Что-то пошло не так

– Болит… Опять болит… Сильно! Помогите мне… – раздается сквозь крепко стиснутые зубы.

Новый взрыв заставляет его присесть от страха, вжать голову в плечи. Окна в доме опасно дребезжат, с потолка осыпается штукатурка, а беременную снова охватывает паника. Она громко кричит, мечется на кровати, зовёт мужа.

Снова оглушительный взрыв. За ним еще один, более мощный. Практически без перерыва. Ухнуло так, что дом содрогнулся, взрывной волной выбило стекла и двери, а в зияющие отверстия метнулся горячий воздух. «Десятый, – зафиксировал в памяти, машинально закрывая собою женщину. – Дебилы! Недоумки, ссука! По селу бьют, мрази!»

Схватки у Надежды уже не прекращаются. Она жалобно стонет, кричит, плачет, хватает его за руки, а он пытается повторить, что делал тогда, в его прошлой жизни, врач «скорой помощи».

Наконец роженица напрягается, лицо её становится пунцовым, на шее надувается пульсирующая жилка… Глубокий шумный вдох, такой же глубокий выдох, пронзительный вой и громоподобный звук разорвавшегося поблизости снаряда… Дом шатается, будто игрушечный…

Всё. Готово. Красное сморщенное тельце хрюкнуло, открыло рот и сердито заорало. «Мужик! Сразу видно – мужик! – одобрительно усмехнулся Богдан, принимая дитя. – Живи, человек!»

– Наденька, у вас мальчик, дорогая! Здоровенький крепенький мальчик, слава Богу!

Надя зашевелилась, отыскала глазами сына, криво улыбнулась сухими запеченными губами. Он неуклюже перерезал пуповину, завернул ребенка в простыню, затем положил орущий сверток возле матери, прикрыл обоих одеялом, перекрестил и вышел из дома. В воздухе стояла тяжкая завеса из копоти и пыли, неподалеку дымился сгоревший вчистую, дотла, деревянный сарай, а поперек обрушенного гаража лежала вывороченная из земли с корнями старая толстая липа.

На улице возле черных догорающих остовов копошились похожие на обугленных муравьев люди. Двигаясь молча и не спеша, они усердно растаскивали свои разоренные муравейники. Прямо на дороге, небрежно накрытый подобием простыни, лежал труп. Из-под серых задымленных тряпок выглядывала скрюченная женская рука с обручальным кольцом на безымянном пальце. «Замужняя», – отметил про себя. На соседнем подворье, склонившись над убитой молодой женщиной, жалостно рыдал-скулил старик…

Почему-то вспомнился вчерашний инструктор, бесконечно повторяющий мобилизованным: «Вы должны помнить, что на Донбассе живут не люди, а сепаратисты и террористы». Интересно, что бы он сказал, воочию увидев этих самых «террористов»?

– Мужик, помоги, – раздалось откуда-то из-под земли. Богдан невольно остановился, огляделся по сторонам, но никого не заметил.

– В дом… иди… В дом… – услышал он снова.

Дымящиеся руины трудно было назвать домом, но именно оттуда доносились глухие удары и, будто сдавленные, звуки голоса, и он ступил в зияющую дыру дверного проема.

В углу комнаты на коленях стоял сгорбленный человек и стертыми в кровь руками ожесточенно разбирал завалы. Битые кирпичи, стекло, черепица вперемешку со сломанной мебелью, бытовой техникой и домашней утварью летели в разные стороны, сантиметр за сантиметром обнажая присыпанные грязно-морковной пудрой половицы. Над всем этим висела плотная пелена раздирающей горло едкой пыли.

– Вот здесь… Дверца есть… В подвал… – прохрипел мужчина, сложившись пополам от удушающего кашля.

Прочистив горло, он на мгновение замешкался, будто хотел продолжить разговор, но передумал. Потом, мельком окинув взглядом Богдана, махнул рукой, освобождая место возле себя, и вновь уткнулся глазами в пол. Куски черепицы полетели с удвоенной силой. На улице завыла сирена. Мужик машинально вскинул голову, тревожно прислушиваясь, но сразу же успокоился, вытер рукавом серое, с ручейками седого пота, лицо, ещё больше размазав по нему грязь, и, не обращая внимания на кровоточащие руки, снова принялся за дело. Через несколько секунд мимо дома с громким воем пролетела «скорая». Спустя пару минут – ещё две машины. Богдан облегченно вздохнул – к Надежде с сыном.

