Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России

Алек Эпштейн, Олег Васильев

Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России

Диссидентство – это высшая форма патриотизма.

Если мне не все равно, что происходит с моей страной, если мне есть что критиковать, то моя обязанность – вдумчиво и обоснованно критиковать.

Маша Гессен, автор книги«Dead Again: The Russian Intelligentsia after Communism»

© А. Эпштейн, О. Васильев, 2011

© «Гилея», 2011

Предисловие

Эта книга писалась на протяжении полутора лет – и закончить ее было куда труднее, чем начать. Новые и новые политические судебные процессы заставляли продолжать работу тогда, когда, казалось, уже вот-вот можно будет поставить точку. Лишь в январе 2011 года в Москве закончился суд над Николаем Авдюшенковым, приговоренным к году тюремного заключения условно за распространение листовки «Время менять власть!», про которую эксперты указали, что на ней «изображена фигура мужчины с папиросой в позе, аналогичной известной фотографии В.В. Маяковского (отдаленно похож на председателя правительства В.В. Путина)». Лишь в марте 2011 года закончился суд над Андреем Кутузовым в Тюмени, где подсудимый ученый-филолог с использованием очевидно сфальсифицированной следствием листовки был осужден за то, что считает «деятельность центров “Э” Департамента по противодействию экстремизму МВД РФ нарушающей права граждан» – эта его точка зрения была объявлена прокуратурой «доказательством, подтверждающим обвинение в совершении публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности». Пройти мимо этих дел было невозможно, а значит, работу нужно было продолжать. За это время некоторые другие фигуранты настоящей книги вышли из мест лишения свободы: в сентябре 2010 года Алексей Никифоров, а в феврале 2011 года Ирек Муртазин вернулись в свои дома.

Политическая власть всегда и везде принимает удобные ей законы и формирует, так или иначе, лояльную ей судебную систему. Вместе с тем, важно, чтобы эта система не превратилась в станок, штампующий решения, легализирующие «полицию мыслей». Судебная система России нуждается в профессионально компетентных и институционально независимых экспертах, осознающих ответственность, лежащую на их плечах. Материалы, собранные в этой книге, свидетельствуют, что в настоящее время векторы движения, к сожалению, противоположны по сути и духу.

Почти во всех делах, проанализированных на страницах монографии, активисты различных оппозиционных организаций обвинялись по «антиэкстремистским» статьям 280 (следствие по ней по действующему законодательству относится к ведению ФСБ), 282, 282.1 и 282.2 Уголовного кодекса Российской Федерации. 3 апреля 2011 года президент Д.А. Медведев внес в Госдуму законопроект, согласно которому лица, признанные виновными в участии в «экстремистском сообществе», на протяжении, как минимум, трех лет после этого не смогут занимать различные посты. За месяц до этого стало известно о том, что депутаты Госдумы по предложению правоохранительных органов готовят предложения о переводе этих статей Уголовного кодекса из категории преступлений средней тяжести в тяжкие (что позволит приговаривать осужденных к срокам до десяти лет лишения свободы). Председатель подкомитета по законодательству в сферах противодействия терроризму, экстремизму и обеспечения экономической безопасности Государственной думы Алексей Розуван поддержал эту инициативу, отметив, что «особое внимание следует обратить на экстремистские заявления и публикации»[1]. Мы надеемся, что собранные в настоящей книге материалы побудят законодателей изменить свое мнение.

