Автор этого сборника – Борис Сергеевич Пушкарев, многолетний сотрудник журнала «Посев» и директор одноименного издательства в Москве в 1998–2010 гг. Он родился в Праге в 1929 г, сын историка С.Г. Пушкарева (1888–1984), солдата Белой армии. В Праге жива была мысль о том, что цель эмиграции – не жизнь за границей, а борьба за свободную Россию и возвращение в нее. Это автор усвоил с юных лет.

Весной 1945 г., предвидя советские репрессии против Белой эмиграции, семья Пушкаревых покинула Прагу, но чешские коммунисты задержали ее и передали Красной армии. Русские офицеры ход судьбы повернули. Допросив сына и отца, отпустили семью на Запад. Из беженских лагерей в Европе Пушкаревы отбыли в США. Там отец углубился в изучение русской истории, написал или отредактировал около десяти книг. Сын, окончив Йельский университет, стал в 1964 г. лауреатом Национальной книжной премии, потом профессором Нью-Йоркского университета, а помимо того, возглавил научно-исследовательскую группу и выпустил серию трудов, результат которых – многие километры метро и новые пешеходные зоны Нью-Йорка.

При всех своих американских делах Борис Сергеевич продолжал стоять «лицом к России». Он состоял в НТС (Народно-Трудовом Союзе), ставшем фактически преемником Белого движения. Он встречался с советскими гражданами за границей, дважды ездил в СССР. Как только утратили силу «черные списки» КГБ, он в начале 1992 г. (ему было 62 года) уехал в Россию и вскоре принял российское гражданство. Он чувствовал, что вернулся в страну, которую считает своей, вернулся за себя и за своих старших товарищей, до возвращения не доживших.

Подробности жизненного пути автора изложены в его воспоминаниях в последней части книги. Это не автобиография, а лишь зарисовки того, что когда-то попало в поле зрения и запало в память. Автор рисует обстановку Зарубежной Руси, мало кому в отечестве известную, и дает отчет о том, чем он 18 лет занимался в России. В контексте данного сборника эти воспоминания во многом объясняют взгляды и подход автора.

Главным делом Бориса Сергеевича в России стало наше издательство, в котором он видел не просто производителя книг, но «издательское, исследовательское и просветительское содружество». Историк К.М. Александров пишет: «В 1990-е годы он создал систему, которая позволила реализовать целый ряд важных исторических проектов и вывела на орбиту ряд историков, повлиявших и на открытие новых знаний, и на создание новой атмосферы в историческом сообществе».

Основная часть книги содержит выборку статей по истории и по экономике, рецензий и публичных выступлений автора за последние 20 лет. Основной предмет – это российская трагедия XX века и ее понимание сегодня. Четко звучат несколько тем.

Одна из них – как смотреть на предреволюционную, столыпинскую Россию. Автор смотрит не только на то, что за 7 мирных лет удалось сделать, но и на то, какой Россия после 20 лет мирного труда хотела стать. Лет этих ей не было дано, но планы были, был виден исторический путь, тот, который мы сегодня ищем. В октябре 1917 Россия с этого пути сошла и стала осуществлять утопию.

Другая тема – цена, которую за это пришлось заплатить. Она мало кем осознана. Это десятки миллионов погибших, жизнь трех поколений в страхе, нужде, лицемерии и лжи, однобокая экономика. Что сказалось и в международных отношениях. По населению Россия до революции была вдвое больше США, а теперь вдвое меньше; среднедушевой доход как был, так и остался около одной трети американского.

Следующая тема – о непрерывности сопротивления Советской власти. После отступления Белых армий за границу сопротивление принимало разные формы, но никогда не прекращалось: мирного договора в Гражданской войне подписано не было, напротив, Советская власть преследовала «контрреволюцию» до своих последних дней. Отсюда вывод – с лета 1917 идо осени 1993 одновременно существовало две России: Россия советская и Россия несоветская, или антисоветская. Патриоты были и там, и там. Мирным договором стала Конституция 1993 года, воплотившая в себе чаяния трех поколений несоветской России, аргументирует автор.

