Тот, кто меня купил

Он обнимает меня. Я чувствую его губы у себя на макушке. Замираю от невыносимой недосказанности и нежности. Я готова повеситься ему на шею, но стою, замерев, греясь возле большого и сильного тела.

– Обними меня, – снова командует. Голос звучит его почти резко, властно, но я чувствую волнение от его низкой хрипоты и смыкаю руки на его талии в замок. Словно ставлю печать. Прижимаюсь плотнее и поднимаю лицо.

Эдгар наблюдает за мной. Мягкая усмешка касается его губ. Рядом сидит псина и радостно колотит хвостом по полу.

– Кто-то обещал сегодня сделать для меня что угодно, – от коварной вкрадчивости мурашки бегут врассыпную от макушки по всему телу. – Хочу кофе и рассказ, где ты научилась завязывать мужские галстуки.

Я смеюсь смущённо: придётся признаваться. Дался ему этот галстук!

– Ты почему не сказал, что у тебя есть собака?

– А у меня и нет собаки. По крайней мере, до сегодняшнего дня не было.

– Тогда откуда? – удивляюсь я, поглядывая на пса, что сидит, склонив голову на бок и свесив язык.

– Че Гевара – псина моей любовницы, Мирославы.

Он произносит это буднично, как само собой разумеющееся. И очарование спадает, линяет до бесцветной серости. Я расцепляю руки. Они сами падают безвольно вдоль тела. Отойти от Эдгара я не смею, но в груди будто кол вогнали. И больно. Почему мне так больно?..

Эдгар поднимает мой подбородок двумя пальцами – большим и указательным. Жёстко, почти принудительно, потому что я сопротивляюсь, не желаю ни смотреть ему в глаза, ни показывать свой потухший взгляд.

Он меряет меня глазами. Холодно, словно ищет что-то. Я собираюсь с духом, смотрю ему в глаза и молчу.

– Бывшей любовницы, Тая, – уточняет этот жёсткий и несгибаемый мужчина. – Я бы никогда не позволил оскорбить свою жену походами на сторону. Мы расстались с ней два месяца назад.

Он вроде бы всё правильно говорит. И смысл его слов очень важный. А только очарование момента разрушено, как прекрасный замок из песка, который, походя, пнула равнодушная нога.

Это урок? Проверка моей лояльности? Равнодушие? Он сказал «свою жену», но жена ли я ему в полном понимании этого слова? Может, он даёт понять, что никогда не оскорбил бы ту, другую девушку, которая могла бы стать ему женой по-настоящему?

Тысячи вопросов, но ни один из них я не произношу вслух. Смотрю лишь ему в лицо, сжимая губы, и страшусь думать, что сейчас написано на моём лице. Я бы хотела остаться такой же бесстрастной и холодной, как он. Но не могу быть уверенной, что во мне столько выдержки.

– Кофе, Тая. И рассказ о галстуке, – напоминает Эдгар и, оставив меня в коридоре, идёт в спальню. Переодеваться.

Глава 30

Эдгар

Как легко поверить, что всё надолго и всерьёз. И эта девушка, что встретила меня у порога, и радостный Че, у которого теперь появилась хозяйка. Он принял её – это видно. Собаки никогда не ошибаются. У них есть какое-то шестое чувство, что позволяет распознать «своих» и «чужих». Хороших и плохих людей. Трусов чуют за километр.

Тая неожиданно прошла тест. И поэтому я чуть не дрогнул. Я не должен забывать о подоплеке нашего брака, пусть и почти настоящего. Но главная суть как раз и заключается в этом «почти».

Я знаю, зачем сказал о Мирославе. Чтобы она не питала иллюзий. Не придумывала лишнего, как это любят делать романтические девочки. Я есть то, что есть. И не нужно надевать розовые очки. Но во рту у меня привкус мерзости от сделанного.

