал, по чьей вине всё это произошло.

– Какой же я балбес! Как же я мог забыть о такой важной вещи! – Лунный зайчонок Митька вдруг беззвучно, но очень сильно шлёпнул себя по лбу лапой. – Я, кажется, знаю, где его искать, этого злого колдуна!

– Где? – в голос воскликнули все.

И услышали вот что.

Когда все умчались в пространство Зю, забыв в спешке про бедного зайчонка, Митя вначале сильно обиделся. И даже решил, что не простит такого к себе невнимания, и станет дуться на Таньку… ну, по крайней мере два дня. Или два часа. Ну, в общем, видно будет по обстоятельствам.

А потом он заметил брошенное на завалинке дома зеркальце лунной феи.

«Ох, и растяпа! – усмехнулся про себя зайчонок. – Как она свою голову не забыла?»

И почти совсем перестал обижаться. Точнее, перестал совсем. А какие могут быть обиды? Что он там не видал, в этом Пространстве Зю? Ему и здесь хорошо! Правда, немного скучно одному. Но это тоже не страшно. Надо придумать себе какое-нибудь развлечение, вот и всё.

И он придумал: а что если забраться в дом к Гошеньке и посмотреть, какие там есть игрушки?

И забрался. И посмотрел.

Однако, то, что он увидел внутри дома…

В общем, когда он всё это увидел, то уж точно про обиды забыл. Не до того стало!

А увидел он вот что: дурачок Гошенька подошёл к висящему на стене зеркалу, показал себе язык. А потом снял со своей головы дурацкую розовую панамку . И сразу…

И сразу превратился вдруг в лысого плюгавенького мужичонку средних лет, с большим, как картошка, красным носом и унылым некрасивым ртом. Он некрасиво этим ртом усмехнулся, самодовольно потёр руки и радостно сказал самому себе:

– Тра-та-та! Всё складывается превосходно. О таком можно было только мечтать. Этот плюшевый балбес рассказал им про своё превращение. И, конечно же, его пожалели. Тра-та-та! А дальше… Дальше – кое-кто, я уверен, не сможет победить собственного любопытство и непременно откроет глаза, ну хоть на долю секунды! И тогда… Ой, что будет, что будет!

Больше он ничего говорить не стал, а, совершенно счастливый, улегся на кровать, повернулся лицом к стенке и захрапел.

Митя, если честно, ничего толком не понял из этого монолога. Гораздо больше его поразило чудесное превращение дурачка Гошеньки. Как такое может быть? И что это значит?

Лунный зайчонок подождал какое-то время: а вдруг этот странный спектакль продолжится?

Но ничего не происходило. Тогда Митя неслышно выскользнул в окошко и отправился куда глаза глядят. А пока шёл – обида опять поднялась в его душе. И потому он поначалу даже забыл рассказать о том, что увидел в Гошенькином домике.

***

– Значит, Гошенька и есть злой Букабяк? – догадался Нилка.

– Это вряд ли. – Птица О задумалась. – Скорей всего злой колдун спрятал настоящего Гошеньку где-нибудь, а сам занял его место.

– Зачем?

– Постепенно узнаем. Сейчас главное – лишить злого Букабяка его злости.

– А как?

– Я что думаю… – Птица О громко почесала затылок своей когтистой лапой. – Вот если прийти к человеку по-доброму, с малиновым вареньем, с пирожками… Поздороваться. Сказать: мол, будьте здоровы, Иван Кузьмич! Как вам кажется, человек должен подобреть от этого или нет?

– Я думаю – должен… – неуверенно предположил Нилка.

– А я сомневаюсь, – вздохнула Василиса Наркисовна. – Но попробовать можно… Ладно, пойду тесто заводить. А ты, Митя, не в службу, а в дружбу – слетай до Пинуфрия Евламповича, попроси у него баночку варенья. Пусть принесёт.

Митя вылетел в окно и помчался во весь дух.

Будить деда Пихто пришлось долго. Лунный зайчонок уже и по лицу ему прыгал, и в ухо кричал. Наконец старик подскочил в кровати, сел, спросил испуганно:

– А? Что? Кто тут?

– Дедушка, это я, – жалобно пропищал Митька. – Нам ваша помощь нужна! Очень-очень-преочень!

