Погоня за панкерой

– Нет, Зебадия, это были детские страхи. Я не позволю им овладеть мной снова. Мне нужно победить всякую брезгливость, ведь скоро мне придется менять пеленки.

Потом она немного помолчала и добавила:

– Я первый раз видела смерть. Человека, я имею в виду. Следовало бы сказать «чужака-гуманоида»… но я-то думала, что это был человек. Однажды я видела, как щенок попал под колеса, и меня тогда стошнило. Хотя это был не мой щенок и близко я не подходила. Взрослый человек должен встречать смерть лицом, разве не так?

– Встречать лицом, да, – согласился я. – Но вовсе не черстветь душой при этом. Дити, я видел слишком много смертей. Но я так и не сумел к этому привыкнуть. Нужно принять смерть, научиться ее не бояться, а после никогда не беспокоиться по этому поводу. «Пусть только сегодня идет в счет»[65] – как сказал мне друг, чьи дни были сочтены. Живи в таком состоянии духа, и когда смерть придет, она придет как долгожданный друг.

– Ты говоришь во многом так же, как моя мама говорила мне перед смертью.

– Твоя мать наверняка была необычной женщиной. Дити, за две недели, что мы знакомы, я слышал так много о ней от вас троих, что мне кажется, будто я знал ее. Друг, которого не видел последнее время. Все говорит, что она была мудрой женщиной.

– Я тоже так думаю, Зебадия. И конечно, она была доброй женщиной. Иногда, если передо мной стоит тяжелый выбор, я спрашиваю себя: «Что бы сделала мама?» – и все становится на свои места.

– И мудрая, и добрая… и ее дочь такая же. Да, сколько тебе лет, Дити?

– Это имеет значение, сэр?

– Нет. Любопытство.

– Я написала дату рождения на заявлении о вступлении в брак.

– Любимая, моя голова тогда кружилась так сильно, что я едва помнил, когда сам родился. Но я не должен был спрашивать, ведь возраст у мужчин, а у женщин – дни рождения. Я хочу знать, когда твой день рождения, и мне не нужен год.

– Двадцать второго апреля, Зебадия, на день раньше Шекспира.

– «Ни возрасту не иссушить ее»…[66] Женщина, а ведь ты хорошо сохранилась!

– Спасибо, сэр.

– Этот дурацкий вопрос возник потому, что я решил, что тебе двадцать шесть… исходя из того, что у тебя есть докторская степень. Хотя ты выглядишь моложе.

– Я думаю, что двадцать шесть – вполне подходящий возраст.

– Я не спрашивал, – поспешно сказал я. – Я запутался, потому что знаю возраст Хильды… потому что слышал, как она заявляет, что на двадцать лет старше тебя. И все это никак не бьется с моей более ранней оценкой, которая базируется на предполагаемом возрасте окончания школы и сроке, необходимом для получения двух степеней.

Джейк и Хильда задержались у бассейна, где Джейк отмывал руки и убирал с тела пятна крови чужака. Не обремененные грузом, они поднимались по дорожке быстрее нас и оказались точно позади в тот момент, когда Дити ответила:

– Зебадия, я вообще не заканчивала школу.

– Ого.

– Это правда, – подтвердил ее отец. – Дити приняли в университет по результатам вступительных экзаменов. В четырнадцать. Никаких проблем, поскольку она оставалась дома и не занимала места в общежитии. Степень бакалавра получила за каких-то три года… И это было очень здорово, поскольку Джейн успела дожить до того, чтобы увидеть, как Дити лихо трясет кисточкой на академической шапочке. Джейн сидела в инвалидном кресле, счастливая как ребенок – врач сказал, что такие эмоции ей точно не повредят… он имел в виду, что она все равно умирает, – он помолчал и добавил: – Если бы ее матери было отпущено еще три года, она бы увидела, как Дити получает доктора… это было два года назад.

– Папа… иногда ты такой болтун!

– Я сказал что-то не то?

– Нет, Джейк, – заверил я его. – Но я только что узнал, что связался с малолеткой. Я, конечно, подозревал, но не знал точно. Дити, дорогая, тебе двадцать два.

– Двадцать два – неподходящий возраст?

– Нет, моя принцесса. То, что надо.

– Мой капитан сказал, что у женщин дни рождения, а у мужчин – возраст. Позволено ли мне узнать ваш возраст, сэр? Я тоже не уделила особенного внимания той форме, которую мы заполняли.

