Мой враг, моя любимая

Девчонка оказалась хорошенькой. В ее густые каштановые волосы хотелось зарыться лицом, а пухлые губы так и манили для поцелуя. Ивар успел оценить стройные ножки и высокую грудь. Он сам не ожидал, что ему так отчаянно захочется вонзиться в ее влажные глубины до самого предела. А когда она назвала имя отца, захотелось ее придушить. К своему ужасу Ивар даже допустил мысль, что оба этих действия он мог бы проделать одновременно и получить двойное удовольствие.

Он тихо выругался, когда пришел в себя после сильного удара в висок и обнаружил, что его, как свиную тушу для разделки, подвесили за руки на толстой нижней ветке одинокой сосны чуть поодаль от дома. С места, где Ивар болтался, открывался вид на хозяйственные постройки и окна второго этажа. Машины охотников, те самые, которые он видел, когда занял наблюдательную позицию на холме, стояли у въезда во двор.

Он попробовал пошевелиться и невольно зашипел. Запястья горели, охваченные кандалами, а пальцы ног едва касались земли. Плечевые суставы саднило от необходимости удерживать на руках собственный вес. А еще его раздели. Оставили, в чем мать родила. Ивар прекрасно понимал, почему. Если его не убьют до заката, а решат просто бросить в таком виде здесь, то ночью он сам замерзнет насмерть. Разница дневных и ночных температур была весьма ощутимой в этих местах.

Мелькнула паническая мысль: что с его друзьями? Где Байрон и Лекс? Живы ли они? Успели ли удрать от охотников, как и планировали? Ведь он просил всего лишь послужить приманкой, отвлечь, пробежаться вдоль периметра и тут же уходить лесом, ждать его возвращения в условленном месте, возле машины.

Ивар попробовал оглядеться, но увидел только двух верзил в кожаных куртках, рассматривавших его со стороны, как диковинное животное. Впрочем, для них он и считался самым настоящим животным, несмотря на то, что не имел шерсти и выглядел, как человек. Если бы они поймали волка и подвесили за лапы, то наверняка так же изучали бы добычу, ее размеры и окрас.

Заметив, что пленник очнулся, оба охотника приблизились. Ивар быстро отвел взгляд, уставившись прямо перед собой. В отличие от своих соплеменников, видавших в жизни, разве что, стены гетто, он довольно много времени провел среди таких, как эти двое, и инстинкт самосохранения настойчиво твердил, что нарываться по пустякам не стоит.

У него слишком грандиозные планы возмездия, чтобы губить все из-за собственной глупости.

– Как тебя зовут? – один из охотников хлестнул Ивара по щеке. Удар не сильный, скорее предупреждающий, что в случае неповиновения последуют другие, уже более весомые.

Ивар на мгновение перевел взгляд на охотников. Коротко стриженые виски и затылки, свирепо выдвинутые челюсти. Обычные представители когорты, считающей себя хозяевами мира. Но глаза… что-то в лицах мучителей показалось Ивару знакомым. Что-то неуловимое. Он силился это понять и поэтому засмотрелся дольше, чем хотелось. Следующий удар был уже не ладонью, а кулаком.

– Глухой? Имя!

Ивар снова напустил на себя отрешенный вид, поймав кончиком языка каплю крови в углу губ.

– Молчит, – прокомментировал второй охотник, на полголовы ниже.

– Заговорит, – уверенно ответил первый, а потом снова обратился к Ивару. – Как ты пробрался к дому? Как прошел мимо видеокамер по периметру?

Ивар мог бы поведать, как ледяная вода реки заставила онеметь все, что у него имелось ниже пояса, пока он брел вверх по течению со свертком своей одежды на плече. Но вместо этого только многозначительно отвел взгляд в сторону. Если убийцы не догадаются сами, а ему удастся все-таки вырваться, подобный запасной путь еще пригодится.

– Думаю, по-хорошему не получится, – прищелкнул языком первый охотник.

– Отец же сказал не трогать его самим! – поторопился возразить второй.

Ивар напрягся. Отец. Не тот ли это человек, чью шкуру Ивар так отчаянно мечтал спустить?

– Не трогать?! – взревел первый. – Да он напал на нашу сестру! Когда нас не было рядом. Кто знает, что он собирался с ней сделать? Ему за это яйца мало отрезать!

