Я беременна, профессор!

– Я вас слышу прекрасно и отсюда, – пробурчала я. – И вообще я много думала на этих выходных… знаете, у меня было много свободного времени… так вот, я не считаю, что тему клонирования стоит развивать и дальше. У нас она под запретом.

Профессор кашлянул и поправил очки. Я мысленно себя обругала. Ну ведь могла бы промолчать! Так нет же!

– Значит, я зря работал над темой лекции все выходные.

Это что, такая попытка завуалированно сказать мне, что я не дождалась звонка, потому что профессор был занят?

– Не зря. Мне это интересно, – капитулировала я. Ну а вы бы не капитулировали под этим взглядом? И после легкой улыбки, которая появилась на губах профессора?

– Тогда жду вас обратно. – Поклонский кивнул на мое привычное место.

И что вы думаете я сделала? Уперлась, как капризная девочка!

– Пока я останусь здесь, а на следующей вашей паре пересяду. Обещаю. И обязательно обещание выполню, – с нажимом произнесла я, надеясь, что он поймет намек, и снова уткнулась в свои записи.

И Поклонский опять потерял ко мне интерес. Вернулся к кафедре и стал читать лекцию.

Ну и черт с ним!

– Даш, ты вообще палишься нещадно! Мне кажется, уже все в курсе о ваших шурах-мурах, – хихикнула Таня, когда мы вышли из аудитории.

Тоже мне, Америку открыла. Конечно, все были в курсе, это ни для кого не секрет.

– Мне все равно.

– Тебе не все равно, не надо врать. Да и Венику тоже не все равно. Ты бы видела вас со стороны.

Мне очень хотелось расспросить, как это было глазами девочек, но я сдержалась.

– Вообще, тебе нужно изобрести новый план, – уверенно сказала Таня, толкая перед собой дверь.

Мы вышли из университета и я сделала вдох. Свежий воздух немного разогнал туман в голове.

– Ничего я изобретать не собираюсь. Пусть все будет, как будет. Поехали по домам.

Тогда я даже представить не могла, какие новости меня ждут уже к концу этой недели… Новости, перевернувшие мою жизнь. Впрочем, чему тут удивляться, если в этом был замешан профессор, с появлением которого вся моя реальность и так встала с ног на голову?

Я взял в руки бутерброд и сверился со своим расписанием на сегодня.

Так, на пять часов у меня Иванова. Дарина. Та самая, которой я не дозвонился. Отлично, нужно будет проверить, как чувствует себя подсаженный ей эмбрион.

Продолжая листать записную книжку, я надкусил бутерброд и поморщился. Надо же, какую ужасную нынче делают ветчину! Сущий пластилин. И на вкус такая странная…

Продолжая автоматически жевать, я сделал несколько пометок в своем ежедневнике. Ругнулся, когда ручка вдруг перестала писать и в тот же момент обнаружил, что какая-то пелена застилает мне глаза.

Да нет же, не пелена! Пузыри. Мыльные. Нахмурившись, я огляделся в поисках источника этого безобразия. В кабинете не было никого. Вздохнув от досады, я вдруг обнаружил, что пузыри вырываются из моего собственного рта. Твою мать!

Взгляд метнулся к бутерброду в руке и я мученически застонал. Пузыри полетели из меня с новой силой, наполнив кабинет химическим ароматом клубники.

Отбросив в сторону кусок мыла, который умудрился надкусить по рассеянности вместо бутерброда, я пошел срочно промывать рот. Хорошо еще, что не успел это все проглотить!

Наверно, дед все же был прав. Не в том, что мне так уж нужна жена. Но в том, чтобы кто-то следил за тем, чем я питаюсь. Шлюшка Молли с этой функцией явно справиться не могла. Она и себе-то еду добыть была неспособна! Может, стоит завести дома мышей? Будет кошке пища, а заодно и развлечение. Отличный вариант экономии ресурсов и времени, я считаю.

Все это проносилось в моей голове, когда я старательно пытался сплюнуть изо рта мыло. Но не особо преуспел к тому моменту, как в кабинет постучалась Серафима Петровна.

– Альберт Венедиктович! – позвала она.

– О аое еаиа еоа? (Что такое Серафима Петровна?) – промычал я, стараясь не наглотаться мыла.

Сука, и кто только сделал это мыло настолько мыльным? Делают, блин, качественный продукт, когда не надо!

– Батюшки! – всплеснула она руками. – Профессор, вы зачем мыло кушали?