Я торжественно ответил:

– Но Дея Торис знает, что капитану Джону Картеру несколько веков, что он не помнит собственного детства и всегда выглядит на тридцать лет.

– Зебадия, если это твой возраст, то у тебя это были очень занятые тридцать лет. Говоришь, что покинул дом, закончив школу, потом у тебя был колледж, три года на действительной службе, затем получение докторской степени…

– Фальшивой!

– Срок обучения в аспирантуре это не уменьшает. Тетя Хильда говорит, что ты был профессором четыре года.

– Хм… тебя устроит разница между нами в девять лет?

– Меня устроит все, что ты скажешь.

– Опять начал свои увертки, – вмешалась Язва. – Его выгнали из двух других кампусов. Скандалы со студентками. Потом он обнаружил, что в Калифорнии это никого не волнует, и перебрался на запад.

Я постарался изобразить оскорбленную невинность.

– Дорогая Язва, я всегда женился на них. Но одна девочка оказалась уже замужней, а в другом случае ребенок был не от меня, она просто задурила мне голову.

– Правды ты в нем не найдешь, Дити. Но он храбрый, моется каждый день, и он богат… и мы все равно его любим.

– Правды не найдешь и в тебе, тетя Хильда. Но мы все равно тебя любим. В «Маленьких женщинах» говорится, что невеста должна быть в два раза моложе жениха плюс семь лет. У нас с Зебадией все почти по канону.

– Это правило делает из меня старую каргу. Джейкоб, мне столько же, сколько Зебби – тридцать один. Но нам с ним уже целую вечность тридцать один.

– Готов поспорить, что он почувствует весь груз прожитых лет, когда затащит эту тварь на гору. Атлант, ты сможешь подержать свою ношу еще немного, пока я открываю гараж, вытаскиваю и готовлю верстак? Или помочь положить ее на землю?

– Тогда мне придется поднимать ее снова, так что нет. Но ты давай, не тяни.

– XI –

Зебадия

Я ощутил себя лучше после того, как сгрузил тело «рейнджера», а двери гаража закрылись за нашими спинами. Я сказал Хильде, что не чувствую «непосредственной» опасности, но мой неприрученный талант не предупреждает меня до самого Момента Истины. «Парни в Черных Шляпах» нашли, где мы прячемся. А может, никогда и не теряли; наши уловки сработали бы, имей мы дело с гангстерами-людьми, но это были чужаки, о чьих способностях, мотивах и планах мы не могли догадываться.

Возможно, мы наивны, как котенок, который спрятал голову в убежище и думает, что его никто не видит, не подозревая, хотя его маленький хвостик предательски торчит наружу.

Они были чужаками, могущественными и многочисленными (сколько их, три тысячи? три миллиона? мы не знаем Число Зверя) – и они знали, где мы прячемся. Правда, мы убили одного из них – но только потому, что нам повезло, а не потому, что мы это спланировали. «Рейнджера» скоро хватятся, и нам придется иметь дело с большими силами.

Геройское безрассудство меня никогда не привлекало. Если есть шанс удрать, я удираю. Я, конечно, не брошу ведомого перед лицом неприятеля и тем более не оставлю жену и неродившегося ребенка. Чего я хотел, так это того, чтобы мы все убрались отсюда – я, моя жена, мой кровный брат, который также и мой тесть, и его жена, моя подружка Язва, смелая, практичная, умная и не брезгливая (ее способность шутить в зубах Молоха вовсе не недостаток, это источник воодушевления).

Я хотел, чтобы мы свалили отсюда как можно скорее – по оси «тау», по оси «тэ», вращением, перемещением – как угодно и куда угодно, лишь бы там не кишела эта мерзость с зеленой кровью.

Я проверил манометр и почувствовал себя получше: внутреннее давление Гэй не упало. Не стоило ожидать, что она станет космическим кораблем – у нее нет оборудования для рециркуляции воздуха. Но было приятно знать, что она в состоянии держать давление много дольше, чем потребуется для возвращения домой в экстренной ситуации – если противник не понаделает дырок в ее изящной оболочке.

Из гаража я прошел в дом, вымылся горячей водой с мылом, повторил процедуру, вытерся насухо и только после этого почувствовал себя достаточно чистым, чтобы поцеловать жену – что я и сделал. Дити, не размыкая рук, доложила:

– Ваши вещи упакованы, сэр. Сейчас закончу со своими, только запланированный вес и объем, ничего, кроме практичной одежды…

– Милая.

