Особый порядок

– В которых вы, вероятно, не нуждаетесь.

– Пусть не всегда, – согласился Илья с каким-то сожалением. – Скажите, пожалуйста, вы боролись за своё счастье? – спросил он.

– Кто, я?! – удивился Андрей Иванович, никак не ожидавший постановки такого вопроса.

Илья молчал и ждал, когда он ответит.

– Ну разумеется, – последовал ответ Карлина.

– Вы можете рассказать как?

– Я уверяю тебя, друг, что всё складывалось не так интересно, как тебе кажется.

– И всё же? – настаивал Илья.

Андрей Иванович призадумался: «Но для чего это ему нужно знать? Неужели простое любопытство?»

– И всё же мне об этом говорить как-то не хочется.

– Ладно, если не хочется, тогда скажите другое: во многих произведениях насилие, даже убийство, оправдывается во имя любви… Как это, по-вашему?

– Увы, к сожалению.

– Вот как! И это вы, Андрей Иванович, говорите как литератор, – возмутился Илья. – Ведь на этом практически и построены все шедевры, построена так называемая вечная борьба добра и зла. Куда без этого?

– Вот как раз-то они, шедевры, и вносят путаницу в нашу действительную жизнь.

– Вы говорите так, будто если не разочаровались, то уж точно разуверились.

– Были на то причины, юный друг. Были…

– Причины в любви?

– И в них, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Если бы на это сразу находились ответы.

– Вот что с людьми делает красота, – задумчиво, монотонно сказал Илья.

– С чего ты взял, что из-за красоты?

– Не знаю, Андрей Иванович… А ваша любовь красивой была? Я имею в виду ту, которую вы любили.

– Да.

– Значит, прав тот, кто сказал, что красота – это страшная сила.

– Я ещё знаю, что красота спасёт мир.

– И это так?

– Честно?.. Сомневаюсь.

– Почему?

– Красота, прости уж за мистику, от демона, а демоническое ничего доброго не сулит.

– Тогда, по-вашему, что спасёт мир?

– Согласие и примирение… Хотя, впрочем, кто его знает; я сам сомневаюсь.

– Или смирение? – внутренне злорадно спросил Илья.

– Очень может быть, – согласился Андрей Иванович и взглянул на Илью.

– А как борьба, которая движет жизнь?

– Борьба вносит хаос и безобразие.

– Если мне жить без борьбы, то я рискую остаться один, не познав счастья в любви, и рискую остаться разочарованным, как… – Илья не договорил.

– Как я?

Илья промолчал. Уже стемнело. На звёздном небе светила луна.

– Не скажи, – не согласился Андрей Иванович. – Видишь, вон на небе луна?

Илья поднял голову.

– Ну вижу, – как бы сделал одолжение Илья.

– Она тоже одинокая в своём роде, даже холодная, а меж тем мы любуемся ею, восхищаемся. И что особенно странно, так это именно влюблённые больше всего устремляют на неё свои взоры. Так что и она, одинокая, холодная, далёкая от нас, привлекает нас же и умеет приносить нам радость.

– Это всё философия, Андрей Иванович.

– А жизнь наша и есть философия. Будь она, жизнь, банальной, разве мы сейчас беседовали бы здесь? Теперь слушай, как выглядит банальностью следующее. Я тоже в своём роде одинок: я любил, и меня любили, была у меня жена, был ребёнок, теперь всего этого нет. Однако я чувствую, что кому-то лишь своим присутствием доставляю если не удовольствие, то, верно, радость – вроде той луны. Ради этого, как-никак, стоит жить.

Илья небрежно усмехнулся, подумал: «Это он всё говорит, имея в виду мою маму. Только она не одинокая, как та луна» – и заявил:

– Вы говорите так оттого, что прожили уже предостаточно…

– А как бы ты сказал?.. На это я имею право.

– И у меня есть право быть счастливым, и за своё счастье следует бороться.