Средство против злых волшебников

Пока дед Пихто лазил в погреб за вареньем, пока доехал верхом на Ириске до дома Василисы Наркисовны, стало светать. Митя незаметно растворился в воздухе. И это естественно. Потому что не знаю, как вам, а мне ни разу не довелось видеть лунного зайчика днём.

Баба Вася уже нажарила целую гору пирожков с картошкой. Нилка, утомившись, дремал на диване, свернувшись калачиком под бабушкиной телогрейкой.

А Тата всё так же лежала в Нилкиной комнате. Она металась и тихо постанывала во сне. На лбу у неё выступал пот, который бабушка Василиса время от времени осторожно вытирала мягкой тряпочкой.

Видя такое дело, дед Пихто покряхтел, потоптался, потом сказал:

– Однако, я чувствую, что кроме меня идти к этому самому Букабяку вроде как и некому! Так что пойду-ка я прямо сейчас, нечего тут время зря терять, пихтач-ельник, понимаешь…

Василиса Наркисовна возражать не стала: действительно, куда она сейчас пойдёт? Как бросит детей одних? А время терять и вправду нельзя!

– Дедушка Пихто, можно я с тобой пойду? – попросил Мишутка. – Мне так тяжело от мысли, что вся эта беда случилась из-за меня.

– Идём, раз такое дело. А только ты себя не казни зазря, не мучайся, пихтач-ельник, понимаешь… Ты тут не причём. Это всё злой Букабяк, чтоб его приподняло и шлёпнуло!

Баба Вася уложила в корзинку варенье и пирожки. Дед Пихто и Мишутка уселись верхом на Ириску. И поскакали.

На полдороге их догнала Огненная Птица О.

– А меня почему не взяли? – спросила она обиженно. – В конце концов, пирожки с вареньем – это моя идея!

– Да вот, пихтач-ельник, понимаешь… Прости, не подумавши мы…

***

Дед Пихто постучал в окно Гошенькеного дома, громко крикнул:

– Хозяин! Открывай, гости пришли.

– А ты кто? – ответил изнутри недовольный сонный голос.

– Я это… ну… О, вспомнил: чёрт с рогами, с горячими пирогами! Открывай, пихтач-ельник, понимаешь…

– Уходи, чёрт, Гошенька тебя боится!

– Что значит уходи? – удивился старик. – А чай пить? С малиновым вареньем, с пирожками!

На минуту воцарилось молчание. Потом голос уже не такой сонный и не такой сердитый поинтересовался:

– А с чем пирожки?

– С картошкой!

– Ух, ты! А точно с картошкой, ты не обманываешь?

– С чего мне обманывать-то, пихтач-ельник, понимаешь…

Дверь приоткрылась. Из неё высунулась голова в нелепой розовой панамке на макушке.

– Больше всего на свете я люблю пирожки с картошкой! – сказала голова незнакомым голосом, и облизнулась. И тут же, словно спохватившись, добавила голосом Гошеньки: – Г-гошенька любит, когда с картошкой!

– Эх, Ванюша! И не надоело ваньку-то валять? – укоризненно покачал головой дед Пихто.

– Что? Где Ванюша? Какой Ванька? – Дурачок сделал испуганное лицо. – Нет тут никакого Ваньки. Есть только Гошенька. Г-гошенька есть, а больше никого тут н-нету! Я… я вот что… я спать пойду, однако…

– Да ладно тебе, Ваня, пихтач-ельник… Хватит прикидываться-то: тут все свои, выходи, не стесняйся! Посидим, поговорим, как люди.

Гошенька вздохнул, неуверенно вышел из дверей, присел на ступеньку крыльца. Дед Пихто плюхнулся рядом. И тут откуда-то, прямо с неба, спикировала огненная птица О.

– Иван Кузьмич, пожалуйста! – попросила она. – Не надо больше притворяться! Мы же к вам, как к человеку, чаю попить… С добром пришли, с гостинцем, с душевным разговором…

– Разгадали, значит! Э-эх. Ладно, ваша взяла! – Гошенька досадливо сдёрнул с головы панамку, бросил её на землю. И тут же моментально преобразился в того самого лысого некрасивого мужичонку средних лет, про которого рассказывал лунный зайчонок Митя.