Сестру. Вот почему глаза показались знакомыми. Эти два амбала – братья той девчонки, при мысли о которой Ивар испытывал отвращение вперемешку с желанием поиметь. Он точно знал, что сделал бы с ней, будь у него возможность. Уложил бы на спину, раздвинул ей ноги и вонзился между них без всякой жалости. А потом лично вырвал ей сердце. Проклятая семейка, где каждый – его, Ивара, персональный враг.

– Кира может за себя постоять, сам знаешь. И она сказала, что у него не было фамильяра, – напомнил второй.

Упоминание женского имени заставило Ивара снова прислушаться к разговору.

– До того, как она надела кандалы? – не поверил первый.

– До того, – кивнул его собеседник.

– Но… как?!

Охотники недоверчиво покосились на Ивара. Выражением лица он в очередной раз дал им понять, что они могут играть в угадайку, сколько душе угодно. Все равно им запретили его трогать, и это давало преимущество. Но что будет, когда придет их так называемый отец? Ивар старался пока не думать. Один раз, в детстве, он столкнулся с убийцей – и выжил. Второй раз он просто обязан это сделать!

– Дай-ка, кое-что попробую… – первый охотник выхватил из-за голенища сапога небольшой нож и шагнул в Ивару.

Грудную мышцу пронзила резкая боль, когда лезвие рассекло кожу. Ивар непроизвольно дернулся и замычал сквозь стиснутые зубы. Струйки крови защекотали живот, несколько капель шлепнулось на бедро.

Охотники с интересом уставились на его тело.

– Заживает… – почему-то шепотом прокомментировал второй и округлил глаза.

– Он же в кандалах! – поморщился первый и на всякий случай посмотрел наверх, туда, где были стянуты руки Ивара.

– Он в кандалах, – подтвердил второй, – они обессиливают его! Как он исцеляется сам и без фамильяра?!

Их недоумение вполне можно было понять. Фамильяры не только защищали своих хозяев, но и обладали способностью залечивать их раны, делиться своей неиссякаемой жизненной силой. Правда, проклятое железо из особенной руды лишало возможности призвать фамильяра. Скованный лекхе оставался беспомощным, слабым и лишенным своего непобедимого помощника, который просто-напросто исчезал. Поэтому тех, кого не желали убивать сразу, охотники заковывали. Это давало им возможность вдоволь поиздеваться над жертвой, которая не могла ничего сделать в ответ. Ивару доводилось видеть то, что оставалось от лекхе после подобных издевательств. Стоило только забрести в какую-нибудь глухомань – и вуаля. Но Ивар мог поклясться, что такого экземпляра, как он, его враги еще не видывали. С детства он научился по максимуму использовать свое преимущество, и теперь осталось только придумать, как выкрутиться в очередной раз.

К этому времени его кровь уже перестала течь, и остался лишь легкий дискомфорт от влажных следов на коже, обдуваемых ветерком.

– Может, кандалы на него не действуют? – с сомнением предположил первый.

– Да как не действуют?! Кира бы с ним не управилась без них. Даже с помощью Михалыча. Смотри, какие бицухи нарастил.

Ивар подавил желание рассмеяться врагам в лицо и только наблюдал за их попытками строить версии. Правда, желание смеяться быстро пропало, когда охотник убрал нож обратно и выхватил из-за пояса другой, потяжелее.

– А если так?

Ивар дернулся и едва не взвыл от прикосновения особого железа. Казалось, его полоснули жидким огнем. Крови было больше, и боли тоже. Ненависть к мучителям просто захлестнула мысли, уронив на глаза красную пелену. Он представил, как вырывает им глотки, одному за другим, и принялся прокручивать эту картинку в голове снова и снова, чтобы не сойти с ума и цепляться хоть за какой-то ориентир.

– Не заживает, – с довольным видом подытожил первый, поигрывая ножом.

Второй склонился и изучал рану. Скосив глаза, Ивар мог видеть его темноволосую макушку у своей груди.