Его взгляды на современную Россию тоже во многом отличаются от того, что пишется сегодня, в том числе ее критиками. Но автор опирается на твердую традицию, и надо, чтобы его голос был слышен следующим поколениям.

I. История и политика

Завершить революцию 1991 года!

Выступление на конференции журнала «Посев» в актовом зале Министерства культуры РФ в Москве в мае 1999 г.

(Посев. 1999. № 7, июль)

События августа 1991 г., а точнее, 1989–1993 гг., в России, несомненно, стали революцией. Тоталитарная власть КПСС пала, произошла коренная смена политического строя и коренная смена идей, которым этот строй служит. Произошла та самая национальная революция, к которой НТС взывал начиная с 1931 г. (Термин «национальная революция», в противовес революции социалистической, был выдвинут еще сборником «Вехи» 1909 г.) Причем эта четвертая русская революция, по сравнению с предыдущими тремя, оказалась самой бескровной.

Но за все в жизни надо платить – в том числе и за бескровность. В данном случае мы платим тем, что из трех коренных изменений, которых требует полная революция, – смена строя, смена идей и смена элиты, – мы получили лишь первые два. Политическая элита, или правящий слой, остались в большой мере прежними, особенно в провинции. Даже когда это не буквально те самые лица, что сидели ранее в горкомах и райкомах, то лица, на них похожие. Как говорится, какие были у власти, такие и теперь у власти.

Логически этот ход событий понятен. Тоталитарный строй 70 лет каленым железом выжигал любые зародыши политической контрэлиты. В итоге даже диссиденты выражали не претензии на власть, а лишь протест против ее политики. Люди же с деловой хваткой жаждали дела, а не политики. И когда пришло время революции, то сделали ее – по крылатому выражению НТС 1960-х и 1970-х гг. – «конструктивные силы в правящем слое», люди «из кабинета секретаря обкома». Второй полюс власти, необходимый для ее смены, возник не вовне, а внутри правящей верхушки, причем географически, на территории Российской республики. Что и обусловило распадение страны – еще одну цену, которую мы заплатили за бескровное обретение свободы. Раз сам правящий слой делал революцию, лишь временно использовав симпатии широких масс, то немудрено, что он у власти и остался. Провинция переориентировалась на новое начальство, зачастую не сдвинувшись с места.

Так революция 1991 г. осталась незавершенной. Коренные изменения отчасти захлебнулись уже осенью 1992 г. и парадоксальным образом остановились после принятия конституции. Совершенно объективно можно наблюдать, как с 1994 г. замедлился темп целого рада показателей: приватизации жилья, создания новых предприятий, упразднения советских названий улиц и городов. Реформы были остановлены под лозунгом «согласия и примирения».

Что у нас есть сегодня, восемь лет спустя?

Во-первых, у нас есть работающая конституция, легитимность которой уже не оспаривают противники нового строя. Пусть в обеспечении многих прав она все еще остается скорее декларацией о намерениях, но основные свободы: совести, слова, собраний, передвижения, хозяйственной и политической деятельности – в самом деле налицо, и выборы у нас теперь – при всем их несовершенстве – свободные.

Во-вторых, худо ли бедно, у нас есть работающий частный сектор. Им помыкают чиновники и рэкетиры, он лишен нормального банковского кредита и гарантий собственности, но он работает. Во все времена года рынок наполнен товарами, которых при советской власти часто и в помине не было. Безденежью вопреки, наполнен он и покупателями, от Новгорода до Красноярска. Мы видим продавщиц, которые торгуют с неподдельным энтузиазмом, фирмы нам присылают на дом трезвых, вежливых и аккуратных мастеров, с нуля выросли целые отрасли хозяйства – от обслуживания автотранспорта до заграничного туризма. После краха 17 августа 1998 г. много импортных продуктов было удивительно быстро заменено отечественными.

В-третьих, у нас есть плохо работающий государственный сектор. В государственном управлении занято больше людей, чем при советской власти, хотя сфера их деятельности резко сократилась. Амбиций у государства много, а возможностей пока что мало потому, что доходная часть бюджета не работает. Первейший приоритет – наладить систему поступления налогов.