Её глаза. Её лицо. Её беззащитность. Кому сейчас нужна такая тонкая кожа? Броню она нарастить не успеет, но хоть немного закалить её всё же стоит. Она не похожа на девочку, которой пришлось бороться за собственную жизнь и место под солнцем. Больше на тепличную розу, что погибнет, если у теплицы разбить стёкла.

Я надеваю спортивный костюм и выхожу на кухню. Там пахнет кофе. Едой. Домом. На подоконнике зеленеют какие-то цветы с розовыми и белыми шапками соцветий.

– Это что? – киваю в сторону горшков.

– Это пеларгония, а по-простому – калачики, – задирает Тая подбородок и смотрит на меня с вызовом. Храбрая тростинка. Ну-ну. – Выкинуть не дам! И завтра ещё куплю красную и бордовую.

– Они воняют, – заявляю, чтобы её позлить.

– Они очищают воздух и прекрасно цветут, радуют глаз.

– Тебе нечему радоваться в этом доме? – продолжаю её драконить. – У тебя есть я и теперь этот лохматый урод.

– Сам ты урод! – вспыхивает она и хватается за джезву, как боевая кухарка за сковородку.

– Ударишь или плеснёшь кофе в лицо?

– Ни то, ни другое. Я напою тебя кофе, накормлю ужином и поцелую. И, может, ты подобреешь. Перестанешь быть таким противным и брюзгливым.

– Поцелуешь? – это уже интересно. Она возбуждает меня. Наверное, ещё поэтому я пытаюсь быть с ней холодным сукиным сыном. В самом начале командовать и диктовать свои условия было намного проще и легче. Я тогда чётко понимал, чего хочу. А сейчас…

– Твой кофе, – ставит она передо мной чашку. Пахнет так, что я глаза прикрываю, чтобы острее почувствовать его аромат.

– Что в нём? Приворотное зелье? – я не владею своим голосом. Он проседает, хрипит слегка и отдаётся вибрацией в солнечном сплетении.

Тая фыркает и смеётся. Тихий уютный смех. В него хочется завернуться, как в тёплый халат. И никуда не спешить. Смаковать. Как этот кофе, что вызывает головокружение и желание сделать глоток, даже если она туда всыпала крысиный яд. Я бы его выпил. Я заслужил. А она пытается пригладить мои углы. За что мне такая мука?..

– Кардамон, корица, немножко имбиря. Попробуй же. Стынет.

И я делаю глоточек. Вкусно. Я перепробовал разный кофе. В элитных ресторанах здесь и за границей. Наверное, в нём нет ничего необычного. Но я не хочу так думать. Она варила кофе для меня. Не спрашивая, не интересуясь. На страх и риск. Зная, что я мог вылить не только напиток, но и свой гнев или дурное настроение. И, тем не менее, она рискнула. Я делаю ещё глоток.

– А теперь о галстуке, – кажется, я целый день думал, для кого эти нежные пальчики завязывали узел и поправляли воротник. Покоя не давала эта мысль. – Нет. Вначале поцелуй. Ты обещала.

Она подходит ко мне близко-близко. Топчется, примеряясь. Я не шевелюсь. Не облегчаю ей задачу. Тая обхватывает мою голову руками и целует меня в глаза, а затем в нос.

– Как Мотю и Хрюна, – смеётся. Глаза у неё весёлые, с огоньком. Она простила мне чёртову Мирославу?

– Ты жулик, – обвиняю я её. Тая пытается отскочить, но куда ей тягаться со мной по скорости реакции и силе: я хватаю её в охапку, усаживаю на колени и целую. Жадно, не скрывая, как я по ней истосковался. Это и для меня открытие. Оказывается, мне её не хватало.

Че Гевара приседает на передние лапы и взволнованно гавкает.

– Кажется, он ревнует тебя ко мне, – чертит она указательным пальцем линию от моего виска до подбородка. В паху вспыхивает пожаром. Член мгновенно каменеет от этого простого жеста.

– Вот я не уверен. Возможно, наоборот. Галстук, Тая, галстук.