– Заживает, – наконец, протянул охотник после минутного созерцания, – только медленно…

Глава 3

Майя… ах, моя Майя! Твоя дочь сегодня стала совершеннолетней. Подумать только – восемнадцать лет прошло с тех пор, как эта кроха появилась на свет! Помню, как ты радовалась, как целовала ее крохотные пальчики. Она так напоминает мне тебя в этом возрасте. Свежая, сочная, такая юная…

Она совсем еще ребенок, твоя повзрослевшая дочь. У нее глаза, в которых можно утонуть. У нее мягкий характер. Твой характер, любовь моя. Мне нравится, что она растет послушной. Ведь ты была другой, Майя. О, да. В ее годы ты уже родила мне сына. Нашего первенца. Я всегда знал, что ты родишь мне прекрасных детей, моя Майя…

Помнишь, как все начиналось? Мы с тобой сразу поняли, что предназначены друг другу. Ты, дочь старейшины нашего клана. И я – сын его первого помощника и ближайшего друга. Правда, был еще мой брат… но мы-то с тобой понимали, что на пути нашей любви не встанет никто другой. Родители просто ждали, пока ты повзрослеешь. Ты была такая юная. Я уже получил посвящение в клан и мог взять жену, но ты оставалась нераспустившимся бутоном, и мне оставалось считать годы до той поры, когда мы разделим ложе.

Когда дети вырастают, у стариков остаются лишь их воспоминания. Я люблю воскрешать в памяти, как ты ходила по главной улице нашего поселения. Это теперь там город. Большой, шумный. Совсем другой. Наши отчие дома давно снесли и построили новые. Но вот та улица, по которой ступали твои хорошенькие ножки, Майя, осталась. И перемен не надо бояться, Майя. Те отродья, которые раньше разгуливали на свободе, бок о бок с тобой и мной, теперь не могут и носа на улицу высунуть после наступления комендантского часа. Закон отправил их за высокие заборы гетто, где им самое место. Будь моя воля – я сжег бы их всех. Расстрелял, уничтожил. Ничего. Законы имеют свойство пересматриваться. И теперь они пересматриваются только в нашу пользу.

А тогда… тогда мы были детьми, Майя. Ты делала вид, что не замечаешь меня, что я тебе противен. Но я-то понимал, моя драгоценная, что таким образом ты лишь дразнишь меня, подогреваешь интерес, возбуждаешь. Я часто возбуждался, когда подглядывал за тобой. Знаю, ты чувствовала мои взгляды и тоже возбуждалась. Когда болтала на скамейке с подругами. Когда отправлялась по поручению матери в магазин. Когда задумчиво сидела на подоконнике своего дома и смотрела вдаль. Каждым своим действием ты приказывала мне, Майя, быть с тобой. Любить тебя. Сделать тебя своей.

Помню, как тебе нравилось по вечерам сбегать из дома через окно и отправляться к реке. Ты не могла не знать, что я слежу за тобой, Майя. Конечно, ты делала это специально для меня. Ориентируясь в неясном свете луны, ты пробиралась за окраину поселения, а я тенью следовал за тобой. Я сливался с каждым деревом и кустом, чтобы не спугнуть твой ночной ритуал. Тебе бы не понравилось, если бы я нарушил его, правда, Майя?

Ты приходила на берег реки. Туда, где излучина образовывала тихую заводь. Я кусал губы, чтобы сдержаться и не броситься к твоим ногам, пока ты стояла, вся в лунном свете, в его призрачном сиянии, и смотрела на небо. Ты убирала наверх свои чудесные каштановые волосы, и при взгляде на твою точеную шею я как будто рождался заново. Я так отчаянно тебя желал! Когда ты скидывала одежду, мои глаза следили за плавными изгибами твоей еще девичьей фигуры, а в воображении уже проносились картины нашей любви. Я мечтал, что лежу с тобой, и мое тело откликалось на эти фантазии. Я представлял, что мои руки – это твои руки. Приходилось проливать семя на землю не раз и не два за то время, пока ты купалась в реке, а облегчение все не наступало.

Потом ты выходила из воды… богиня. Просто богиня! Я не мог поверить, что такая чудесная девушка достанется мне в жены. Не мог. Но мы-то с тобой знали, что так будет. Ты жаждала стать моей, Майя. Я разгадал твою невинную женскую хитрость. Когда ты твердила, что ненавидишь меня – лишь притворялась. Ведь если женщина говорит «нет», она на самом деле подразумевает «да».

Тебе нравилось проверять силу моей любви. Да, Майя?! Именно поэтому ты встретила того лекхе. О, я никогда не забуду тот день! Мать отправила тебя за дикими яблоками в лес, Майя. Я слышал, как вы беседуете, когда притаился под окном. Ты пошла, небрежно повесив на локоток корзинку. Такая стройная, такая соблазнительная…

Я проследил за тобой до самого луга. Мечтал о том, что ты начнешь рвать плоды, потянешься к веткам, и твоя короткая юбочка поднимется чуть выше, откроет округлые ягодицы. Благодаря ночным купаниям, я знал твое тело наизусть, Майя, и все равно жаждал увидеть еще.