– Ой, – изумился дед Пихто. – А ведь я тебя, кажись, знаю. Ваньша, ты что ли?

– Я, дядя Пиня. Я ведь подумал, что ты меня сразу раскусил.

– Да нет, это я наобум, так сказать…

– А я подумал…

– Надо же, еле признал родственника, пихтач-ельник, понимашь… Вот, прошу любить и жаловать: Иван, племянник мой, двоюродный.

– Рада знакомству, – грациозно склонила свою красивую голову Птица О. – А я – здешняя жар-птица!

– Очень, очень приятно! – Иван Кузьмич привстал, церемонно поклонился.

– Да-а, – задумчиво протянул дед Пихто. – А помнишь, как я тебя на собственном горбе катал, как мы с тобой в «козу-дерезу» играли? Помнишь ведь: «Идёт коза рогатая за малыми ребятами…»

– Помню, – ностальгически вздохнул Иван Кузьмич.

– Сколько лет-то прошло? Да… Пообтрепался ты, парень, подрастерялся как-то…

– Что поделаешь, такова жизнь…

– Жизнь, значит… пихтач-ельник… А с чего это ты в злые букабяки подался, а?

– Да вот, судьба так распорядилась.

– Судьба, стало быть. А чего это ты всё на судьбу да на жизнь валишь? Сам-то не причём, что ли?

Иван безнадёжно махнул рукой:

– А, и не говори, дядя Пиня…

– Я и не говорю, понимаешь… Я тебя прямо спрашиваю: ты чего это вытворяешь, а? Ты зачем нашего медведя в игрушку превратил?

– Какого медведя?

– А вот этого! Мишутка, выходи!

Плюшевый медвежонок выбрался из зарослей полыни, подошёл понуро.

– Ну?

– Да я это… Пошутил я… Я же не насовсем его, я бы его потом – обратно.

– А ты – не потом! – сурово велел дед Пинуфрий. – Ты прямо сейчас давай!

– Хорошо. Только пусть он сначала пообещает, что не съест меня, сразу, как я его… это… обратно…

– Я бы на его месте ничего обещать не стал, ни сначала, ни потом! – пробурчал старик. – А ты как, Михайло Потапыч?

В стеклянных глазах игрушечного медвежонка на секунду вспыхнула ярость. И обида промелькнула, горькая такая. Но тут же всё исчезло и погасло.

– Не трону. Клянусь! – тихо сказал Мишутка.

– Тогда я сейчас…

Букабяк поднял с земли брошенную панамку, опасливо пристроил её на голову игрушечного Мишутки, потом закрыл глаза, вытянул вперёд руки, сказал громко, но не очень внятно:

– Бяки, глюки, закорюки! Буки, зяки, закаряки! Бум, блям, троллялям!

Плюшевая игрушка моментально выросла в размерах и превратилась в огромного живого медведя.

Михайло Потапыч, как только почувствовал, что настоящий его облик вернулся к нему, первым делом сердито рыкнул на злого Букабяка. Очень сердито. Бедняжка уже с жизнью попрощался, на всякий случай.

Но медведь не стал его есть. Во-первых, он дал слово. А во-вторых, обида на этого горе-волшебника почти вся куда-то ушла. И злость – тоже. Ладно, пусть живёт!

Михайло Потапыч походил туда-сюда, радуясь лёгкости движений, повалялся в густой траве, покувыркался. А потом улёгся возле дома, дожидаться – а не понадобится ли его помощь?

Исправление ошибок

– Ну вот, одну ошибку ты, можно сказать, исправил. Теперь – главное, ради чего я сюда пришёл. Ты знаешь, что лунная фея потеряла свою силу?

– А она её потеряла? – спросил Иван Кузьмич, глядя куда-то в сторону.

– Скажи честно – это твоих рук дело?

Букабяк опустил голову, выдавил из себя:

– Кажется, да…

– И не стыдно тебе обижать ребёнка?

– Я… Понимаешь, она такая красивая. Да при этом ещё и фея. А кто я? Жалкий неудачник. Приобрёл себе по случаю оборотную, превращательную панамку. А что толку? Может быть меня и боится кто-то, но только не такая это радость, как я мечтал. А она… А её, Лунитану, все любят, все уважают. Вот мне и стало завидно.