«Затем, что жрать хотелось», – мрачно подумал я, но снова открывать рот не рискнул. Просто молча воззрился на свою ассистентку в ожидании.

– Иванова пришла, – сообщила она мне. – Так странно, мне казалось, что прошло недостаточно времени…

Я в ответ только взмахнул рукой – мол, зовите уже, а не болтайте. А сам вернулся к раковине, чтобы снова попытаться прополоснуть рот.

Надо же было не донести проклятое мыло до туалетной комнаты! Не забудь я его на столе – сейчас бы не испускал из себя пузыри, как клоун какой-то!

Привкус мыла так и остался во рту, когда я наконец вышел к пациентке. Она уже возлежала в кресле, всячески для меня готовая. В смысле – для осмотра.

– Ну, как самочувствие? – поинтересовался я, и к своему ужасу увидел, как у меня изо рта вырвалась очередная партия пузырей. Бл*дь, да кончится это когда-нибудь или нет?!

– Профессор, у вас изо рта идут пузыри, – сообщила мне Иванова, как будто у меня собственных глаз не было!

– Это не пузыри, – сообщил я ей самым деловым тоном из всех возможных. – Это легкий побочный эффект лекарства, над которым я сейчас работаю. Против бесплодия.

Последняя фраза явно была лишней, и я с досадой прикусил язык. Может, не заметит?

– Альберт Венедиктович, вы испытывали средство от бесплодия на… себе?

Тьфу, бл*дь, заметила.

– А что такого? – откликнулся я невозмутимо. – Все должны иметь возможность завести детей.

Иванова согласно закивала.

– Вы настоящий волшебник, профессор! – сказала она с чувством и раздвинула ноги еще шире. В тот самый момент, как я весь вооружился – датчиком узи, разумеется.

Один взгляд – и я начал подозревать, что я не только волшебник, но еще и фокусник. Потому что эмбриона, подсаженного Ивановой неделю тому назад, в матке не было.

Я нахмурился, пытаясь сообразить, куда мог пропасть эмбрион. Ну не убежал же он оттуда, в самом-то деле?

Здесь могло быть только одно объяснение с точки зрения науки: никакого эмбриона не было подсажено пациентке в принципе. А это значит… это значит, что он был подсажен кому-то другому. Если принять за истину тот факт, что Серафима Петровна действительно произвела запланированную операцию.

– Что-то не так, Альберт Венедиктович? – донесся до меня голос Ивановой и я, растянув губы в лучшей улыбке, ответил:

– Все так. Вы ведь были у меня неделю тому назад? Или нет?

– Нет. Вы мне назначили на эту пятницу, а перед этим я была у вас недели две назад.

Я прикрыл глаза. Это была настоящая катастрофа.

– Полежите, пожалуйста, я сейчас кое-что проверю, – сказал я и направился в лабораторию.

Я перебирал в голове варианты того, что могло произойти. И каждый новый был еще страшнее предыдущего.

Реальность оказалась, однако, намного хуже всех моих предположений. Эмбрион, предназначавшийся для Ивановой, спокойно ждал на своем месте.

Но пропало кое-что пострашнее. То, о чем никто не должен был знать.

Мой клон.

– Папа, что ты делаешь?

Я удивленно посмотрела на не слишком привычную картину. Мой отец, надев передник и вооружившись половником, что-то варил на кухне.

Папа у меня был врачом, причем первоклассным. Носил гордое звание вирусолога и был помешан на своей специальности.

– Варю бульон, – сообщил отец. – Во второй воде. Знаешь, курицу шпигуют антибиотиками, а у тебя явно не бактериальная инфекция, а какой-то вирус.

Чтооооо?

– С чего ты решил, что у меня какой-то вирус? – удивилась я.

– Ты стала долго спать и выглядишь больной.

Вот уж спасибо за комплимент! Но он был прав, я взаправду стала спать дольше обычного.

– Я не больна, папа, – вяло запротестовала я.

– Мне лучше знать. Сейчас сварю бульон, добавлю туда чеснока. Тебе нужны силы.

Как с укреплением организма сочетался чеснок, я не знала, но решила не спорить. Да и выпить немного бульона и впрямь будет нелишним.

Через несколько минут папа поставил передо мной дымящуюся супницу и вручил ложку.

– Ешь! – велел он и пошел к себе.

Пока я неохотно ела бульон, папа вернулся с записной книжкой. Такой, знаете, обычной и бумажной, а не электронной. Эта его особенность вносить все данные на такой носитель всегда казалась мне удивительно милой.

