Богач, бедняк. Нищий, вор

– У тебя славный брат. Мне бы хотелось быть на него похожим, – сказал Вилли.

– Ты и так ничего. – И поцеловала его. – Я тебя век не целовала.

– Целых шесть часов, – сказал Вилли. И они снова поцеловались.

– Целых шесть часов, – с улыбкой повторила она. – Пожалуйста, всякий раз как я возвращаюсь, будь дома.

– Я это запишу, – сказал Вилли. Он взял в руки красное платье и стал критически его рассматривать. – Твой брат совсем взрослый, несмотря на свои годы.

– Пожалуй, даже слишком, – сказала Гретхен.

– Почему ты так говоришь?

– Сама не знаю. – Она глотнула пива. – Слишком тщательно он все просчитывает. – Ей вспомнилась необычная щедрость отца по отношению к Рудольфу и то, как мать по ночам гладила Рудольфу рубашки. – Ум приносит ему немалый навар.

– Вот и молодец, – сказал Вилли. – Хотел бы я что-то получать от своего ума.

– О чем вы говорили до моего прихода?

– Хвалили тебя.

– Ладно, ладно, а кроме этого?

– Он интересовался моей работой. Полагаю, ему показалось странным, что приятель его сестры сидит днем дома, а сестра в это время зарабатывает на хлеб насущный. Надеюсь, я сумел его успокоить.

Вилли работал в журнале, который недавно начал выпускать один его знакомый. Тут публиковались материалы, посвященные радио. Основная работа Вилли в том и заключалась, чтобы слушать и рецензировать дневные передачи, и он предпочитал делать это дома, а не в маленькой прокуренной редакции, битком набитой народом. Ему платили девяносто долларов в неделю, и с теми шестьюдесятью, которые зарабатывала Гретхен, им в общем-то вполне хватало, однако к концу недели они неизменно оставались без гроша, так как Вилли любил рестораны и допоздна засиживался в барах.

– Сказал ему, что ты еще и драматург? – спросила Гретхен.

– Нет. Пусть сам потом узнает.

Вилли еще не показывал ей своей пьесы. У него было пока написано всего полтора акта, и он собирался все переделывать.

Вилли приложил к себе платье и, покачивая бедрами, прошелся как модель.

– Иногда я думаю, какая из меня получилась бы девчонка. Ты как считаешь?

– Никакая, – сказала она.

– Надень платье. Давай посмотрим, как оно на тебе выглядит, – предложил он, подавая ей платье.

Гретхен пошла в спальню, потому что там на дверце платяного шкафа с задней стороны было большое зеркало. Уходя на работу, она аккуратно убирала кровать, но сейчас постель была в беспорядке: Вилли любил поспать после обеда. Они жили вместе немногим больше двух месяцев, но Гретхен успела досконально изучить его привычки. Его вещи были разбросаны по всей комнате, а корсет валялся на полу у окна. Гретхен улыбнулась и стала снимать свитер и юбку. Детская неряшливость Вилли была ей симпатична. Она получала удовольствие, убирая за ним.

Она с трудом застегнула молнию на платье. Ведь она всего два раза надевала его: один раз в магазине и второй раз в спальне Бойлена, чтобы показаться ему. В общем-то, она его не носила. Гретхен критически оглядела себя в зеркале. Вырез на груди, пожалуй, был слишком глубоким. Женщина в красном платье, смотревшая на нее из зеркала, казалась старше, чем она, – настоящая жительница Нью-Йорка, уверенная в своей привлекательности, женщина, которая, не боясь конкуренции, может войти в любую комнату. Она распустила волосы, и они темной волной легли на ее плечи. Днем она собирала их в узел.

Когда она вернулась в гостиную, Вилли, открывавший очередную бутылку пива, восхищенно присвистнул:

– Ты сногсшибательна!

Она повернулась, взмахнув юбкой.

– Ты считаешь, я могу его носить? – спросила она. – Я в нем не слишком голая?