– Чего замолчал? Рассказывай дальше! – сердито потребовал дед Пихто.

– Что рассказывать?

– Всё по порядку, пихтач ельник, понимаешь ли… Как ты придумал свой злой хитрый план?

– Да я и не придумывал ничего. Оно вышло как-то само собой. Спонтанно.

– Спонтанно, значит? Слов умных нахватался, а сам дурак дураком. Ты знаешь, что по твоей милости Лунитана больна? Очень серьёзно. Она даже умереть может!

– Нет! Нет, нет, нет!!! – испуганно вскричал Иван Кузьмич и схватился руками за голову. – Только не это! Если она умрёт – я тоже жить не хочу!

– Раньше надо было за голову хвататься! – поворчал старик. – А сейчас надо спасать нашу маленькую фею.

– Говори, что делать – я на всё готов!

Он посмотрел на деда Пихто умоляющим взглядом.

– Ну… – старик задумался. – Для начала, пока не забыли, не мешало бы тебе освободить настоящего Гошеньку. Где ты его держишь?

– В подполье…

– Бедный, бедный Гошенька! Немедленно пойди к нему, выпусти, извинись, пихтач-ельник… И скажи, что больше так не будешь!

– Я больше так не буду! – совсем по-детски пообещал злой Букабяк.

***

Гошенька всё это время сидел в подполье собственного дома на большом ворохе свежего сена в окружении своих любимых плюшевых игрушек, и пел песенки. Гошенька любил петь песенки. Особенно, когда его никто не слышит.

Он их не просто пел. Он их сам сочинял. Каждый раз – новые. Иногда – весёлые. Иногда – совсем печальные. Но всегда очень добрые и мелодичные. Он пел про зайчика, потерявшего маму. Про мотылька, который поранил своё крылышко о горящую свечу. Про земляничные поляны в лесу. Про птичек, улетающих на юг. Про солнце, про небо, про зелёную траву… Одним словом – про всё, всё, всё.

Сидение в собственном подполье не доставляло ему особого неудобства. Наоборот, сено было такое мягкое, такое тёплое и уютное. Стеклянный фонарь, внутри которого находилась горящая свеча, светился мягко и ненавязчиво: он совсем не мешал Гошеньке думать о жизни. А думать о жизни Гошеньке нравилось!

Он не успел передумать и половины того, что планировал передумать, как крышка подполья в очередной раз открылась. Гошенька поднял голову. Обычно в это время ему приносили завтрак. Однако, на это раз вместо завтрака к нему спустился, кряхтя и чертыхаясь, старик, дед Пихто, и сказал ласково:

– Ну, всё, соколик, посидел и – будя… Я пришёл дать тебе волю!

– Гошенька не хочет воли! – Узник замотал головой. – Гошенька хочет варёной картошки и молочка!

Долго пришлось объяснять дурачку, что не дело это в подполье сидеть. Надо наверх идти, там солнышко. А ещё – звери разные, больные, подраненные, которые ждут от него помощи.

Заявление деда Пихто про ждущих его помощи зверушек решило всё. Гошенька собрал в охапку все свои игрушки и полез по ступенькам наверх.

***

– Пора, однако, нам возвращаться к Василисе Наркисовне, поглядеть, как там Тата! – сказала птица О. – Что-то у меня сердце не на месте.

– Вот и у меня, пихтач-ельник… – не стал возражать дед Пихто.

– А можно я тоже с вами, – жалобно попросился злой Букабяк, который давно уже перестал быть злым. – Может быть, я вам пригожусь, а? Я ведь уже почти совсем исправился, честное слово! Я уже почти что хороший. Правда-правда!

В общем, подумали и решили, что не следует отталкивать человека, когда он жаждет исправиться и стать лучше!

Ехали так: дед Пихто на Ириске. Букабяк, то есть Иван Кузьмич – верхом на огромном медведе (с Михайлой Потапычем они уже совсем помирились и даже, можно сказать, по-своему подружились!) А огненная птица О летела сама по себе. Ей никакой транспорт даже и не понадобился.

***

– Ну и как наша больная? – первым делом обеспокоился дед Пихто.

