Тайны Острова Санта Круз

– Алло, я Вас не слышу, – настаивала я в трубку. Кофе начинал закипать, и мне надо было еще нарезать сыра и помидор для моего дежурного бутерброда.

– Чё ты там курлычешь? – неожиданно раздалось громко и по-русски. – Моя твоя не понимай! – в трубке раздался смех . Смеялось, как минимум, трое. – Чё, ты еще на проводе?

Я кивнула, и, поняв, что говоривший этого не видит, выдавила:

– Да, я слушаю.

Мне было странно обращаться на «ты» к незнакомому человеку, но собеседник явно был хамоват, поэтому я сказала снова с нарастающей уверенностью:

– Говори, я слушаю.

– Чё, Динка, на работу собираешься? А вот мы еще и не ложились.. Ну давай, помягче там с корешем, палец ему не отрежь ненароком. А то знаешь, как в том анекдоте: пока есть палец, я еще о-го-го мужик!

В трубке заржали. Я молча слушала, глядя на выкипающий кофе, и старалась представить себе говорившего. Голос был смутно знаком. Интонация, догадалась я. Интонация, манера говорить. Где же я раньше это слышала?

Связь неожиданно оборвалась. Я уставилась на экран телефона: продолжительность разговора: две минуты и сорок секунд. Выключив кофе и налив себе полную чашку, я поднялась из кабины наружу в кокпит. Кофе расплескался и немного обжег мне руку. Я поставила кофе остывать, села на обтянутую бежевым кожзамом подушку и уставилась на темные волны. Меня кто-то пытается запугать. Голова разболелась, и я отхлебнула обжигающей жидкости. Это какой-то розыгрыш, какие-то безумные соотечественники узнали моё имя, номер телефона. «Ага, узнали. И то, что ты сейчас собираешься на работу», – услужливо подсказал мне внутренний голос, – « И про кореша Терехова узнали с его дурацким пальцем…»

За мной следят… Про меня знают всё! Мне стало до жути страшно. Казалось, на меня ото всюду были устремлены невидимые глаза. Я до боли в глазах всматривалась в темноту. Луны уже не было, пахло дождем. В половину пятого утра все только готовилось к пробуждению. Вид перекатывающихся, свинцовых в темноте волн меня постепенно успокоил. Марина запирается, чужих здесь нет. Правда, за пределы причала мне выходить совершенно не хотелось. Сан-Квентин…Я почувствовала себя каким-то несчастным древнегреческим Сизифом, бесконечно толкающим камень в гору. Отзваниться от работы было поздно, надо было заканчивать страдания и собираться на смену. Но, твердо решив опоздать на минут сорок, я все сидела в кокпите, смакуя кофе и слушая рокот набегающих волн.

Громадный контур Красного Камня – скалы, возвышающейся островом в заливе Сан-Рафаэль – начал подсвечиваться просыпающимся солнцем. К Камню я неоднократно совершала прогулки на своей байдарке. Когда я последний раз поднимала парус на «Флибустьере», я уже и не помнила. Яхточка мягко раскачивалась подо мной, словно говоря: я готова, дело за тобой. Мне вдруг ужасно захотелось почувствовать соленый ветер, обдувающий лицо, услышать лай морских львов, вдохнуть свежий запах эвкалиптовой рощи на острове Сокровищ… Завтра, – пообещала я «Флибустьеру», – будут выходные, так обязательно сгоняем на острова… если все будет хорошо, – поспешила добавить я, постучав по деревянному комингсу.

Я позвонила на работу, соврав, что проспала. Чайки уже проснулись и суетливо кружили вокруг рыбацких баркасов, уходивших к океану, когда я вывела свой велосипед из марины, плотно закрыв за собой тяжелую дверь причала. Обычно мне нравилось, включив все огни, крутить педали по велосипедной дорожке, идущей параллельно дороге. На ходу хорошо думалось, и утренняя велосипедная прогулка надолго заряжала меня энергией. Сегодня все было иначе: казалось бы, я выехала всего на полчаса позже, чем обычно, но машин на дороге было несравненно больше, и их близкое соседство очень меня раздражало. Я поймала себя на мысли о том, что велосипедист на дороге – это чрезвычайно хрупкое существо: раздавят – никто и не заметит… В голове я прокручивала мой недавний телефонный разговор, пытаясь разгадать, кому принадлежал этот голос… Певучая округлость гласных, северные окающие интонации. И торопливость закончить, словно обрубить окончание: он вроде бы произнёс «знашь» вместо знаешь. Очень похоже на уральский говор. Я вспомнила глаза Терехова и поежилась. Милый студенческий Свердловск, что же такого я натворила в своей прошлой жизни, что за мной охотятся даже в Америке?

