И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

В первые месяцы своего пребывания в Псковской губернии поэт не обращал особого внимания на тригорских соседок. Он жил мыслью об Одессе и старые сердечные раны были ещё слишком свежи. «Все, что напоминает море, печалит меня – писал он кн. В.Ф. Вяземской в октябре 1824 года – шум фонтана причиняет мне буквально боль; я думаю, что прекрасное небо заставило бы меня плакать от бешенства. Но слава Богу: небо у нас сивое, а луна точная репа… я вижу только добрую старую соседку и слушаю её патриархальные беседы; её дочери, которые довольно дурны во всех отношениях, играют мне Россини, которого я выписал. Я нахожусь в наилучшем положении чтобы закончить мой поэтический роман; но скука – холодная муза, и поэма совсем не подвигается».

Вскоре он зачастил в Тригорское. В его письмах к брату то и дело попадаются упоминания о сёстрах Вульф. По-видимому, Евпраксия первая привлекла к себе его внимание. Она одна из всей семьи попала в первую часть Дон-Жуанского списка. Среди соседей начали уже поговаривать о скорой женитьбе Пушкина на Зизи Вульф. Слух этот был так прочен, что ещё в тридцатых годах юная Н.Н. Пушкина ревновала мужа к Евпраксии Николаевне, в то время уже баронессе Вревской. Но во всё время ссылки поэт ещё и не помышлял о браке, а его увлечение младшей из барышень Вульф было совершенно невинное, ограничивавшееся безобидными шалостями.

«На-днях мерялся поясом с Евпраксией – писал Пушкин брату осенью 1824 года – и талии наши нашлись одинаковы. Следственно, из двух одно: или я имею талию 15-тилетней девушки, или она – талию 25-тилетнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила»…

Талия Евпраксии Вульф удостоилась чести быть увековеченной в Евгении Онегине. Там, описывая именинный обед у Лариных, Пушкин говорит о строе.

Рюмок узких, длинных,

Подобных талии твоей,

Зизи, кристал души моей,

Предмет стихов моих невинных,

Любви приманчивый фиал

Ты, от кого я пьян бывал…

Этим, мимоходом брошенным, замечанием ограничивается, в сущности говоря, отражение сестёр Вульф в «Онегине», хотя они сами и их близкие думали иначе. Характер Татьяны в главных чертах был задуман поэтом ещё в Одессе и её имя даже служило условным прозвищем для гр. Воронцовой. Если даже допустить, что кое-какие внешние черты Ольги могли быть списаны с Евпраксии Вульф, то сближать Анну Николаевну с Татьяной никак нельзя… Пушкин относился к Анете Вульф гораздо хуже и с меньшим великодушием, нежели Онегин к влюбленной в него Татьяне.

Анне Николаевне шел двадцать пятый год, когда она встретилась с сосланным Пушкиным. Согласно понятиям того времени, она была уже почти старая дева. Она казалась не особенно хороша собой, была слезлива, сентиментальна и не очень умна. Но в душе её хранился неистощимый запас нежности, преданности и желания любить. Само собою разумеется, что она увлеклась Пушкиным. Если принять во внимание близкое соседство, частые встречи и однообразие деревенской жизни, это было как нельзя более естественно. К тому же судьба и характер Пушкина легко могли вскружить и более спокойную голову. Можно лишь удивляться, что это случилось всё-таки не сразу.

В своих письмах 1824 – 26 г. Пушкин довольно часто говорит об Анне Николаевне Вульф, но почти всегда с подчёркнутым пренебрежением и недоброй насмешкой. «Anette очень смешна», пишет он брату. «Анна Николаевна тебе кланяется и очень жалеет, что тебя здесь нет; потому что я влюбился и миртильничаю. Знаешь её кузину Ал. Ив. Вульф? Ессе femina!». «Чем мне тебя попотчевать – спрашивает он князя Вяземского – вот тебе мои бон-мо [ради соли, вообразим, что это было сказано чувствительной девушке лет 25-ти]: «Que c'est que le sentiment? Un suplement du temperament». – Что вам более нравится – запах розы или резеды? – Запах селёдки».