– Бо-о-жественна! – протянул Вилли. – Платье словно специально придумано для тебя. Любой мужчина, увидев на тебе это платье, захочет немедленно его с тебя снять. – Он подошел и, расстегнув молнию у нее на спине, стянул платье через голову. – А что, собственно, мы делаем в этой комнате?

Они прошли в спальню и быстро разделись. В тот единственный раз, когда она надевала платье для Бойлена, получилось точно так же. Воспоминаний не избежать.

Но близость с Вилли была совсем другой: нежной, ласковой, словно она была хрупкой вазой, которую легко разбить. Однажды, когда они занимались любовью, ей пришло на ум слово «уважительно», и она захихикала. Но не сказала Вилли почему. С Вилли она вела себя совсем иначе, чем с Бойленом. Бойлен подавлял ее, уничтожал как личность. Это было упорное, жестокое уничтожение, турнир, где были победители и побежденные. Порвав с Бойленом, она постепенно вновь обрела себя, словно вернулась из долгого путешествия, в котором ее лишили личности. Близость же с Вилли была нежной, дорогой ее сердцу и безгрешной. Она была естественной и неотделимой частью их совместной жизни. Чувство полного растворения, которое она испытывала с Бойленом и по которому отчаянно тосковала, отсутствовало. С Вилли она часто не кончала, но это не имело значения.

– Бесценный, – прошептала она.

Вилли осторожно перекатился на спину, и они лежали молча, держась за руки, как дети.

– Я так рада, что ты был дома, когда я пришла.

– Я всегда буду для тебя дома, – сказал он.

Она сжала ему руку.

Он потянулся другой рукой за пачкой сигарет, лежавшей на ночном столике, и Гретхен отняла свою руку, чтобы он мог поднести к сигарете огонь. Он лежал вытянувшись, положив голову на плоскую подушку, и курил. В комнате было темно. Свет пробивался лишь из открытой двери общей комнаты. У него был вид мальчишки, которому здорово попадет за курение.

– А теперь, когда ты испытала на мне свою власть, может, поговорим? Как у тебя прошел сегодня день? – спросил он.

Гретхен заколебалась. Не сейчас, потом, подумала она.

– Как обычно. Гаспар снова ко мне приставал. – Гаспар играл в пьесе главную роль; во время перерыва на репетиции он попросил Гретхен зайти в его уборную, чтобы просмотреть несколько реплик, и опрокинул ее на диван.

– Сразу распознает хорошую штучку старина Гаспар, – удовлетворенно заметил Вилли.

– Тебе не кажется, что ты должен поговорить с ним? Сказать, чтобы он оставил твою девушку в покое? А может, просто дать ему по морде!

– Он меня убьет! – нисколько не стесняясь, сказал Вилли. – Он в два раза крупнее меня.

– Я полюбила труса. – Гретхен поцеловала его в ухо.

– Такое случается с деревенскими простушками. – Он с удовольствием затянулся сигаретой. – Так или иначе, девушки тут должны уметь сами за себя постоять. Если ты достаточно взрослая, чтобы гулять ночью по Большому Городу, значит, ты достаточно взрослая, чтобы защитить себя.

– А вот если б кто-нибудь к тебе приставал, я бы ее тут же прибила.

– Это уж точно, – рассмеялся Вилли.

– Сегодня в театр приходил Николс. Он обещал в следующем году дать мне роль в новой пьесе. Большую роль, сказал он.

– Ты станешь звездой, – сказал Вилли. – Твое имя будет светиться на афишах, и ты выбросишь меня, как старый башмак.

«Не все ли равно, когда он об этом узнает – сейчас или потом», – подумала она.

– В следующем сезоне я, по-видимому, вообще не смогу работать.

– Как так? – приподнявшись на локте, он с удивлением посмотрел на нее.

– Я была сегодня утром у врача, – сказала она. – Я беременна.

