Правила выживания в Джакарте

– Вы и Ка… Погодите, вы что, знакомы?

– Очень старые друзья, – кивает Эчизен, поигрывая чашкой и не отрывая от нее взгляда.

– Вы? С Гринбергом? В Джакарте? Прямо под носом Ольбериха Басира? – Рид вытаращивает глаза. – Со всем уважением, ваше преосвященство, вы что, рехнулись?

Подумать только! Печатать деньги! Прямо в городе Картеля Восхода! Храбрость и безрассудство, идиотизм и отсутствие инстинкта самосохранения!

Одно дело – когда этим занимается залетная звезда, а другое – когда ты, крепко обосновавшись в городе и пустив корни, решаешь рискнуть: а не срубит ли эти корни местный лесоруб и не пустит ли тебя на бревнышки для своего дачного домика?

Рид потирает переносицу и неверяще щурится.

– Чтобы такой осторожный человек, как вы, и только ради возможности печатать деньги, которые все равно рано или поздно обнаружат – если не Картель, то правительство… Я не понимаю. – Он взмахивает рукой. – Сколько вы занимаетесь наркобизнесом – двадцать, сорок лет? Он стабилен и приносит отличные бабки. Так на хрена?

– Они безупречные, Эйдан, – снисходительно улыбается Эчизен. – Подделку нельзя обнаружить.

– Да прекратите! Это же чушь!

И тогда епископ делает жест в сторону Лестари. Тот кивает, отворачивается к сейфу и достает оттуда сверток: обычный пакет с пачкой денег, какими с Церковью расплачивались покупатели.

– На, посмотри, – кивает Эчизен.

Рид, не скрывая недоверия, тянется к пакету, потом плюхается обратно на стул и достает пару купюр. Он, конечно, не фальшивомонетчик, но в наличных, особенно в долларах, разбирается – специфика профессии. Салим бы сейчас сказал, что на самом деле его профессия – выводить окружающих из себя, и как же славно, что тут нет Салима.

– Это работа Гринберга? – уточняет он. Епископ кивает, делает знак Лестари, и тот протягивает ему еще одну стодолларовую купюру. – Так, а это настоящие? Ну посмотрим…

И тут же приходится признать: на ощупь они действительно одинаковые. Никакой целлюлозы – только хлопок и лен. Пропорция подобрана настолько близко к оригиналу, что вполне могла бы отличаться только на одну сотую процента. Но на то Гринберг и гений.

Структура бумаги передана так точно, что ни чернила, ни их цвет, ни их состав не выдают никаких отличий между купюрами, сколько бы Рид ни крутил их под насмешливым взглядом Эчизена. Краска ощущается выпукло, цвет будто взят пипеткой, а проведя ногтем по старому доброму старику Бену, Рид ощущает очевидную рельефность. Он практически скребет обе купюры, пытаясь найти хоть что-нибудь, но нет. Одинаковая толщина. Детализация. Окаймление. Серийные номера.

Рид хмурится.

– Как он подделал волокна? – спрашивает он, не отрывая взгляда от денег. – Они не нарисованы. Они в самой бумаге. Трафарет? Офсетка?

– Оттиски, которые сейчас гуляют по городу, – это не просто трафарет для чернил. Это сложная комплексная техника, предусматривающая перестановку серийных номеров для того, чтобы можно было их менять. Конечно, немаловажную роль играют и сами печатные станки – мы закупали их в Иране, они имитируют те, что стоят в Монетном дворе в Вашингтоне. На самом деле ноль выгоды, как казалось мне: эти станки вышли из оборота в четвертом году и должны были быть уничтожены в полной секретности, но их успели вывезти из страны. Тем не менее еще полгода Карл занимался… – Эчизен подбирает слово, – модификацией этих станков. Их сложно, но можно достать, если ты знаешь, где искать, и не боишься последствий. А вот его клише… Это ювелирная работа. Он уговорил меня провести одну… акцию, – тщательно подбирает слова епископ. – Мы запустили одну из финальных партий фальшивок на Гавайях и сымитировали донос – партию изъяли.