Тон бесед, которые Пушкин вёл с Анной Николаевной, полностью обнаруживается в письме, посланном им в июле 1825 года в Ригу, куда семейство Осиповых-Вульф уехало для купанья в море.

«Что ж, в Риге ли вы уже? Одерживаете ли вы победы? Скоро ли вы выйдете замуж? Нашли ли вы уланов? Донесите мне об этом с величайшими подробностями, ибо вы знаете, что несмотря на мои дурные шутки, я истинно интересуюсь всем, что вас касается. Я хотел бы побранить вас, но на столь почтительном расстоянии у меня не хватает мужества. Что до морали и до советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) во имя неба, будьте опрометчивы лишь с вашими друзьями [мужского пола], эти последние воспользуются вашей опрометчивостью только себе на пользу, тогда как подруги могут вам повредить; ибо запомните, что все они также суетны и также болтливы, как и вы сами; 2) носите короткие платья, ибо у вас очень красивые ноги, и не взбивайте волос на висках, еслиб даже это было в моде, так как вы имеете несчастье обладать круглым лицом; 3) вы стали очень осведомлены за последнее время, но не давайте этого заметить и если какой-нибудь улан вам скажет, что с вами нездорово вальсировать, не смейтесь, не жеманьтесь, не подавайте виду, будто вы гордитесь этим; высморкайтесь, поверните голову и заговорите с другом; 4) не забудьте последнего издания Байрона».

«Знаете ли, почему я хотел бранить вас? Нет? Коварная девушка, девушка без чувства и без и т.д. А ваши обещания, сдержали ли вы их? Ну, я не стану более говорить вам о них и прощаю вас, тем более что я сам вспомнил об этом лишь после вашего отъезда. Это странно – где же была моя голова? А теперь поговорим о другом».

Это письмо очень обидело Анну Николаевну. А между тем Пушкин позволял себе шутки и гораздо худшие. Так, например, к Анне Николаевне обращено стихотворение:

Увы, напрасно деве гордой

Я предлагал свою любовь:

Ни наша жизнь, ни наша кровь

Ее души не тронут твердой!

Одним страданьем буду сыт,

И пусть мне сердце скорбь расколет…

Она на щепочку…

Но и понюхать не позволит.

Эти стихи, невозможные полностью для печати ни при каком цензурном уставе, были однако, известны женскому населению Тригорского, ибо их сохранил для нас второй муж А.П. Керн, который, не будучи лично знаком с Пушкиным, мог узнать их только от своей жены.

П. Губер. Дон-Жуанский список Пушкина. Издательство «Петроград». MCMXXIII, Военная Типография Штаба Р.К.К.А. 1923. С. 23

Из Михайловского в Тригорское дорога идёт сначала лесом, спускаясь к берегу озера, а затем поднимается в горку, на опушку леса.

В.Г. Вейденбаум. Ист. Вест., 1911, № 8

Я один-одинёшенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни. Стихи не лезут. Я, кажется, писал тебе, что мои «Цыгане» никуда не годятся: не верь – я соврал – ты будешь ими очень доволен.

Пушкин – кн. Вяземскому, 25 янв. 1825 г. из Михайловского.

Приближается весна; это время года располагает брата к большой меланхолии; признаюсь, я во многих отношениях опасаюсь её последствий.

Л.С. Пушкин – П.А. Осиновой. 19 февр. 1825 г.

У нас очень дождик шумит, ветер шумит, шумно, а скучно!

Пушкин – П.А. Плетневу, в нач. авг. 1825 г.

Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи. Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других, не сообщая, однако, Пушкину моих заключений. <…> я боялся оскорбить его каким-нибудь неуместным замечанием. Впрочем, он тотчас прозрел шаловливую мою мысль, улыбнулся значительно. Мне ничего больше не нужно было; я, в свою очередь, моргнул ему, и всё было понятно без всяких слов. Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках.