Летнее солнце успело выжечь траву на лугу, прибив к земле белесые сухие стебли и увядшие голубые цветы. Ты брела по колено в этом душистом сене, когда навстречу из лесной чащи вышел лекхе. Он едва ли был старше меня. Долговязый оборванец! Я мог бы побить его одной левой. Обязательно побил бы! Если бы не чудовище у него под боком. Косматый и острозубый лев.

Я испугался за тебя, Майя! Сильно испугался. Я вцепился в ствол дерева, за которым прятался, и уже представлял, как зверь терзает твое нежное белое тело в клочья. Ты тоже испугалась. Я видел, как корзинка выпала из твоих рук в траву. Лев повел носом и оскалил клыки.

Что же дальше случилось? О, я знаю, Майя. Этот долговязый лекхе захотел сделать тебя своей. Мне назло. Специально, конечно. Каким-то образом он почувствовал, что ты моя, и решил поступить так, как и положено отродью. Разве он мог не знать, что ты – дочь старейшины охотников? Разве он лишь по слепому наитию протянул руку и попросил тебя не бояться, а потом усмирил льва и заставил улечься у своих ног?

Нет.

Нет, Майя. Он сделал это специально. Он нарочно брел сюда через лес от поселения лекхе, а все те оправдания, что просто сбился с пути – ложь. Чего еще ждать от таких, как он? Все лекхе обходили нашу деревню стороной, а особенно – ближайшие соседи. Знаешь, ведь то поселение до сих пор существует. Его обнесли высоким забором, поставили вышки с вооруженной охраной и превратили в гетто. Социально опасные субъекты – вот как теперь называют тех, в кого раньше мы, мальчишки, предпочитали швырнуть камнем или палкой, если встречали на дороге. И в твоего лекхе я бы тоже швырнул, Майя. Обязательно.

Ты разбила мне сердце, Майя, когда заговорила с ним. Слезы текли из моих глаз, когда я видел, как ты подошла и запустила свои чудесные изящные пальчики в гриву льва. Лекхе поощрял тебя. Он заставил своего зверя зажмуриться и громко урчать от удовольствия, пока ты гладила его. Он сказал, что тебе нечего бояться.

Как же так, Майя?! Ты предала меня! Предала нашу любовь на моих же глазах! Ты заговорила с лекхе, а потом и засмеялась. Ты разглядывала его, слегка запрокинув голову, и ловила каждое слово, слетавшее с его лживых губ. Тебе нравилось, что этот мальчишка немного смущается, когда смотрит на тебя.

Мои ноги затекли, пока я сидел и ждал. Так долго ты общалась с ним, Майя. Ты не должна была так поступать со мной! На прощание ты коснулась его руки, а он сказал тебе свое имя. Петер. Я не мог поверить глазам! А это имя навсегда стало для меня сродни проклятию. Напевая, ты пошла дальше к деревьям, а он растворился со своим львом в зарослях с противоположной стороны луга. Но в последний момент ты обернулась и посмотрела ему вслед, Майя! Ты провожала глазами лекхе. Слышишь, сука?! Твои глаза должны были смотреть только на меня! Мы же с тобой родились друг для друга!

Он заплатит за это, обещаю. Он заплатит за это. Заплатит. Он заплатит за это. Заплатит! Он заплатит за это!

И ты тоже, Майя. Не думай, что я забуду это. Хоть когда-нибудь.

Глава 4

– Подарок отца? – колючий взгляд дяди остановился на моей груди.

Несмотря на то, что я пришла в его комнату по приглашению, и он сам хотел поздравить меня, ни о каких любезностях и речи не велось. Из-за постоянных болей характер дяди стал сварливым. Казалось, любая мелочь, любое неосторожно сказанное слово раздражали прикованного к постели больного. А я раздражала тем более, вынужденная навещать ежедневно, чтобы принести еду и поухаживать. Тогда дядя обрушивал на мою голову целый поток брани.

– Д-да, – сидя на краю его кровати, я невольно поежилась и коснулась кусочка железа.

– Наконец-то, давно пора.

Он закрыл глаза и вытянулся на постели, показывая, что аудиенция окончена. Я поднялась, окинув взглядом его высохшее от болезни тело, прикрытое простыней. Небольшая комнатушка без особой мебели стала склепом для этой живой мумии. И ведь не такой старый еще. Поседел, но лицо не сморщилось, как печеное яблоко. Почему-то стариков я представляла себе именно такими.