– Это была приёмная семья, – вздыхает она и продолжает водить пальцами по моему лицу. Кажется, я сейчас из штанов выпрыгну. – Я там не прижилась. Я завязывала галстук дяде Пете. Научилась по Интернету. Это легко. Чёткая последовательность. Но почему-то многие путаются. Забывают, что ли.

– Почему не прижилась? Он приставал к тебе? – в висках стучат молоточки, и я сдерживаюсь, чтобы не выплеснуть внезапно вспыхнувший гнев на ни в чём не повинную Таю.

– Господь с тобой, Эдгар, нет. Он был очень хороший. Милый и добрый. Жена ему только досталась жуткая. Это из-за неё. Она не смогла. Ревновала его ко мне и очень быстро избавилась. А там вскорости тётка меня подобрала.

– Кофе ты тоже ему варила? – мне хочется прибить жуткую бабу, которая могла взять и вышвырнуть ребёнка из своей жизни, словно он предмет устаревшей мебели. И дядю Петю мне хочется треснуть за мягкотелость и неумение защитить человечка, который искренне к нему привязался.

– Нет. Больше себе. А ещё я иногда тайком помогала баристе Гены Падловича. Она замечательная. А мастерица какая!

Женщины не так часто искренне восхищаются друг другом. У Таи это получается великолепно. Щедрая на комплименты. Это она замечательная. Слишком чистая моя девочка.

– Зря ты там не попробовал кофе, – сверкает она синими глазищами и добавляет доверительно: – Кухня там, конечно, дрянь. Но только с тех пор, как Падловича повар бросил. То, что Гена проигрывает на еде, неплохо компенсирует кофе. К нему со всей округи ходят. Просят то с сердечками, то с собачками.

Тая заливисто смеётся, ей вторит Че Гевара. А мне в очередной раз хочется прижать её к себе. Сильно. Чтобы почувствовала силу моего желания. Зарыться лицом в волосы цвета горького шоколада. Поймать губы. Провести руками по груди. Залезть под резинку её штанишек.

– Одевайся, – командую я. – По вечерам мы теперь бегаем. Со мной или без меня. Но с Че Геварой – точно. Ему пора уже прогуляться. Так что спортивная форма одежды.

– Да я с радостью! – кидается она опрометью в спальню, а мы с псом остаёмся в гляделки играть.

– Как думаешь, Че, я хоть немного её достоин?

Пёс звонко лает и кивает башкой.

– А вообще я говнюк, да?..

Че снова со мной соглашается. Очень интересно. Поддержал, называется. Ну, тогда контрольный выстрел:

– Может, мне её бросить, пока не поздно, а?

И тут этот дредовый фраер отрицательно мотает башкой. Так, что уши во все стороны разлетаются. Вот и верь, что собаки ничего не понимают. Может, у кого как. А наш Че – самый умный. С ним беседы беседовать – одно удовольствие.

– Я тебя понял, дружище, – вздыхаю и мучительно думаю, где его поводок. Пока я брожу по квартире в поисках, пёс приволок его сам. В зубах. Мда. Наш ещё и мысли читает. И как, спрашивается, мы без него жили целых три дня?..

Глава 31

Тая

С того самого дня, как Че Гевара появился в доме, всё резко изменилось. Не могу сказать, что понимаю, с чем это связано. Ну, не с собакой же. Смешно. Но градус наших с Эдгаром отношений значительно потеплел.

Он оставался, наверное, всё таким же жёстким и неуживчивым, непримиримым в некоторых вещах и суждениях. Я научилась улавливать его настроение, усталость, раздражение. К слову, плохих эмоций тоже стало поменьше. Он словно оставлял большую часть проблем и негатива за дверьми. И домой являлся почти примерным мужем.

С ним не было скучно. Наоборот. Каждый день прибавлял новых граней. Я узнавала его. Он присматривался ко мне.

Противоречивый, но щедрый. Резкий, но – я чувствовала – где-то там, очень глубоко, ранимый. Он не показывал. Скрывал. Но разве можно спрятаться, когда в доме нас трое вместе с собакой?