При одном лишь упоминании о ситуации с родами по коже его пробежал мороз, а на голове зашевелились волосы. Только теперь он с ужасом понял, на что подписался, ведь любая мелочь, в нормальной жизни ничего не значащая, сейчас, во время войны, могла стоить жизни и роженице, и её ребёнку. Хорошо, что обошлось без осложнений, а если бы нужна была операция? А если бы открылось кровотечение? А если бы…

Руки его автоматически разгребали превратившийся в обломки дом, а в голове назойливо крутилось «если бы…», и спокойнее от этого не становилось.

Лишь через полчаса упорного труда в четыре руки дверь в подвал была освобождена. Мужчина схватил валяющуюся на полу одежду, старательно вытер густую пыль на досках и скомандовал:

– Открывай.

Сам он сразу же кинулся к деревянной лестнице, ведущей в погреб.

– Мама, мама, ты здесь? Господи, за что? Мама, ты жива? Мама…

Первым из подвала выбрался черный лоснящийся кот. Увидев чужого, он сузил глаза, громко зашипел и рванул на улицу. После этого лестница тяжело застонала, и из отверстия показался хозяин с пожилой женщиной на руках.

– Ты ещё здесь? Держи…

Он отдал Богдану дорогую ношу, а сам, как раньше кот, тоже выбежал на улицу. Оставалось ждать. Женщина не шевелилась, но и потерей сознания её состояние назвать было нельзя. Она спала. Просто спала, как безмятежно спит младенец. Богдан осторожно переступил с ноги на ногу, стараясь стать поудобнее, и при этом не разбудить спящую, но та внезапно открыла глаза, по-доброму улыбнулась и совершенно спокойным ровным голосом произнесла:

– Миша? Вот и встретились. Я знала, что рано или поздно это произойдет…

Женщина снова уснула, и в это время возле дома остановилась карета «скорой помощи». Через несколько минут хозяин, его мама и кот уехали, оставив Богдана в неведении, кто же такой Миша…

Артиллерийским обстрелом уничтожило почти всю улицу. Безголовые мертвые дома, выжженные начисто внутри, покореженные сараи и изувеченные деревья пугали своим черным уродством, даже отдалённо не напоминая, что совсем недавно здесь кипела жизнь. Живыми были только люди, снующие на пожарищах. Они разбирали дымящиеся завалы, сортировали уцелевшие материалы, одежду, посуду, бросая все на отдельные кучки.

«Что они делают? – мелькнуло в голове. – Зачем собирать испорченные вещи, по большому счету это негодный, загубленный хлам, не подлежащий восстановлению?» И вдруг до него донеслось:

– Мама, мамочка, ты посмотри, что я нашла! Юбку! Мама, синюю юбку!.. Мою любимую! И, кажется, целую! Еще бы кофточку найти – и будет в чем в школу ходить!

Удар был настолько сильным, что он почувствовал его физически, а ещё к нему пришло понимание случившегося. «Господи, ведь эти люди потеряли все! Меньше часа назад у них был свой дом, своя жизнь, а сейчас все это превратилось в кучу мусора, в груду обгоревших кирпичей и пепла. Господи, за что?» – нечаянно он повторил слова недавнего встречного и ускорил шаг. Мозг от избытка мыслей горел огнем: «Что делать этим людям? Как им жить? Где им жить? Где?..»

Он шел по разбомбленной улице и, как прежде взрывы, считал разрушенные дома. После шестого он понял, что все боеприпасы, все до единого, попали в цель. Он пошел быстрее, потом побежал, побежал, опустив голову вниз, чтобы не смотреть на обугленные скелеты недавних человеческих жилищ. Он позорно убегал, стараясь не думать, что разорвавшиеся снаряды были выпущены руками таких же людей… таких же, как он, людей…

Внезапно ему показалось, что душа его на мгновение раздвоилась, что одна её часть осталась здесь, на черной расстрелянной улице среди домов-головешек, а вторая улетела туда, откуда прилетели смертоносные посылки, где, прикрыв для верности глаз, старательно вглядывается в прицел миномета наводчик, выбирая себе новую цель, новую жертву…

Задыхаясь от быстрого бега, он свернул на перекрестке и остановился, как вкопанный – просто перед ним внезапно появился другой мир. Богдан протер глаза, но видение не исчезало – в паре сотен метров от него, вдоль узкой ленты асфальта, стояли аккуратные кирпичные дома, покрытые разноцветной черепицей. У каждого дома за опрятным забором росли ухоженные деревья и цветы. И над всем этим великолепием на свежем голубом небе сияло яркое августовское солнце.