Пущин и записки о Пушкине / Подготовлены Е.И. Якушкиным. – СПб., 1907

В зимнем одиночестве нетопленного барского дома, внимание Онегина – нет, Пушкина (а ведь с себя писал он Онегина!) – потянулось через коридор в комнату няни, к пяльцам, над которыми мелькали руки крепостных подданных, и избрало одну из дворовых девушек. Она показалась Онегину, – т.е. Пушкину (а Онегин был соблазнителем!), – доброй, милой, очень милой, она понравилась Пушкину. Но ведь она была крестьянка. Что ж? Не всё ли равно? Вспомним, что 8 декабря Пушкин писал приятелю Родзянке, очень плохому поэту, трудившемуся над романтической поэмой «Чуп»: «… Поговорим о поэзии, т.е. о твоей. Что твоя романтическая поэма “Чуп”? Злодей! не мешай мне в моем ремесле – пиши сатиры хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся про Чухонку), и эта чухонка, говорят чудо как мила – А я про Цыганку; каков? Подавай же нам скорее свою Чупку – ай да Парнасе! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведёте мне не ту? А какую же тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? Чем их хуже чухонка или цыганка: пи.да одна – е.и! оживи лучом вдохновения и славы». Так вот Пушкин и оживил лучом вдохновения и славы милую и добрую крестьянскую девушку, склонившуюся над пяльцами.

Щеголев П.Е.: Крепостная любовь Пушкина. С. 6

Пушкин готовился издать собрание своих стихотворений, которое и явилось в 1826 году.

В.П. Гаевский. Современник, 1854, № 9

Одевался Пушкин, хотя, по-видимому, и небрежно, подражая и в этом, как и во многом другом, прототипу своему Байрону, но эта небрежность была кажущаяся: Пушкин относительно туалета был очень щепетилен. Рассказывают, будто живя в деревне, он ходил всё в русском платье. Совершеннейший вздор. Пушкин не изменял обыкновенному светскому костюму. Всего только раз, заметьте себе, раз, во всё пребывание в деревне, а именно в девятую пятницу после Пасхи, Пушкин вышел на святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнём, с палкою, в корневой шляпе, привезённою им ещё из Одессы. Весь новоржевский бомонд, съезжавшийся на эту ярмарку закупать сахар, вино, увидя Пушкина в таком костюме, весьма был этим скандализирован.

Алексей Вульф по записи М.И. Семевского.

О появлении Пушкина в русской одежде на святогорской ярмарке писал в своём «Дневнике» опочецкий мещанин И.И. Лапин: «1825 год. 29 майя в Св. Горах был о девятой пятницы… и здесь имел щастие видеть Александру Сергеевича Г-на Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одеждою, а на прим. У него была надета на голове соломенная шляпа, в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с железною в руке тростию, с предлинными чор. бакинбардами, которые более походят на бороду так же с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим апетитом я думаю около 1/2 дюжин» (Л.И. Софийский. Город Опочка и его уезд в прошлом и настоящем. 1414—1914. Псков, 1912, с. 203). Этой записи вторит и донесение тайного агента А.К. Бошняка, отметившего, со слов соседей поэта, его обычай посещать ежегодную ярмарку в Святых Горах в «русском платье» (Б. Л. Модзалевский. Пушкин под тайным надзором, с. 13—16).

Из примечаний к публикации «Рассказов А. Вульфа о Пушкине, записанных М.И. Семевским». Цит. по: Материалы и исследования. Вып. XXI—XXII. – Пг.: Типография Императорской академии наук, 1915. С. 231

Когда в монастыре в девятую пятницу Пушкин, как рассказывают очевидцы-старожилы, одетый в крестьянскую белую рубаху с красными ластовками, опоясанный красною лентою, с таковою же через плечо, не узнанный местным уездным исправником, был отправлен под арест за то, что вместе с нищими, при монастырских воротах, участвовал в пении стихов о Лазаре, Алексее – человеке божием и других, тростию же с бубенчиками давал им такт, чем привлёк к себе большую массу народа и заслонил проход в монастырь,– на ярмарку. От такого ареста был освобождён благодаря лишь заступничеству местного станового пристава.

Игумен Иоанн. Описание Святогорского Успенского монастыря… 1899, стр. 111

Заветной мечтой поэта, с самого приезда его в Михайловское, сделалось одно: бежать от заточения деревенского, а если нужно, то и из России.

П.В. Анненков. Пушкин в Александровскую Эпоху. – Спб., 1874. С. 123

Я умоляю ваше величество разрешить мне ехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишён всякой помощи.

Пушкин. Из прошения Александру I, в конце мая 1825 г.

Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть.