– Я, друг, даже не думаю тебя разуверять в обратном: конечно, быть счастливым куда лучше! Безусловно, у тебя есть право, как и у любого – заметь, любого! – быть счастливым.

– И за него я буду бороться.

– Это хорошее дело, – согласился Андрей Иванович и, подумав немного, добавил: – Хотя как знать, мой друг, как знать.

Послышались неподалёку чьи-то голоса. Андрей Иванович и Илья умолкли. По тем голосам они узнали Ирину и Николая, которые, пройдя ещё немного, остановились возле дома таким образом, что падающий из окон свет хорошо вырисовывал их силуэты. Сидевшие под окном на скамейке молча следили за ними. О чём говорили Ирина и Николай, было не разобрать: ветер уносил их говор в сторону. Силуэты соединились… Вдруг окно, под которым неподвижными, насторожёнными оставались Андрей Иванович и Илья, с шумом открылось, и от этого они, испугавшись, вздрогнули.

– Ах, вот вы где, – обрадовалась Анастасия Алексеевна, открывшая окно.

– Да, мы здесь, – ответил Андрей Иванович.

Карлин и Илья одновременно поднялись со скамьи и вышли из палисадника. Илья вернулся домой. Андрей Иванович вышел на улицу. Ирина увидела дядю. Влюблённые быстро поцеловались и простились. Племянница подбежала к дяде.

– Ну что, дорогая, теперь и у тебя нет покоя?

– Ах, дядя! – вздохнула она.

– Ничего, все мы так вздыхали когда-то.

– Ну, дядя, будто…

– Да-да, девочка, ничего не поделаешь с этим…

– А как она?

– Какая ты любопытная, – улыбнулся Андрей Иванович. – Я разговаривал с Ильёй.

– И что?

– Ой, берегись же ты.

– Кого?

– Это я так, к слову. Не беспокойся.

Они вошли в дом, полный тишины, где Елена Ивановна дожидалась брата и дочь.

Андрей Иванович сдержал своё обещание: он вечером следующего дня уже гостил у Одовцевых, мало того – пришёл не один, а вместе с племянницей; гостили они допоздна. Илья видел из окна своего дома, как они пришли, и уследил, как они вышли от Одовцевых.

Глава седьмая

I

Чудесной выдалась весна… зато лето начиналось совсем не доброе – холодное и дождливое. В скверную погоду и выходить из дома не было никакого желания. Впрочем, никто никого и не выгонял на неприютную улицу.

Карлин, оставаясь дома один, большую часть времени тосковал. Нахлынули на него воспоминания, и хандра только усугубилась – он сделался ленивым, небрежным, жалким. Больно было на него смотреть. Днём, когда он оставался с Димой дома, практически не выходил из своей комнаты и валялся на кровати. Становился особенно раздражительным, когда Дима просил, уговаривал его в чём-нибудь. Было замечено, что Андрей Иванович как-то особенно уважительно относился к племяннице и вместе с тем боялся её; она же отвечала ему искренней родственной любовью. Но в эти дни и Ирина не всегда могла на него повлиять. Вскоре сданы были семестровые экзамены, и Ирина стала оставаться дома – это как-то развеяло щемящую хандру Андрея Ивановича. Но на улице всё ещё оставалось холодно и дождливо.

Пришла пора летних отпусков – любимое время трудового люда. Анастасия Алексеевна взяла отпуск и одна уехала на несколько дней в деревню. Лишь второй раз за много лет работы летом в отпуск пошла и Татьяна Тимофеевна. Зато Аня, напротив, окончив десятый класс школы, временно устроилась на работу, хотя не столь высокооплачиваемую и не столь ответственную. Она теперь чувствовала себя взрослой и самостоятельной – вот особенность нынешнего времени и порядка.

Шло время. От нечего делать Андрей Иванович, понемногу придя в себя, вместе с Ириной стал частенько хаживать к Одовцевым, которым доставляло особое удовольствие видеть их у себя.