– Да, Зебадия?

– Возьми ту одежду, в которой мы вступали в брак. И то же самое для Джейка и Хильды. Плюс парадную форму твоего отца. Или она сгорела в Логане?

– Но Зебадия, ты же сам сказал: только походную одежду.

– Все верно. Чтобы напомнить, что мы не знаем, в каких условиях окажемся, и не знаем, как долго будем отсутствовать и вернемся ли вообще когда-нибудь. Поэтому я внес в список все, что может пригодиться первопроходцам на девственной планете – на случай, если мы там застрянем и не сможем вернуться домой. Все от микроскопа Джейка и приборов для тестирования воды до инструментов и технических справочников. И еще оружие – и порошок от блох. Но, возможно, нам придется играть роль посланцев человечества при дворе Его Беспредельного Величества, Повелителя Галактической Империи в тысяча третьем континууме. И тогда нам понадобятся самые пышные одеяния, какие мы только сможем добыть. Мы ничего не знаем и не можем предугадать.

– Я бы предпочла остаться первопроходцем.

– У тебя может не оказаться выбора. Когда ты рассчитывала вес, ты не забыла о местах, промаркированных «Предназначено для массы такой-то и такой-то – список последует»?

– Конечно. Общая масса ровно сто килограмм, что мне показалось странным. Пространства чуть меньше одного кубического метра, оно распределено по разным уголкам.

– Это для тебя, курносая моя. И для папы и Хильды. Массу можно превысить на пятьдесят процентов, если что, я скажу Гэй подправить баланс. Захватишь старую куклу? Любимое одеялко, под которым пряталась от чудовищ? Книгу стихов? Семейные фото? Бери все, что хочешь!

– Обалдеть!

(Мне больше всего нравится смотреть на жену, когда у нее загораются глаза и она становится похожей на маленькую девочку.)

– Мне места не нужно. У меня и так все с собой. А что насчет обуви для Хильды?

– Она заявила, что ей никакая обувь не нужна и что у нее на ногах мозоль на мозоли. Но я знаю, что мы сделаем – когда мы тут обустраивались, я купила папе несколько обувных вкладышей доктора Шолла. Три пары у меня еще остались, и я могу их немного подрезать. Вкладыши и парочка носков подгонят ее ноги к размеру моих башмаков. И у меня есть памятный сувенир – теннисные туфли, которые папа купил мне, когда я впервые отправилась в детский лагерь. Мне тогда было десять лет, и они должны подойти тете Хильде.

– Вот молодец! – сказал я. – Кажется, ты уже обо всем подумала. Что насчет еды? Я не про ту, что мы берем с собой, я о том, чтобы поесть сейчас. Кто-нибудь позаботился об обеде? Убийство инопланетян нагоняет аппетит.

– У нас будет фуршет, Зебадия. Сэндвичи и прочее на кухонной стойке, а еще я разморозила и разогрела яблочный пирог. Один сэндвич я скормила Хильде из своих рук, она говорит, что должна закончить работу и отмыться после нее, и до этого она ничего есть не будет.

– Язва жевала сэндвич, пока разделывала эту тварь?

– Тетя Хильда женщина закаленная, Зебадия, – почти такая же закаленная, как ты.

– Более закаленная, чем я. Если нужно, я смогу провести вскрытие, но только не во время еды. Я думаю, Джейк тоже на такое не способен.

– Насчет папы ты прав. Он увидел, как я ее кормлю, позеленел и куда-то убежал. Сходи посмотри, что она там делает, Зебадия. Она нашла интересные вещи.

– Хм-м… А где та маленькая девочка, которая вздрагивала при мысли о вскрытии мертвого чужака?

– Нет, сэр, это не она. Я решила, что пора вырасти. Это не так легко. Но так будет лучше. Взрослая женщина не паникует при виде змеи, она просто проверяет, не гремучая ли она. Я больше не буду визжать. Я наконец-то выросла, стала женой, а не избалованной принцессой.

– Ты всегда будешь моей принцессой!

