Баден-Баден

А, кстати, Татьяна как-то хохмила, советовала держать в столе подходящее колечко для общения с некоторыми посетителями! Да нет, должно быть на пальце у женщины обручальное кольцо. Не фиктивное – настоящее. Одной плохо, плохо… А вот почему и Димка не звонит? Если живет у какого-то нувориша, то, надо думать, серьезные трения у них с супружницей? Довольно красивая тетка, замужем никогда не была, всю жизнь, говорят, прокуковала вдвоем с матерью. А как осталась сироткой – тут и Димочка появился! Что не какая-то курортная роза-стервоза, спасибо, но…

– Большое спасибо, Михаил! Но… Я не представилась, разговорились мы с вами! Я – редактор «Курьера», а потому дел, как всегда, очень много. Рада, что вы теперь будете постоянно, надеюсь, фигурировать в нашей газете! Её в городе любят и читают, так что клиенты вам гарантированы. Ну, всего хорошего! А кафе и столовых у нас здесь много, найдёте что-нибудь на свой вкус.

– Я чё-то подумал, вы секретарша… Да я шёл… Смотрю: табличка «Курортный курьер». Ну и зашёл!

– И правильно сделали, Михаил. Всего, всего доброго!

      …И дома Алина все ждала звонка от Воробьёва, мысленно издеваясь над своей нервозностью, изумляясь ей: успокойся, истеричка! Пять минут целовалась – пять пудов сопливых слезинок с тех пор уронила, да? Объявятся и тот, и другой когда-нибудь, куда они денутся? Но хотелось, чтобы сейчас…

Ближе к вечеру позвонила Татьяна. Не по работе, просто так, сказала. Это означало: сын хамит, муж, лодырь, достаёт, семейка надоела до чертиков. Алинина задача в таких случаях сводится к протяжным, сочувствующим возгласам: «Да… Ничего себе… Да забудь, забудь… Да хорошие у тебя ребята, и муж, и сын!» Вот тебе и благодать замужества. Удивительно, но сама Алина почему-то никогда ни на кого не выплескивается вот эдак. Бабские переживания всегда выливаются в какие-то многослойные фантазии, иногда стихи… Ну и работа классно отвлекает от всех грустей! Но сегодня что-то она совсем распустилась… А завтра воскресенье!

Да, воскресенье. И ближе к вечеру ее у дома подстерёг Воробьев. Сидел, нахмурившись, курил на детской площадке, на телестудию очень спешил, сказал! И позвал съездить с ним на дачу «пособирать хурму». А в девятом часу позвонил Димка, пригласил на миллионерскую виллу. «Я там не столкнусь нос к носу с твоим семейством?» – только и вздохнула. Димон сначала вроде не расслышал, но потом с длинными паузами пробормотал, что «с семейством что-то не складывается, хотя пацаны отличные» Но Алина уже пообещала Воробьёву насчет хурмы.

                              14

– А чего ты голову помыла? Сама говоришь, плохо для волос каждый день!

– А я вчера не мыла!

– Ну, позавчера… Куда-то собираешься, да?

Полинка зашла в комнату, руки в боки, перекрикивает жужжанье фена, поглядывает косо. Ах ты, инквизиторша! Алина выключает фен и получает еще порцию дочерней критики:

– Ты неправильно челку укладываешь, давай, я покажу!

Ну, это пожалуйста. Может, забудет, о чём спросила… Хотя…

– Меня тут позвали урожай собирать, так что челка быстренько от трудового пота станет никакой. Но показывай! На будущее! Может, сделаюсь даже красивей, чем ты, моя Полинка-малинка-хурма-маслинка!

Очень неплохих результатов можно добиться с дочкой, если говорить ей правду. Особенно по части ее внешности!! А вообще Алина сегодня перед этой соплюхой слегка робеет…

– Ой, ну прям, мам… Я тебе вчера говорила, мы с папой на море были, он купался… Потом столько разговаривали обо всем! Вот куда ты идешь? Ты послушай, послушай! Он будет воспитывать, помогать близнецам, это без вопросов, сказал. Но с бухгалтершей они совершенно разные люди! Абсолютно!