– Когда же установятся солнечные дни? – спросила Татьяна Тимофеевна.

– Кто его знает, – отвечал Андрей Иванович, – не всё же лето будет таким.

– Хорошо бы, – вздохнула хозяйка, переводя взгляд от окна на Ирину, и спросила: – Как сессию сдала?

– Хорошо.

– Мой тоже заканчивает неплохо; завтра у него последний экзамен… А как Илья? Мне говорили, что он готовится к поступлению в институт.

– Вроде готовится, – ответила Ирина.

– Хотя… посмотрим, – усомнился Андрей Иванович.

Время перешло уже за полдень. Вскоре пришёл Николай, на нём промокший пиджак, который он снял тут же, в прихожей, и повесил на плечики. В доме сделалось оживлённее. Раздался вдруг телефонный звонок, Татьяна Тимофеевна подняла трубку.

Молча выслушав, хозяйка положила трубку на место и объявила:

– Что ж, друзья, Михаила Михайловича на обеде не будет, станем обедать без него.

В дом вошла Аня – как вымокшая курица (прошу прощения за такое сравнение).

– Вот кстати! – обрадовалась Татьяна Тимофеевна. – Чувствует, когда нужно приходить.

– Не то, – возражал Андрей Иванович, – она не чувствует – она убеждённо знает.

Хозяйка ушла на кухню… После они все вновь собрались в зале, где продолжился их разговор.

– Татьяна Тимофеевна, – обратился Карлин, – составь мне коалицию.

– Какую коалицию? – удивилась она.

– Дружескую, конечно. Для поддержки.

– А ты что, собрался устроить спор?

– Конечно.

– И почему именно я?

– Ты, Татьяна Тимофеевна, – объяснял Андрей Иванович, – простите, просто подходишь мне по возрасту. То есть у нас образуются две коалиции: одна наша – взрослых, а другая их – молодых.

Молодые люди пребывали в недоумении, не осознавали пока, что надумал Андрей Иванович. Не понимала и сама хозяйка.

– Дорогой ты наш, разъясни нам, что ты надумал? – попросила Татьяна Тимофеевна.

– Я просто думаю завести с вами один разговор…

– Точнее, спор? – хотела уяснить для себя хозяйка.

– Ну да, правильнее – спор, – поправился Андрей Иванович. – Мне только хочется узнать, насколько наши разногласия окажутся значительными.

– А что, если мы окажемся разными во взглядах, – забеспокоилась Татьяна Тимофеевна, – или, допустим, разными окажутся и они, то есть молодые?

– Вот это как раз интересным для нас окажется, – и он обратился к молодым: – Так я думаю?

Они улыбались, заинтригованные; глаза их блестели. – Посмотрим, – ответила Ирина и повернулась к Николаю.

– Итак, – начал Андрей Иванович, – я полагаю, что ты, Татьяна Тимофеевна, думаешь, что красота спасёт мир?

– Ой, бог с тобой, Андрей Иванович, с чего это ты взял? – удивилась она.

– Я просто делаю предположение.

– И напрасно.

– Стало быть, я не ошибся, – сказал Карлин.

– В чём?

– Что мы вместе составим одну коалицию.

– Дядя, – вступила в разговор племянница, – а красота, говорят, страшная сила. Значит, как сила может повлиять на мир?

– Правильно, – вступился за неё Николай.

– Ты хотела сказать «спасёт», а не «может повлиять»? – уточняя, спросила Татьяна Тимофеевна.

– Вот логика, – удивился Карлин. – Вы случайно не логику сдавали в этом семестре?

Николай и Ирина удивлённо переглянулись, но не ответили.

– Так, Ирочка, и что ты там сказала про страшную силу? – хотелось знать Татьяне Тимофеевне.

– Это не так разве? – будто испугалась она.

– Не знаю, милая, – ласково, точно успокаивая её, ответила хозяйка.