Но без конца налоги взвинчивать нельзя, и в перспективе Россия стоит перед задачей сократить участие государства в своей жизни. Оно должно научиться тратить столько, сколько граждане готовы ему давать. Государству надо четко отделить себя от частной деятельности. Его главная задача – формулировать правила игры и следить за их исполнением. Оно не может быть игроком и судьей одновременно. Государство не хозяин, а инструмент общества.

В-четвертых, у нынешнего общества мало сил держать этот инструмент в своих руках. После бурного расцвета в 1987–1993 гг. самодеятельность увяла. Общество слабо организованно, действенных политических партий не сложилось, общественной инициативы, которая бы подсказывала государству, что делать, и к которой бы государство прислушивалось, – не видно. Между тем, в здоровом гражданском обществе инициатива реформ возникает именно на низах, в среде общественных организаций, которые затем лоббируют эти реформы наверху, в законодательных палатах и в правительстве.

В-пятых, нашей стране не хватает национального самосознания, памяти о своем родстве. Сохранение множества географических названий «в честь» палачей русского народа – тому пример.

Коммунисты полагают, что нынешняя Россия – наследница Советского Союза. На слушаниях по «импичменту» президента Ельцина они фактически обвиняли его в свержении советской власти. Увы, преемственность от советской власти во многих отношениях закреплена даже юридически. Только когда приходится платить иностранцам по советским займам, возникает мысль, что, быть может, платить и не надо.

Что касается некоммунистов, то многие из них в 1991 г. полагали, что новая Россия начинается на пустом месте. Что можно просто взять универсальные положения политической и экономической теории и с них начинать строить государство. Чего стоит один только праздник «национальной независимости»! Как будто бы Россия началась 12 июня 1990 г.! Немудрено, что народом такой праздник не был понят, как, впрочем, и другие новшества. Характерен наплыв в наш язык иностранных терминов, для которых были свои слова в досоветской России. Но те, кто хватался за иностранщину, досоветской России просто не знал – Америка была ближе.

Чтобы преодолеть разрыв между Иванами, не помнящими родства, и Иванами, стремящимися назад, к Брежневу, был придуман порочный лозунг «согласия и примирения». Такая попытка скрестить ужа с канарейкой нежизнеспособна. Она может быть на время политически выгодной, но на долгий срок подрывает доверие к государственной риторике. Нужна новая позиция, не посередке между коммунистами и теми, кого недавно звали демократами, а по ту сторону, впереди. Реформам нужно патриотическое обоснование, а патриотам нужен решительный отказ от болыпевицкого наследия.

В отличие от многих демократов, мы видим в дореволюционной России не только мрак, но и светлые начала, достойные развития. Ведь задолго до «чикагских мальчиков» Витте ввел у нас монетаристскую политику; его золотой рубль лег в основу хозяйственного расцвета России. Судебная реформа 1864 г., земское самоуправление, частное высшее образование, столыпинские реформы, кооперативное движение на селе – это все традиции, достойные продолжения. Собор Русской Православной Церкви 1917–1918 гг. обсуждал и частично принял много смелых решений, которые до сих пор не востребованы. Многие планы белых правительств и крымский опыт Врангеля показали положительный путь выхода из революционного обвала 1917 г. И напрасно коммунисты говорят, что за частную собственность и рынок никто умирать не станет – именно за это умирали миллионы крестьян, которых коммунисты убили во время народных восстаний 1918–1921 и 1929–1932 гг. «Социалистический выбор» был России навязан насилием пятилетней гражданской войны и десятилетиями террора. Сопротивление коммунизму ни на минуту не замирало ни в сталинский период, ни в годы так называемого диссидентства. Русскую идею не надо выдумывать – русская идея уже изложена на страницах нашей истории.

России сегодня угрожают две силы: с одной стороны – цинизм, неверие, безразличие, нежелание ни голосовать, ни действовать. С другой стороны – разрушительное, отчаянное действие экстремистов, готовых к террору. Этим двум должна быть противопоставлена конструктивная третья сила – опирающаяся на лучшие традиции нашего национального бытия.