– Я надеюсь на это, мой вождь. Но чтобы заслужить это, мне придется научиться быть матерью-пионеркой – сворачивать шею петухам, резать свинью, заряжать, пока муж стреляет, заменять его с ружьем в руках, если он ранен. И я научусь – я же упрямая. Возьми кусок пирога и отправляйся к Хильде. Я уже знаю, как использовать дополнительные сто килограмм: книги, фотографии, папины микрофильмы и переносной проектор, папина винтовка и ящик патронов, который раньше не вписывался по весу…

– Не знал, что у него есть винтовка… какой калибр?

– Семь шестьдесят два миллиметра, длинный патрон.

– Вот это да! Мы с папой используем одну и ту же амуницию.

– Не знала, что у тебя есть винтовка, Зебадия.

– Я это не рекламирую, она нелицензионная. Надо будет всем показать, где она лежит.

– Нам пригодится дамский пистолетик? Стреляет иголками, производство «Шкоды». Не так далеко, но иглы либо отравленные, либо разрывные… и одного магазина хватает на девяносто выстрелов.

– Ничего себе, Дити! Ты у нас Почетный Член Клуба Убийц?

– Нет, сэр. Папа купил мне его на черном рынке, когда я начала работать по вечерам. Он сказал, что уж лучше наймет крючкотворов, чтобы меня оправдали – или добились условного срока, – чем отправится в морг на опознание трупа. Ни разу его не использовала, в Логане он едва ли был нужен. Зебадия, папа потратил немало сил на то, чтобы как следует обучить меня самозащите. Он сам тоже неплохо подготовлен, поэтому я не позволяю ему ни с кем драться. Потому что это будет бойня. Они с мамой решили так, когда я была ребенком. Папа говорит, что копы и суды больше не защищают граждан, и граждане должны защищать себя сами.

– Боюсь, что он прав.

– Муж мой, я не могу оценить мои суждения о правильном и неправильном, поскольку получила их от своих родителей и прожила недостаточно долго, чтобы у меня сформировались собственные суждения, отличные от родительских.

– Дити, твои родители поступили правильно.

– И я так думаю… но это все субъективно. Но так уж вышло, что мне не пришлось выживать в джунглях государственных школ, пока мы не переехали в Юту. И меня научили сражаться – с оружием или без. Мы с папой заметили, как ты держишь клинок. Твои мулине безупречны. А когда ты уходишь в защиту, твои предплечья хорошо прикрыты.

– Джейк и сам не промах. Сабля оказалась в его руках так быстро, что я даже не заметил, и ударил он точно над воротником.

– Папа говорит, что ты лучше.

– Хм-м… у меня руки длиннее. Зато он, видимо, быстрее. Дити, лучший фехтовальщик, которого я когда-либо встречал, был твоего роста, и руки у него были как у тебя. Я даже не мог скрестить с ним клинки, если он мне того не позволял.

– Ты так и не сказал, где ты научился фехтованию.

Я улыбнулся:

– Ассоциация Молодых Христиан на Манхэттене. В школе я тренировался с рапирой. Шпагу и саблю взял в руки в колледже. Но я никогда не сталкивался с настоящим мастером, пока не перебрался на Манхэттен. Вернулся к тренировкам, поскольку понял, что теряю форму. Во время моей так называемой исследовательской поездки в Европу я встречал потомственных фехтовальщиков – сыновья, внуки и правнуки maître d’armes[67]. Узнал, что это образ жизни и что я обратился к нему слишком поздно. Дити, я рассказал Хильде байку, на самом деле я никогда не дрался на студенческих дуэлях. Но я тренировался в Гейдельберге под руководством настоящего Säbelmeister[68], про которого ходили слухи, что он подпольно тренировал целый корпус бойцов. Именно он был тем мелким парнем, с которым я не мог скрестить клинки. Он был быстрый! До нашей встречи я думал, что это я – быстрый. Но под его руководством я стал еще быстрее. В тот день, когда я уходил, он сказал мне, что хотел бы заполучить меня в свои руки лет на двадцать раньше – тогда бы из меня получился фехтовальщик.

– Но сегодня ты был достаточно быстрым!

– Нет, Дити. Ты отвлекла его, а я атаковал с фланга. Эту битву выиграла ты, а не я и не папа. Хотя то, что сделал папа, куда опаснее того, что сделал я.

– Мой капитан, я не позволю тебе преуменьшать собственные заслуги! Я не желаю это слышать!