– Свяжусь с Лаврентьевым, пусть тебя осмотрит, – выдал вдруг отец.

– Это еще зачем? – выдохнула я.

– В городе зараза какая-то ходит. Не хочу, чтобы ты заболела. Осмотр, анализы и я буду спокоен, – подернул плечами отец.

– Я не больна!

Я просто нервничаю последнее время из-за одного профессора, вот и все. Но не скажешь же об этом отцу!

– Вот и убедимся в этом. Когда тебе удобно будет съездить к дяде Вите?

– Папаааа. – Я закатила глаза и для верности допила бульон, чтобы отец не напридумывал себе лишнего. – Я не больна, правда. Я просто немного устала. Скоро сессия, я вся в учебе. Но сдам экзамены и станет полегче.

Пришлось захлопать глазами в лучшем стиле олененка Бэмби. Отец посомневался несколько секунд и все же кивнул.

– Хорошо. Но если так и будешь чувствовать недомогание, не скрывай! – чуть повысив голос напутствовал он меня.

– Договорились.

Я поднялась из-за стола и, чмокнув отца в щеку, пошла к себе.

– Бульон получился выше всяких похвал! Соберусь в универ и помою посуду, – пообещала я и ретировалась из кухни.

А на лекциях у профессора Поклонского я оконфузилась так, что первой мыслью было бросить университет и позорно сбежать туда, где мне дадут политическое убежище. Потому что я уснула… самым позорным образом. Вроде бы только что записывала за профессором, а минутой позже уже крепко спала. И даже видела сон с Поклонским в главной роли. Хорошо хоть ничего не говорила во сне. Или говорила?

Меня мягко потрясли за плечо, я распахнула глаза и попала в серый омут взгляда Альберта Венедиктовича.

– Ой!

Вот тебе и ой! Заснуть на лекции Поклонского – Штирлиц никогда не был так близок к провалу.

– Простите, Альберт Венедиктович… Я нечаянно.

Вокруг слышались шепотки и смех (Филонов и его дружки, не иначе). Я обвела взглядом аудиторию и поняла, что лекция уже окончилась.

– Я не стал будить вас раньше, вы очень сладко спали.

Бросив взгляд на Люду и Таню, я поняла, что они жестикулируют мне, что будут ждать в кафе. Ну уж нет! Я собиралась идти с ними прямо сейчас! До тех пор, пока не услышала от профессора:

– Останьтесь на несколько минут, пожалуйста.

Он отошел к кафедре и стал собираться. Со стороны могло показаться, что Поклонский немного нервничает. Например, начал совать небольшой портфель в раскрытый ноутбук и очень удивился, когда крышка не закрылась.

– Вы что-то от меня хотели? – окликнула я профессора, когда аудитория опустела, и мы остались наедине с Альбертом Венедиктовичем.

Он повернулся ко мне, нахмурился, поправил очки.

– Я хотел узнать, хорошо ли вы себя чувствуете, Дарья?

И он туда же! Может, у меня на лице появилась какая-нибудь ерунда вроде сыпи, а я и не в курсе?

– Я себя прекрасно чувствую, Альберт Венедиктович.

– Ничего не беспокоит?

– Нет. Ничего не беспокоит.

– В прошлый раз, когда вы приходили ко мне на прием, я не мог заняться вами лично. Хотел бы назначить вам новую дату осмотра. Когда вам будет удобно?

Осмотр… снова? Что-то я очень сомневалась в том, что это хорошая затея.

– Я не совсем понимаю, зачем это нужно, – призналась я.

Поклонский немного замялся, потом выдал то, что меня удивило.

– Хотел бы тщательнее вас осмотреть.

Еще две недели назад я бы полетела на тщательный осмотр у профессора на крыльях любви. Но сейчас эта мысль мне не показалась такой уж здравой. Если так хотел бы со мной встретиться, старые добрые походы в кафе никто не отменял. Или причина была совсем в другом?

И тут меня ошарашило, как ударом молнии! В моих анализах или на узи было выяснено что-то страшное! Я даже подалась к Поклонскому и схватила его за рукав. В глазах потемнело, профессор машинально подхватил меня, чтобы не упала.

– Пришли результаты анализов и у меня обнаружили что-то ужасное? Не молчите же, Альберт Венедиктович!

Я смотрела на профессора круглыми от страха глазами, он смотрел в ответ почти спокойно.