– Нет, – говорит Рид, внезапно понимая, к чему все идет. – Нет, да вы…

– Ее…

– Вы издеваетесь?

– Признали подлинной. А донос – дезинформацией.

Такого не может быть. Это сказки для малолетних преступников, считающих, что преступный мир полон бандитской романтики, как в фильмах Гая Ричи. Все любят байки про бандитов, которые совершают невозможное.

Но Рид отлично знает, что преступники не могут творить чудеса. Они не умеют уклоняться от пуль, как Нео[1], они не исчезают, разлетаясь деньгами, как Джей Дэниел Атлас[2]. И они не создают идеальные фальшивые деньги, которые признает подлинными Монетный двор США.

Тем не менее он пытается разобраться:

– Если у вас все было на мази, зачем было прикрывать лавочку?

– Мы и не планировали. Но когда в дело вмешивается Картель, – епископ слегка сводит брови – жуткое зрелище, учитывая, что он продолжает улыбаться, – ты ничего не можешь планировать заранее.

– Ну, естественно, они пронюхали, – бормочет Рид. – Это же Картель. Но если полетели головы, почему Церковь еще не сровняли с землей?

– Потому что мне много лет и я не дурак, Эйдан, – улыбается епископ. – А еще потому, что самым секретным из всего было не производство денег, а мое партнерство с Карлом. Никто из ребят не был в курсе, знал только Лестари.

– Не хотели подставляться?

– Ты даже представить себе не можешь насколько. Если бы Басир узнал, что не то что я, а вообще кто-либо из Джакарты поддерживает Карла, он бы уничтожил этого идиота подчистую. Вместе со всей бандой.

Рид уже не знает, радоваться ему новым сплетням или жалеть себя: раз Эчизен рассказал ему о своем сотрудничестве с Гринбергом и раз он до сих пор жив, значит, это все еще тайна за семью печатями. А это означает, что Рид слишком много знает. Очень чреватое для него клише.

Он уже отчетливо ощущает, какими крутыми становятся повороты в истории, куда его собираются втянуть.

– Звучит так, будто у Басира с Гринбергом какие-то счеты, – несмотря на тревогу, Рид сохраняет легкомысленный вид. – Какая-нибудь грязная тайна? Люблю грязные тайны, но, знаете, если она совсем грязная, я не буду настаивать, можете сохранить ее при себе.

– Ты вряд ли слышал эту историю. – Эчизен молчит некоторое время, качая в руке чашку, но, когда Рид уже надеется, что ему так ничего и не расскажут, он продолжает: – Карл и Басир не ладят.

– «Не ладят» в каком смысле? – уточняет Рид. – Мы ведь о лидере Картеля Восхода говорим, а не о янки из японского квартала. У этого «не ладят» степень «ты плохой, вылезай из моей песочницы» или «ты плохой, я брошу твой труп в Китайское море»?

– В самом ярко выраженном, который ты можешь себе представить.

Ага, то есть «ты плохой, и если ты появишься в моей стране, то твой труп не найдут даже в Китайском море».

– Басир ненавидит Карла.

Вопрос «почему?» можно не задавать: он и без того витает в воздухе. И епископ на него отвечает:

– В шестидесятых мы с Басиром отсидели из-за него почти двадцать пять лет. В «Гитараме».

Рид ничего не может с собой поделать: вздрагивает и моргает, глядя на лицо Эчизена.

Он знает, что тот сидел, но про «Гитараму» слышит впервые. Боргес, отбывавший срок в «Райкерсе», иногда мрачно шутил насчет таких тюрем: «В моей жизни все четко, пока я не загремел в “Гитараму” или “Карандиру”». «Гитарама» – ад на земле, где заключенные жрут друг друга, чтобы выжить, трупы не убирают неделями и не хватает не то что кроватей – даже места, чтобы лечь. Люди вынуждены круглосуточно стоять, пока ноги у них не начинают гнить.