Терехов появился на перевязке в половине десятого. Он молча смотрел на меня, словно ожидая, что я заговорю первой. Беседовать с ним мне не хотелось. Я знала, что скоро я смогу вспомнить и обладателя голоса по телефону, и самого Терехова. Мне просто надо немного расслабиться, выспаться, в конце концов…

Мобильный зазвонил вскоре после того, как Терехова увели из перевязочной. Номер не определен. Выждав пару секунд, я нажала на зеленую кнопку приема.

– Соу, ю ар эт уорк?2– с очень сильным русским акцентом поинтересовались у меня на другом конце. Раздался смех и звуки возни. Я имею дело с какими-то подростками,– подумала я. – Это просто розыгрыш… Однако замешанность в этом деле Терехова, который отсиживал в Сан Квентине «пожизненную», уверяла меня в обратном. Похоже, я ввязалась в какую-то серьезную игру.

– А что, тебя так интересует моя работа?– полюбопытствовала я в трубку.

– Нее, – протянул собеседник, – меня интересуешь ты… И когда ты так быстро свалила, что мы тебя даже и засекли? Сидим, ждем, мерзнем на ветру, а тебя все нет…Нехорошо получается!

Где-то на заднем плане заголосили, заулюлюкали, и прямо в ухо срывающимся фальцетом в трубку проорали:

– Крути педали, пока не дали!

Я в панике нажала на кнопку отбоя и села на кушетку.

Они меня ждали. Скорее всего, недалеко от марины, в темноте под мостом. Мне всегда довольно жутко там проезжать. Мое получасовое опоздание оказалось спасительным. Они, наверное, держали связь с Тереховым, и от него узнали, что я на работе. Я увидела, что мои руки мелко трясутся. Я пыталась гнать прочь предательскую мысль о никотине, но сопротивляться было бесполезно. Джейн на работе не было. Из остальных курящих я знала только Кэрол, и нехотя направилась на её пост, нашарив на всякий случай по карманам мелочь, – если что, попрошу её продать мне одну «сигу».

Кэрол, казалось, ничуть не удивилась моей просьбе. Она без комментарий дала мне сигарету, отказалась от предложенных денег, махнув рукой: «Да кури на здоровье». Поспрашивав меня о работе, Кэрол показала мне на стопку недельных отчётностей о состоянии пациента , сказала: «Накопилось.. Будет нечего делать, заходи, поможешь,» – и улыбнулась. По-простому так улыбнулась, по-хорошему. Поблагодарив за сигарету, я направилась в сторону выхода, жалея, что плохо о ней раньше думала. Поддавшись благородному порыву, я решила пойти назад и взять пару отчётностей к себе в перевязочную. Круто развернувшись, я остолбенела: в конце коридора стояли Кэрол и Терехов и мило беседовали. Терехов улыбался. Желание помочь Кэрол у меня сразу же пропало. Мне вдруг стало понятным, откуда известно и про велосипед, и про лодку. Кэрол просто «сдала меня с потрохами» этому заключенному, – я ей все же ужасно не нравилась. Естественно, к комнате отдыха персонала все обсуждают новеньких медсестёр. Вот и мои косточки, очевидно, были как следует перемыты: и машины нет, и на лодке живет… Могу себе представить! Одно только не понятно: из каких таких глубин выплыл никогда мною не упоминаемый Екатеринбург?

Глава восьмая. Ужин при свечах

В комнате отдыха для персонала я взялась за мобильник и отправила Дэну эсэмэску: «Привет, как дела?» . Ответ пришёл мгновенно: «Ты завтра выходная, ничего не изменилось? Если да, я приглашаю тебя сегодня на ужин!» С чего бы это? – подумала я, стараясь внутренне отмести поднявшуюся бурю в душе. Однако сердце, взмыв куда-то высокого к левому плечу, так и осталось там висеть, бухая и светясь от радости. Ужин! «Идет. А куда?», – отправила я ответ Дэну со смайликом. Итальянская кухня напротив Дон Кихота», – пришёл ответ. Дон Кихот – это скульптура героя романа Сервантеса недалеко от Сан-Квентина, рядом с морпортом. Он стоит у дороги в гордом одиночестве, выполнен в тройную величину и, на мой взгляд, ужасно скучает без своего Росинанта и Санчо-Панса.