– Но ведь это сказала сама Раневская, – сказала Ирина.

– Какая Раневская? – спросил Карлин.

– Как какая? Которая в кино снималась.

– А-а, вон оно что! Впрочем, это было сказано, а вернее, написано ещё давно до неё Семёном Яковлевичем… – А кто это такой? – перебил Николай.

– Кто это такой? – удивился Карлин.

– Вот именно – кто?! – не терпелось Анне.

– Кто?! – продолжал удивляться Карлин. – Семён Надсон – русский поэт. Удивляюсь, что не слышали про такого…

– А он современник или классик? – поинтересовалась Аня.

– Ты хотела спросить, жив он ещё или нет?

– Ну, как-то так, – смутилась она.

– Нет, живший в первой половине девятнадцатого века, он умер в возрасте двадцати четырёх лет.

– Так рано? – сочувственно сказала Ирина. – Как и Лермонтов.

– Увы, да… «Ах, красота – это страшная сила!..» – процитировал он поэта. – Но парадокс в том, что эта последняя строка – из стихотворения о дурнушке, некрасивой девчонке… Так вот, и сама-то актриса, сказавшая эти слава в фильме, не обладала красотой, даже напротив… – не договорив, заметил Андрей Иванович и продолжил о другом: – Вот вы все здесь: трое молодых, разумеется, красивые – значит, вы сильные, а сила обязательно даётся для борьбы. Вот интересно, если бы вам пришлось применить так называемую силу, то на что и куда она была б направлена?

– Андрей Иванович, – обратилась Татьяна Тимофеевна, – нам бороться теперь не за что: нам бы, дай бог, здоровье собственное теперь сберечь – вот наше главное счастье… Разумеется, после наших детей, – добавила она после короткой паузы.

– Вот именно, нужно бороться за своё счастье, – быстро согласилась молчавшая до поры Аня.

– О каком ты счастье говоришь, деточка? – спросил Карлин.

– Ну, например… – задумалась она, – например, о любви.

– За любовь просто необходимо бороться, – поддержала Ирина.

– У вас, по-видимому, всё просто, – возмутилась Татьяна Тимофеевна. – А у нас ещё проще было: полюбили и женились без всякой борьбы.

– И как ты себе представляешь эту самую, скажем, борьбу? – спросил Андрей Иванович у племянницы.

– Не знаю точно, – отвечала она. – В литературе и в фильмах совершаются даже убийства во имя любви – это, что характерно, оправдывается…

– Ты говоришь как Илья; по крайней мере, так и он думает.

– Оправдывается с нравственной стороны, а с юридической так просто дело не сходит, – заметила Татьяна Тимофеевна.

– А у нас в школе одна история была, – быстро начала Аня. – В прошлом году пришёл к нам в школу новый учитель истории, ещё молодой, красивый такой. Так вот, влюбилась в него вдруг одна его же ученица, она из нашего класса, и завёлся у них роман. Учителя, которые старше, стали травить его. Не выдержав травли, он ушёл из школы. Забросила школу и она. Но тот учитель уговорил её, чтобы она вернулась в школу, – послушалась его. Учителя над нею ехидно, дразня, посмеивались. Это её очень угнетало поначалу, да привыкла потом. Теперь, я знаю (сама видела, и не раз), они спокойно встречаются после школы. Счастливы они! – радостно закончила она рассказ.

У Андрея Ивановича пробудились воспоминания, и он сделался задумчивым.

«Тот, вероятно, не упустит своего счастья, как некогда… – думалось ему. – Правильно, к чему придерживаться предрассудков, когда чувства сильнее?..»

– О чём ты, Андрей Иванович, так задумался? – спросила Татьяна Тимофеевна.

– Задумался, какая у нас волевая и умная молодёжь, – ответил он.

– Да, – согласилась Татьяна Тимофеевна. – Но всё-таки куда ей без нас.