– Вы сидели в «Гитараме»? – переспрашивает он, стараясь говорить серьезно. – Двадцать пять лет?

Эчизен улыбается – Рид думает, что, отсиди он в подобном месте хотя бы пару суток, совсем разучился бы это делать, – и легкомысленно машет рукой:

– Сбежал при бунте в девяносто первом и угодил сюда. Басира выпустили на несколько лет раньше – думаю, кто-то из его сообщников заплатил огромные деньги, чтобы это провернуть. У меня в ту пору денег не было вообще.

– Как вы там оказались?

– Очень долго объяснять, – качает головой Эчизен. – Крупное дело, высокие ставки, а Басир был пылок и неосмотрителен. – Он издал смешок. – Тем не менее он-то считает, что Карлу просто нужен был кто-то, кого можно было отдать на заклание.

– А вы? – уточняет Рид.

– А я… Ну, скажем так, мы с Карлом решили, что ради того куша, который нам светил, отсидка одного из нас – не самая большая потеря. Естественно, я не хотел проходить через такое, – признается он достаточно легко. – Но зато посмотри, что у меня есть сейчас.

– Вы с Карлом решили?

– Ну, конечно, в большей степени так просто получилось. Вариантов тогда было не особо много. Карлу пришлось выбирать, кем пожертвовать, он сбежал с деньгами, а нас с Басиром схватила полиция Руанды.

– И после этого, – не верит Рид, – после того как вы четверть века провели там, он приезжает в Джакарту… И вы с ним решаете открыть магазинчик денег? После того как он вас сдал? Что за херня? Вы не похожи на святого, простите уж за каламбур, ваше преосвященство. Да вы должны были первым делом взять Басира под ручку и вместе посадить Гринберга в яму со скорпионами!

– Все не так, как выглядит на первый взгляд, Эйдан. – Эчизен задумчиво чешет локоть. Это его старая привычка, и сейчас Риду начинает казаться, что под рукавом рясы может прятаться огромный уродливый шрам. – Они никогда не были друзьями. Мы с Карлом – да, а у них не сложилось с самого начала. И меня Карл не планировал подставлять.

– Ну да, – зло хмыкает Рид.

– Я приехал в Джакарту практически голым, сойдя с корабля руандийцев. Как ты думаешь, на чьи деньги строилась эта церковь? На чьи деньги я набирал людей? А кто, по-твоему, оплатил операцию, чтобы я снова мог ходить? – Эчизен посмеивается. – Не воображай себе лишнего, мальчик. Карл не предавал меня, а я не предавал его. В любом плане могут быть сбои.

Рид тоже улыбается, вместо того чтобы раздраженно цокнуть языком. Лично он придерживается философии Басира: убить ублюдка, который заставил тебя пройти через ад на земле, – это даже не месть, это восстановление кармической справедливости. Впрочем, раз Эчизен на стороне Гринберга, у Рида нет причин плыть против течения.

– Но ты прав, я сильно рисковал, согласившись на производство в городе Картеля. Тем не менее именно из-за него у меня было и остается самое надежное алиби на всем острове: Басир думает, что я ненавижу Карла точно так же, как и он сам.

Рид качает головой. Он сваливает. Он покивает, будет поддакивать, посочувствует – ай, какая подстава, ай, как вам не повезло – и-и-и на полной скорости… Как будто мало у него своих проблем: за пять тысяч километров отсюда Руссо, наверное, уже слышал новости о террористе, захватившем самолет с помощью зажигалки и неотразимого обаяния. Может быть, уже даже выслал в Индонезию пачку своих ребят. У Рида очень плотный график, Картель в него не влезает, так жаль, так жаль, давайте как-нибудь в другой раз соберемся.