У него был пунктик: каждое утро и каждую ночь он любил меня. Нежно и страстно. Доводил до таких сверкающих пиков, что я нередко думала: как я раньше жила без этого? Без его рук и губ, его умения высекать из меня искры, зажигать пламя. Он сгорал вместе со мной. Не разменивался, не поучал, не выступал в роли пресыщенного жизнью мачо, который познал всё, и теперь всего лишь развлекается.

Он настолько ярко и безраздельно отдавал и отдавался, что мне постоянно хотелось пригреть на груди этого неистового мальчишку. Юного, но опытного, умеющего дарить себя без остатка. Кажется, если бы вдруг мне нужна была его кровь, он бы отдал свою не раздумывая.

Хотелось спрятать его от всего мира. Я плавилась от его горячего тела. А ещё больше – от противоречий и нежелания открыться полностью не только в сексе. Мне постоянно казалось: вот он, настоящий. Пусть на несколько часов, когда забывал обо всём и с наслаждением дарил мне оргазмы.

Я бы согласилась на меньшее, чтобы чаще видеть его таким вне постели. Я бы согласилась спать у его ног, охраняя сон, лишь бы он почаще приоткрывался. Но пока приходилось довольствоваться тем, что он предлагал мне.

Это было невыносимо – ходить по краю его жизни и не видеть целиком все его тайны. Мне доставались фрагменты, но я и им радовалась. За очень короткое время он стал моим дыханием.

Неожиданно. Врасплох. Я не думала, что так бывает. Кажется, я влюбилась.

– Тебе помочь? – он спрашивает об этом каждый вечер. У меня сессия. Я сдаю зачёты и экзамены. И его отношение к моей учёбе – бальзам на израненную тёткой душу. Эдгар не запрещает. Он поощряет. А ещё вот как сейчас: хочет помочь.

Он возвращается домой то раньше, то позже. Часто утомлённый, с резкими морщинками у рта и глазами, в которых сквозит усталость. И за какой-то час мой муж преображается. Плещется в душе, я кормлю его ужином. Он уже не ворчит, что я трачу время на приготовление еды. Ему нравится и моя стряпня, и то, что я сижу напротив, болтаю ногой и рассказываю, чем занималась целый день. Он спрашивает. Ему интересно.

И о себе он начал рассказывать немного больше, хоть до этого чаще отделывался односложными ответами. Он помнит, постоянно помнит, что должен меня натаскивать, чтобы, когда придёт час, я не ошиблась, не подвела его. Жаль, что он ничего не делает просто так. Мне бы этого хотелось. Но он готовит меня к роли. И я подчиняюсь.

Сегодня он лежит, положив голову мне на колени. Задаёт экзаменационные вопросы из длинного списка. А я отвечаю.

– Нет, неправильно, – у него отличная память. Кажется, он может уже сам сдать на «отлично», а я всё ещё запинаюсь, путаюсь. Если честно, думаю не о том.

– Отдохни, – забирает из моих рук планшет, куда я пытаюсь заглядывать украдкой, чтобы восстановить в голове логическую цепочку своих рассуждений. Он неожиданно целует меня в ладонь. Прижимается губами. И я замираю от счастья. Хочу любить его и нежить так, чтобы он забыл обо всём на свете.

– У тебя всё получится. Не расстраивайся, – подбадривает, и нет ничего дороже его слов. Я не расстроена. Я чересчур полна этим мужчиной. Он в каждом моём вздохе, и мне всё труднее сдерживаться.

– Пошли. Надо развеяться, – тянет он меня за руку. – Я знаю отличное местечко. Там варят отличный кофе и заваривают замечательный чай.

Он помнит, что я люблю чай. А мне не хочется никуда идти. Но Эдгар настаивает. Выбирает мне одежду.

– Вот это подойдёт отлично, – и этому тоже он учит меня – красиво одеваться. Ценить хорошие вещи. Складывать яркие впечатления. Что буду делать я, когда моя семейная жизнь закончится? Смогу ли я жить без его голоса? И отдаст ли он мне Че Гевару?