«Как же так? Разве может такое быть? Разве это возможно? Это обман! Иллюзия! Мираж!» – он оглянулся в поисках кинокамер, режиссеров, актеров, но тщетно – вокруг, кроме него самого, никого больше не было.

Все ещё не веря своим глазам, он повернулся и пошел обратно, пошел назад, туда, где только что был обстрел, где ещё дымились развороченные дома, где посреди дороги лежал женский труп, накрытый закопченной дырявой простыней, а поперёк гаража, в котором его оставил Григорий, покоилась старая толстая липа. Он возвращался в войну, и в самом дальнем уголке сердца у него ещё теплилась надежда, что, возможно, именно там идут съемки, и именно сожжённая улица не настоящая, а декорации к фильму.

Действительность была жестокой. Покружив несколько минут возле свежих пепелищ, тщательно выискивая подставу, Богдан снова вернулся на перекресток. Теперь он боялся, что за время его отсутствия могло что-то изменится по ту сторону жизни – мирной, не обстрелянной смертью жизни.

«Слава Богу! – облегченно выдохнул он, увидев первый дом. – Слава Богу!» Все было на месте: совершенно целые дома с нетронутыми стеклами в таких же целых, не поврежденных оконных рамах, зеленые деревья и кусты за аккуратными чистыми заборами, и солнце – яркое августовское солнце, не затянутое дымом пожарищ.

Осторожно, почти не дыша, и все ещё не доверяя своим глазам, он направился в сторону улицы. Один дом… Никого. Второй… Третий… Пусто. Возле четвертого калитка во двор открыта. Он оглянулся по сторонам и пошел к дому. Снова никого. Входная дверь тоже открыта. Богдан шагнул внутрь – ни души. Развернулся, чтобы выйти, и вдруг до него донеслось еле слышное:

– Дядя, не уходи! Нам страшно!

Шепот доносился откуда-то снизу, из-под кровати. Он присел, откинул цветастое покрывало и в самом дальнем углу увидел двух ребятишек – старший, мальчик, прижимал к себе девочку поменьше.

– Не уходи, пожалуйста, мамы дома нет, а Светка стрельбы боится!

Дети гуськом выползли из своего укрытия.

– Я-то что? Я не боюсь! Я – мужчина!

Храбрый мужчина лет семи, заикаясь и раз за разом повторяясь, рассказывал, как он не струсил, когда начались взрывы, как он бесстрашно спасал сестру, спрятав её под кроватью, как успокаивал её, и сам почти ни чуточки не плакал, а Богдан не знал, что сказать детям, чтобы их утешить. Оказалось, ничего не надо – сделав серьезное выражение лица, мальчик успокоил его самого:

– И ты, дядя, не переживай – если снова бомбить станут, у нас место для всех найдется, смотри, какая большая кровать!

– А кого это ты, Женечка, под кроватью прятать собираешься?

– Вот… Дядю… – неуверенно произнес Женя и тут же закричал: – Мама! Мамочка! Ты пришла! А знаешь, что у нас случилось? Знаешь? Нас бомбили!.. Представляешь, бомбили!.. По-самому по-настоящему!.. Так грохотало, будто гроза, только совсем-совсем без дождя! Но ты не думай – я не струсил, я не испугался…

Мама обняла детей, прижала к себе, а те вырывались из её объятий, чтобы рассказать об обстреле. Богдан тихонько вышел, чтобы не мешать семье. Он снова шел по безлюдной улице, но отсутствие людей уже не удивляло его – все пространство вокруг было заполнено ощущением подспудного страха и безотчетной тревоги, заставляющим малодушно оглядываться по сторонам и втягивать голову в плечи.

«А ведь они не живут, нет, – думал он. – Они ждут… Ждут своего часа, даже не задумываясь об этом. Ждут, что каждую минуту их могут обстрелять… Ждут, что каждую минуту снаряд может попасть именно в их дом… Ждут, что каждую минуту они могут умереть… У них нет выбора, они сидят в подвалах под обстрелами, надеются на Божью милость и ждут, накроет их дом или нет… Господи, помоги мне! Объясни, почему я должен это знать?»

В голове пульсировала боль, превращаясь в открытую рану. Рана, в свою очередь, с невероятной скоростью разрасталась, угрожая в скором времени поглотить его целиком, всего, без остатка. Он чувствовал это, знал, но не знал, как предотвратить приближающуюся погибель… А ещё он знал, что что-то пошло не так.

