Сегодня уезжает Машка. Конечно, не одна, вместе с родителями, но они интересуют его сейчас меньше всего. От взрослых слишком много суеты. А вот Машка… Ещё год назад Гай не мог и представить, что ему понравятся дети. Как может нравиться этот вечно плачущий комочек? Спустя восемь месяцев после своего появления Машка, конечно, плачет мало, наоборот, чаще смеётся и строит смешные рожицы.

Первый раз Гай почувствовал, что за ним наблюдают в феврале. Ковырялся себе в паутине на шкафу, не шумел. Вначале даже подумал, что померещилось: люди-то нас не видят, может, муха пролетела? Гай снова вернулся к работе. Паутина попалась путанная, сматывать такую тяжело, а тут ещё между лопаток зудит. «Нет, точно кто-то смотрит, – подумал он, почесав спину в очередной раз. – Что ж за гость незваный?» Гай бросил моток паутинной пряжи и осмотрелся. Никаких гостей, кроме малыша в люльке, не было, это он на него смотрел, улыбался и сучил ножками. «Ты чего не спишь, детка?» Ребёнок внизу заулыбался ещё шире, а в голове Гая появилось распевное «Скууучнооо». Гай удивился, но виду не подал. «Мало ли что скучно, – мысленно произнёс он, – ты глазки закрывай, а я тебе песенку спою». Девочка махнула руками и послушно закрыла глаза. Когда песня кончилась, Машка спокойно спала, а Гай отправился к себе на антресоли искать объяснение сегодняшнему чуду. Первый раз за свои неполные триста лет он разговаривал с человеком. Ответ нашёлся в одной книжке: маленькие дети (кто до года, а некоторые и до трёх лет) могут видеть не только домовых, но и ангелов, мыслями разговаривать («те-ле-па-ти-я» – по слогам прочитал Гай). Позже, когда ребёнок подрастает, эти способности уходят.

С тех пор так и повелось: вечера вместе коротали, скуку прогоняли. Слов Машка знала мало, больше говорил Гай, рассказывал ей сказки про домовых, легенды о кладах. Он привык к её улыбке, корявым выражениям, откровенной радости в её глазах при встрече с ним, не меньше родителей гордился её умениям, которых становилось больше с каждым днём. И вот теперь она уезжает…

Узнав о переезде, Гай не спускался с антресолей несколько ночей. Машка ждала его, агукала в темноту, плакала. Родители не могли понять, отчего всегда спокойная девочка плачет и отказывается спать.

– Режутся зубки, – решили они, стойко перенося дочкины капризы.

А Машка продолжала плакать и засыпала, только полностью выбившись из сил. Гай не спал вообще, он и помыслить не мог, что расставание с кем-то из людей принесёт ему столько печали.

Несколько ночей спустя, не выдержав, он сбежал в квартиру старца Митрофана.

– Не рви душу ни себе, ни ребёнку, – приговаривал старец, отпаивая ошалелого от бессонницы Гая травяным чаем. – Если уж решил дитю показаться, поступай как следует: поговори с ней напоследок, попрощайся по-хорошему и дай удачи в новый дом.

– Она сама меня заметила, – попытался оправдаться Гай.

– Заметила раз – не беда. Чего ж ты к ней на другую ночь пошёл? А-а-а, то-то же… – старик замолчал, положил в рот кусочек сахара и шумно прихлебнул из блюдца. – Вот ты всё книжки людские читаешь, всё знать про них хочешь. Больше пользы было бы, если бы ты разобрал свитки в моей библиотеке, да Правила домоведения повторил.

– Знаю я эти Правила…

Гай надеялся, что Митрофан смирился с его тягой к людским книгам, но наставник был старой закалки и часто любил повторять:

– Помни, Гай, наше дело – дом вести и от нечисти его оберегать. У людей свои обереги есть, не отбирай у других работу. А самое страшное, когда домовой впустит человека в своё сердце – беда большая будет.

Приходилось оправдываться. Ну чем чтение может навредить? И кто виноват, что их сказители не могут так красиво слова складывать? Старец настаивал на своём, всё чаще повторяя: «Разговор наш к ссоре может привести. Тебе следует подумать, а мне – поостыть». Гай честно выполнял наказ Митрофана, думал и приходил к заключению, что не могут быть книги злом, даже людские. Наоборот, они помогали узнать, как с людьми лучше обращаться, чтоб работе не мешали. Своими знаниями Гай умело пользовался и последнее столетие своей службы не имел ни одного конфликта с постояльцами, ни одного замечания наставника. Митрофан считал его своим лучшим учеником. Но в отношении людских книг, как и самих людей, был непреклонен.

Гай приготовился выслушать очередную порцию поучительных речей. Ещё бы, ученик такую ошибку допустил – с человеческим дитём общается. Сил на спор совсем не осталось. «Пусть говорит, его правда. Слова поперёк не скажу». Но Митрофан, на то и был наставником, чтобы знать, когда отчитать, а когда просто поддержать.

– Сегодня у меня останься, – услышал он спокойный голос старца, – выспись хорошенько. А к ней завтра иди. Негоже дитю в новый дом из старого печаль везти.

На следующий день Гай показался Машке задолго до темноты:

– Не плачь, приду к тебе вечером.