В какой-то момент он срывается. Может, моё оголённое плечо его заводит, а может, ему кажется, что я ещё недостаточно обласкана им.

– Иди сюда, – как всегда, приказ. И глаза его темнеют, как небо в пасмурный день. Я знаю, что за этим последует. Но каждый раз не могу ему отказать. Да и зачем? Я сама желаю того же.

– Хочу тебя почувствовать очень глубоко, – иногда он немногословен, а иногда, как сейчас, объясняет, чего хочет. И это подстёгивает, будоражит. Я готова пить голос мужа и слушать отрывистые слова, подчиняясь желаниям моего мужчины.

Он целует меня. И поцелуи его глубокие. Жалящие. Настойчивые. Властные. Всё чаще я не остаюсь в долгу: ласкаю его руками – бесстыдно и смело. Вхожу во вкус. Не зажимаюсь. Он и этому меня научил понемногу. Никогда не указывал явно, но всегда поощрял вольности. Подстёгивал словами и нетерпеливой дрожью. Ему нравилось. А я для него готова была на всё. На любые безумства, лишь бы задержать, подарить удовольствие, чтобы однажды получить в ответ хотя бы частичку того чувства, что жило во мне и росло изо дня в день.

– Подними ноги. Положи их мне на плечи. Вот так.

Эдгар гладит мои икры, покусывает пальцы, и я возбуждаюсь так, что готова и стонать, и кричать, извиваться и просить его войти в меня. Но я сдерживаюсь изо всех сил.

Он овладевает мною не сразу. Постепенно. Когда я уже разгорячена до предела и нетерпеливо шевелю бёдрами, пытаясь получить его полностью и целиком.

– Не спеши, – улыбается он хищно и продолжает мучить: входит совсем немного и выходит. Проводит головкой по складочкам и снова погружается в меня на чуть-чуть. Он входит в меня полностью, когда я начинаю постанывать и метаться. И это медленное плавное скольжение и короткий удар бёдер, когда его член полностью во мне, почти лишают меня выбора: я на краю. Хватает нескольких толчков, чтобы я разлетелась на атомы оргазма. Сжимаю пальцами простынь и сотрясаюсь. Останавливаюсь, чтобы насладиться самым ярким мигом экстаза.

– Молодец, моя девочка. Какая же ты молодец, – шепчет Эдгар и целует меня. Язык его проходится по голени. Он снова движется. Всё сильнее и быстрее. И я уже вскрикиваю – так это остро. Глубокое соединение. Всё, как он и хотел. Но для меня это впервые. Он идеален. Он мой.

– Эдгар, – шепчу я, когда он наконец получает разрядку, и, проведя ступнями по его груди, обнимаю ногами. Хочу быть ближе. Чувствовать его пульсацию. Биение сердца, сцеловывать дыхание.

– Моя Тая, – вторит он и прижимает к себе.

Я, наверное, хотела бы от него ребёнка. Но он не оставил мне шанса: мы побывали у гинеколога, где мне прописали курс противозачаточных таблеток. Это было его желание и приказ. Он не хочет. И снова мне пришлось подчиниться. Слишком всё зыбко. И я не уверена, что смогу плыть одна в лодке с собакой и ребёнком.

Я не обманывала его ни в чём. Но вчера видела, как он крутил в руках упаковку противозачаточных. Наверное, пересчитывает. Проверяет. Не доверяет до конца. И от этого горько. Я не заслужила. Но спорить и высказывать – нет смысла. Поэтому на устах моих печать. Пусть будет так.

– И всё таки – собирайся.

У Эдгара блестят глаза. И улыбка у него замечательная. В такие моменты он выглядит гораздо моложе. – Тебе понравится «Кофейка».

Мне уже нравится. Звучит тепло и напоминает ласковое слово «котейка». Интересно, если я приволоку в дом кота, как это переживёт команданте Че?