– Нет, – покачал он головой. – У вас ничего ужасного не обнаружили.

Фух, отлегло! Поклонскому я верила.

Я высвободилась из его рук, запоздало сообразив, в какой позе мы стоим посреди аудитории. Взяла свои вещи и, направляясь к выходу, обернулась.

– Если меня что-то будет беспокоить, Альберт Венедиктович, я обязательно запишусь к вам на прием. А сейчас извините, мне срочно нужно идти. У меня следующая пара.

Может я и повела себя как дура, отказавшись от встречи с Поклонским, но знала одно – если приду в клинику, а профессор снова будет совещаться, я очень сильно огорчусь. Так что если хочет увидеться вне стен университета, пусть придумывает что-то попроще.

Я растерянно смотрел, как Иванова выходит из аудитории с таким видом, будто я должен был ей денег в долларах, а вернул долг в рублях. То есть – недовольная и оскорбленная в лучших чувствах.

Я снял очки и растерянно потер переносицу. И что, спрашивается, теперь со всем этим делать? Сомнений в том, что именно эта Иванова носит в себе моего клона, у меня практически не было.

В тот день я внимательно проверил все материалы в своей лаборатории. Надеялся, что, возможно, это какая-то ошибка. Но клона нигде не было. И исчез при этом только он.

Вся суть ошибки выяснилась позже. Дурацкое совпадение фамилий и инициалов, приведшее к тому, что вместо обычного осмотра моей студентке подсадили эмбрион. И как будто одного этого было мало, Серафима Петровна умудрилась еще и перепутать пробирки!

Да и я, впрочем, хорош. Подобные материалы нужно было хранить в самом засекреченном месте из всех возможных, куда невнимательные ассистентки не сунули бы свои шаловливые пальцы! Но я забыл изолировать клона от остальных эмбрионов, и вот к чему в итоге это все привело!

Несмотря на уверенность насчет того, как все случилось, я все же хотел убедиться лично в том, что эмбрион находится внутри моей студентки. Но как это сделать, пока себе не представлял.

Не мог же я, в самом-то деле, притащить ее на осмотр силой! Но и пустить все на самотек, зная, что она вынашивает не до конца изученное явление – тоже. Во-первых, за такие эксперименты мне грозил серьезный срок. Во-вторых, как ученый, я хотел, конечно, детально наблюдать этот хоть и несчастный, но уникальный случай. А значит – надо было как-то подобраться к телу Ивановой. Вот только как?

Уложив наконец ноутбук в портфель, а не наоборот, я вздохнул. А ведь эта девушка – будущий врач! А сама относится к своему здоровью так халатно, отказываясь от осмотра! И куда мы катимся с таким отношением будущих медработников к себе же самим?

Последний вопрос, впрочем, был риторическим. Знай Иванова, что с ней приключилось – уже бы ноги передо мной раздвинула шире некуда! Но сказать ей вот так сразу, что она вынашивает в себе чужой плод, я пока не мог. Во всяком случае, не убедившись лично в присутствии эмбриона в ее матке.

Значит, придется настаивать на осмотре снова. Или заманить ее в клинику какой-то хитростью. А если ничего из этого не сработает… то что ж, скоро настанет время, когда она захочет меня сама. Как врача, разумеется.

Следующую попытку уговорить упрямую студентку прийти ко мне на прием я предпринял через пару дней. В течение которых тайком наблюдал за Ивановой во время лекций. И, стоило мне только кинуть взгляд в ее сторону, как это вызывало небывалое оживление и восторг у ее соседок по скамье. Причин этого я не понимал, да и понимать не хотел. Сама Иванова беспокоила меня куда больше.

В обеденный перерыв я направился в университетское кафе, но не торопился садиться за свой столик. Вместо этого стоял у входа и внимательно высматривал в толпе Иванову. Когда уже подумал, что упустил ее из виду, Иванова наконец вошла в кафе в сопровождении своих подруг. Те что-то возбужденно галдели и до меня донеслись обрывки их разговора:

– Дашка, он так на тебя смотрел!

– Да будто съесть хотел!

Я нахмурился. Обычные женские разговоры, которые не должны были меня волновать, но… волновали. Потому что если эти девицы говорили о каком-то парне, с которым встречалась Иванова, то этот ее роман был сейчас совсем некстати.

Я перегородил дорогу этой шумной компании и Ивановой не осталось ничего иного, как остановиться и, запрокинув подбородок, сказать вопросительно:

– Профессор?