– Однако поздно уже, – сказал Андрей Иванович и подошёл к окну. – Господи, что за погода… Что-то твой, Татьяна Тимофеевна, задерживается сегодня.

В дом кто-то вошёл.

– Вот и папа, лёгок на помине, – обрадовалась Анна.

– Ну-ну, – говорил он в прихожей, – я знаю и другое – что вспомнишь, и оно…

– Будет вам умничать, – улыбнулась хозяйка и спросила: – Ты чего так долго?

– Отчёт готовил за полугодие, завтра отчитываться.

– Понятно. А мы тут без тебя разговорились.

– А чего вам ещё делать? Давай чаю горячего – отогреться бы. Пойду переоденусь пока…

Андрей Иванович и Ирина вернулись к себе домой, когда начало темнеть. А когда холодно и пасмурно, как было сегодня, темнеет раньше.

Карлин находился у себя в комнате, ему не спалось. Он открыл окно. Ночь дохнула сыростью и холодом. Андрей Иванович посмотрел наверх, но, кроме тьмы, ничего не увидел. Постояв молча какое-то время у окна, он вдруг испытал на себе быстро пробежавшую дрожь от холода. Карлин закрыл окно…

II

Последние два дня Ирина испытывала смятение и внутреннее беспокойство. Что её могло так беспокоить? Мучительнее всего в ней оказалось то, что она не понимала, отчего это происходило. А между тем мало кто обратил внимание на сказанное Андреем Ивановичем Ирине в гостях у Одовцевых: «Ты говоришь как Илья; по крайней мере, так и он думает». Сама-то она сообразила это не сразу, а вспомнив, более прежнего забеспокоилась.

«Не может быть, – не верилось ей, – чтобы я думала так же, как Илья. Мы разные, мы абсолютно разные…»

Она поймала себя вдруг на мысли, что жалеет его.

Наконец-то на несколько дней установилась солнечная и тёплая погода, что позволяло выходить в город, тем самым развеяться, переключиться на другие дела. Лица наших героев стали весёлыми – пускай не все; и ясно солнышко всех не обогреет, как говорится. Потом дни испортились: опять похолодало и пошли обильные дожди. Возобновились частые хождения по гостям. И надумала Ирина навестить Илью.

«Поди-ка, скучает: один как-никак остался», – думала она.

Только как-то особенно сомневалась, одной идти или с Николаем, – и пошла одна, не сказав никому.

Илья в это время был дома, скучая, сидел возле окна. Увидев Ирину, свернувшую к нему во двор, он засуетился. Постучалась она в дверь и вошла. Илья её встретил возле порога.

– Добрый день, – сказала она.

Илья приветствовал её улыбкой. Они прошлись по прихожей вперёд и оказались в зале.

Ирина поинтересовалась:

– А мама надолго в деревню уехала?

– На этой неделе должна уже вернуться.

– Понятно. А чем ты занимаешься?

– Когда чем, а в особенности ничем.

– И не знаешь, чем заниматься?

– Не знаю, – улыбнулся Илья.

Они на какое-то время умолкли, не зная теперь, что спрашивать и о чём говорить. Такое безмолвие всегда тяжёлое, гнетущее.

Илья предложил чаю. Она не хотела его, но ради приличия вынуждена была согласиться. Через несколько минут они вдвоём пили чай. За чаепитием разговор их возобновился.

– Я слышала, – начала Ирина, – что ты передумал… Я имею в виду насчёт учебы.

– От кого слышала?

Отвечать она не стала, но в свою очередь настойчиво спросила:

– Это так?

Илья не ответил и направил разговор в иное русло.

– Он, конечно, у тебя сообразительный, – говорил Илья о Карлине. – Как хотелось бы мне, чтобы и у меня был кто-нибудь подобный. Он всё понимает, он всё видит у тебя. Побеседует он, и о тебе уже знает, как будто прожил с тобой бок о бок десяток лет. Даст какой-нибудь дельный житейский совет.