Я выставила будильник на мобильнике, чтобы вовремя пробить перфокарту и официально вернуться вовремя на смену после перерыва. Надо было срочно привести себя в порядок. Душевой у нас не было, зато в моём шкафчике было все необходимое для таких форс-мажоров, включая платье и туфли на самом высоком, какой только я могла носить, каблуке. Каблук, правда, не очень высокий, – после несчастного случая в горах мне вставили штырь в лодыжку. Я совсем не хромала, но от привычных шпилек в десять сантиметров пришлось, к моему огорчению, отказаться… Вывесив платье на плечиках проветриваться, я придирчиво осмотрела себя, и решила начать с маникюра и легкого педикюра, а закончить холодным обтиранием и новым макияжем к концу смены. Все это напомнило мне студенческие годы, когда в туалете нашего «универа» кто-то вечно красил ногти на ногах, кто-то буквально мылся в раковине, а запах духов перемешивался с запахом «шмали». После такой « школы жизни» неслучайно русские женщины считаются самыми красивыми! Всегда и во всех обстоятельствах – на высоте, нереально ухоженные, – всегда! Я потрясла волосами: сигаретный запах, похоже, въелся навсегда. Это надо же было именно сегодня покурить! Что же, волосы мыть и укладывать времени у меня нет, сделаю укладку пенкой.

От романтических треволнений у меня из головы совсем вылетел Терехов и его компания. Надо срочно поменять свой график дежурств! Я набрала номер медсестры Барбары, которая с недавнего времени пыталась перейти с ночных смен на дневные и чрезвычайно нуждалась в часах. Она с радостью согласилась подменить меня дней и поменяться остальными. По правилам, мы должны были поставить об этом в известность старшую медсестру, но Барбара не обращала внимания на протокол, а мне было важно «замести следы», чтобы Терехов не знал о моем графике. Не будут же меня подкарауливать денно и нощно!

      Я решила поработать за Барбару в следующую ночь, взять неделю выходных и направить «Флибустьера» в Монтерей, чтобы погостить у Лены. Там же я планировала встретиться с Серёжкой и Мариной: они давно поджидали благоприятного случая посмотреть красоты Калифорнии, и готовы были встретить меня в любом городке побережья. Отдавая Барбаре свои смены я, правда, не зарабатывала денег, но с наметившимися переводами я должна была потерять на этом не более трехсот долларов. И на лодке меня никто не найдет! Игра стоила свеч. После Монтерея я хотела, с остановками на якорных стоянках, дойти до туристического городка Авила и оставить там своего «Флибустьера» на некоторое время. В мои планы входило отработать последний месяц, купить вожделенный опреснитель для воды, вернуться в Авилу и отправиться дальше на юг. Если всё пойдет как задумано, в ноябре я смогу поучаствовать в международной парусной регате «Баха-Хаха»3 и встретить день Благодарения4 в Мексике!

Вечером Дэн встретил меня у парковки Сан-Квентина. Улыбаясь как ни в чем не бывало, в красном обтягивающем платье и на каблуках, я вела свой велосипед за седло, стараясь не зацепиться вечерней сумочкой за колесо. Дэн, не сводя с меня восхищенного взгляда, тут же подбежал и поцеловал меня в щеку. Забрав у меня велосипед, он дурашливо взгромоздился на сидение, и, смешно расставляя в стороны колени, покатил рядом со мной. « Как прошла смена?» – его глаза не сходили с моего лица. Я счастливо засмеялась: «В ожидании ужина с таким кавалером любая смена проходит просто на ура!». Я была безумно рада видеть Дэна; все мои недавние переживания и страхи казались просто кошмарным сном.

Мой велосипед благополучно поместился в багажнике машине, и мы поехали в сторону Дон Кихота. Я каждый день проезжала этот путь на велосипеде; как же было приятно сидеть в теплой машине, слушать медленную музыку и смотреть на такой знакомый, и тем не менее завораживающий своими очертаниями профиль Дэна. Я почти с разочарованием отстегнула ремень безопасности на парковке: мне хотелось ехать бесконечно долго, вглядываясь в отблески фар проезжающих машин, желтым прожектором выхватывающим лицо Дэна из мрака салона: сильный подбородок, прямой нос, решительная складка губ… «Приехали», – мягко сказал Дэн, открывая дверь и подавая мне руку.