Вилли внимательно на нее посмотрел. Затем сел и потушил сигарету в пепельнице.

– Схожу попью. – Он неловко поднялся с кровати и, накинув старый халат, прошел в гостиную.

Гретхен увидела длинный рубец на его спине. И услышала, как он наливает себе пива. Она лежала в темноте и чувствовала себя брошенной. Не надо было говорить ему, подумала она. Теперь все кончено. Она помнила ночь, когда это, по-видимому, произошло. Было около четырех часов утра – они находились в чьем-то доме, где шел долгий громкий спор. По поводу императора Хирохито – надо же! Все много выпили. Она была пьяна и мер предосторожности не приняла. Обычно они возвращались домой слишком усталыми, чтобы заниматься любовью. А в ту проклятую ночь они не были усталыми. В честь императора Японии! Если он начнет возражать, тут же решила она, скажу, что сделаю аборт. Она знала, что никогда не решится на аборт, но сказать – скажет.

Вилли вернулся в спальню. Она включила свет у кровати. Этот разговор должен состояться при свете: выражение его глаз скажет ей больше, чем слова. Она натянула на себя простыню. Старый халат болтался на худом теле Вилли. Он выцвел от многочисленных стирок.

– Слушай. Слушай очень внимательно, – садясь на край кровати, сказал Вилли. – Я либо получу развод, либо убью эту стерву. Потом мы поженимся, и я поступлю на курсы молодых матерей, научусь пеленать и кормить младенцев. Вы меня поняли, мисс Джордах?

Гретхен внимательно посмотрела ему в лицо. Он не шутил.

– Я поняла тебя, – тихо ответила она.

Он нагнулся и поцеловал ее в щеку. Она вцепилась в рукав его халата. На Рождество она купит ему новый халат. Шелковый.

II

Когда с сумкой в руке Рудольф вошел в бар, Бойлен в твидовом пальто стоял у стойки, глядя в свой стакан. У бара стояли только мужчины – по всей вероятности, гомики.

– Я вижу, ты принес сумку, – сказал Бойлен.

– Она ее не взяла.

– А платье?

– Платье взяла.

– Что будешь пить?

– Пиво, пожалуйста.

– Пожалуйста, одно пиво, – подозвал Бойлен бармена. – А мне еще виски.

Бойлен кинул взгляд на свое отражение в зеркале за стойкой. Брови у него стали еще светлее, чем на прошлой неделе. Лицо было очень загорелое, точно он несколько месяцев провел на пляже где-нибудь на юге. Двое или трое гомиков у бара были тоже загорелые. Рудольф уже знал, что этот загар достигается с помощью кварцевой лампы. «Я слежу за тем, чтобы всегда выглядеть как можно лучше, даже если ни с кем не встречаюсь по нескольку недель. Это своего рода самоуважение», – как-то объяснил ему Бойлен.

А Рудольф и так был очень смуглым, поэтому он считал, что может уважать себя, даже не пользуясь кварцем.

Бармен поставил перед ними пиво и виски. Когда Бойлен взял свой стакан, пальцы его слегка дрожали. «Интересно, сколько же он успел выпить?» – подумал Рудольф.

– Ты сказал ей, что я здесь? – спросил Бойлен.

– Да.

– Она придет?

– Нет. Ее друг хотел пойти и познакомиться с вами, но она была против. – Скрывать правду не имело смысла.

– А-а, – произнес Бойлен. – Мужчина, с которым она сейчас.

– Она с ним живет.

– Понятно, – сухо сказал Бойлен. – Быстро же она устроилась.

Рудольф молча пил пиво.

– Твоя сестра необычайно чувственная женщина. Мне страшно: это может завести ее куда угодно.

Рудольф продолжал пить пиво.

– Они случайно не женаты?

– Нет. Он все еще женат на другой.

Бойлен снова посмотрел на свое отражение в зеркале. Сидевший в конце стойки крепкий парень в черном свитере встретился в зеркале с ним взглядом и улыбнулся. Бойлен тотчас слегка повернулся к Рудольфу.