– Она экономист, во-первых, а во-вторых, не представляю, как можно воспитывать мальчишек на расстоянии.

– Ну и пусть! Главное, он тебя любит, а не её! Он рассказывал вчера… Мы сидим, жара такая, мороженым прохлаждаемся, и папа вдруг вспомнил, как встретил тебя в снегопад! Ну, он тебя с первого класса обожал, как меня эти приставалы Тимка и Карен… Но, говорит, понял, что это на всю жизнь, когда встретил тебя на улице тогда, случайно! Он тогда чуть не умер от счастья! Говорит, весенние каникулы были, и вдруг снег пошёл, прямо повалил! А он не очень утеплённый, ну и побежал домой. Конечно, мимо твоего дома, всегда, говорит, этим маршрутом старался – и на тебя наткнулся! Идёшь в белой куртке, в белой шапочке, такая Снежинка, и снежинки летают… Он так и встал, как вкопанный. А сам весь синий, наверно, потому что ты стала ему тереть лицо, а потом на минутку руку положила на грудь… И всё! И он стал твой навсегда!

Да, Димка ей рассказывал, и несколько прекрасных картин у него есть на эту тему. Одна пастель Алине особенно нравилась, хотя как раз на ней они не очень-то на себя похожи. А вообще эта встреча ей больше помнилась именно с его слов, по его прозрачно-голубым акварелям и романтичному панно в детском санатории «Смена». Нет, Димон, конечно, – талант… Ремарк, между прочим, писал, что мужчина не может жить ради любви, но ради другого человека – может! А Димка живет ради своих художеств… и вот если честно признаться, разве ее это не раздражало? Всегда, всегда! Что, неужели правда она такая собственница?! А ведь его чудесное панно вдохновило Алину на стихи, тоже, кажется, неплохие, надо бы найти их в компьютере…

– Мам, а к папе мы сегодня поедем? После твоего урожая? Или ты одна хочешь? Да я не обижусь, я же с ним пообщалась уже!

– Подожди… иди к себе, мне тут ещё столько дел надо… Слушай, знаешь… Сейчас стихи тебе найду, почитаешь, вот что! Иди пока!

Ужас какая приставучая девица эта Полька-парасолька… Нет, ты посмотри! Убила совсем настрой на амуры, авантюры… Да нет, на что-то большое, желанное, страшное – все вместе. Уже не щекочет, не горячит беспокойный такой костерок внутри… Что-то ничего уже неохота, потому что… потому что… Ну чего эта девица дома торчит в воскресенье, спрашивается?! А, вот эти стихи, нашла в планшете! Неплохо вроде получилось?

                  Мерзлый ландыш губ девичьих

На весеннем на морозе…

Март так метко, так отлично

Расшвырял снежинок грозди.

Юркнуть бы в подъезд пахучий –

Да к ребристой батарее!

Только в миллион раз лучше

Ручка в варежке согреет:

Трёт мальчишке нос и щеки,

На груди затихнет птицей…

Этот вечерок далёкий

В ночь вовек не превратится.

Снежной нежностью помечен,

Он светлее всё и слаще,

Беспечально юн и вечен,

И названье ему – счастье!

Да, кажется, удалось проникнуться димкиными воспоминаниями! Присвоить их, что ли, потому что ей эта минутная встреча совсем «не зашла», как Полинка формулирует. Она тогда очч-чень симпатизировала одному десятикласснику, как потом в универе одному преподавателю – трепетно, преданно, на расстоянии… Вот же дурища была! Да и сейчас что, намного мудрее? Даже Татьяна, если б знала о её метаниях, только хихикнула бы, наверно… Но что делать, если каждой клеточкой чувствуешь: красивый, краткосрочный романчик, да еще с Воробьёвым, немыслим, невозможен… Она же себя знает, это страшно может затянуть… зачем только?! Пусть со своей певичкой валандается, Тургенев!