      Мы сели в глубине зала с колоннами, окруженные небольшими круглыми столиками. Официант зажёг для нас свечи. Было очень уютно; скрипичное соло ненавязчиво напоминало о чем-то вечном и прекрасном, почти забытом в суматохе будней. Мы заказали бутылку вина, сыра и сколопий в качестве закуски. Для основного блюда мы, не сговариваясь, выбрали пасту «пенне» с креветками под белым соусом. К вину и сыру подали теплый хлеб с маслом. Мы ели и разговаривали. Оказывается, так много всего накопилось за то время, что мы не видели друг друга. Дэн рассказывал о своей работе: он имел дело с программным обеспечением для IBM, и его вначале раздражала, а потом просто смешила американская авральность, нестыковки и стресс. В Канаде, говорил он, та же фирма, те же задачи, но все вежливей и проще.

–Может, ты просто скучаешь по дому, – предложила я свой вариант. Дэн ничего на это не ответил. Он вдруг протянул ко мне обе руке через стол, взял мои ладони в свои, и сказал:

– Дина… Ты такая красивая!

      Я посмотрела в его глаза: в них светилась нежность. Я поняла, что для него сейчас никого нет, кроме меня. Я легко сжала его ладонь, не отрывая от него своих глаз. Дэн медленно говорил, глядя мне прямо в глаза:

– Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь. Ты, твои сыновья, «Флибустьер» твой… Ты его при мне построила! Я больше никого не знаю, кто бы построил лодку своими руками, это просто невероятно. Ты – самая необыкновенная, самая интересная женщина на свете! Если бы не ты, я бы давно уехал назад, в Канаду.

Моё сердце ухнуло вниз. На секунду внутри меня взвился голосок: «А как же твоя барышня?!», как вдруг я поняла, раз и навсегда, что барышни больше нет. Она осталась в прошлом, а настоящее – вот оно, держит мои ладони в своих и ласково смотрит на меня. С моей груди разом упали держащие меня крепким обручем поставленные самой себе запреты, и я осознала, что безумно и очень давно люблю эти карие глаза, этот непослушный хохолок на темечке, этот упрямый подбородок… Люблю так, что сейчас моё сердце от радости выпрыгнет из груди, и Дэн это увидит, но я совсем не стесняюсь ему в этом признаться. Я поняла, что во все глаза смотрю на него, упиваясь очертаниями его рта, и молчу. Я выдохнула его имя: «Дэн…» Мы так давно были друзьями, и было так просто строить планы на будущее.

– Покажешь мне когда-нибудь Канаду? – просила я, сжимая его ладони.

– Обязательно покажу, дорогая моя, – улыбался он, и рассказывал: – Мы непременно съездим в Британскую Колумбию, это совсем недалеко от Сиэтла. Тебе понравиться, обещаю! Там серые гранитные скалы над океанским бухточкам в окружении огромных деревьев, и все перевито папоротником и лианами, как в джунглях. Там сыро, и пахнет хвоёй и зверьём. Там бухты глубоко врезаются в берег, они похожи на скандинавские фьорды. А какие там крабы! А потом махнем в Монреаль. Там говорят по-французски, и все напоминает Европу: и реки, и городки, и даже деревни над реками…

Я слушала и представляла себе старинный Монреаль, его площади и церкви. Мне было очень жаль Дэна: он покинул свою красивую родину ради любимой, и у него совсем ничего с ней не вышло…

– Ты знаешь, – призналась я ему, – я очень скучаю по Ялте. Я все время все сравниваю с Крымом, и никак не могу найти что-то подобное по красоте и гармонии. Нет такого побережья здесь… Поэтому я, наверное, никак не могу усидеть на одном месте: мне непременно надо отыскать свою тихую гавань.

– А ты не думала вернуться? – спросил Дэн.

– Ты знаешь, я возвращалась, но я не чувствовала себя как дома. Я, конечно, всегда буду приезжать к родителям в Ялту. Но Ялта поменялась, а я её помню такой, какой она была десять лет назад. Да и я тоже другая, и привычные когда-то мелочи воспринимаются совсем по-другому. И еще я очень скучаю по тому, что остается здесь: по сыновьям, по друзьям. По яркому безоблачному небу, по горам Сьерра Невады, по синим озерам и золотым соснам. Вот и получается, что я подвешена между двумя полушариями…

– Я понимаю, – кивнул Дэн задумчиво, – я тоже иногда думаю, что быть иммигрантом намного тяжелее психологически, чем социально… Ну что ж, придется нам совершать набеги на наши исторические родины, дабы не зачахнуть от ностальгии!