– А что он за человек? Тебе понравился?

– Молодой, довольно симпатичный и все время шутит.

– Шутит… – повторил Бойлен. – Впрочем, почему бы ему и не шутить?.. У них хорошая квартира?

– Двухкомнатная меблированная в доме без лифта.

– У твоей сестры романтическое пренебрежение к тому, что могут дать деньги. Когда-нибудь она пожалеет об этом, как и о многом другом.

– Мне показалось, что она счастлива, – заметил Рудольф. Ему были неприятны предсказания Бойлена, и он не хотел, чтобы Гретхен о чем-нибудь пожалела.

– А чем зарабатывает на жизнь ее молодой человек? Ты это выяснил?

– Пишет для радиожурнала.

– А-а, – протянул Бойлен, – значит, из этих.

– Тедди, – сказал Рудольф, – мой совет: забудьте ее.

– Значит, на основе своего богатого опыта ты считаешь, я должен ее забыть.

– О’кей, – сказал Рудольф, – у меня нет никакого опыта. Но я видел ее. Видел, как она на парня смотрит.

– Ты передал ей, что мое предложение остается в силе?

– Нет. По-моему, вам лучше сделать это самому. Кроме того, не мог же я сказать ей это в присутствии ее парня.

– А почему бы и нет?

– Тедди, вы слишком много пьете.

– Да? Возможно. Давай сейчас вместе вернемся к твоей сестре?

– Вы же знаете, я не могу это сделать.

– Да, знаю. В вашей семье никто ни на что не способен.

– Вот как? Я могу сесть в поезд и вернуться домой прямо сейчас.

– Прости, Рудольф. – Бойлен коснулся его локтя. – Все это время я стоял здесь и думал: вот сейчас она войдет вместе с тобой. А она не пришла. Разочарование порождает бестактность. Никогда не следует ставить себя в ситуацию, грозящую разочарованием. Извини. Ты, конечно, никуда один не поедешь. Мы с тобой свободные люди, так давай воспользуемся этим и устроим себе веселую ночь в Нью-Йорке. Здесь недалеко есть неплохой ресторан. С него и начнем. Бармен, чек, пожалуйста.

И он положил на стойку несколько банкнот. Тут к ним подошел парень в черном свитере.

– Могу я предложить вам, джентльмены, выпить со мной? – При этом он со сладкой улыбочкой смотрел на Рудольфа.

– Вы полный идиот, – отрезал Бойлен, но без злобы.

– Да перестань, дорогуша, – сказал парень.

Бойлен без предупреждения нанес ему удар в нос. Парень привалился к стойке – из носа текла кровь.

– Пошли, Рудольф, – спокойно произнес Бойлен.

И они покинули бар, прежде чем бармен или кто-либо из присутствующих успел и шевельнуться.

– Я не был в этом баре с довоенных времен, – сказал Бойлен, направляясь к Шестой авеню. – Завсегдатаи изменились.

Если бы Гретхен пришла в бар, подумал Рудольф, одним разбитым носом было бы меньше.

После ужина, который, как заметил Рудольф, краем глаза взглянув на счет, стоил больше двенадцати долларов, они зашли в ночной клуб под названием «Сообщество любителей кофе», расположенный в каком-то подвале.

– Ты можешь подхватить тут какие-нибудь идеи для ваших «Пятерых с реки», – сказал Бойлен. – Здесь играет один из лучших джаз-бандов в городе. И всякий раз выступает новая цветная певичка.

В клубе было полно молодежи, большей частью негров, но за приличные чаевые Бойлен получил столик, стоявший вплотную к маленькой танцевальной площадке. Музыка была оглушительная и прекрасная. Если «Пятерым с реки» и есть чему тут поучиться, так это выбросить в реку свои инструменты.