Эта книга написана профессиональными учеными, имеющими гражданскую позицию, но которым чрезвычайно важно обратиться к социологам, политологам, культурологам, психологам, лингвистам, из среды которых и выходят эксперты, позволяющие властям придать насквозь политизированным процессам видимость беспристрастного правосудия. Поэтому авторы стремились изложить свои мысли и соображения на страницах общественно-гуманитарных и правозащитных журналов и на университетских конференциях. Два наших выступления прозвучали на 17-й ежегодной конференции «Пути России», прошедшей 29–30 января 2010 года в Московской высшей школе социально-экономических наук. Сокращенная примерно вдвое версия второй, четвертой, пятой и шестой глав была опубликована в августе 2010 года журналом «Неприкосновенный запас», где в феврале 2011 года вышла и восьмая глава, в значительной мере базирующаяся на материалах, собранных в блоге «За свободное искусство». Девятая глава была опубликована в 2010 году в журнале «Неволя». Краткая версия седьмой главы, написанная совместно с Олесей Лобановой, появилась на портале «Либерти», а существенно доработанный вариант в переработанном виде был опубликован весной 2011 года журналом «Индекс/Досье на цензуру». Мы признательны руководителям секций и изданий, давшим нам трибуну: Ивану Климову, Карин Клеман, Илье Калинину, Науму Ниму и Вячеславу Данилову. При этом мы одни несем ответственность за все приводимые факты и оценки.

Книгу, в основном посвященную роли экспертов в инициированном властями проекте «борьбы с экстремизмом», мы посвящаем тем из них, кто, несмотря на давление, не сломался, сохранив верность гражданской и профессиональной этике. Далеко не все эти люди известны даже в узких кругах, однако опыт Леонида Быкова, Сергея Киселева, Бориса Лозовского (все – Екатеринбург), Елены Михальковой (Тюмень), Елизаветы Колтуновой, Тимура Радбиля, Геннадия Шляхтина, Сергея Давыдова, Владимира Козырькова, Дмитрия Зернова, Романа Сундукова (все – Нижний Новгород), Татьяны Пономаревой (Москва) и некоторых других доказывает, что далеко не все представители гуманитарной научной интеллигенции готовы выполнить любой идеологический заказ репрессивного аппарата силовых структур государства. Этим мужественным людям мы и посвящаем свой труд.

Глава I. Проект «Борьба с экстремизмом» и его участники: власть, интеллектуалы и экспертное сообщество

Вопрос о роли интеллектуалов в общественном дискурсе является одним из самых сложных в социологии знания: хотя возможных моделей и классификаций предложено достаточно много, до сих пор нет ясного понимания, как именно могут существовать интеллектуальные инициативы, изначально имеющие своей целью поставить под сомнение параметры существующей полемики и при этом не пользующиеся поддержкой ни со стороны государства, ни со стороны тех или иных фондов, как правило, созданных представителями крупного капитала. В условиях рыночной экономики контркультурным проектам выживать вообще достаточно сложно, но в ситуации, когда государственная власть считает себя вправе определять границы «приемлемого» и «неприемлемого» в сфере культуры и общественной мысли, подобные проекты оказываются практически обреченными. В рамках сформулированной Э. Шилзом модели центра и периферии, «центр состоит из тех институтов (и ролей), которые осуществляют власть, [в частности], культурную (в области религии, литературы, образования и т. д.), периферия же состоит из таких слоев, или секторов, общества, которые воспринимают распоряжения и убеждения, вырабатываемые и назначаемые к распространению помимо них»[2]. Э. Шилз утверждал, что «центр не только заставляет повиноваться, но и завладевает вниманием. Он сам стремится к этому – хотя, впрочем, в разной степени при различных режимах – и автоматически достигает этого в силу самого факта своего существования»[3]. Однако, кроме центра и всевозможных периферий в обществе есть и маргинальные группировки, вниманием которых центр совершенно не завладевает, и которые не воспринимают распоряжения и убеждения, вырабатываемые центром или т. н. субцентрами. В сфере интеллектуальной деятельности и художественного творчества именно в среде таких маргинальных группировок (разумеется, далеко не из всех) и формируются те новые течения и тенденции, которые позднее меняют векторы движения, предлагая новые эстетические – и не только эстетические – системы координат. Понимая угрозы, которые несут подобные маргинальные группировки, да и в силу просто присущего центру стремления к максимально широкому распространению своей гегемонии, центр редко когда терпим к ним, причем степень терпимости обратно пропорциональна уровню суверенности демократии: чем она более «суверенная», тем меньше шансов у контркультурных интеллектуалов не работать кочегарами, не попасть в тюрьмы и лагеря и не оказаться вытесненными в эмиграцию.