Еще несколько дней назад Богдан был уверен, что он – защитник родной земли, что он – спаситель, герой. Все вокруг в это верили, поздравляли его, когда повестка пришла. И друзья, и знакомые, и соседи радовались. Одна Наталья потемнела.

– Может, не пойдешь? Давай куда-нибудь уедем, дорогой, насовсем уедем. У нас дети, Богдан, им отец нужен.

– Нельзя, милая, порядок такой…

– Какой порядок? Где ты порядок нашёл? В соседнем доме парня месяц назад призвали… Знаешь, что с ним случилось? Знаешь, где он сейчас? В больнице лежит, без ноги… Ему только восемнадцать лет, а он – безногий инвалид… Через месяц после призыва!.. Это порядком ты называешь? Это порядок, ты говоришь? – Наталья закрыла руками лицо, содрогаясь от плача. – А знаешь, где ему ногу оторвало, знаешь?.. А знаешь, что его мама сказала? «Хорошо, что в живых остался. Другим так не повезло…» Что с нами творится, Богдан? Что? В мирное время…

От волнения Наталию трясло, как в лихорадке. Не отвечая, он обнял плачущую жену, прижал к себе:

– Собирайся, дорогая, к родным на Кубань поедешь. Девочкам до отъезда ничего не говори, так надо, – последнее предложение вырвалось помимо его воли – то ли инстинкт сработал, то ли простая осмотрительность, поэтому, чтобы не выглядеть совсем безнадёжным, он тут же поправился:

– Пусть это будет для них сюрпризом. Недельку-другую погостите, а там, даст Бог, все к лучшему переменится… Тогда и домой вернетесь.

Что переменится, он не знал. Уже с полгода все телевизионные каналы, захлебываясь, рассказывали о жесточайшей войне с российскими войсками на Донбассе, в стране шла неизвестно какая волна мобилизации, во всех школах и учреждениях плели маскировочные сетки, собирали деньги на бронежилеты и красили мир…

Мир, по новым украинским стандартам, должен был быть в двух цветах – в желтом и синем. И только в них. Другого быть не дано. Поэтому красили все – стены, подъезды, заборы, бровку, брусчатку, мосты… Красили капитально, надежно, самозабвенно, забыв про все на свете, будто кисточкой и банкой масляной краски можно было решить все государственные и личные проблемы.

Соцсети пестрели такими же желто-синими фотоотчетами – яркими, нарядными, как «новые» хрущевки с оконными заплатами и трещинами от земли до неба, или попавшие в зону повышенного патриотизма мусорные баки с общественными туалетами. Отчеты обещали стремительное приближение выполнения плана поголовной патриотизации, и в порядке перевыполнения – возможность красить по-новой.

Наталья однозначно осуждала необычное увлечение молодёжи, укоризненно качала головой, но мыслей своих не озвучивала, а Богдану нравилось происходящее, и он смеялся: «Пусть красят! Они же дети! Это намного лучше, да и безопаснее, чем по городу с факелами расхаживать – людей пугать да киоски громить! Пусть красят, хоть какая-то польза будет, надоест – перестанут!»

Смех его прекратился, когда однажды младшая, Ксюшенька, пришла из школы, выкрашенная в цвета государственного флага: правый рукав куртки и правая часть рюкзака – в синий, вторая часть, левая – в желтый. Нос Ксюши был опухшим, глаза – красными от слез, а сама она кипела от возмущения и негодования:

– Завтра я в школу не пойду! И Нина Свежечкова не пойдёт! И вообще – нечего нам там больше делать! Что мы там забыли?

Сделав вывод, что досталось не только их дочери, решили связаться с родителями её одноклассницы. Жена молча сняла с дочери рюкзак и куртку, взяла за руку и увела в ванную. Больше по этому поводу не было произнесено ни единого слова. Наутро Ксения без сопротивления пошла на уроки, созвонившись предварительно со своей подругой и договорившись встретиться с ней у парадного подъезда.

Казалось, все прошло, забылось, но на душе остался горький осадок, остался стыд перед молодым поколением, затянутым в опасные взрослые игры, ведь если хорошо подумать, ничем хорошим это не закончится.

А тем временем по телевизору исступленно призывали к защите «единой страны». Новостные передачи уже давно превратились в сводки с фронта и сообщения о неслыханной воинской доблести украинской армии, ежедневно пачками, да что там пачками, целыми батальонами уничтожающей «российского врага-супостата».