В восторге от оркестра, Рудольф, подавшись всем телом вперед, не спускал глаз с негра-трубача, а Бойлен, откинувшись на спинку стула, весь ушел в себя, курил и пил виски. Рудольф тоже заказал виски – надо же было что-то заказать, – но даже не притронулся к своему стакану: Бойлен столько выпил за сегодняшний день, что обратно машину придется вести ему, Рудольфу, и надо быть трезвым. Бойлен научил его ездить по объездным дорогам, не проходящим через Порт-Филип.

– Тедди! – Перед их столиком остановилась женщина в коротком вечернем платье без рукавов. – Тедди Бойлен! А я думала, ты умер.

– Привет, Сисси, – ответил Бойлен, вставая. – Как видишь, я немножко жив.

Женщина обняла его за плечи и поцеловала в губы. Бойлен с раздражением отвернулся. Рудольф нерешительно поднялся со стула.

– Где же ты прятался все это время? – Она отступила на шаг, продолжая держать Бойлена за рукав. Драгоценности, которыми она была увешана, сверкали, переливаясь. Рудольф не мог определить, настоящие они или подделка. Она была щедро накрашена: густые тени на веках и ярко-красный рот. То и дело поглядывая на Рудольфа, она улыбалась. Бойлен не представил его, и Рудольф не знал, садиться ему или продолжать стоять. – Я тебя сто лет не видела, – продолжала она, не дожидаясь ответа и по-прежнему беззастенчиво глядя на Рудольфа. – Ходили просто невероятные слухи! Идем за наш столик. Там вся наша компания. Сузи, Джек, Карен… Они жаждут тебя увидеть. Ты выглядишь просто замечательно, дорогой. Совсем не постарел. Надо же встретить тебя в таком месте. Да это просто возрождение из мертвых! – Она продолжала улыбаться Рудольфу. – Идем же. И захвати своего обворожительного молодого приятеля. Я что-то не расслышала, как его зовут, дорогой.

– Разреши представить тебе мистера Рудольфа Джордаха, – сухо сказал Бойлен. – Рудольф, это миссис Сайкс.

– Друзья зовут меня просто Сисси, – вставила женщина и снова повернулась к Бойлену: – Он само очарование! Теперь понятно, почему ты нам изменил.

– Не будь большей идиоткой, чем тебя создал Бог, Сисси, – раздраженно сказал Бойлен.

– А ты все такой же капризный, Тедди, – хихикнула женщина. – Обязательно подойди к нашей компании. – Игриво помахав рукой, она повернулась и сквозь лабиринт столиков направилась в конец зала.

А Бойлен опустился на стул и жестом дал понять Рудольфу, чтобы тот тоже сел. Щеки Рудольфа пылали, но, к счастью, в зале было темновато.

– Глупая женщина, – сказал Бойлен, допивая виски. – У меня с ней был роман до войны. Она очень постарела. – И, не глядя на Рудольфа, предложил: – Давай уйдем отсюда. Здесь очень шумно и слишком много чернокожих братьев. Все это напоминает мне рабовладельческое судно после успешного бунта рабов.

Бойлен жестом подозвал официанта, тот принес счет, Бойлен расплатился, они забрали свои пальто и вышли. Миссис Сайкс была единственной из знакомых Бойлена, кому он представил Рудольфа, и, если все его знакомые походили на нее, неудивительно, что он предпочитал жить на холме в полном одиночестве. Рудольф жалел, что женщина подошла к их столику. То, что он покраснел, заставило его осознать, как он еще молод. А кроме того, он охотно просидел бы тут всю ночь, слушая трубача.

Выйдя на Четвертую улицу, они зашагали туда, где Бойлен оставил машину. Шли мимо темных витрин магазинов, мимо баров, откуда доносились музыка и громкие голоса.

– Нью-Йорк истеричен, – сказал Бойлен. – Он похож на неудовлетворенную психопатку. Боже, сколько времени я потерял здесь зря… Извини за эту сучку. – Встреча в баре явно вывела его из равновесия.