– Ой, боюсь, что никак, – вздохнула Василиса Наркисовна.

– Никак… – тихо, словно маленькое лесное эхо, выдохнул недавно проснувшийся Нилка.

Тата тоже уже не спала, но лежала всё такая же бледная и безучастная ко всему происходящему.

– Я тут тебе твоё зеркальце принёс, – осторожно сунулся было с разговорами дед Пихто. – Ты его забыла на завалинке, а я вот, понимаешь…

– Спасибо, – бесцветно отозвалась Лунитана. – Мне оно больше не понадобится. Потому что я скоро умру. И не пытайтесь, пожалуйста, успокаивать меня и говорить, что всё не так плохо. Я знаю, что всё чудесно. Просто моя жизнь закончилась. Так бывает. Это вполне естественное явление, и нет в этом ничего из ряда вон. Значит, и переживать – не стоит. Прощайте все, и дайте мне отдохнуть… пожалуйста…

Эти слова лунной феи повергли всех в полное отчаянье.

А Нилка решил не сдаваться и непременно что-нибудь придумать. Он осторожно взял с края постели волшебное зеркальце и неслышно вышел из дома. Здесь он, сам не зная зачем, поймал солнечного зайчика и направил его в окошко.

Однако, зайчонок не захотел сидеть в окошке, он выпрыгнул оттуда и скатился к Нилкиным ногам:

– Привет! Я Сима. Солнечный зайчик. А ты кто?

– А я очень несчастный и очень нехороший человек, меня зовут Нилка…

И он всё рассказал солнечному зайчику.

– Ладно, не горюй! – улыбнулся Сима. – Я что-нибудь обязательно придумаю. Я вот что сделаю: я позову на помощь Радалину, солнечную фею, двоюродную сестру Лунитаны. И уж она-то точно что-нибудь придумает!

***

Солнечная фея прилетела верхом на большом красивом лебеде.

Выглядела Радалина гораздо старше Лунитаны. Миловидная, очень загорелая темноволосая девушка лет шестнадцати, в коротких, алого цвета, шортиках и майке с нарисованным подсолнухом. На плече висела небольшая матерчатая сумочка. На среднем пальце правой руки – янтарное кольцо.

Она откинула со лба чёлку и спросила:

– Что с моей сестрой?

– Вот… – развела руками Василиса Наркисовна.

Лунитана лежала с закрытыми глазами, отвернувшись к стенке. Кажется, она опять спала глубоким, тяжелым сном.

– Сестрёнка, проснись, иначе ты можешь заснуть навсегда! – строго велела Радалина.

– Рада, это ты? – тускло удивилась Тата. – Оставь меня, пожалуйста, мне уже ничего не нужно. Я устала и очень хочу спать.

– Понятно. Она потеряла веру в себя. У вас найдётся стакан чистой колодезной воды?

Вода, разумеется, нашлась. Солнечная фея достала из своей сумки цветок одуванчика, бросила его в стакан. И моментально вода вся засветилась. Будто бы в ней растворили пригоршню солнечных лучей.

– Вот. Это солнечный эликсир. Его непременно нужно выпить, и тебе сразу станет лучше, – сказала Радалина. И пояснила: – Всем известно, что именно Солнце даёт Луне силы светиться.

– Я не хочу… – опять прошептала Тата и закрыла глаза. – Ничего не хочу…

– Можно подумать, что тебя кто-то собирается спрашивать – хочешь ты, или не хочешь!

Рада решительно приподняла голову младшей сестрёнки и влила ей в рот всё содержимое стакана.

– Теперь пусть она ещё немного поспит, а мы пока подумаем, что делать.

***

Солнечная фея сказала:

– Есть надежда что всё не так уж страшно. Просто моя маленькая сестрёнка потеряла веру в себя. Так бывает в жизни, и очень часто. Это – тяжело, но – не смертельно же! Я думаю вот что. Нам необходимо вернуть Татке её волшебный перстенёк с лунным камнем.

– Из Междупространствия? – поёжился Нилка.

– Нет, оттуда что-либо вернуть весьма проблематично, если не сказать – невозможно! – покачала головой Радалина. – Но у меня есть идея. Нужно обратиться за помощью к Титу Норычу.