На следующей неделе? Через пару лет? В прекрасном никогда?

– Когда Картель вышел на него, Карлу пришлось бежать, – продолжает Эчизен, пока не замечая, как от его бывшего ученика уже побежала пунктирная линия в сторону черного хода. – С ними он бы не смог пересечь границу, а с нами у него связаться не получилось – и он пустил их на рынок.

Иисус Христос Наркозвезда, какой же хреновый план. Спросили бы Рида – он специалист по лучшим планам, он бы вам сразу так и сказал: «План – дерьмо дерьма». А еще специалист по лучшим планам вам бы сказал: «Собирайте манатки, прячьте кокаин в фигурки Девы Марии и сваливайте, пока все это не закончилось резней».

В итоге специалист по лучшим планам ничего не говорит.

– Как всегда… Безбашенный риск очень в его духе. – Кажется, это эвфемизм, а епископ и сам понимает, что они крупно облажались. – Он покинул страну, не успев передать оттиски нам, и теперь мне приходится носиться по городу вместе со всеми, чтобы заполучить их обратно. Старый маразматик, во имя Господа.

– Как я понимаю, мы наконец переходим к событиям нашего столетия? – вздыхает Рид с ювелирно выверенной ленцой.

– Именно. Лестари, дай этому сыну божьему, пожалуйста, карту острова. И ручку.

Он говорит это неизменно плавным голосом, однако Рид снова чувствует, как волоски на затылке готовы встать дыбом. Эчизена никто и никогда не смог бы заболтать: он всегда помнит, зачем ты ему нужен. И Рид ему нужен, чтобы…

– Работа, о которой вы говорили, я должен буду рисовать схемы побега от Картеля? – пытается отшутиться он.

– Когда ты только начал работать на меня… – любуясь игрой закатного солнца на витражах, будто бы рассеянно, с ноткой ностальгии говорит епископ, пока Лестари действительно кладет перед Ридом карту. Что за приколы? – …Ты был дерзким и совсем глупым белым пацаном, непонятно как выжившим в трущобах, с твоим-то наглым языком… При нашей первой встрече ты заявил, что… Как там было? Память уже подводит…

Ага, сто раз, с нарастающим раздражением думает Рид. Ты все помнишь до каждой буковки, старый манипулятор. Тем не менее он подыгрывает:

– Я сказал, что буду счастлив войти в сени святого дома, чтобы посвятить свою жизнь Господу.

– Почти, – соглашается епископ. – Правда, звучало это как «только тронь меня, и я разрежу тебе горло и нассу в него, ты, пидор».

Ой, да?

– Это все мой селатанский акцент.

Рид машинально берет в руки ручку и принимается ее вертеть. Нарастает ощущение, что епископ в своей обычной хитрой манере заманивает его в капкан.

– Хорошее было время, – вздыхает Эчизен, а потом рассеянно взмахивает ладонью, будто пытаясь ухватить какое-то фантомное забытое воспоминание. – А еще ты только и болтал, что о том мальчишке… Как там его звали? Тот, с которым ты вырос?

Ручка в пальцах у Рида дергается и замирает. Капкан издает жесткий, скрежещущий звук, но из него еще есть шанс выбраться, и Рид пытается:

– Ваше преосвященство, вы же меня знаете. Я компанейский парень. У меня этих друзей почти столько же, сколько недругов. – Он щелкает пальцами. – Могу перечислить всех в хронологическом порядке.

– Эйдан.

– Да подождите отказываться!

– Я говорю про конкретного твоего друга, – обманчиво мягко прерывает его епископ. – И ты об этом знаешь.

Конечно, про конкретного, старый ты урод, и Рид понял, что ты понял, что Рид понял. Но знаешь что? Иди к черту. И этот кое-кто конкретный тоже пусть идет к черту. Дудки. Рида ждет лодка до Куала-Лумпура, понятно?