Врангель в Крыму

Доклад, прочитанный в Севастополе осенью 2000 г. (Посев. 2000. № 11, ноябрь)

Были в нашем уходящем XX в. события, определившие весь дальнейший ход истории. Сегодня мы с вами в Севастополе отмечаем 80-ю годовщину одного такого события. Отсюда 15 ноября 1920 г. 145 000 воинов Русской армии и гражданских лиц, в образцовом порядке, на 126 судах, навсегда покинули родину. Они образовали костяк «Зарубежной Руси», которая за три четверти века пережила советскую власть. Скажу сразу, что для меня это время и это место имеют и личное значение. В Севастополе 80 лет назад после тяжелого ранения в бою выздоравливал мой отец. Здесь он служил в управлении начальника авиации, потом – на бронепоезде «Офицер», действовавшем на Сивашской дамбе. Здесь он вел дневник, впервые опубликованный в этом году стараниями В.Ж. Цветкова в нашем альманахе «Белая гвардия» № 3. Отсюда отец отплыл в эмиграцию – в числе тех 145 тысяч.

Хочу подчеркнуть и то, что конец Белого Крыма отнюдь не был концом Гражданской войны. Война после этого шла еще два года, и на Дальнем Востоке, и в виде народных восстаний по всей России: Тамбовского, Воронежского, Западно-Сибирского, Забайкальского и других, вплоть до Кронштадтского. Народные восстания, в борьбе с которыми Красная армия понесла примерно четвертую часть своих боевых потерь, добились частичной победы в Гражданской войне – они заставили Ленина объявить НЭП. Тем не менее семь месяцев правления Врангеля в Крыму остаются явлением, как теперь говорят, знаковым.

Разбитые части Вооруженных сил Юга России Врангель сумел в два месяца переформировать в боеспособную армию, которая успешно вырвалась из «крымской бутылки» и пять месяцев дралась с намного превосходящими силами противника в Северной Таврии.

Врангель был не только выдающимся военачальником – он совмещал в себе таланты крупного политика и администратора. Исправляя ошибки двух предыдущих лет, он навел порядок в гражданской администрации и провел две коренные реформы: аграрную, закрепляющую за крестьянами землю в собственность, и учреждение местного самоуправления. В национальной политике упрощенное понятие «единой и неделимой» России уступило при нем идее федеративных отношений с Украиной и с народами Кавказа.

Крым при Врангеле стал наиболее зрелым прообразом той пореволюционной России, которая бы вышла из Гражданской войны в случае победы над большевиками. Ни о какой «реакции» или «реставрации» дореволюционных порядков не было речи: Врангель стремился «закладывать основы Новой России». Именно поэтому его политическое наследие актуально для нас сегодня.

Этим двум темам – военно-историческому анализу и значению политического наследия Белого движения для нынешнего государственного строительства – посвящено большинство докладов нашей конференции. Чтобы не опережать наших докладчиков, я не буду далее в эти темы углубляться. Я хочу затронуть две другие темы: о Белом движении в перспективе XX века и о роли политики в Гражданской войне.

О Белом движении в перспективе XX века

Ленин в сентябре 1919 г. писал: «…не понять даже теперь, что идет в России (и во всем мире начинается или зреет) гражданская война пролетариата с буржуазией, мог бы лишь круглый идиот». В нашей Гражданской войне Ленин видел прежде всего пролог мировой революции. Соответственно и Врангель в июле 1920 г. заявил: «В Европе, по-видимому, уже начинают понимать все мировое значение нашей домашней распри». Воины белых армий, попав на Запад, не только показали, что были в нашем народе силы, отказавшиеся сдавать Россию большевикам без боя. Они были убеждены, что они хотя и проиграли Гражданскую войну, но защитили Европу от большевизма. (Мой отец как историк разделял эту точку зрения.) Политические условия в Европе после Мировой войны были крайне неустойчивы, «советские республики» возникли в Венгрии и Баварии, а в Польше Красную армию еле-еле остановило «чудо на Висле». Но основные силы Красной армии были связаны на фронтах Гражданской войны, и Европа получила передышку…