– Полинка! Слушай! Иди-ка сюда, что скажу! К папе вечером тогда уж, а сейчас собирайся, поедешь со мной хурму собирать! Любишь ведь?

Да, очень-очень вкусный субтропический фрукт эта хурма, такое райское оранжевое яблочко… Несовременной великовозрастной Еве лучше с ним не шутить.

                        15

Она вроде боится меня! И себя, похоже… Ладно. Хорошо, что понял, а то мог бы, как вон, дождевая бочка, налиться до краев желчью да злостью… Мог решить, что просто издевается девушка над «старичком»! Да нет, нет… Неравнодушна она ко мне. Воробьёв в таких делах ещё соображает по старой памяти! В студенческие годы и потом, пока второй раз не женился, погулял, попользовался вниманием прекрасного пола. Прекрасного-ужасного, скорее, потому что уж очень злится, если ты не хочешь быть у него под каблуком, колпаком, контролем «ненавязчивым»! Вот Алинка вряд ли станет его жучить в этом плане, просто некогда ей…

Эх, без всяких натяжек, они с дочкой – чудо! Настоящие поджарые модельки, смотрятся, как две сестры. Недаром на выставке Григорова было, помнится, несколько их двойных портретов, очень неплохих. Да нет, парень, конечно, мастер, ничего не скажешь. Лучше, понятное дело, если бы был мазилкой, бородач лохматый, и не встревал… Ладно, день-то какой сегодня великолепный, как по заказу! Небо, словно… шатер? Есть разве слово для этой прозрачной, блекло-синей благостной вышины?! Да есть, конечно, только слово, слова эти какие-то особенные, другие, которые удивительно умели найти Тургенев, Бунин… Куда нам, нынешним скоропишущим, скороживущим! Но вот эти золотые шары хурмы… они вроде сотни улыбок солнца молодому деревцу! А вон у дома великан-старикан, еще от прошлых хозяев, весь разулыбался… Однако на какой цветистый романтический стиль потянуло. Хотя вовсе не удивительно здесь, на этом зелёном склоне, где перекликаются, смеются, протягивают к деревьям руки сразу две черноморские Ассоль!

А он пока замаринованный шашлычок доведёт до ума на мангале, вот что.

Поднявшись по ступенькам за кое-какими причиндалами в дом, он в который раз удовлетворённо подумал, насколько же ему с ним повезло. С ним, с большим участком, где и сад, и подъезд нормальный, и навес для машины. Да, ещё же электричество, водопровод, как во всем этом садовом товариществе. В начале нового тысячелетия купил у знакомых, рванувших в Германию на ПМЖ. Отец ещё жив был, помог с деньгами, продал свою замечательную коллекцию марок. Шутил: «Все равно теперь слепой, что, щупать кусочки бумаги? Девок надо в любом возрасте щупать!» И подарил сыну этот огромный кусочище сказочного приволья! Все скромненько, но сегодня стоило бы абсолютно сумасшедших денег. Место – считай, в черте города, неподалеку даже остановка автобуса. Но главное, что сразу подкупило, так это потрясающий вид на довольно близкое море, а с другой стороны – на просматриваемый вдали Главный Кавказский хребет… Живопись Боженьки! Открытка такая призывная: «Welcome to paradise!» – «Добро пожаловать в рай!» Стоишь вот на этой своей горушке под хурмой, айвой или высоченной черешней, подставляешь морду ветерку с моря, смотришь вокруг и… Да нет, что при этом порой чувствуешь, очень трудно человеческими словами передать! Недаром Марго так сюда рвется. Кухню здорово облагородила, в обеих комнатках обои заменила…

– Как же у вас здесь… Ну просто нет слов! Очень, очень хорошо!