– Меня это не обидело, – сказал Рудольф. Конечно, обидело, но он не хотел показывать это Бойлену.

– Люди – скоты. Сластолюбивая улыбочка – обычное явление на лице американцев. Когда в следующий раз поедем в Нью-Йорк, захвати свою девушку. Ты слишком впечатлительный, чтобы окунаться в такую грязь.

– Хорошо, я приглашу ее, – сказал Рудольф, хотя был почти уверен, что Джули не поедет. Ей не нравились его дружеские отношения с Бойленом. Она называла его Хищником и Пергидролевым Блондином.

– Мы можем пригласить Гретхен и ее молодого человека, я полистаю свою старую записную книжку, проверю, живы ли еще девушки, которых я в свое время знал, и мы устроим вечеринку.

– Может получиться занятно, – сказал Рудольф. – Как на гибнущем «Титанике».

Бойлен рассмеялся.

– Молодежь все видит, – сказал он. – Ты многообещающий мальчик. – Он произнес это дружеским тоном. – Если все сложится удачно, станешь талантливым мужчиной.

Они дошли до машины Бойлена. Под «дворником» торчала квитанция на штраф. Бойлен не глядя порвал ее.

– Если хотите, я поведу машину, – предложил Рудольф.

– Я не пьян, – угрюмо отрезал Бойлен и сел за руль.

III

Прислонясь спиной к стене гаража и пожевывая травинку, Томас сидел на расшатанном стуле и глядел на дровяной склад напротив. День был ясный, солнечный, и осенние листья отливали медью. До двух часов нужно было успеть сменить масло в машине одного клиента, но Томас не торопился. Накануне вечером он подрался на школьном балу. Тело у него ныло, руки распухли. Он подсекал полузащитника в школьной футбольной команде, потому что девчонка того мальчишки весь вечер делала ему глазки. Мальчишка предупредил, чтобы он прекратил это, но Томас продолжал подсекать. Он знал, что дело кончится дракой, и уже чувствовал знакомую смесь удовольствия, страха, ощущения своей власти, возбуждения при виде того, как мрачнеет лицо парня, когда Томас танцевал с его девушкой. Под конец Томас и полузащитник вышли из спортзала, где шли танцы. Парень был просто чудовищем с большими мощными кулаками и быстрой реакцией. Эта сволочь Клод описался бы от радости, присутствуй он при этом. В конце концов Томасу все-таки удалось положить парня на лопатки, но у него было такое ощущение, будто ему вдавили внутрь ребра. Это была его четвертая с лета драка в Элизиуме.

А на сегодняшний вечер у него была намечена встреча с девчонкой полузащитника.

Дядя Харольд вышел из своей маленькой конторы позади заправочной станции. Томас знал, что дяде неоднократно жаловались на него и доносили про драки, но дядя Харольд ни разу не говорил с ним об этом. Дядя Харольд знал также, что у них стоит машина, в которой надо сменить масло до двух часов, но и об этом он ничего не говорил, хотя по выражению его лица Томасу было ясно, что дяде Харольду неприятно видеть, как Томас лоботрясничает, лениво покусывая травинку. С некоторых пор дядя вообще не делал Томасу никаких замечаний. Последние дни он выглядел плохо. Пухлое розовое лицо его пожелтело и обвисло, и на нем застыло опасливое выражение, словно он в любую минуту ждал взрыва бомбы. Этой бомбой был Томас. Ему достаточно было лишь намекнуть тете Эльзе об отношениях между дядей и Клотильдой – и в доме Джордахов надолго замолкли бы дуэты Тристана и Изольды. Томас, конечно, не собирался ничего сообщать тетке, но и не посвящал дядю Харольда в свои намерения. Пусть помучается.