Не следует забывать и о другой проблеме, перед которой стоят в настоящее время интеллектуалы – проблеме востребованности. Тиражи научной литературы, стремительно снижаясь, дошли до минимума, заработная плата и гонорары ученых (в том числе за книги и статьи) отбрасывают их на нижние ступени социальной лестницы, а развитие Интернета, со всеми его продуктами – от Википедии до блогосферы – ставит профессионально пишущих людей в состояние тяжелой конкуренции, при которой потенциальные покупатели их знаний и трудов редко когда способны оценить эти знания и эти труды; большинству хватит и скачанной с анонимного сайта чужой курсовой работы, зачем что-то мудреное читать?! Университетские интеллектуалы в подавляющем большинстве своем никогда не умели (да и никогда толком не пробовали) существовать в условиях свободного рынка, привычно рассчитывая либо на финансирование со стороны государства, либо на щедрость меценатов. Эта модель более или менее успешно работает в западных странах, где существует укорененная традиция приобретения толстосумами социального статуса уважаемых общественных деятелей путем оказания филантропической помощи учреждениям науки, культуры и системы здравоохранения. Выделяя помощь, бизнесмены и финансисты формируют попечительские советы университетов, музеев, оркестров, театров и больниц, получают степени почетных докторов и всевозможные дипломы, иногда играя большую, а иногда меньшую роль в реальном руководстве этими учреждениями. В России такой культуры филантропии вне плотно курируемой высшими руководителями страны спортивной сферы практически нет, хотя отдельные состоятельные бизнесмены уже потратили многие миллионы долларов на поддержку тех или иных культурных и научных центров страны. Однако подавляющее большинство работников университетов, научно-исследовательских институтов, серьезных издательств и учреждений культуры ни на какую спонсорскую помощь рассчитывать не могут, в особенности за пределами Москвы. Потратив два десятилетия на получение образования, многие годы совершенствуясь в сфере своих изысканий, большинство представителей гуманитарной интеллигенции, не имеющих дополнительных источников дохода (от аренды доставшихся в наследство квартир или от репетиторства абитуриентов с «гарантией поступления» в престижные вузы), едва сводят концы с концами. К финансовым проблемам, достаточно болезненным самим по себе, добавились проблемы статуса: научные работники, в особенности гуманитарии, чувствуют себя ненужными.

В этой ситуации государственный заказ является спасительной соломинкой: сопряженный, как правило, с определенными финансовыми вливаниями, он дает неприкаянным кандидатам и докторам всевозможных «неестественных» наук ощущение, что они нужны стране и обществу. Советские и постсоветские научные работники, так и не воспринявшие в подавляющем большинстве своем этос академической свободы, бьются меж собой за право впрячься в идеологическую колесницу государства, какой бы она ни была; позорное повальное участие сотрудников сотен университетов и институтов в начатой в 2009 году кампании «борьбы с фальсификацией истории в ущерб интересам России», при практически полном отсутствии диссидентских голосов о том, что мало что вредит интересам России больше, чем сама эта абсолютно лженаучная кампания – очевидное тому свидетельство. Власть часто использует интеллектуалов в целях конструирования удобной ей исторической памяти, и это происходит отнюдь не только в тоталитарных и авторитарных государствах. Не является чем-то исключительным и использование интеллектуалов для оправдания борьбы с политическими противниками режима, с диссидентами. Эта борьба может называться по-разному, но суть ее остается одинаковой: люди, ставящие под сомнение основополагающие идеологические догмы режима (ценности коммунистического строительства в Советском Союзе или же ценности американского антикоммунизма в эпоху маккартизма и т. д.), клеймятся как «экстремисты», угрожающие общественному благу, и потому должные подвергнуться тем или иным репрессивным санкциям.