Да, слов, бывает, не хватает даже им, пишущим. И не только восхищаясь, отдавая дань «божественным природы красотам». Вот как ей наконец сказать, что… А, ладно…

У Алины кепочка сползла на лоб, на плече пластмассовое ведерко с крепкой, особо вкусной шоколадной хурмой. Ставит его на землю, улыбаясь, смотрит вверх на Воробьёва. Он протягивает руку из окна:

– А ну, кинь мне одну шоколадненькую!

– О, какая ручища огромная! Не промахнуться!

– Так я ж трудовой сельский парень, в Высоком, в горах вырос! Отец врачевал, жили в доме деда – сад, огород, козочки-курочки, всё, как полагается. В город перебрались только когда в девятый класс пошел. Отец поликлиникой стал заведовать.

Подлетает дочка, украдкой на них поглядывает. У неё ведро полное только наполовину – непорядок! Алина весело командует:

– Иди, иди ещё поработай! А сверху вы уж сами достанете, да, Олег Сергеевич? Я знаю, у садоводов бывают такие длиннющие шесты с такой штучкой на конце.

– Точно! Именно с такой штучкой!

И оба смеются так, будто это им, а не Полинке по тринадцать лет…

Но рано, рано барышни засобирались домой. Алина едва притронулась к шашлыку, к привезенной ею упаковке суши:

– Объелась хурмой, напиталась обалденными видами, горным вашим воздухом! Зачем только вы курите? Вы же говорили, давно бросили! – чуть взглянула на Воробьёва и, опустив голову, стала переставлять тарелки, прибирать на столе.

– Мы еще сегодня к папе… папу навестим. Да, мама? – деланно улыбается девочка, тоже посмотрев на Воробьёва, эдак свысока посмотрев!

– Вот и угостите его фруктами с дерева! – надо было Воробьёву это сказать. Всё равно ведь потащит папочке, можно не сомневаться. – И братишек угостите, близнецы у него, кажется?

Ого, как сощурились, как сверкнули очи у малявки! Ну, точно, папина дочка! А вот его Юля всегда с маменькой была заодно…

Но папина дочка справилась с неудовольствием, промолчала. С аппетитом, видно же, ест -но уж так манерно, медленно! Благонравным голоском вопрошает:

– А у вас есть дети, Олег Сергеевич? И внуков много, наверно?

– Трое! А дети далековато отсюда: дочка в Италии, сын в Петербурге. Солидный чиновник стал, мы его студентами на свет произвели, чуть постарше тебя! Ты вот когда думаешь от мамы-папы отпочковаться? Когда, например, замуж собираешься?

Алина встрепенулась, хохотнула с нахмурившимися бровями:

– Да что вы, Олег Сергеевич, она рослая, но в седьмом классе еще только! Ох, надо уже собираться… Не замуж! Домой.

Эта нахмуренность, вдруг даже какая-то отчуждённость взрослит ее загорелое лицо. Все равно, очень, очень молодое… Ага, вот так, значит?! «Домой»! А кто и что для неё дом?! Только ли дочечка? Или в комплекте с папочкой? Да понятно… Понятно. Но никого и никогда Воробьёв не удерживал, не упрашивал. Сказано «нет», пусть даже мягонько – нет так нет, ради Бога. Ох, как это женщин бесит обычно! Да пусть едут, пусть папу навещают… А ему что, может в Питер летануть на недельку? Как раз грядут осенние каникулы… Развеяться, разгуляться, пожалуй? Да и сына, внука повидать заодно… ну там в комплекте первая супруга с кислой гримаской… По тургеневским местам походить, вот что! Ха-ха.

                              16

Под вечер плелась с сумкой из магазина, пришлось обойти что-то громко обсуждающую, жестикулирующую юную парочку. Алина мельком глянула туда, куда энергично взлетали их руки. А, белый дымок над большим двухэтажным домом с высокой, как третий этаж, мансардой. Уже топят, что ли? Рановато… И вдруг страшные, нецензурные басовые вопли оттуда напрягли, резанули уши. Женские вскрики, визг! Стали громче, явно переместились во двор… Вслед за ними внутри мансарды вдруг сверкнул жуткий, ярко-оранжевый всполох. Пламя?! Оно тут же с дикой скоростью стало увеличиваться, разрастаться на глазах во все стороны… Над этим огненным, трепещущим пологом, совершенно закрывшим мансарду нарядного светлого дома, к небу потек серый столб дыма… вскоре стал черным. Пожар!