Народ ликовал, а Богдан складывал цифры из рапортов командования и недоумевал – судя по ним, запасы военной техники и живой силы противника должны были уже давным-давно иссякнуть, если, конечно, они не были безграничны, или не имели функции самовосстановления. По-любому, что-то в сообщениях руководства армией было не так, что-то настораживало, вызывало сомнения, но что – он пока не знал. Оставалось ждать.

А между тем на кладбищах начали появляться свежие могилы, а в городах – безрукие-безногие калеки и волонтеры-общественники, активно призывающие спасать государство от «агрессора». Для спасения страны подходило все, что под руку попало – от детского рисунка «дорогому защитнику Отечества» до материальной помощи участникам антитеррористической операции.

Материальную помощь принимали круглосуточно и без ограничения – куртки, штаны, подштанники, рис, макароны, гривны, доллары, евро, не брезговали и российскими рублями, лишь бы сумма побольше да купюры посолиднее. Волонтерские организации росли, как грибы после дождя, казалось, что их армия по своему количеству уже на порядок превосходит Вооруженные силы Украины. Добровольные помощники устроили настоящий бум по сбору средств для АТО, затмивший по своей значимости даже желто-синий облик державы…

Задумавшись, Богдан и не заметил, как проселочная дорога вывела его на трассу. Ровная асфальтовая полоса кичилась аккуратной белой разметкой. «Да, живут же люди!» – с невольной завистью отметил качество дорожного покрытия, вспомнив недавнюю тряску в «минивэне» по родным дорогам. Идти по ровному асфальту было намного приятнее, да и быстрее, не мешали даже рытвины от снарядов и мин, которые можно было запросто обойти стороной, благо места для этого было достаточно.

Солнце в последний раз подмигнуло и скрылось за высоким терриконом, но день не спешил сдаваться на милость ночи, загоняя сумерки в придорожные кусты и балки. Пение птиц сменилось звонким стрекотанием цикад, и за их оглушительным хором остался незамеченным новый звук – размеренный гул быстро приближающихся автомобильных моторов.

Машины появились внезапно, как снег на голову, застав Богдана врасплох. Не успев куда-нибудь спрятаться, он стоял на обочине, обдуваемый со всех сторон густым горячим выхлопом дизельных движков, и зачем-то считал белые фуры-близнецы с трехцветными флажками, тяжело, но уверенно уходящие вдаль.

«Вот оно – оружие!.. Танки!.. Боеприпасы!..» – от этой мысли Богдана бросило в дрожь, он в два счета выхватил из кармана сотовый, на ходу лихорадочно нажимая на кнопки, чтобы успеть сфотографировать компромат, но мобильник не включался. Он отчаянно стучал по клавишам, по экрану, ожесточенно тряс аппарат, но телефон все равно не работал.

– Все, проехали, ссуки! – сплюнул в сердцах, затравленно провожая взглядом удаляющуюся колонну. – Не успел!

Водитель последней машины, совсем молодой парень, улыбнулся, поднял вверх правую руку и помахал ею, прощаясь. Богдану показалось, что он даже подмигнул ему лукаво. Такой неслыханной дерзости от недруга он не ожидал! Бессильно скрипнув зубами, он схватил валяющийся под ногами камень, и совсем по-детски запустил его вдогонку уходящей за горизонт колонне.

«Вражины! Лицемеры! Фарисеи! И как вас земля святая носит?!» – по-военному чеканя шаг по белой линии разметки, он проклинал русских, Россию, водителя грузовика и давал себе обещания бороться с врагами до последнего вздоха.

Ночь застала его в решительном намерении действовать. Как действовать, что делать, он не знал. Ещё не знал. Но зато был твердо уверен, что сидеть, сложа руки, нельзя – время не терпит.

Опасливо оглядываясь по сторонам, первым делом он изучил все, что попало в зону его видимости, что даже отдалённо напоминало неприятеля или вызывало чувство опасности, и только после этого удобно устроился на затвердевшем, как камень, теплом грунте обочины, чтобы наметить хоть приблизительный план своих дальнейших маневров.

Трасса была пустой. После прохождения автомобильной колонны в течение долгого времени на ней не появилось ни единой машины и ни единой души. Тяжелый ровный гул моторов сменился шаткой, почти осязаемой тишиной, готовой в любой миг взорваться от неосторожного звука и рассыпаться на мелкие дрожащие осколки. Затаив на мгновенье дыхание, Богдан внимательно прислушался, но даже ветерок не нарушал спокойного безмолвия степи.