Пушкин – К.Ф. Рылееву, в конце мая 1825 г.

Плетнёв поручил мне сказать тебе, что он думает, что Пушкин хочет иметь пятнадцать тысяч, чтобы иметь способы бежать с ними в Америку или Грецию. Следственно, не надо их доставать ему.

А.А. Воейкова – В.А. Жуковскому, в конце июня – начале июля 1825 г.

Студент Ал. Н. Вульф, сделавшийся поверенным Пушкина в его замыслах об эмиграции, сам собирался за границу; он предлагал Пушкину увезти его с собою под видом слуги. Но сама поездка Вульфа была ещё мечтой.

П.В. Анненков. Пушкин в Александровскую эпоху.

К этому же времени относится одна наша с Пушкиным затея. Пушкин, не надеясь получить в скором времени право свободного выезда с места своего заточения, измышлял различные проекты, как бы получить свободу. Между прочим, предложил я ему такой проект: я выхлопочу себе заграничный паспорт и Пушкина, в роли своего крепостного слуги, увезу с собой за границу. Дошло ли бы у нас дело до исполнения этого юношеского проекта, не знаю; я думаю, что всё кончилось бы на словах; к счастию, судьбе угодно было устроить Пушкина так, что в сентябре 1826 года он получил, и притом совершенно оригинально, вожделенную свободу.

А.Н. Вульф. Рассказы о Пушкине, записанные М.И. Семевским. С. 132

А теперь приведём ещё одну цитату: «Я хочу бежать из этой страны. Просьба моя к вам – взять меня с собою. Вы выдадите меня за вашего слугу. Достаточно простой приписки к вашему паспорту, чтобы облегчить мне бегство». Это из новеллы Проспера Мериме «Переулок госпожи Лукреции». Новелла была опубликована через девять лет после смерти почитаемого им русского поэта, которого он много переводил. Что это – случайное совпадение или запомнившиеся Мериме рассказы друзей Пушкина Александра Тургенева и Сергея Соболевского, с которыми французский писатель по-приятельски общался?

Ю. Дружников. Узник России. По следам неизвестного Пушкина. М. Изд. Книговек, 2020 г

…известный по вольнодумным, вредным и развратным стихотворениям титулярный советник Александр Пушкин <…> и ныне при буйном и развратном поведении открыто проповедует безбожие и неповиновение властям, и, по получении горестнейшего для всей России известия о кончине государя императора Александра Павловича, он, Пушкин, изрыгнул следующие адские слова: «Наконец не стало тирана, да и оставшийся род его недолго в живых останется». Мысли и дух Пушкина бессмертны: его не станет в сём мире, но дух, им поселённый, навсегда останется, и последствия мыслей его непременно поздно или рано произведут желаемое действие.

Степан Висковатов, донос в Третье отделение, февраль, 1826

Я девочкой не раз бывала у Пушкина в имении и видела комнату, где он писал. Художник Ге написал на своей картине «Пушкин в селе Михайловском» совсем неверно. Это – кабинет не Александра Сергеевича, а сына его, Григория Александровича; комната Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в ней всего-на-все простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат, а стол был ломберным, ободранный; на нём он и писал, а не из чернильницы, а из помадной банки. И книг у него своих в Михайловском почти не было; больше всего, он читал у нас, в Тригорском… Читать своих стихов он не любил.

Ек. Ив. Фок (урожд. Осипова) в передаче В. П. Острогорского. Мир божий, 1898, № 9, с. 227

Михайловские владения начинаются огромным сосновым парком; проехав с версту по опушке его, мы повернули налево, в широкую прямую аллею, ведущую к дому, на пространстве по крайней мере версты; в стороне от дороги стоит уединённо забытая и опустошенная беседка без окон… Ещё издали представился взорам нашим домик Пушкина, стоящий одиноко почти в двух верстах от деревни Михайловской. Наружность деревянного, уже обветшавшего одноэтажного дома Пушкина очень проста. От дому тянутся на обе стороны службы. Перед домом, со стороны парка, есть небольшой сквер… Мы вошли с главного, среднего, крыльца в довольно большую комнату. Биллиард, обветшалый, со сгнившим, оборванным сукном, стоял в углу. Отсель налево две комнаты; здесь были спальня и кабинет Пушкина… Я поспешил на двор, прошёл мимо служб, мимо конюшен; тянущийся вдоль решетчатый деревянный забор утратил следы краски… Вот перед вами калитка; вы через неё проходите в садик, и взор ваш и чувства отдыхают, любуясь очаровательною картиною реки, озера, цепи холмов и прибрежного леса.