Говорили, что у дяди была бурная юность. Он считался отличным охотником. Наверно поэтому и семьи не завел. Отдал всего себя клану. Дядя Миша как-то перебрал бражки и сплетничал со мной на кухне. Он и проговорился, что брата моего отца никогда не видели ни с одной девушкой. Может, они его не интересовали? Сейчас бы он сам не заинтересовал никого точно. Вечно недовольный брюзжащий одиночка.

С облегчением я вздохнула и вышла в коридор. Неприятная обязанность выполнена, теперь до самого ужина можно не заходить. А вообще, в честь дня рождения не станет лишним попросить дядю Мишу, чтобы отнес еду больному.

Не успела я дойти до кухни, как наткнулась на Костика.

– Ну ты, Кира, даешь! – с плохо скрываемым восхищением протянул младший из братьев. – Папа до сих пор не верит, что ты сама поймала лекхе, хотя Михалыч уже два раза ему историю пересказал.

– Что с ним будет? – спросила я чуть быстрее, чем следовало, и тут же напряглась.

Незнакомец не выходил у меня из головы. Он стал первым пойманным мною лично лекхе, но не отпускало ощущение, что незнакомец боролся не в полную силу. И этот жест, когда провел по губам… я все еще чувствовала прикосновение его пальца, будто тайную печать.

– Отец звонил в гетто, – сообщил брат, – но там сказали, что у них никто не сбегал. Сама знаешь, можно просто сдать его в полицию за взлом с проникновением. От десяти лет и вплоть до высшей меры наказания отобьют охоту врываться в чужие дома. Но для отца это дело профессиональной гордости. И безопасности.

– Лекхе искал жилу, – пробормотала я.

– Вот-вот, – поддакнул Костик. – Не думаю, что он отправится с конвоем восвояси до того, как отец убедится, что отпускать его безопасно.

– А те, кто сломал видеокамеру? – вспомнила я. – Вы их поймали?

Брат приосанился и посмотрел на меня сверху вниз.

– Конечно. Разве могло быть иначе? Два лекхе хотели затеряться в лесу, и мы их едва не упустили. Но Коля какими-то тропами бросился наперерез. Когда один схлопотал особую пулю, второй сам остановился. Дилетанты они. Папа сказал, что в клетке посидят пока.

Напустив на себя важный вид, Костик пошел дальше, а я поспешила на улицу. После утреннего переполоха все уже успокоились. Дядя Миша колдовал на кухне, чтобы успеть приготовить праздничный ужин. Машины загнали в гараж. Трое наемников сидели на бревне, привалившись спинами к стене курятника, курили вонючие сигареты и о чем-то мирно беседовали. Дым рваными облачками поднимался до самой крыши. Я кивнула, когда проходила мимо, и получила очередную порцию поздравлений.

Но день совершеннолетия, которого я так ждала, потерял свою необычность и волнительность по сравнению со странным пленником. Я не получила ответы на свои вопросы и уже вся извелась от любопытства. Почему у него не было фамильяра? Почему он рассердился, когда узнал, что это мой дом?

Клетки у нас находились за амбаром. Когда-то они были сделаны из особого железа по распоряжению моего отца. Среди своих папа слыл изобретателем, ему нравилось находить способы контролировать лекхе и при этом не наносить им смертельных ран. Надевать кандалы придумал тоже он. Я знала, что даже полицейские пользуются такими при задержании лекхе. Отец выполнял поставку по госзаказу.

Но ноги понесли меня не к клеткам. Как только я увидела мужскую фигуру, вытянутую во весь мощный рост у сосны – мигом забыла, куда направлялась. Воровато оглядевшись, поняла, что на меня никто не обращает внимания. Дорогих родственников мужского пола поблизости не наблюдалось, а для наемников я была хозяйкой, в дела которой им не полагалось вмешиваться.

Сосна стала для меня чем-то вроде маяка для корабля. Я шла, не чувствуя под ногами кочек, и никак не могла оторвать взгляда от пленника. И не потому, что он был голый. Я понимала, зачем его раздели: психологический фактор. Одежда дает чувство защищенности и уверенности в себе. У пленников такого чувства быть не должно. Им следует ощущать себя уязвимыми, каковыми они и являются на самом деле. К тому же, долгие годы я провела в компании братьев, купалась с ними в реке. А еще охотники моего клана зимой любили выбежать из баньки с малиновыми задами и спинами и плюхнуться в снег. Не то, чтобы меня теперь мог смутить вид обнаженного мужчины.