«Ангел пролетел, – пришло в голову из детства. – Как бы я хотел знать, куда он направился!» Он зевнул, обхватил себя руками и чуть было не уснул, когда вдруг совсем рядом с ним раздался леденящий душу зловещий крик ночной птицы. От этого нечеловеческого вопля ему стало не по себе – он содрогнулся, остолбенел, и снова почувствовал себя совершенно беззащитным и беспомощным, как будто разбитый параличом, один среди чужой безлюдной степи, сдобренной только угольными терриконами, редкими посадками да лесополосами вдоль дороги.

Человеку, рожденному и выросшему на Западной Украине, среди леса, у подножия Карпат, безлесая, практически голая чужая территория не внушала доверия, и первым делом ему надо было найти хотя бы временный приют, любую крышу над головой, чтобы можно было спрятаться до завтра, поглубже зарыться, онеметь и оглохнуть, а завтра – будь, что будет… Завтра у него начнётся другая жизнь, не эта, начнётся его личная война, и ничто не сможет остановить его на этом праведном пути…

«На пути справедливого возмездия», – повторил он торжественно вслух, будто смакуя новые ощущения. Посреди абсолютной тишины вполголоса произнесенные слова прозвучали, как набат, и в тот же миг в нескольких метрах от него раздалось частое хлопанье крыльев, и в небо с жутким хрипом взмыл большой серебристый ворон.

Он снова вздрогнул, испуганно сжался, почувствовал, как между лопаток пробежал липкий неприятный холодок, а в горле пересохло от страха, ползучего звериного страха, от которого деревенеет шея и немеют ноги. Но оцепенение быстро прошло, и неожиданное появление птицы Богдан расценил, как знамение, как поддержку высшими силами его будущей борьбы с врагом-супостатом. Настроение сразу улучшилось. Уже совсем с другими чувствами он продолжил обдумывать свои дальнейшие действия, конечным пунктом которых должно было стать воссоединение со «своими».

Затихшие на время цикады возобновили свое размеренное стрекотание. По степи пронесся свежий ветерок, напомнивший, что время безвозвратно уходит, а место, где можно было бы часок-другой переспать, чтобы завтра вовсе без сил не упасть, так и не найдено. Эта неизвестность угнетала его, подавляла волю, не давала шагу ступить. Он вынул из кармана мертвый телефон, раздражающий своим тупым молчанием, потёр о штанину в надежде чуда, но чудо не произошло – мобильный так и не ожил.

Чтобы не поддаваться панике, он прочитал молитву, потом еще одну, и ещё, шел и читал молитвы, заканчивая одну и тут же начиная новую, но безотчетный страх то и дело заставлял его оглядываться по сторонам, держал в постоянном напряжении, не разрешая ни на мгновение расслабиться.

«Все, абсолютно все кругом – птицы, насекомые, звезды, помогают мне!» – как спасительную мантру, повторял Богдан, не особо переживая, что единственной звездой на темном полуночном небе является спутник, а взмывший рядом странный ворон больше напугал его, чем взбодрил или помог.

Не переубедило его в обратном даже то, что в поисках места для ночлега ещё битый час пришлось топать по асфальту, и когда ноги уже совсем отказывались идти, а в горле пересохло от нестерпимой жажды, в нескольких метрах от трассы, в лесополосе, он заметил расплывчатые очертания громадного предмета, похожего на танк или машину.

Первым его желанием было бежать! Бежать, куда глаза глядят, бежать, чтобы не пропасть попусту, задаром! Но легко сказать бежать, когда тебя шатает из стороны в сторону от усталости, и сил нету даже стоять, не то, чтобы идти. Тогда, немного успокоившись, и пониже припадая к земле, он несколько минут внимательно наблюдал за объектом. Тот вел себя на удивление мирно – совершенно не двигался и не издавал никаких звуков. «Господи, так это же копна сена!» – дошло до него наконец.

Воровато оглядываясь по сторонам, он несколько раз обошел темный силуэт, тихонько кашлянул, потом – громче, и лишь после этого шагнул к стогу. Сено было свежим, душистым и невероятно вкусно пахло клевером. От этого запаха в животе заурчало, напоминая о голодном дне. «Утро вечера мудренее», – привычно успокоил себя Богдан, зачем-то пожевал сухой стебель, зарылся поглубже в духмяную копну и закрыл глаза.