Рид злится и оттого даже не шутит в ответ.

– Видишь ли, в чем дело, Эйдан… Я сказал, что ты очень удачно оказался в городе. – Епископ медленно поднимается с кресла и также медленно обходит стол. – Не только потому, что сейчас дому Господню очень пригодились бы твои таланты, хотя я их и не умаляю. Давай я расскажу с самого начала.

Он останавливается сбоку от Рида, сложив руки за спиной и рассматривая застекленный винтажный сервант, в котором выставлены иконы.

– Оттиски Карл сбыл мелкому дельцу по имени Сиритат Чантара.

Господи, это что, Чопинг? У него есть нормальное имя? Вот она, главная новость дня.

– Денег выкупить у Карла оттиски в одиночку у Сиритата не было. Поэтому ему пришлось быстро искать сообщника. И он нашел одного.

Рид тут же проводит связь с предыдущей темой разговора. О, черт. Нет. Нет-нет-нет, только не говорите ему, что этот узкомордый придурок…

– Они договорились продать их «Желтым Тиграм», группировке из Сурабаи. Но сообщник Сиритата обманул и его, и покупателей. Украл оттиски и скрылся.

Черт, вот дегенерат, с глухой злобой думает Рид.

– Это Сиритат рассказал, когда Салим его навестил. Правда, вместе с Салимом его решил навестить и Картель – к сожалению, слухи в этом городе расходятся быстрее, чем Господь карает неугодных. Но в любом случае и мы, и они опоздали. Оттисков у Сиритата уже не было.

Воровать из-под носа у Картеля, ну ты и…

– Поэтому, пожалуйста, Эйдан, – епископ поворачивается к нему лицом и мягко просит: – Отметь на карте все места, где мог лечь на дно твой друг Хитрец Мо, про которого ты так часто травил байки.

Поправочка: Хитрец Мо был его недругом, но Рид уверен, что сейчас епископа не интересуют такие нюансы. Да и байки, которые травил про него Рид, носили не однажды-мы-как-то-с-моим-приятелем характер. Скорее их сюжет можно было уложить в предложение: «Ага, Мо снова что-то замышляет, пойдемте сломаем ему нос».

В общем, может, вступив в Церковь, Рид и трепался о нем – но только в уничижительном ключе, понятно?

Бесполезный кусок безмозглого дерьма. Воровать то, на что охотится Картель, да Рид поверить не может, что этот прыщ решится на такое… Его же теперь убьют.

Сваливай, говорит он себе. Это не твои проблемы.

Твои проблемы, говорит он себе, – это Руссо, который хочет снять твой скальп и съесть его с красным вином, а не идиот, который в тринадцать лет чуть не переехал тебя на мопеде.

Отметь на карте то, что они от тебя хотят, говорит он себе, а затем нарисуй поверх огромный член, если хочешь, – и, ради всех святых, руки в ноги и пошел отсюда.

Вслух Рид говорит другое:

– А что, если… – почему-то произносит его рот, – если я сам его найду?

Если бы можно было вырубить себя, Рид бы себя вырубил. И отпинал бы по ребрам бесчувственное тело.

– О? – улыбается епископ. – Я-то думал, ты уже успел составить план побега. В конце концов, именно в этом ты хорош… – Он смотрит на него хитро. – Неужели решил задержаться в родных пенатах?

– Я найду его вам, – повторяет Рид упрямо, – окей? Без шуток, ваше преосвященство. И если эти ваши скрижали Завета у него – я их вам верну.

Капкан со скрежетом захлопывается.

Эчизен улыбается – и на этот раз есть в этой улыбке что-то триумфальное. Он молча возвращается к столу, а Лестари помогает ему сесть – в последнее время у старика, видимо, совсем плохо с ногами.

– Очень хорошо, – кивает епископ. – Очень хорошо, Эйдан. Я верю, что ты сможешь найти Хитреца Мо быстрее, чем Картель. Ты ведь сможешь?