Мы засмеялись, и, весело закончив философствование словами «Бедные мы, бедные!», прикончили бутылку красного. От выпитого вина я расслабилась, и жизнь казалась мне удивительно прекрасной; у меня вообще редко получается так расслабляться. Кажется, это был Бунин, который заявил, что тосковать по родине лучше всего на берегу моря где-нибудь в Италии, под устрицы и вино. Мне всегда казалось, что это подловатое утверждение. Хотя, возможно, его слова просто вытащили из контекста. Весь абсолютно все можно переврать. Да и причем тут вообще Бунин, если во мне самой где-то глубоко засела неизлечимая тоска по родине? Дэн пригласил меня на танец.

Мы легко скользили между столиков, и, сопровождаемые удивленными взглядами , вальсировали во внутренний «итальянский» дворик ресторана. Мерно журчала вода, выбиваемая вверх мраморным фонтаном. На небе появились первые звезды. Ночной бриз приносил теплый воздух с нагретых за день холмов; дурманяще сильно пахло эвкалиптом и можжевельником. Я заворожено уставилась на звезды, как вдруг Дэн наклонился и поцеловал меня в губы. У меня сладко сжалось сердце.

– Останешься сегодня у меня? – спросил он. Его глаза отражали целый небосвод; я не выдержала и счастливо заулыбалась, – до ушей.

Глава девятая. Ночная смена

Девять часов утра. Я лежала на широкой кровати Дэна и смотрела на небольшую фотографию хозяина дома рядом с какой-то красивой девушкой. Они были неуловимо похожи, и я решила, что это, наверное, его сестра. Дэн ласково обнимал девушку за плечи. Рядом с портретом висели мастерски выполненные виды Большого Каньона и водопадов Йосемити. Фотографии висели на стене напротив окна, и на них сейчас падал струящийся из окна свет – видимо, поэтому я их вчера не заметила.

Дэн переехал в новый дом. Без вида на океан, но зато с большой кухней, ванной и двумя спальнями. В «лишнюю» спальню он поместил все своё туристическое снаряжение, и остальные две комнаты смотрелись просто превосходно: ничего лишнего, все подобрано по стилю и цветовой гамме. Накануне вечером Дэн устроил мне небольшую экскурсию по своей новой «холостяцкой берлоге»: плоский экран телевизора, стереосистема, кожаная мебель и огромный торшер с уютным креслом в застекленной нише. В ванне была даже небольшая сауна с влажным паром! Потолки в доме были необычайно высокие; в зале гигантская люстра свисала с балки двускатной крыши, отражаясь миллионом огней в огромных окнах на всю стену. Вчера мы кружились под музыку в этом просторном доме, до изнеможения наслаждаясь волшебством подаренного нам вечера…

Я сладко потянулась и выскользнула с кровати. Около кофеварки на столе лежала записка: «Моя дорогая Дина! Я на работе, у нас аврал, приду в 9 вечера. Яблочный пирог под фольгой. Все было просто чудесно! Целую, твой Дэни». Твой Дэни! Я ласково погладила записку, нашла пирог и поставила вариться кофе.

День прошел быстро. Я пробежалась по тропинкам небольшой гряды холмов над Келлеровским пляжем , окунулась в ледяную океанскую воду и прогрелась в сауне Дэна. Сбегала в магазин, накупила еды и приготовила мясо по-французски. Оповестив Дэна в очередной раз о своей бурной деятельности эсэмэской , я сообщила, что ужин ждет его в духовке, и в самом прекрасном настроении добралась на автобусе до работы.

В ночную смену работали незнакомые мне охранники. Хмуро проверив моё удостоверение, они пропустили меня в здание тюрьмы. Было непривычно тихо. Доносились знакомые звуки телешоу в актовом зале, – через час комендант закроет двери в этот зал, предварительно пройдя с охранником по его периметру. Я посмотрела на записку-шпаргалку, оставленную для меня Барбарой. Она дала мне список людей, которым надо было дать таблетки в определенное время: в полночь, в два часа ночи, в четыре и в шесть утра. Я знала, что в четыре часа утра, собственно, и начинается беготня: кроме многочисленных пациентов с «приёмом только на голодный желудок» лекарств, есть еще много «инсулиновых» диабетиков, а также тех, у кого надо взять кровь на анализ.