Женщины, да благословит бог их добрые сердца и причудливые умы – Дити назначила меня своим героем, и этим все сказано. Мне оставалось только соответствовать. Я отрезал кусок яблочного пирога и поспешил его съесть, пока неспешно шел по коридору к гаражу – не хотелось с едой в руках оказаться в «морге».

«Рейнджер» лежал на спине, одежда разрезана, вскрытый от подбородка до паха. Безымянные куски внутренностей были разложены вокруг трупа и омерзительно пахли.

Хильда все еще работала, щипцы для льда в левой руке, нож в правой, зеленоватая слизь на запястьях. Когда я подошел, она отложила нож и взяла бритву. Пока я не заговорил, она меня не замечала.

– Узнала много нового, Язва?

Она положила инструменты, вытерла руки полотенцем и отбросила предплечьем волосы со лба.

– Зебби, ты не поверишь.

– Посмотрим.

– Что ж… взгляни вот сюда, – она дотронулась до правой ноги трупа и обратилась к самому покойнику: – Зачем такой девочке, как ты, этот симпатичный суставчик?

Я видел, о чем она говорит: на длинной, тонкой конечности, пониже обычного, человеческого колена, имелось дополнительное, оно сгибалось назад. Взглянув выше, я обнаружил, что такие же дополнительные сочленения есть и на руках.

– Ты сказала «девочка»?

– Я сказала «девочка». Зебби, этот монстр либо женского пола, либо гермафродит. Полностью развитая матка, двурогая, как у кошки, и над каждым рогом по яичнику. Но, похоже, под ними находятся яички и штуковина, которая вполне может быть выдвигающимся фаллосом. То есть тело женское, но в то же время может быть и мужским. Двуполое, но оплодотворить себя не может: конструкция не позволяет. Полагаю, что эти твари могут одновременно зачинать и вынашивать.

– По очереди? Или одновременно?

– Если одновременно – то это был бы номер. Нет, исходя из механики процесса, я думаю, что по очереди. Но происходит это через десять минут или через десять лет – сказать не могу. Однако я бы дорого дала, чтобы посмотреть на процесс в их исполнении!

– Язва, у тебя на уме только одно.

– Но это же самое главное! Размножение – самый важный момент. Методы и обычаи сексуальных отношений – это центральная характеристика всех высокоразвитых форм жизни.

– Ты игнорируешь деньги и телевидение.

– Пфф! Вся человеческая деятельность, включая научные исследования, сводится либо к брачным танцам и заботе о молодняке, либо к сублимации, которой вынуждены заниматься неудачники, проигравшие в единственной игре в городе. Не пытайся шутить с Язвой. Зебби, я ненавижу этих монстров, они вмешались в мои планы – коттедж, увитый розами, младенец в люльке, жаркое в духовке, я в льняном платьице, и мой муж, идущий по дорожке к дому после тяжелого дня, потраченного на унижение первокурсников, а я жду его с тапочками, трубкой и сухим мартини! Небеса! Все остальное – суета и тлен. Четыре полностью сформированные молочные железы, однако лишенные избыточности объемов, характерных для человеческих женщин – кроме меня, черт подери. Двойной желудок, кишечник в одно отделение. Сердце из двух камер, которое, похоже, качает кровь за счет перистальтики, а не за счет сжатия. Сердцевидное. Я не изучала мозг, поскольку у меня нет подходящей пилы, но он должен быть столь же развитым, как и у нас. Определенно гуманоидное существо, возмутительно не похожее на человека. Не опрокинь эти бутылочки, в них образчики телесных жидкостей.

– Что это за штуки?

– Накладки, чтобы спрятать нечеловеческие сочленения. Еще была пластическая операция на лице, я в этом почти уверена, и изменена форма черепа. Волосы поддельные, у этих Буджумов волосы не растут. Нечто вроде татуировки, или очень плотная маска – я не смогла это снять, – чтобы скрыть сине-зеленый цвет лица и других открытых участков кожи и придать им человеческий вид. Зеб, готова поставить семь к двум, что они использовали в качестве морских свинок множество пропавших людей, прежде чем отработали методы такого маскарада. Вжжжууух! Садится летающая тарелка, и очередная парочка морских свинок отправляется в лабораторию.

– Летающих тарелок не видели много лет.

– Это была поэтическая вольность, дорогой. Если у них есть искривители пространства-времени, они могли выскакивать где угодно, красть что угодно или заменять настоящих людей на убедительные подделки – и тут же исчезать, будто выключателем щелкнули.