Он забушевал с неумолимостью киборга, молотящего башкой и конечностями всех вокруг. Алина с трудом оторвала глаза от этого кошмара: ребята вновь заговорили… Парень стал набирать ноль один, пальцы, мобильник его не слушались… он лишь пожал плечами: конечно, люди в многоэтажке рядом с горящим домом уже дозвонились! Они ведь тоже запросто могут полыхнуть! Ох, эта наша типичная-привычная домовая скученность… Полно на курорте построек, где соседи могут чуть ли не в окна прыгать друг другу – так они близко, буквально впритык! Вот снова надо будет писать на эту тему…

К счастью, новый многоквартирный дом устоял, зато загорелся еще один обшитый сайдингом особнячок… Клубы чернющего дыма над этим двойным ослепительным огненным шоу поднялись высоко, стали сбиваться в тучу. Алина проводила её взглядом. Она медленно поплыла туда, где урывками, разрозненный вершинами гималайских сосен, виднелся дальний закат над морем. Он пылал абсолютно, ну абсолютно тем же пронзительно оранжевым, уходящим светом! Вот, пожалуйста, фотки – свидетели, сделала как-то машинально…

Ещё, ещё даже ярче картинка вдруг сыплет ей в глаза мельчайший золотой песок, набегает наивной гурьбой гогеновской молодежи у океанских волн… А над горизонтом – пышный павлиний хвост нырнувшего в них солнца, тропический закат. Насыщенно-синие сапфиры, отливающие пурпуром рубины, прозрачные изумруды, топазы, ещё, ещё красивейшие, перетекающие друг в друга краски… Вечер празднично иссякает, но впереди детски нежное, лазоревое утро… Да… мирный, безмятежный рай! Парадиз. Всё, всех к чёрту забросить и туда бы, поскорее туда…

Алина постояла еще немного, пока с воем не прибыла первая пожарная машина. Лишь на это подвиг её профессиональный журналистский интерес. Впрочем, ясно было (вскоре подтвердилось!), что никто не пострадал. На ходу мельком еще раз просмотрела фото и видео, очень эффектные, жаль-жаль, что «Курьер» черно-белый… Надо же, информационный повод подстерёг её, считай, у собственного порога, целого и невредимого, слава Богу. Но там, в четырех стенах, настроение, отвратительное, предельно сумеречное все эти дни, станет ещё паршивей! Уже проверено… Телефон Воробьёва не отвечает, вырубился. Зачем же так резко, зачем он, спрашивается… Просто вот взял и исчез! Ну, что ж… Где они, эти счастливые места на земле, где горят лишь одни закаты, а не полыхающие огнём дома, не испепеляющие человеческие страсти? И что страшнее, больнее? Вот гори всё синим да каким угодно огнем, только бы туда, где никто не ссорится, пусть даже молча, не бьётся, не бодается, как… Ну да, как в Баден-Бадене.

Ах, даже так?! Ну точно у нее крыша поехала… Загорелась!

Алина вяло опускается на скамейку перед своим подъездом. Достает из сумки лаваш, щиплет корочку, тянет в рот, глотает. Попробовала бы Полька во дворе такое учудить – сразу бы по рукам получила! Что ж, взрослым можно где угодно некрасиво, неправильно что-то жевать… и страдать, страдать… Нет, ну пусть наши великие классики разругались когда-то там на веки вечные! Алина не великая, а потому не нужно, нельзя ей с хорошим человеком так разбегаться! Хорошим, небезразличным… любимым?! Или просто задело, что он вот эдак, молчком… Да нет, в любом случае как-то надо помириться. О-бя-за-тель-но!

А там уж, как Бог даст.