Я посмотрел ей в глаза и понял, что не знаю, с чего начать. Хотя можно было начать с самого банального – имени. Что я и сделал.

– Да, Дарья, это я.

А то она не видела! Но ничего умнее в голову мне не пришло. И, пока я не вогнал себя еще в больший конфуз, я быстро сказал:

– Я хотел бы пригласить вас за свой столик.

Подружки Ивановой снова зашушукались, пока она сама смотрела на меня с подозрением. Однако я готов был поставить этим понятливым девицам зачет автоматом, когда секунду спустя они подтолкнули Иванову ко мне, а их самих как ветром сдуло.

– Пойдемте? – спросил я, жестом указывая на столик у окна, где я обычно сидел в гордом одиночестве.

Кинув на меня еще один полный подозрения взгляд, Иванова все же пошла в указанном направлении. А я – следом за ней, на случай если надумает убежать.

– Не понимаю вашего внезапного внимания ко мне, Альберт Венедиктович, – сказала она, присев на самый краешек стула.

Я сел напротив, но, немного подумав, придвинулся к ней неприлично близко. Иванова аж замерла, когда наши лица оказались настолько рядом, что я мог разглядеть мелкие веснушки на ее носу. Очень милые, кстати говоря.

Я вдруг понял, что залип на них взглядом и Иванова смотрит на меня, широко распахнув глаза. Выпрямившись, решительно тряхнул головой и перешел к делу.

– Я просто хотел узнать, как ваше самочувствие.

Иванова растерянно моргнула, словно очнувшись от сна, и сказала:

– Почему вас так интересует мое здоровье? Вы мне чего-то не договариваете?

Я задумчиво поскреб подбородок. Можно было бы, конечно, приврать о том, что у нее есть какая-то мелкая болячка, но пугать ее я не хотел. Вскоре Иванову и так ждут немалые потрясения.

– Вы просто выглядите усталой, – сказал я озабоченно.

– Да что вы все заладили! – не выдержала она. – Я чувствую себя прекрасно, профессор! А если вам не нравится, как я выгляжу – просто не смотрите на меня!

Она дернулась, намереваясь встать, и я инстинктивно удержал ее, взяв за руку.

– Мне нравится, как вы выглядите, – сказал мягко. – Даже очень.

Удивительно, но это возымело свое действие. Иванова снова замерла, готовая, кажется, мне внимать. Вот только я не знал, что еще ей сказать.

Как там меня учил дед? Женщины любят ушами. Надо уделять им побольше внимания. Пространную лекцию об обращении со слабым полом он прочитал мне в тот же вечер, как узнал, что Лера от меня ушла. И сама бывшая, кстати, говорила, что не чувствует себя рядом со мной женщиной. А во время секса так и вовсе ощущает объектом для изучения.

Быстро перебрав это все в голове, я решил, что нужно, видимо, подойти с другого конца. Если Иванова не желала иметь со мной дела, как с профессором, может быть, мне стоит проявить к ней внимание, как мужчина… Это было, конечно, вопиюще аморально, но выбора у меня не было.

– Мне настолько нравится, как вы выглядите, что я хотел бы… – взгляд уперся в наши соединенные руки. Моя большая ладонь продолжала сжимать хрупкую девичью ладошку. Сделав вдох, я посмотрел ей прямо в глаза и решительно закончил:

– Я хотел бы увидеть вас в менее формальной обстановке.

– Я не верю, девчонки! – в который раз воскликнула я, примеряя десятое платье. Или профессору больше бы понравилось, если бы я надела брючный костюм? Строго, но в то же время сексуально. Да и он, наверно, привык больше к таким официальным нарядам.

Люда и Таня без устали крутились рядом и помогали. Одна ухитрялась делать мне прическу, хотя я скакала по комнате резвой газелью. Вторая даже успела накрасить мне один глаз. И вот в таком виде я не переставала удивляться тому, что мы с Альбертом Венедиктовичем идем в небольшой итальянский ресторанчик.

– А я сразу поняла, что у вас все будет! – заявила Люда, крепко схватив меня за плечи и повернув лицом к себе. И скомандовала Тане: – Крась!

И через десять минут я была готова. Только без выбранного наряда.

– Надевай вон то, светлое. Будет Венику намек, что он тебя еще увидит в белом платье!

– Даааа, – мечтательно протянула Таня. – Выскочишь замуж, нарожаешь маленьких профессорчиков.