Томас перестал брать с собой завтраки из дому. Несколько дней подряд, отправляясь на работу, он оставлял на кухонном столе пакет с фруктами и бутербродами, приготовленными Клотильдой. Она ничего ему не говорила, но через некоторое время поняла, в чем дело, и пакет с завтраком больше на столе не появлялся. Теперь Томас ел в столовой недалеко от гаража. Это было ему по средствам: дядя Харольд повысил ему жалованье на десять долларов в неделю. Скотина.

– Если меня спросят, я в демонстрационном зале, – сказал дядя Харольд.

Томас продолжал молча глядеть через дорогу и жевать травинку. Дядя Харольд вздохнул, сел в машину и уехал.

Из гаража доносился звук токарного станка, на котором работал Койн. Койн видел, как Томас дрался в воскресенье у озера, и был теперь с ним очень вежлив, а если Томас чего-то не делал, Койн часто выполнял работу за него. И сейчас Томаса грела мысль, что Койн сменит в машине масло к двум часам.

К бензоколонке подкатил «форд» миссис Дорнфелд. Томас нехотя подошел к нему.

– Привет, Томми, полный бак, пожалуйста, – попросила миссис Дорнфелд, пухленькая блондинка лет тридцати с разочарованным, детским взглядом голубых глаз. Ее муж работал кассиром в банке, и это было крайне удобно, потому что миссис Дорнфелд всегда знала, где он в рабочее время.

Томас повесил шланг, закрутил крышку на бензобаке и начал мыть ветровое стекло.

– Было бы очень мило, Томми, если бы ты нанес мне сегодня визит. – Она неизменно именовала это «визитом». Говорила она жеманно, нервно моргая и теребя пальцами губы.

– Возможно, мне удастся освободиться в два часа, – сказал Томас.

Мистер Дорнфелд усаживался в свою забранную решеткой клетку в половине второго.

– У нас может получиться приятный долгий визит, – сказала миссис Дорнфелд.

– Если я смогу освободиться, – повторил Томас, еще не зная, какое у него будет настроение после обеда.

Она дала ему пятидолларовую бумажку и накрыла его пальцы рукой, когда он попытался дать ей сдачу. Иногда за «визиты» он получал от нее десять долларов. По-видимому, мистер Дорнфелд вообще ничего – ну ничегошеньки – не давал жене.

После «визитов» к миссис Дорнфелд на воротничке у Томаса всегда оставались следы губной помады, и он нарочно не отмывал их, чтобы Клотильда, собирая белье в стирку, увидела. Но Клотильда никогда не упоминала про помаду. На другой день рубашка лежала на его кровати выстиранная и выглаженная.

Словом, ничто не помогало. Ни миссис Дорнфелд, ни миссис Берримен, ни близняшки… Свиньи они все, и больше ничего. Ни одна из них не могла заставить его забыть Клотильду. Том был уверен: Клотильде известно о его похождениях – в этом вонючем городке ничего не скроешь – и надеялся, что она страдает так же, как и он. Но если она и страдала, то виду не показывала.

– Два часа – отличное время, – сказала миссис Дорнфелд.

От всего этого хочется блевать.

Миссис Дорнфелд завела мотор и улетучилась. А Томас снова сел на стул, прислоненный к стене. Из гаража вышел Койн, вытирая руки.

– Когда я был твоих лет, – заметил Койн, глядя вслед исчезавшему «форду», – я считал, что он у меня отвалится, если я засуну его замужней женщине.

– Ну, у меня не отвалился, – сказал Томас.

– Вижу, – сказал Койн.

Он был совсем неплохой парень, этот Койн. Когда Томас отмечал свое семнадцатилетие, Койн откупорил пинту бурбона, и они вдвоем за день прикончили ее.

Томас куском хлеба подбирал соус с тарелки, когда в столовую вошел полицейский Джо Кунц. Было без десяти два, и в столовой было почти пусто: только двое рабочих со склада пиломатериалов заканчивали обед да Элиас, работавший за стойкой, чистил гриль. Томас еще не решил, отправится ли он к Берте Дорнфелд.