И смотрит на него в упор.

– Ладно, договорились, – говорит Рид так, будто, согласившись, он делает всем одолжение. – Но у меня одно условие.

И он скрещивает руки на груди.

– Церковный шмот я больше не надену.

Глава 3

На следующий день Риду выдают бойскаутский стартер-пак: «Глок», нож и церковный костюмчик. Все казенное, костюмчик новенький, с сияюще-белой, цвета «стрелять-вот-сюда», колораткой, а пистолет – старый и щербатый.

Утро Рид проводит в часовенке на территории церкви, завтракая арахисом с колой, приводя оружие в приличный вид и наблюдая за тем, как Нирмана намыливает шею курьерам, заносящим выручку. То ей не хватает, то ей слишком много, то в следующий раз за тебя башлять никто не будет, щенок, – в общем, Нирмана как была чем-то средним между полным дзеном и праведным насилием, так и остается. В своем строгом сестринском одеянии она всегда выглядела сдержанной и хладнокровной, пока не открывала рот.

Для бешеного преступного калейдоскопа, коим является Джакарта, в ней слишком многое остается неизменным.

Рид прищуривается, беря на мушку вычищенного пистолета фарфоровую голову статуи Девы Марии. Дева Мария угрозы переносит стоически – вот это яйца, вполне в ее духе. Рид закидывает арахис в рот. Деву Марию загораживает Салим, и при всей гамме спутанных чувств, которые Рид к нему испытывает, пистолет он все же опускает.

– Одевайся, и поехали, – бурчит тот и бросает на скамью рядом с Ридом пакет.

– Тебе не нравится мое парадно-выходное? – Рид разводит руками: в одной – ствол, в другой – теплая кола, на футболке с принцессой Мулан – шелуха от арахиса. – Я ж говорил: я это не надену. Могу забросить в келью. Будет чем дыры в потолке затыкать.

Кельями зовутся комнаты в католически стилизованном зданьице за церковью. В этой халупе живут ящики с оружием, ростовые холодильники для трупов грешников и перебитая аппаратура из нарколаборатории. Каждая келья готова стать президентским люксом для церковников, нуждающихся в защите Господа. Там вчера вечером Рид повесил себе гамак среди контейнеров с сортированным кокаином и навернулся с него всего дважды.

Он трет поясницу, ощущая фантомную боль, и повторяет:

– В общем, не собираюсь я это надевать и тебе не советую. Последнее, что нам сейчас нужно, – это привлекать лишнее внимание злодейским черным прикидом.

– Как мы все тут жили три года без твоих советов, а? – цыкает Салим. – Поднимай задницу, его преосвященство хочет результатов к обеду.

Это, конечно, проблемка, но Рид виду не подает и хлопает себя по коленям:

– Ну так дадим же их ему!

А потом оказывается, что это даже не самая главная их проблемка. Самая главная проблемка играет в тетрис на кнопочном мобильном, уперев колени в переднее сиденье.

Они с Салимом стоят на улице под мерзким шипящим солнцем, вместе с ними стоит новенький «Форд», в «Форде» сидит певчий мальчик Андрей.

– Ты серьезно? – Рид оборачивается на Салима, обходящего машину перед капотом. – Он нам зачем?

Андрей поднимает голову и хлопает круглыми светлыми глазищами, а потом нелепо улыбается. Рид отвечает ему дежурной улыбкой и поворачивается обратно к Салиму, укладывая локти на крышу авто:

– Нет, правда. Почему ты с ним носишься? Потому что он единственный, кто тебя слушается?

Сколько Рид знал Салима (а это уже… больше десяти лет? У них была годовщина? Какой кошмар!), тот не любил возиться с рекрутами. Его слишком быстро выводил из себя горячий энтузиазм юных доморощенных гангстеров. Но, видимо, повышение в должности накладывает определенные обязательства. Ха, так ему и надо.