Минуло почти шестьдесят лет со дня смерти И.В. Сталина и прекращения борьбы с «безродным космополитизмом» и «низкопоклонством перед Западом», прошло уже три десятилетия со времен брежневского «застоя», но дух собраний в университетах, научно-исследовательских институтах и творческих союзах (а отнюдь не только в партийных и советских органах), где клеймились «внутренние враги», «перерожденцы» и «идеологические диверсанты», никуда не исчез. В 1990-е годы российские власти стремились не к «закручиванию гаек», а, наоборот, к освобождению общества от гнета тоталитарного государства, стремясь не к единомыслию, а к интеллектуальному плюрализму – соответственно, не было государственного заказа на идеологическую борьбу с «внутренними врагами», настоящими или мнимыми. 2000-е годы ознаменовались сменой вектора, и сегодня государство имеет ясные приоритеты в идеологической сфере, которые оно не стесняется навязывать обществу. Соответственно, с теми, кто эти приоритеты активно не разделяет, публично выступая в поддержку иных нарративов исторической памяти или во весь голос ратуя за иные пути развития страны в будущем, государство ведет борьбу, которая тем активнее, чем дальше «новые диссиденты» от нынешней генеральной линии, с одной стороны, и чем жестче они готовы отстаивать свой путь, с другой. Государство, как и в брежневские времена, никого из диссидентов не расстреливает, но расправу с ними не откладывает в долгий ящик.

В пост-ельцинскую эпоху в стране появились политзаключенные, которых условно можно разделить на несколько категорий[4]: ученые, сотрудничавшие с иностранными коллегами вне рамок контроля спецслужб (освобожденный и высланный из России 9 июля 2010 года Игорь Сутягин, а также всё еще находящиеся в заключении Валентин Данилов, Игорь Решетин и другие), осужденные за государственную измену и незаконный экспорт технологий; активисты оппозиционных организаций – от либерально ориентированных правозащитников до левых радикалов (Сергей Рожков, Алексей Соколов, скончавшийся в заключении в июне 2009 года Рим Шайгалимов и другие), осужденные по самым разным статьям, от «применения насилия в отношении представителя власти» до «разбоя»; журналисты, осужденные в связи с высказываемыми ими диссидентскими взглядами (Ирек Муртазин, Борис Стомахин, Николай Андрущенко и другие) по статьям «клевета», «публичное оскорбление власти», «публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности с использованием средств массовой информации» и им подобные; ответственные сотрудники разгромленной государством компании «ЮКОС» (Михаил Ходорковский, Платон Лебедев, Алексей Пичугин и другие), осужденные за т. н. хищение вверенного имущества в составе организованной группы в особо крупном размере, отмывание средств, добытых преступным путем и по другим статьям УК РФ и т. д. Больше всего политзаключенных в России происходят из запрещенной властями в 2007 году Национал-большевистской партии (НБП) Эдуарда Лимонова, активисты которой провели многочисленные акции в защиту политической свободы и социальных прав граждан в России. С 2005 года происходят нападения на штабы НБП в разных городах, на активистов организации. В 2007 году Мосгорсуд признал НБП экстремистской организацией и запретил ее деятельность (решение по жалобе, поданной в этой связи адвокатами НБП в Европейский суд по правам человека, до сих пор не вынесено). Около сорока активистов НБП были арестованы и осуждены в разных регионах страны. Не менее важно и то, что если в 1990-е годы активисты оппозиционных организаций в любое время могли устроить какие угодно акции протеста, то в последние годы власти такие акции жестко пресекают, вне зависимости от того, где и против чего выступают собравшиеся.