– Этот не мог быть создан давно. Рейнджеры регулярно проходят медосмотры.

– Этого могли сделать на скорую руку, специально для нас. Подделка, приготовленная для постоянной замены, может одурачить кого угодно, кроме рентгеновского снимка… а может, и рентген не поможет, если доктор – один из них… поразмысли над этой идеей, Зебби, а мне нужно вернуться к работе. Хочется так много узнать, и так мало времени. Я не могу выяснить и доли того, что это тело могло бы рассказать настоящему специалисту по сравнительной биологии.

– Могу я чем-то помочь?

(На самом деле я совсем не рвусь.)

– Ну…

– Мне нечем заняться, пока Джейк и Дити не закончат собирать вещи в дорогу. Поэтому – чем я могу помочь?

– Я могла бы работать вдвое быстрее, если бы ты взял на себя съемку, а то мне приходится прерываться, чтобы вытереть руки прежде, чем взяться за камеру.

– Я в твоем распоряжении, Язва. Просто говори, откуда, с какого расстояния и когда.

Хильда облегченно улыбнулась:

– Зебби, я говорила, что люблю тебя, хотя ты похож на гориллу и у тебя улыбка идиота? Под всем этим прячется душа херувима. Мне сейчас так хочется принять ванну – возможно, это будет последняя ванна с горячей водой в ближайшие годы. И воспользоваться биде – вершиной декадентской цивилизации. Я боялась, что так и буду резать это мерзкое мясо, пока Джейкоб не скажет, что пора уезжать.

– Режь спокойно, дорогая, ты получишь свою ванну, – я взял камеру, ту самую, которую Джейк использовал для фиксации экспериментов: «Поляроид-Стерео-Инстаматик» с автоматической фокусировкой, автоматической диафрагмой, автоматической обработкой изображения; идеальный инструмент для инженера или ученого, которому нужна непрерывная запись процесса.

Я делал бесчисленное количество фото, пока Хильда трудилась в поте лица.

– Язва, ты не боишься работать голыми руками? Можешь подцепить то, что мало не покажется.

– Зебби, если бы этих тварей могли убить наши микробы, то они явились бы сюда без иммунитета и быстро передохли. Но поскольку этого не случилось, то весьма вероятно, что и мы не можем заразиться их микробами. Радикально разная биохимия.

Это звучало логично, но я не мог забыть закон Кеттеринга: «логика – организованный способ надежно впасть в заблуждение».

Появилась Дити, поставила на пол битком набитую корзину для пикника.

– Это последняя.

Ее волосы были собраны в пучок, а на ней были одни резиновые перчатки.

– Привет, дорогой. Тетя Хильда, я готова помогать.

– Тут не так много работы, милая, если хочешь, можешь сменить Зебби.

Дити смотрела на труп и явно не испытывала радости – ее сосочки совсем обвисли.

– Иди, вымойся пока, – сказал я ей. – Брысь!

– Я так ужасно воняю?

– Ты воняешь роскошно, сладкая моя. Но Язва верно заметила, что, возможно, сейчас у нас последняя возможность вымыться горячей водой с мылом. Поэтому я пообещал ей, что мы не «отправимся в Каноп, повернув на восток», пока она не примет ванну. Так что сделай это сейчас, а потом, когда она займется своими санитарными процедурами, поможешь грузиться.

– Хорошо, – Дити отступила, ее сосочки слегка набухли – не встали торчком, но она явно повеселела. Моя дорогая редко показывает свои чувства на лице, но эти прелестные розовые штучки служат барометром ее боевого духа.

– Секунду, Дити, – остановила ее Хильда. – Помнишь, ты сказала «он не отреагировал!». Что ты имела в виду?

– То, что сказала. Разденься прямо перед мужчиной, и он отреагирует, так или иначе. Даже если он попытается тебя проигнорировать, глаза его выдадут. Но он не отреагировал. Конечно, это не мужчина – но я этого не знала, когда пыталась его отвлечь.

Я сказал:

– Но он обратил на тебя внимание, Дити – и тогда у меня появился шанс.

– Разве что как собака, лошадь или другое животное отмечают любое движение. Он меня заметил, но проигнорировал, никакой реакции.

– Зебби, это ничего тебе не напоминает?

– А должно?

– В первый день здесь ты рассказал нам историю об одной аппетитной студенточке.

– Точно?

– Она завалила математику и пыталась завалить математика.