– Просто не задавай тупых вопросов и сядь в долбаную машину, – Салим не реагирует на подкол: он все еще старается руководствоваться принципами из песочницы типа «не ешь песок» и «не ссорься с теми, кто глупее тебя».

Выходит у него так себе: еще бы, Рид все усилия прикладывает, чтобы у него выходило так себе.

– Нет, я могу тебя понять, – говорит он в салон, открывая дверцу машины.

В машине Салим неделикатно всовывает ключ в замок зажигания, а Андрей тянется костлявой рукой к магнитоле. Рид продолжает, загружая себя на переднее пассажирское:

– Если бы меня кто-то так же поддерживал, я бы ценил этого человека и никогда бы не отпускал. – А потом вполоборота шепотом признается Андрею: – Пак Салим тебя очень любит.

Нужно будет спросить, зачем Церковь держит этого пацана. Явно не за интеллект, потому что его мозгу требуется секунд пять, чтобы обработать простенькую шуточку. Салим успевает отреагировать быстрее:

– Еще слово – и пак Салим выбросит тебя из машины на ходу.

В общем, они едут.

Список мест, где мог залечь на дно Мо, насчитывает от пяти до бесконечности плюс один. Скользкий сукин сын всегда хотел жить хорошо, но при надобности мог квартировать и в мусорном баке. Рид был уверен: после ядерного апокалипсиса он бы выжил вместе с тараканами. Но начинать все равно стоило с нормальных нычек Мо, а потом уже разгребать помойки. А вот если не повезет, может быть, Андрей им все-таки пригодится.

Препедан все еще огромный, убогий и бедняцкий, и Рид все еще испытывает к нему пограничные чувства: отвращение пополам с дежавю. Часть своего детства он проводит здесь: с того момента, как анонимные доброжелатели, также известные как работники соцслужб, выгружают его перед вот этой вот автомастерской. Ну, точнее, раньше на ее месте был нищенский детдом, который потом снесли, а Рид остался на улице. А до того как этот детдом снесли, Мо попытался откусить ему ухо прямо на этой лужайке. Так и познакомились.

Красивой Джакарту вообще назвал бы только интурист, смотревший на ее выложенный стеклом и железом центр из окошка экскурсионного автобуса. Жилые районы, особенно те, что приютили не слишком обеспеченную прослойку населения, были какими угодно: шумными, грязными, переполненными, бетонными, желтыми от солнца и круглогодичной тридцатиградусной жары, – но не красивыми.

– Ты, – Салим воинственно тычет пальцем в Андрея, поворачиваясь к нему, – ты сидишь в машине. И не выходишь. Ты меня понял?

Рядом они смотрятся как анекдот: бледный белый двухметровый пацан с наивными глазищами и смуглый, чернявый маленький злобный индонезиец.

– Но…

– Не нокай. Ты не выходишь, не идешь купить себе газировки, не бросаешься за лоточником с едой и вообще не высовываешь отсюда носа.

– Кстати, чья это тачка? – подает голос Рид.

– А почему мне нельзя пойти с вами?

– Потому что я так сказал. И потому что ты еще долго никуда не пойдешь с нами, если продолжишь стрелять себе в ноги, как в прошлый раз.

– Это была случайность! Я не…

– Эй? Чья, говорю, маши…

– Моя! – рявкает Салим. – Я спрашиваю, Андрей, ты меня понял?

Парень картинно кривится, обиженно одергивает сутану и пристально смотрит на руль, но, схватив от Салима подзатыльник, быстренько расписывается в своей понятливости.

– Старательно ты его дрессируешь, – хмыкает Рид, хлопая дверцей. Салим хмуро провожает этот жест взглядом, и Рид спешит сойти на тротуар, чтобы между дверцей и салоном в следующий раз не оказалась его голова. – Кто он? Серб? Украинец? Русский?