На кухне уже пять гераней. И все цветут. И Эдгар это пережил. И даже поливал диффенбахию – я видела. А вчера подарил мне букет разноцветных альстромерий.

– Давай, давай! – поторапливает он меня. И я снова подчиняюсь, хотя идти мне никуда не хочется. Может, это интуиция подсказывала: лучше бы мы сидели дома, потому что в «Кофейке» нас ждал не только приветливый уют, но и неожиданный и не совсем приятный сюрприз.

Глава 32

Эдгар

Я люблю смотреть, когда она ест. Это эстетическое наслаждение. Жаль, не могу наблюдать за этим действом постоянно: появляюсь поздно, когда Тая уже поужинала, поэтому приходится довольствоваться лишь тем, как она пьёт чай. Обхватывает чашку двумя руками, словно греет руки. Делает маленькие глоточки и жмурится.

Она любительница экспериментов и разных вкусов. Пробует, что-то придумывает, у неё неплохо получается готовить. Иногда у неё не выходит.

– Редкостная гадость, – доверительно сообщает она и добавляет: – Но рука не поднялась выкинуть. Ты должен попробовать.

И я пробую. И не всегда это гадость – только необычный вкус или состав, к чему она не привыкла. Я покупаю для неё очень много продуктов, чтобы она комбинировала, искала новые рецепты. Ей доставляет это удовольствие. Разве я могу лишить её такой малости?

Именно поэтому тяну Таю в «Кофейку» – там тихо и уютно. А ещё у меня есть возможность посмотреть, как она ест пирожные. Без разницы, что на дворе ночь. Моя девочка позволяет себе иногда и в позднее время перекусить, если очень хочется. От этого она не становится даже ланью. Тем более, что вечерние пробежки с Че кого хочешь вымотают и не позволят нарасти лишним килограммам.

Мы уже расположились за дальним столиком, и я успел заказать и кофе, и чай, и пять разных десертов.

– Я лопну, Эдгар, – сияет она, как полная луна на чистом небе, – но попробую всё.

В этом тоже есть свой смысл: девочка со сложной судьбой вряд ли в жизни видела много хорошего. Для неё еда – некий фетиш, и я готов её баловать тем, чем могу: вкусностями, сексом, мелкими радостями. Пусть покупает цветы. Пусть с удовольствием носит новые платья и выбирает красивое бельё. Ничего не жаль. Лишь бы видеть её улыбку.

Я прошу зажечь свечу на столе. Ей нравится. Это романтично. А мне доставляет удовольствие смотреть на румяные щёчки своей жены. И прикасаться к ней нравится. Я эгоист. Забираю у неё одну руку. Сплетаюсь с ней пальцами. И задыхаюсь от разрядов, что пронзают меня насквозь.

Ещё никогда я не хотел женщину так, как собственную жену. Постоянно. Нестерпимо. Как подросток с буйством гормонов. Будь моя воля, я брал бы её везде, где только можно. Никогда не подозревал, что во мне столько страсти. Я прожил тридцать семь лет и считал, что сумасшедшие страсти – это не про меня. Любил и люблю секс, но никогда эта сторона жизни не туманила разум и не переполняла меня до краёв, как сейчас. Я ощущаю себя вечно молодым и вечно пьяным. Как в песне.

– Эдгар, – улыбается мне Тая.

– Что? – спрашиваю и разыгрываю холодную невозмутимость.

– Просто так. Мне нравится произносить вслух твоё имя.

Сердце заходится в бешеном ритме. И мне нравится, когда моя жена называет меня по имени. Просто так. Чтобы слышать, как я откликаюсь. А я отзываюсь. Тянусь к ней и бью себя по рукам. Если она залезет мне под кожу, то станет моим вирусом. Как потом жить с ним?

Я могу понять, почему она хорошо ко мне относится. Богатый. Щедрый. Не маньяк. Хоть она и боялась. Страшилась, что я хренов извращенец. И я не обижу её, когда всё закончится. Не оставлю без поддержки.