Курумасий и Тит Норыч

– Тит Норыч – это кто?

– Тит Норыч – это лучший на планете Земля ювелир. Именно он сделал колечко для Лунитаны. В ночь, когда девочке исполнилось пять лет, её мама впервые надела волшебный перстенёк на пальчик дочке, и сказала, что с этого дня она – настоящая лунная фея.

– Ты думаешь, что Тит Норыч сможет сделать ещё одно волшебное колечко для Таты? – просиял Нилка.

– Очень может быть. Но чтобы узнать наверняка – нужно до него добраться. До Тита Норыча.

– А где он живёт, ты знаешь?

– В пещере, разумеется. Он – пещерный гном. Дорогу в его жилище знает великан Курумасий. Но, правда, не факт, что он захочет её вам показать.

– А ты разве не пойдёшь с нами? – запереживал Нилка.

– Нет, я останусь с сестрёнкой. Без меня она и вправду может умереть. Василиса Наркисовна тоже останется, мне без неё не управиться. Так что отправляться придётся тебе, Нилка и тебе, Иван Кузьмич.

– Да уж…

– Я тоже с вами! – решительно заявила птица О.

– И я… пихтач-ельник, понимаешь! Вы не смотрите, что я в почтенном возрасте – я ещё ого-го!

Поехали верхом на Михайле Потапыче. Он лучше всех знал дорогу к великану Курумасию. Нилка, Иван Кузьмич (бывший Букабяк) и дед Пихто взгромоздились на огромную медвежью спину, вцепились руками в длинную густую шерсть. Птица О полетала сама по себе, автономно.

– Я вам доверяю самое дорогое, что у меня есть – собственного внука! – объявила баба Вася, и на всякий случай пригрозила пальцем. – Так что смотрите там!

***

Великан Курумасий как раз вознамерился подремать немного. Он улёгся на мягкий сухой мох под большой нависшей скалой, зевнул, потянулся, и уже собрался закрыть глаза, как увидел нежданных гостей.

– Эй, гора ходячая, хочешь доброе дело сделать? – громко прорычал Михайло Потапыч.

– Не знаю… Что-то мне сегодня лень, если честно…

– А очень доброе? – вкрадчиво спросил дед Пихто.

– Такое, чтобы моё имя осталось в веках? – Великан вяло заинтересовался, и даже оторвал свою огромную косматую голову от земли.

– А то как же, пихтач-ельник, понимаешь!

– Оно обязательно останется, – авторитетно подтвердил Нилка. – В веках.

– Ну… тогда может быть… Надо подумать…

Тут Иван Кузьмич покачал головой, сделал очень серьёзное лицо:

– Ты уж решайся как-нибудь побыстрей. А то, не ровен час, мы возьмём и передумаем! Найдём кого другого. Более решительного.

– Согласен я, согласен! – Великан торопливо приподнялся и сел. – Что делать-то?

– Нужно проводить нас к Титу Норычу, – ласково прокурлыкала птица О.

– Проводить к Титу Норычу, и всё?

– И всё.

– И моё имя останется в веках?

– Всенепременно!

Курумасий счастливо и доверчиво, как наивный первоклассник, улыбнулся от уха до уха и вскочил так проворно, что чуть было не сшиб с ног Михайлу Потапыча.

– А поаккуратней нельзя? – недовольно проворчал медведь.

– Ах, простите, пожалуйста, я не хотел…

– Не хотел он!

Мысль о том, что он, Курумасий, сможет сейчас совершить нечто такое, после чего имя его будут помнить и не забудут… мысль эта приводила великана в восторг и трепет.

– Ну, скорей, скорей, идёмте уже! Идёмте! – заторопил он, нетерпеливо подпрыгивая на месте, отчего земля у него под ногами вздрагивала и гудела, как при землетрясении.

Шли долго. Сначала просто по лесу, по склону горы, вверх. Потом путь им преградили наваленные, как попало большие гранитные камни. Курумы.

– Моего деда работа! – гордо сообщил великан. – Курумаса Асилковича. Меня в честь него назвали, между прочим. Все эти камушки он принёс во-он оттуда, с вершины горы, и аккуратно уложил здесь. Хорошая получилась дорога, правда?