– Ой, отстаньте. Мы всего лишь идем поужинать, – отмахнулась я и начала надевать платье (то светлое, конечно, просто я уже устала выбирать).

– Ну надо же с чего-то начинать, – подернула плечами Люда и вручила мне туфли. Подошла к окну, выглянула, нахмурилась: – Слушай, а какая у Веника машина?

– Я не знаю…– растерялась я.

Посмотрела на часы – Альберт Венедиктович уже должен был за мной заехать. Но пока не звонил. А будет ли звонить? Чеееееерт. Ну не вычислять же теперь, какую из машин, стоящих под окнами дома, я знаю, а какую вижу впервые? На помощь пришла Таня.

– Идем. Просто выйдем из дома, может, Веник сообразит показаться первым.

Так мы и сделали, и план сработал. Только вышли из подъезда, как дверца одной из машин распахнулась, и появился профессор.

– Дарья, – сказал он, когда я приблизилась к нему под Людкино тихое «повеселись, крошка!».

– Альберт Венедиктович, – пролепетала я, теряясь.

Но Поклонский взял все в свои руки. Открыл мне пассажирскую дверцу и решительно сказал:

– Поехали!

– И все же, Альберт Венедиктович, почему вы меня сюда пригласили? – спросила я, когда мы сели за столик. Пришлось сразу прикусить себе язык. Вроде бы сиди и наслаждайся вечером, Даша, а нет! Сдержаться и не спросить оказалось невозможно.

– Кхэм, – Профессор кашлянул, поправил очки. Посмотрел на меня поверх меню, которое держал кверху ногами. Пришлось потянуться через стол, перевернуть его, чтобы Поклонский не заказал какую-нибудь абракадабру. – А почему нет, Дарья?

Не поспоришь.

– Ну, просто мы с вами всего лишь сошлись недавно на волне обсуждения клонирования, – подернула я плечами. Альберт Венедиктович тут же отложил меня и чуть подался ко мне.

– И чем это не повод встретиться с вами за ужином?

Мои брови удивленно взметнулись. И это вся причина, по которой мы с ним здесь? Даже как-то обидно стало.

– Нет-нет, вы не подумайте, Дарья. Это лишь один из поводов.

От моих дальнейших расспросов Альберта Венедиктовича спас подоспевший официант. Но и тут не обошлось без удивительных вещей. Мою попытку заказать себе к пасте с морепродуктами бокал белого вина Поклонский решительно пресек.

– Вам не стоит пить алкоголь, – сказал он, когда удивленный нашей небольшой перепалкой официант отошел. Без заказа на мое вино, между прочим!

– Почему это? Я совсем не против выпить вечером бокал вина.

– Я тоже не против. Но сейчас вам пить не стоит.

– Вы снова за своееее? – простонала я. – С чего вдруг все вокруг решили, что я нездорова?

Поклонский сразу встрепенулся.

– Кто еще так решил? – потребовал он ответа.

– Мой отец. Но он часто подвергает меня гиперопеке.

– Кем он трудится?

– Врач-вирусолог. Стремление к медицине – это у нас семейное.

– А мама?

– Мамы не стало несколько лет назад. – Я вздохнула, горько улыбнулась. – Вовремя не обнаружили пневмонию.

– Как это часто бывает среди врачей, – протянул Поклонский и я кивнула.

– Но давайте об этом не будем. Может, расскажете о своих родителях?

– У меня все тоже печально.

– И они умерли от пневмонии?! – ужаснулась я.

– Нет. Всего лишь так увлечены собой и своей жизнью, что на сына им плевать. Меня воспитывали дед с бабушкой. Теперь остался только дед.

– Мне очень жаль, – искренне сказала я.

Если сейчас положить руку поверх ладони профессора, лежащей на столе, это будет уместно или нет? Мои терзания решил официант, который принес напитки.

Некоторое время мы с Поклонским сидели молча. Я гадала, зачем он все же позвал меня на ужин на самом деле, профессор неприкрыто изучал меня, как будто я была объектом для исследований. И вдруг спросил:

– Скажите, Дарья, а как вы сами относитесь к детям?

Я даже поперхнулась глотком воды. Профессор умел ошарашить.

– Я отношусь нормально. Процесс зачатия и рождения мне очень интересен, насколько вы уже поняли из выбранной мною специальности.

– Я немного не о том. – Поклонский снял очки и потер переносицу, как часто это делал, когда ему нужно было подумать. – Вы сами хотели бы стать матерью?