Ограничение государственными и муниципальными властями политических и гражданских свобод создает атмосферу, при которой и другие структуры, заинтересованные в формировании максимально удобной для их функционирования среды, стремятся сузить право своих идейных и/или политических противников на протест. Не имея в своем распоряжении Уголовного кодекса и системы судопроизводства, эти структуры вынуждены обращаться к государству за помощью и поддержкой. Поведение органов государственной власти чутко фиксируется этими структурами, чтобы при следующем обращении воспринять предыдущую «разовую» уступку как сложившуюся практику, в результате все больше сдвигая существующий статус-кво в свою сторону.

Сказанное выше может относиться к различным структурам – от профсоюзов и «признанных» экологических организаций до Академии наук и церкви, не встроенным непосредственно в систему органов государственной власти, но при этом во многом зависимым от них и осуществляющих с ними непрерывный диалог. Что касается современной России, то представляется очевидным, что общее сокращение политических и гражданских свобод значительно ограничивает возможности независимых профсоюзных и природоохранных организации, однако оказывается очень «на руку» Российской православной церкви.

Государственно-церковный симбиоз вышел на новый уровень после интронизации Владимира Гундяева (патриарха Кирилла) 1 февраля 2009 года. Взгляды, высказываемые новым патриархом, нашли понимание у высшего руководства страны, а взгляды эти никак не назовешь либеральными. Патриарх – противник правозащитного дискурса как такового; по его словам, «мы становимся свидетелями того, как концепцией прав человека прикрываются ложь, неправда, оскорбление религиозных и национальных ценностей»[5]. Он считает, что «в публичной сфере любого государства должно допускаться распространение и поддержка только тех ценностей, которых придерживается большинство народа»[6], в принципе отказывая меньшинствам в праве на какое-либо представительство. Патриарх не согласен с определением Российской Федерации как светского, многоконфессионального государства: «Мы должны вообще забыть этот расхожий термин: “многоконфессиональная страна”. Россия – это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами»[7], – напомнил патриарх Кирилл тем непонятливым, которые по наивности думали, будто что им помнить и что им забывать – сугубо их личное дело. Антизападная и антилиберальная риторика В.М. Гундяева, более всего напоминающая стиль и слог антисемитской кампании позднего сталинизма, отчетливо говорит сама за себя: «На нашу почву были привиты уродливые чужие идеи, – заявил он на Втором Всемирном русском народном соборе в 1995 году. – Деформация национального самосознания… подмена его иным самосознанием, которое условно можно назвать космополитическим». Игнорируя выводы и решения Нюренбергского трибунала, постановившего, что исполнение заведомо незаконных приказов не освобождает от последующей уголовной ответственности, нынешний патриарх сформулировал доктрину, крайне удобную для властей, ведущих очень сомнительную с морально-политической точки зрения войну на Северном Кавказе: «Военный несет ответственность только за выполнение приказа. В силу присяги, клятвы, которую он дает, он освобожден от всех нравственных вопросов. И церковь должна ему помочь в этом». Понятно, что выдавая государству и его военнослужащим столь безграничный кредит в сфере символической легитимации, руководство РПЦ не без оснований надеется на ответное доброжелательное отношение к себе со стороны властей.