Вчера я малодушно смотрел на противозачаточные таблетки, которые же сам ей и навязал, и думал: а не выкинуть ли их к чёрту? Не заменить ли на какие-нибудь витамины?

Я считал эти кругляшки и надеялся, что она забывает их пить. Там всё сходилось, как в аптеке. Но я упорно мечтал, чёрт побери, что она хитрит по-женски: спускает, например, их в унитаз. Какое-то иррациональное чувство – противоречивое и нелогичное. Я заставляю, приказываю, диктую. Она соглашается и не перечит. Делает так, как я хочу. Но почему тогда во мне растёт раздражение? Желание, чтобы она взбрыкнула, ослушалась, поступила вопреки?

Не знаю, как бы отреагировал, если бы вдруг она решилась на бунт. Злился бы, наверное. Но, кажется, был бы счастлив. Возможно. Пока не знаю. И, может, хорошо, что она податлива и не конфликтует.

Я пропустил, когда они появились в «Кофейке». Слишком погрузился в свои мысли. Чересчур был занят, созерцая, как Тая ложечкой аккуратно препарирует пирожные.

Мирослава и хрен на блюде – старый похотливый козёл Антакольский. Одышливый, пузатый, лысый. Мерзкий по своей сути. И дело даже не в его внешности. Мой давний враг. Человек, которого я однажды положил на обе лопатки. И он не простил мне этого. Новый жених Славы? Богатый и щедрый? Ну-ну. Видимо, в этой похотливой сучке не умерла Шехерезада – великая сказочница.

По тому, как она на меня смотрит, я понимаю: Антакольский в её жизни появился не случайно. Она выбрала его, чтобы посмачнее плюнуть в меня. Ибо вряд ли есть человек, который меня ненавидит больше, чем Михаил Исаакович. Ну, разве что Варшавин ещё. И то сомнительно. С Варшавиным ещё не всё так тухло. Есть шанс наладить отношения. Там скорее холодная отстранённость и нежелание иметь со мной дела. Здесь же всё ясно и понятно. Антакольский мечтает меня уничтожить.

Тая видит парочку, что пристроилась за соседним столиком. И то, что они появились здесь, – это не случайно. И говорит лишь об одном: кто-то следит за мной и днём, и ночью. Я в этом уже не сомневаюсь.

Слава выловила меня перед важными переговорами. Она поймала меня поздним вечером в кафетерии, где мы с ней никогда не были. Уж кого-кого, а Славу я не водил в места, где комфортно моей душе.

– Какая встреча! – фальшиво скалится Антакольский, показывая слишком белые протезы – чудо фарфоровой индустрии, которое хочется вколотить ему в глотку поглубже. – Эдгар Гинц и без охраны!

Это намёк или угроза?

– Познакомишь со своей новой пассией? – мурлычет, как разъярённая пантера Слава. – Какая милая простушка. Ты теперь себе любовниц выбираешь в детском саду? Будешь завязывать ей банты и покупать гольфики?

Я бы тебе намордник купил, тварь ядовитая.

Пока они бурно изображают радость и нездоровый интерес, Тая перестаёт есть и задумчиво смотрит на эту мерзкую парочку. Я лучше умру, чем признаюсь, что с этой женщиной трахался два года.

Одно мгновение – и Слава перебирается за наш стол. Садится – нога за ногу, демонстрируя и короткое платье, и длинные ноги. А ещё декольте до сосков. Вульгарщина. Со мной она придерживалась стиля. Вот что значит подстраиваться. Мимикрировать. Судя по всему, сейчас она пытается угодить извращённому вкусу Антакольского, который всегда предпочитал ярких дешёвых шлюх.

– Я не приглашал тебя присоединиться к нам, – цежу сквозь зубы. Мирослава и ухом не ведёт. Рассматривает мою жену.

– Ты хоть говорить научилась, младенец? – постукивает моя бывшая любовница кроваво-красными ногтями по столу.