– Потому что Андрей Иванович прожил уже не десяток лет, – заметила Ирина.

– Ну да, конечно, не то что мы с тобой.

– Рано ли, поздно ли и до нас дойдёт мудрость. С годами, думаю, все становятся такими.

– Да ну, о старости говорить, – и он отпил глоток чая.

Ирине эта небрежность не понравилась, она спросила:

– Тогда о чём?

Илья повёл бровями, как делают многие, когда не знают, что и сказать. Ирина это поняла. Дальнейший разговор их продолжался с переменным успехом: то оживлённо, то вяло, но с каким-то напряжением – и напряжение нарастало.

Илья крадучись пододвинулся к Ирине ближе (они сидели на диване), закинул левую руку на спинку дивана и какое-то время оставался в таком положении недвижимым. Он дышал так, что, казалось, его возбуждённая грудь испытывала недостаток воздуха. Илья, как хищник, вот-вот должен броситься на жертву, но, видимо, ужасная сила его ещё удерживала. Ирина сидела, затаив дыхание, она ясно представляла себя жертвой. В таких обстоятельствах особенно проявляется инстинкт выживания (или самосохранения, как хотите).

Её вдруг осенило – она быстро поднялась с дивана, чего Илья никак не ожидал, и сказала:

– Ладно, я пошла.

И она быстро направилась к выходу и только тогда облегчённо вздохнула. Илья, соскочив с места, последовал за нею. Обогнал Ирину в прихожей, остановился у дверей, перегородив ей выход.

Нужно было только видеть некий неописуемый испуг на её лице. Отчаяние овладело ею. Ей хотелось кричать, но крик точно застрял где-то в ней самой, в глубине груди, потому и получилось тихо, не столь убедительно:

– Если ты со мной что-то сделаешь, я наложу на себя руки, и тогда…

Она не договорила. Илья вдруг испугался, лицо его сделалось бледным. Он не знал, как вести себя дальше. Тем замешательством и воспользовалась Ирина – она выскочила за дверь. Оказавшись во дворе, убедилась, что её не преследуют, и перевела дух. Постояла, успокоилась и вышла со двора на улицу. В напуганной Ирине внешне будто ничего не происходило: она, притворяясь спокойной, отправилась домой.

Никуда больше в этот день Ирина не ходила. Никто, даже проницательный Андрей Иванович, не мог обнаружить на её лице пережитого страха за саму себя – впервые за себя.

III

Два дня сидел дома Илья, копивший в себе неизъяснимую злобу к другу. Вернулась из деревни Анастасия Алексеевна. Она увидела, насколько он внутренне переменился. Мать повздыхала да умолкла: сама когда-то была измучена, что саму себя не узнавала. Вот такая штука – любовь, тем более неразделённая.

– Отцу было плохо, боюсь, что ему… – Анастасия Алексеевна не договорила, полагая, что этим сможет заставить говорить сына.

Но разговора особенного не было. Отвечал он односложно: «нет» или «да», «посмотрим» или «сделаем», «наверное» или «как получится». А получилось у него как-то скверно. И мать не выдержала, разбранила сына. Потом ушла в свою комнату, откуда долго не выходила, где тихо плакала.

Это было вечером в воскресенье. А в понедельник следующего дня Анастасия Алексеевна вышла на работу, где ей обрадовались. Особенно обрадовались подруги, успевшие по ней соскучиться. Илья же, зная, что мать вернётся с работы поздно, после её ухода запер дом на замок и отправился на автовокзал… Не прошло и двух часов, как Илья оказался в деревне.

– Илюшенька! – обрадовалась старушка.

Старик услышал радостный голос своей старухи и, кряхтя, слез с печи. Обрадовался и он.

– Надолго? – спросил дед.

– Нет, вечером обратно.

– Неужто?