Если допустимо думать о том, что было бы, если бы Белого движения вообще не было, то тем более допустимо думать и об обратном: а что, если бы Белое движение победило? Вдумаемся в эту возможность. Не было бы катастрофы коллективизации, уничтожившей огромные людские и экономические ресурсы. Без нее и сельское хозяйство, и промышленность достигли бы к 1940 г. значительно более высокого и сбалансированного уровня, чем в надрыве первых пятилеток. Это теперь доказано эконометрическим анализом, мы об этом писали в «Гранях» № 136 за 1985 г. Не было бы террора 1930-х и 1940-х гг., не было бы ГУЛАГа, не было бы потери 100 миллионов населения погибшими и неродившимися. Не было бы подавления российской науки и культуры, не было бы разрушения права и моральных устоев нации, не было бы разрушения Церкви, которая бы развивалась на путях, предначертанных Собором 1917–1918 гг. Не было бы эмиграции миллиона русских людей, преимущественно интеллигенции, за границу. Россия, даже в нынешних границах Федерации, имела бы вдвое больше населения и была бы многократно сильнее экономически. Вся мировая история пошла бы иными путями. Вероятно, не было бы прихода Гитлера к власти. Ведь привел его к власти не только чаемый реванш за Версаль, но и страх немцев перед тем, что Гитлер называл «иудо-большевизмом». К тому же Гитлер строил свой тоталитаризм по ленинскому образцу, привлекательность которого бы стала сомнительной, если бы Ленин был побежден. Но даже в случае прихода Гитлера к власти прочный союз

России и западных держав не дал бы ему начать Вторую мировую войну, которую Сталин, наоборот, развязать стремился. Не было бы невообразимых потерь, вызванных этой войной. Не было бы атомного оружия, а выход в космос не имел бы милитаристской подоплеки, хотя и был бы, вероятно, более поздним. Ведь и атомное оружие, и мощные ракеты – продукт Второй мировой войны, до тонкостей усовершенствованный в войне холодной. Не было бы и этой войны, и сорокалетней гонки вооружений. Нельзя забывать и про огромные человеческие жертвы, разрушение всего уклада жизни в десятках стран, от Афганистана до Эфиопии, где советская власть тогда пыталась «строить социализм». Не было бы и этого.

Мне могут возразить избитым клише: «история, мол, не знает сослагательного наклонения». Или проще: «если бы да кабы, да во рту росли грибы…». Но примитивный взгляд, что могло быть только то, что было, игнорирует причинно-следственные связи в истории. Если мы признаем, что были некие причины, которые привели к определенным последствиям, то надо признать, что изменение этих причин вызвало бы и иные последствия. Более того: любая оценка какого-либо состояния требует сравнения с другим, возможным состоянием. Я купил что-то выгодно или невыгодно по сравнению с тем, как мог бы купить. О потерях в результате какого-либо происшествия можно судить, только сравнивая сложившееся после него положение с тем, что было бы, если бы происшествия не было. Оценить события можно, если у нас есть убедительные модели альтернативного развития. Потому контрфактическая история – занятие отнюдь не праздное, если оно опирается на жесткий анализ причин и следствий.

В свете объявленного самим Лениным международного характера Гражданской войны в России очень уж нелогично звучали жалобы позднейших советских авторов на помощь Антанты белым войскам. «Интервенция» эта была на самом деле крайне ограниченной и неэффективной. Зато позже тратиться пришлось очень серьезно, особенно американцам в эпоху холодной войны, которая, конечно же, была продолжением мировой гражданской, начатой Лениным в октябре 1917 г. Какие-то крохи от этих американских затрат перепадали и российской оппозиции – продолжателям Белого дела, – на что, опять же совершенно напрасно, жаловались коммунисты. Сигнал о капитуляции в мировой гражданской войне поступил из Москвы через 70 лет после ее начала, когда М.С. Горбачев в «Правде» от 17 сентября 1987 г. объявил об отказе от «классовой борьбы» в пользу общечеловеческих ценностей. Отказ от претензии на мировое господство вскоре повлек за собой крушение диктатуры КПСС, а затем и Советского Союза – «государства нового типа», созданного как инструмент для завоевания мира, как прототип всемирного союза социалистических республик. Логика причин и следствий здесь оставалась железной, нельзя было соблазняться толкованием СССР как российского государства, которым он никогда не был. Именно белая эмиграция 70 лет не уставала повторять, что «СССР – не Россия». Поэт Белого движения Н. Кудашев писал:

Мы первыми подняли знамяМы первыми вынули мечИзгнания годы за намиИ горькая слава предтеч.

О роли политики в гражданской войне

О причинах неудачи Белого движения написано много – в первую очередь его же вождями, Деникиным и Врангелем. Белые наступали разрозненно, с периферии – с Дона и Кубани, из Сибири, из Прибалтики, из Архангельска… У Троцкого же было преимущество центральной позиции, царских военных складов, центральных железнодорожных узлов, жестко централизованного командования, беспощадного и безоглядного. Но это, отчасти, только метафора. Не менее серьезной была раздробленность политическая и социальная, наследие тех терзавших общество разрывов, которые привели к крушению империи в Февральской революции. Крайне правые монархисты, во главе с депутатом Думы Марковым, не хотели иметь дела с Белым движением, видя в нем «февралистов». Левая же «революционная демократия», видя в лице белых генералов только «реакцию» и «диктатуру», выдвинула якобы принципиальный, но на деле гибельный лозунг «Ни Ленин – ни Колчак». Крестьянская масса в большинстве своем хотела только одного: чтобы ее оставили в покое и не втягивали в Гражданскую войну. В условиях полной политической разноголосицы в стране генерал А.И. Деникин полагал, что во имя единства армии последняя должна оставаться вне политики. То есть большевиков надо победить военной силой, а потом уже любое свободно избранное Законодательное собрание будет решать политические вопросы. Отсюда позиция «непредрешенчества»: во избежание внутренних споров не предрешать болезненный вопрос «республика или монархия». В данном случае эта позиция понятна, но она со временем распространилась и на другие вопросы, решения по которым проще всего, казалось, отложить.

Но гражданская война – война политическая. От политики зависит, на чью сторону человек станет – на твою или на сторону противника. Потому в ней армию от политики отделить невозможно. Армия Деникина наступала, ее встречали как освободительницу цветами и благодарственными молебнами. Потом армия шла дальше, а в ее тылу начинался хаос, спекуляция, реквизиции, самоуправство. Ни административных кадров, ни органов самоуправления подготовлено не было, смесь из царских чиновников и эсеров не всегда получалась работоспособной. В теории все белые правительства – и в Сибири, и на Юге и, в особенности, Северо-Западное и Северное, в разной мере признавали захват крестьянами помещичьих земель, происшедший в 1917–1918 гг. Ни одно из них не ставило себе задачу возвращения помещикам их имений. Но соответствующее законодательство разрабатывалось слишком медленно, чтобы иметь практическое значение в быстротекущих военных событиях. Тем временем на местах порой процветало самоуправство, идущее наперекор официальной политике. Так что крестьянам эта политика вовсе не была ясна – они не знали, чего ожидать от белых. Закон Врангеля от 25 мая 1920 г. закреплял за крестьянами в их личную собственность все земли, фактически находившиеся в их «распоряжении», при условии ежегодной выплаты государству части урожая зерновых. Крестьяне, закрепившие землю в собственность, освобождались от власти общины. Увы, закон Врангеля был принят в то время, когда у Врангеля было слишком мало территории и крестьяне уже не верили в прочность белого правительства. Такой закон мог решительно изменить обстановку двумя годами ранее, когда началась первая волна крестьянских восстаний против ленинских продотрядов и продразверстки в Центральной России и Поволжье. Но тогда в Добровольческой армии, вернувшейся из Первого кубанского похода, некому было думать об аграрной политике.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4

Другие книги автора

Государство и экономика. Введение для неэкономистов

Борис Сергеевич Пушкарев