Я села за стол, перелистывая толстенную книгу с именами заключенных и названиями предписанных им препаратов. Рассортировав пациентов по времени приема лекарств, я сделала отдельный список диабетиков и «лабораторных». Сейчас у меня было хоть какое-то подобие системы, и все было более или менее понятно, за исключением одного человека – некоего Голдвина. Напротив его имени стояли три буквы: ПБК, и время: 0300. Я понятия не имела, что это значило. Я пролистала «Список принятых в Сан-Квентине сокращений» , и все без результата. «ПБК» нигде не было. Пришлось звонить старшой дежурной медсестре. Я её, скорее всего, разбудила: после шестой трели она наконец-то буркнула в трубку:

– Кэт слушает.

– Прошу прощения, – я вежливо извинилась, – Это Дина, медсестра на первом и втором блоке. Я первый раз здесь на ночной смене, и я не знаю, что это за процедура: пэбэка.

– Пентобарбитал, бромид и калий, – скороговоркой сказала она. – Внутривенно. Все готовишь в кабинете 101, и везешь туда заключенного к трем часам. С охранником, он знает. Ставишь ему капельницу с физраствором . Врач подойдет в и введет лекарства, не вздумай сама вводить. Все поняла?

Да вроде бы все понятно: мне надо сбегать в 101-й кабинет и подготовить лекарства для врача.

– Да. Спасибо, Кэт, – с энтузиазмом сказала я и положила трубку.

Век живи, век учись. Вот теперь узнаю, что такое ПБК. Чем больше опыт, тем ценнее работник. Кэт, конечно, ворчливая, и называет пациентов заключенными, но зато все объяснила как надо.

Раздав лекарства и заранее подготовив шприцы с инсулином, чтобы потом на это не терять время, я отправилась искать 101 кабинет. Очевидно, он находился внизу, потому что «сто» в нумерации кабинетов всегда означало первый этаж. Кабинет отыскался в самом конце коридора. Один из ключей на связке подошёл, и я спешно распахнула дверь. Комната оказалась маленькой и чистой,– её, наверное, только что отремонтировали. Стену напротив кушетки прорезали четыре окна; рядом с кушеткой стоял процедурный столик. Я осмотрелась, и обнаружила в углу стояк для капельницы. В шкафчике лежали только перчатки и рулоны одноразовых клеенок. Лекарства нигде не было.

Закрыв за собой дверь, я бросилась назад на свой этаж. Без двадцати три, а я понятия не имею, где мне взять этот ПБК. Точнее, у меня на посту в шкафчике был только жидкий кальций в коричневой пластмассовой бутылке. На бутылке был знак: « опасность!» в виде черепа и скрещенных костей, и надпись : «Проверь концентрацию раствора!» Ни в холодильнике, ни в ящичках с лекарствами, ни в отдельном ящике с наркотическими препаратами не было ни пентобармитала, ни бромида! И тут меня осенило. Открыв второй, никогда не используемый, ящик для наркотиков, я обнаружила полиэтиленовый пакет с двумя пузырьками для внутривенных инъекций, которые я искала. «Пронесло!» – подумала я . Сверившись с дозой, я выставила пузырьки на передвижной столик, добавив туда иголку с катетером , жгут, капельницу и «бомбу» физраствора. Выхватив из ящичка жидкий калий, я стала втягивать шприцом темную жидкость, и остановилась. Мой лоб покрылся испариной. Во-первых, прописанная концентрация раствора была намного больше обычной. Во-вторых, калий вводят внутривенно только в крайних случаях. Это очень болезненная процедура, и препарат сильно меняет электрическую активность сердца… если только не хотят убить пациента! Неужели?.. В конце концов, это же та самая тюрьма.

      У меня засосало под ложечкой. Я все еще надеялась, что я ошибаюсь. Я даже проверила в медицинской карточке годы жизни пациента: не стоит ли там случаем сегодняшнее число в качестве даты смерти. Даты смерти не было. Накрыв столик белоснежным колпаком, я покатила его в комнату 101. «Этого просто не может быть, – думала я, – буднично ввести смертельные препараты? Смертная казнь через капельницу? Это просто нелепо». Полистав медицинскую карточку Голдвина, я нашла запись медсестры: «Получено указание ввести ПБК. Указание внесено в расписание раздачи медикаментов для ночной смены». Все верно, ошибки нет. Вернувшись на этаж с сонным охранником, я вошла в блок и отыскала нужную мне кровать. Она оказалась в третьем ряду слева, на верхней полке. Мне не хватало роста разглядеть лицо лежащего там человека, поэтому я тронула его плечо. Мужчина вздрогнул и послушно свесил вниз руку с браслетом, на котором был нанесен штрих-кодом личный номер.