Как справедливо отмечает эксперт Центра Карнеги Алексей Малашенко, Кирилл «активно сотрудничает с государством, добиваясь от него согласия на большую вовлеченность церкви в его политику. Успехом Кирилла можно считать фактический прорыв в области образования, а также получение согласия на присутствие на постоянной основе в вооруженных силах. Ведомая им церковь готова принять самое активное участие в провозглашенной властью “консервативной модернизации”»[8]. И действительно, после интронизации Кирилла вмешательство православной церкви в самые различные сферы значительно возросло, и общественность относится к этому достаточно равнодушно. Гулкое возмущение можно заметить лишь в совсем исключительных случаях, когда, например, в марте 2010 года глава отдела Московской патриархии по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин направил письмо председателю совета директоров «Газпрома», первому вице-премьеру Виктору Зубкову с просьбой продавать российский газ напрямую химическим предприятиям Украины, продемонстрировав при этом недюжинные познания в природе газохимического бизнеса: письмо содержит предложение использовать «толлинговые схемы» либо поставлять газ по ценам, «позволяющим им [украинским химическим гигантам] выпускать конкурентоспособную продукцию»[9]. Кроме подобных случаев, которые, однако, для РПЦ не являются чем-то исключительным[10], общество достаточно равнодушно относится к экспансии церкви, что при благожелательном отношении к ней со стороны президента и председателя правительства делает этот процесс практически необратимым. В начале 2010 года РПЦ был передан в безвозмездное бессрочное пользование Новодевичий монастырь, откуда были немедленно изгнаны реставраторы из Исторического музея[11]. Несмотря на повсеместный протест музейных работников[12], был принят Закон о передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности[13]. Законопроект, внесенный правительством РФ, был зарегистрирован и направлен председателю Государственной Думы 16 июня 2010 года. 19 ноября 2010 года он был в доработанном варианте принят в третьем чтении, после чего пять дней спустя утвержден Советом Федерации, а 30 ноября подписан президентом Д.А. Медведевым. Принятие этого закона ознаменовало собой грандиозную победу церковных институций, все последствия которой обществу еще предстоит оценить. В контексте настоящего обсуждения (и это будет подробно показано в восьмой главе книги) принципиальную важность имеет готовность РПЦ требовать государственного вмешательства, направленного на подавление свободы антиклерикального художественного творчества, используя при этом риторику борьбы с экстремизмом, закрепленную в 282-й статье УК РФ.

Инстинкт к обеспечению преемственности социально-культурных норм, ценностей и практик является, в общем, естественным для любого общества. С другой стороны, задачей интеллектуалов по определению являлось и является производство новых парадигм знания и оценки, зачастую идущих вразрез с нормами и ценностями, доминирующими как в обществе в целом, так и среди интеллигенции и среднего класса, к которым, собственно, интеллектуалы и обращаются, видя в них свою «целевую аудиторию». В этой связи критически важной является не столько готовность широких слоев общества и даже власти принять те вызовы, которые бросают интеллектуалы, сколько заинтересованность в новых парадигмах, формах и практиках мышления со стороны интеллигенции, формирующей общественное мнение и привлекаемой властью для различной экспертной и иной деятельности. В системе отношений интеллектуалов и общества, с одной стороны, и интеллектуалов и власти, с другой, именно существование достаточно широкого «посреднического» слоя критически и плюралистически мыслящей интеллигенции, готовой к восприятию ценностных и культурных инноваций и отстаивающей их самоценность, является необходимым условием для формирования среды, благоприятствующей интеллектуальному обновлению.

В последние годы в России складывается, однако, совершенно другая ситуация, когда именно представители интеллигенции (как правило, добровольно, не по принуждению) являются наиболее радикальными глашатаями борьбы против права на художественное и интеллектуальное самовыражение, причем подобная позиция отстаивается всевозможными «экспертами» как в публичном пространстве, так и в правовом поле. Отстаивая, как правило, консервативные ценности, выступая с «охранительских» позиций, эти «эксперты» зачастую используют взятую на вооружение властями риторику «противодействия экстремизму» для подавления интеллектуальной активности, не вписывающейся в их картину мира. При этом представители релевантных профессиональных и интеллектуальных сообществ крайне редко готовы выступить в защиту права на свободу мысли, слова и печати от гонений со стороны государственных или церковных институций, что едва ли удивительно, принимая во внимание практически полное отсутствие этоса интеллектуальной и академической свободы как необходимого условия креативного развития общества, с одной стороны, и отсутствия этики «внутрицеховой» солидарности и «защиты гонимых», с другой.