Его тело привлекло меня по другой причине. В таком напряженном состоянии, когда руки были заломлены наверх, и пленнику приходилось стоять на цыпочках, чтобы плечи отдохнули, под кожей отчетливо просматривались бугры мышц. Торс казался вылепленным рукой скульптора. Засохшие потеки крови на груди и вдоль плоского живота с аккуратной пупочной впадинкой – но ни одной открытой раны. Это его кровь или чужая?!

На ребрах пленника виднелись тонкие красные рубцы. Каким оружием нанесли такие? У моего отца был самый обширный арсенал в стране, но я так и не смогла мысленно подобрать подходящее. Еще один рубец, по виду очень старый, располагался выше левой грудной мышцы. Тут сомнений не возникло: след от выстрела. Парню повезло когда-то, раз он до сих пор живой. В какую же заварушку он тогда попал? Казалось, я читаю историю его жизни по следам на коже.

Мужчина стоял, склонив голову к плечу и закрыв глаза. Отдыхал, пока появилась возможность. Я заметила, как покраснели запястья, раздраженные постоянным соприкосновением с железом. Наверняка неприятное ощущение.

Как только я остановилась в нескольких шагах от пленника, он выпрямился и посмотрел на меня. Пожалуй, женщины сходили с ума от желания заправить прядку непослушных волос ему за ухо – слишком уж соблазнительным это казалось.

– Ты – Кира, – произнес мужчина утвердительно.

Чуть помедлив, я кивнула. Должно быть, где-то подслушал мое имя, потому что я совершенно точно не говорила ему сама.

– Ты не из гетто, – настал мой черед говорить знающим тоном. Пусть не думает, что он один тут сможет долго сохранять свое инкогнито.

– Нет, – мужчина едва заметно качнул головой. Волосы еще больше упали на глаза. У меня прямо руки зачесались их поправить. Я сжала кулаки и спрятала их за спину.

– Таким, как ты, запрещено жить вне гетто.

Слабая и полная презрения улыбка тронула его губы. Так и захотелось стереть ее с самодовольного лица.

– Если ты каким-то образом обитаешь без желтого билета, тебе могут дать самую строгую меру наказания, – напомнила я.

Так называемый желтый билет, а на самом деле – справку о принадлежности к гетто, давали всем лекхе, которые не нарушали закон и жили мирно в своих колониях. Из бесед отца с братьями я слышала, что если полиция ловила в городе лекхе без желтого билета в кармане, это каралось очень и очень сурово.

Пленник все увереннее расправлял плечи, словно был хозяином ситуации.

– У меня есть паспорт, – заявил он.

– Но это невозможно! Паспорт дают только людям! Обычным людям! Не таким… как ты.

Кажется, мне удалось задеть его за больное. Лицо пленника помрачнело. Но неужели он рассчитывал, что я стану относиться к нему, как к равному? Закон четко определял, чье место – в низших слоях населения. Наглому взломщику не стоило об этом забывать.

– Может, ты мне еще и имя свое по паспорту скажешь? – поддела я.

– Ивар.

Имя звучало не совсем обычно для наших мест. Да и в речи пленника слышался легкий акцент. Почти не ощутимый, но все же. Я припомнила, что много лет назад где-то в окрестностях, кажется, обитала целая община лекхе, переселившихся из Прибалтики. Неужели он оттуда? Надо бы не забыть проверить эту версию.

– А что это ты так охотно про себя рассказываешь? – спохватилась я. – Знаешь же, что все это узнает мой отец.

Ивар некоторое время изучал меня, а затем бросил равнодушно:

– Не узнает.

– Это еще почему? – фыркнула я и смерила его взглядом, стараясь не сильно задерживаться на бедрах.

– Потому что ты, Кира, меня отпустишь.

Сначала я восприняла эти слова, как шутку, но он не улыбался. Насколько удалось заметить за короткие мгновения нашего знакомства, этот пленник вообще редко растягивал губы в искренней улыбке. За исключением пары презрительных ухмылок, которые выдавил из себя с очень высокомерным видом. Он умудрялся держаться так, даже будучи закованным в железные кандалы, причиняющие ему как минимум боль.