Давид Мацкевич. Путевые заметки. Газета «Северная пчела», № 186, 20 августа 1848 г.

Что, может быть, неизвестно будет потомству, это то, что Пушкин с самой юности до гроба находился вечно в неприятном или стеснённом положении, которое убило бы все мысли в человеке с менее твёрдым характером. Сосланный в псковскую деревню, он имел там развлечением старую няню, коня и бильярд, на котором играл один тупым кием. Его дни тянулись однообразно и бесцветно. Встав поутру, погружался он в холодную ванну и брал книгу или перо; потом садился на коня и скакал несколько верст, слезая, уставший ложился в постель и брал снова книги и перо; в минуты грусти перекатывал шары на биллиарде или призывал старую няню рассказывать ему про старину, про Ганнибалов, потомков Арапа Петра Великого. Так прошло несколько лет юности Пушкина, и в эти дни скуки и душевной тоски он написал столько светлых восторженных песен, в которых ни одно слово не высказало изменчиво его настроения, его уныния.

Н.М. Смирнов. Из памятных заметок. Русский архив, 1822, I, с. 230

(Июль, 1825). Не доезжая села Михайловского, встретили мы в лесу Пушкина: он был в красной рубахе, без фуражки, с тяжёлой железной палкой в руке. Когда подходили мы к дому, на крыльце стояла пожилая женщина, вязавшая чулок; она, приглашая нас войти в комнату, спросила: «Откудова к нам пожаловали?» Александр Сергеевич ответил: «Это те гусары, которые хотели выкупать меня в шампанском». – «Ах ты, боже мой! Как же это было?» – сказала няня Александра Сергеевича, Арина Родионовна. В Михайловском мы провели четыре дня. Няня около нас хлопотала, сама приготовляла кофе, поднося, приговаривала: «Крендели вчерашние, ничего, кушайте на доброе здоровье, а вот мой Александр Сергеевич изволит с маслом кушать ржаной…». Пушкин выходил к нам около 12 часов; на нём виден был отпечаток грусти; обедали мы в час, а иногда и позднее.

На другой день нашего приезда Александр Сергеевич пригласил нас прогуляться к соседке его, П.А. Осиновой, в Тригорское, где до позднего вечера мы провели очень приятно время, а в день нашего отъезда были на раннем обеде; милая хозяйка нас обворожила приветливым приёмом, а прекрасный букет дам и девиц одушевлял общество. Александр Сергеевич особенно был внимателен к племяннице Осиновой А.П. Керн.

А. Распопов. Русская старина. 1806, т. 15, с. 466

В Новоржеве от хозяина гостиницы Катосова узнал я, что <…> он скромен и осторожен, о правительстве не говорит, и вообще никаких слухов о нём по народу не ходит… <…> у отс. генерал-майора П.С. Пущина, в общих разговорах узнал я, что иногда видали Пушкина в русской рубашке и в широкополой соломенной шляпе; что Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними; что иногда ездил верхом и, достигнув цели путешествия, – приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу; Пушкин ни с кем не знаком и ни к кому не ездит, кроме одной г-жи Есиповой; чаще же всего бывает в Святогорском монастыре. Впрочем, полагали, что Пушкин ведёт себя несравненно осторожнее противу прежнего; что он говорун, часто возводящий на себя небылицу, что нельзя предполагать, чтобы он имел действительные противу правительства намерения; что он столь болтлив, что никакая злонамеренная шайка не решится его себе присвоить; наконец, что он человек, желающий отличить себя странностями, но вовсе не способный к основанному на расчёте ходу действий. <…> Слышно о нём только от людей его, которые не могут нахвалиться своим барином. <…> От игумена Ионы о Пушкине узнал я следующее: Пушкин иногда приходит в гости к игумену Ионе, пьёт с ним наливку и занимается разговорами <…>. На вопрос мой: «Не возмущает ли Пушкин крестьян?» – игумен Иона отвечал: «Он ни во что не мешается и живёт, как красная девка».