– От матери слышал, что тебе плохо стало, вот я и…

Старик махнул рукой и недовольно прокряхтел:

– Эх, бабы всегда так…

– Да не слушай ты старого дурака, Илюшенька, – советовала старушка.

Старик не стал ей возражать, как-никак знал бабью натуру. Однако Илья лукавил – он приехал не столько проведать стариков, сколько совсем по другому делу. Илья выбрал момент, когда остался один, без присмотра стариков, незамеченным достал мелкокалиберный охотничий карабин и тихо вышел во двор.

«Оружие это бьёт тихо, почти бесшумно, и убойность у него хорошая, – думал он нервно. – В самый раз для дела, что надо!»

У него был в мыслях уже заготовлен ответ на случай, если он всё же будет уличён стариками с оружием. Но это не понадобилось. В кладовой Илья вытащил целую пачку старых газет, изгрызенных мышами, и стал тщательным образом заворачивать в них карабин, затем свёрток перетянул белой капроновой бечевой.

«Теперь вряд ли у кого возникнет подозрение, что находится под бумагой», – подумал Илья.

Он вернулся в дом, вытянул нижний ящик комода, где залежались боеприпасы, взял патрон, подумав, взял ещё два – так, на всякий случай. В принципе, и всё…

Уже вечерело. Пришла пора прощаться. Простился Илья с изумлёнными стариками и отправился на остановку. Стал дожидаться рейсового автобуса, крепко прижимая к себе весомый свёрток.

Этот охотничий карабин некогда перешёл к деду после спора: прежний владелец (царствие ему небесное) проиграл пари. Оба они были некогда заядлыми охотниками. И тот ненароком похвастался, что его оружие бьёт лучше, точнее. Устроили соревнования по стрельбе. Дед стрелял из обычной двустволки, а другой из доброго охотничьего карабина. После условились, что проигранное оружие будто бы окажется утерянным – вот голь на выдумку хитра! А вечером того же дня сам проспоривший принёс домой деду и оставшиеся боеприпасы: ни к чему они теперь ему. Посидели вместе, выпили водки и разошлись прежними друзьями.

Подошёл автобус, Илья вошёл в него и поехал в город. Вернулся домой, на дверях висел замок. Затем Илья забрался на чердак, где и запрятал свёрток. Спустился вниз. Отпер замок. Вошёл в дом.

Вернулась с работы Анастасия Алексеевна. Илья показался ей спокойным, что удивило и обрадовало её.

– На завтра объявили штормовое предупреждение, – сообщила мать сыну.

Он отнёсся к этому сообщению преспокойно. Безмятежными бывают люди, когда убеждены, что скоро – завтра – должно всё непременно закончиться.

IV

Утро. Солнце. Чистое небо. Ничто не предвещало бури. Анастасия Алексеевна только что ушла на работу, а Илья оставался лежать на диване. Полежав какое-то время, он поднялся и отправился на кухню, где дожидался его приготовленный матерью завтрак, который успел остыть. Мудриков умылся, съел холодный завтрак, после чего оделся и вышел на улицу.

Дул влажный ветер. Илья прошёлся по улице. Он обратил внимание на то, что створка окна дома напротив распахнута.

Стояла духота. Низко издали надвигалась огромная туча, надвигалась она на город. Ветер утихал. Но время от времени он врывался. Гнулись деревья, трещали длинные антенные мачты, поднималась дорожная пыль.

Илья завернул к себе, но в дом заходить не стал. Он прошёлся по двору, пройдя за дом, и забрался по лестнице на чердак, где поначалу ему казалось темно, потом, когда глаза привыкли к сумеркам, стал ориентироваться. Пол чердака равномерно засыпан толстым слоем опила. Солнце успело нагреть кровлю крыши, отчего на чердаке стояла жара. Илья открыл низкое, чуть ли не до насыпи опила, маленькое окно фронтона (входная дверца была не закрыта), и повеяло сквозняком. Через то самое окно хорошо просматривался дом Одовцевых.