Александр Бошняк, агент Следственного комитета по делу декабристов. Рапорт начальнику Южных военных поселений И.О. Витту, 1 августа 1826

Восхищенная Пушкиным, я страстно хотела увидеть его, и это желание исполнилось во время пребывания моего в доме тётки моей, в Тригорском, в 1825 г., в июне месяце. Вот как это было. Мы сидели за обедом и смеялись над привычкою одного г-на Рокотова, повторяющего беспрестанно: «Простите за откровенность» и «Я весьма дорожу вашим мнением». Как вдруг вошёл Пушкин с большой, толстой палкой в руках. Он после часто к нам являлся во время обеда, но не садился за стол; он обедал у себя, гораздо раньше, и ел очень мало. Приходил он всегда с большими собаками волкодавами. Тётушка, подле которой я сидела, мне его представила, он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: робость видна была в его движениях. Я тоже не нашлась ничего сказать ему, и мы не скоро ознакомились и заговорили. Да и трудно было вдруг с ним сблизиться; он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, – и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту.

А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине…

Несколько слов от автора

«Робость была в его движениях»! Бедная Анна Петровна, ничего-то ты не понимаешь. Пушкин просто и привычно начал профессиональную осаду новой своей жертвы, используя все разработанные им самим приемы тёртого волокиты с опытом, не раз проверенным. Поначалу понадобилась ему явно выраженная робость, чтобы привлечь внимание уставшей от грубых ухаживаний красавицы. Затем наступает очередь усиленного давления на женщину, используется весь арсенал средств – обаяние, остроумие, неровность настроения, любезность, даже некоторая дерзость в обращении. Пушкин как бы психологически прощупывал Анну Керн, стараясь понравиться, постепенно вовлекая её в романтический разговор и возбуждая её своим присутствием.

В любовной науке Алексей Вульф (сосед Пушкина по Михайловскому, ставший его приятелем), учителем своим всё время называет Пушкина, старательно следует его советам, заключающимся в том, что нужно «постепенно развращать женщину, врать ей, раздражать её чувственность».

В.В. Вересаев. Спутники Пушкина. С. 123

Хотите знать, что такое г-жа К…? – она изящна; она всё понимает; легко огорчается и так же легко утешается; у неё робкие манеры и смелые поступки, – но при этом она чудо как привлекательна.

Пушкин – из не сохранившегося письма к П.А. Вульф-Осиповой. (Пушкин

знал, что письма, написанные Прасковье Александровне, обязательно попадут

Анне Петровне. С таким «прицелом» они и написаны. – Е.Г.).

Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его.

А.П. Керн. Воспоминания…

Позже Керн писала: «…нахожу, что он был так опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его гениальность – всем светом признанную и неоспоримую, – он точно не всегда был благоразумен, а иногда даже не умён…».

Ю. Дружников. Узник России. По следам неизвестного Пушкина. Изд. Книговек, 2020 г. С. 256

Несколько слов от автора

Можно было бы написать отдельное исследование о тех утратах, которые особо осиротили человечество. Можно было бы говорить о сожжённых библиотеках, о разрушенных храмах, шедеврах искусства. Не последнее место в этом ряду, наверное, занимают утраченные свидетельства об отношениях человеческих сердец. Письма Анны Петровны к Пушкину не сохранились. В истории литературы им без сомнения должно бы принадлежать выдающееся место. И дело тут, конечно, не в литературных достоинствах. Дело в том, что они, эти письма, могли бы объяснить особого рода духовный подвиг женщины, которой под силу воодушевить мужчину на неповторимо высокие слова. На такие слова, которых очень немного появилось с тех пор, как люди узнали любовь и захотели объяснить её. Что было в этих письмах, мы уже не узнаем. Но то, что и они участвовали в подготовке такого душевного состояния, когда гений начинает говорить в полную силу, бесспорно. В дневниках, которые Анна Петровна написала много лет спустя, осталось немало теплоты, почти первоначальной остроты чувства. Они хороши и тем, что позволяют судить о той атмосфере, которой были подготовлены и в которой рождались великие стихи о любви…