Родители, укладывая девочку спать, не могли поверить, что после стольких дней криков дочь спокойно легла в кровать.

– Засыпай, Маруся, – сказала мать, закрывая дверь в комнату.

Та не спала, молча смотрела в тёмный угол над шкафом.

– Машка, – позвал Гай, усаживаясь на спинку её кровати, чего раньше никогда не делал, – ты чего буянила, себя мучила и родителей изводила?

– Не приходил. Обидно…

– На обиженных воду возят. Ладно, слушай сказку.

Девочка закрыла глаза и заснула с улыбкой на губах.

После отъезда Машки и её родителей квартира стояла пустой несколько недель. Гай похозяйничал за это время вволю: почистил воздуховод, прогнал тараканью семью, которая пыталась перебраться к нему из соседней квартиры, намотал достаточно паучьей пряжи и начал вязать на зиму новый свитер. А ещё читал. Машкин отец забыл на антресоли целый короб книг. Они были старые, с оторванными корешками, в некоторых не хватало страниц.

Стоял сентябрь. Такой тёплой и красивой осени не было давно. Каждый вечер, как только зажигалось достаточно звёзд, Гай усаживался на подоконник с книгой в руках. Он был рад, что его квартира была на одиннадцатом этаже, из окна было видно много неба. По выходным к нему заглядывал Митрофан, и тогда на смену чтению приходила неспешная беседа, которая перерастала в оживлённый спор ученика и наставника. В один из таких вечеров, когда старец кормил с руки ласточек, Гай спросил:

– Ты знаешь, как это – любить?

– Опять ты людские книги читал! – Митрофан с негодованием смахнул с ладони крошки, распугав птиц.

– Чувства присущи не только людям, – не отреагировав на вспыльчивость наставника, продолжил Гай. – Ведь у нас есть радость печаль, лень, зависть… А вот любовь?..

– Я понял, к чему ты ведёшь. Моя библиотека всегда в твоём распоряжении, но ты ей не пользуешься. А зря. Есть у меня один свиток почтенного старца Белогора, называется «Реалии и сущности». Так вот, там описывается несколько реалий, которые старец сумел изучить. – Наставник замолчал.

Гай слушал внимательно, не понимая, какое отношение это имеет к его вопросу. Но Митрофан никогда не позволял себе отвлекаться в беседе от темы. Значит, нужно набраться терпения и просто ждать. Резкий порыв ветра разметал пряди седой бороды и вывел старца из задумчивости.

– Каждая реалия населена сущностями, каждая сущность имеет определённый внешний вид, способности, чувства. Некоторые сущности могут жить не только в своей реалии…

– Как мы? – не удержался Гай, хотя знал, что наставника перебивать нельзя.

– В человеческой реалии мы существуем лишь наполовину: мы их видим, они нас – нет.

– А Машка? – не унимался ученик.

– Она – дитё, её сущность молода, а вот Дух… Дух наполняет каждую сущность независимо от реалии. Он вечен и сам выбирает, в какой сущности воплотиться. Скорее всего, Дух твоей Машки прежде был в нашей реалии, то есть она вспомнила свою прежнюю жизнь.

– Я читал об этом в людских книгах! – воскликнул Гай, в третий раз перебив старца. – Значит, люди тоже знают об этом?

Митрофан лишь покачал головой, воздержавшись от замечаний в адрес ученика.

– Ты слишком юн и горяч. Я не должен был начинать обсуждать с тобой эту тему. Гай, ты плохо меня слушаешь. Запомни – сущность неважна, Дух главенствует над всем. В каждой сущности есть память обо всех реалиях, потому что Дух бессмертен. Но сущность может испытывать только те чувства и иметь те способности, которые необходимы в его реалии.

Гай ловил каждое слово старца Митрофана, но смысл такого сложного объяснения ускользнул от него. Наставник понял его смятение и добавил:

– Любовь – это чувство человеческой реалии. Пока ты не станешь человеком, ты не сможешь понять это чувство. Хотя ты всегда можешь попробовать разбудить память прошлых сущностей. Может быть, когда-то ты и был человеком…

После этого разговора Гай стал штудировать не только людские книги, но и свитки из библиотеки наставника. Он был даже рад, что жильцов в его квартире пока нет. Иногда он так засиживался за свитками, что засыпал прямо на полу. Старец, видя такое рвение, позволил Гаю читать людские книги из своей квартиры. «Но не думай, что я одобряю это или буду тебе что-либо из них объяснять». Жил он по соседству в четырехкомнатных хоромах, одна из комнат которых была уставлена шкафами с книгами. Постояльцы у Митрофана тоже были особенные – супружеская пара докторов каких-то там человеческих наук, которые, даже будучи на пенсии, продолжали вести научно-активный образ жизни. Из-за частых разъездов квартира пустовала по нескольку месяцев. Гай с благоговением поглаживал корешки книг, шагая вдоль стеллажей, предвкушал, сколько интересного ждёт его в стенах этой библиотеки.

Новые постояльцы появились в конце октября, человек и… Гай даже сразу не смог определить, что это за существо такое с серо-голубой кожей будет теперь жить в его квартире, пока оно не мяукнуло. Кошка?! Полистав вечером энциклопедии, он узнал, что это канадский сфинкс. «Надо пригласить старца Митрофана, пусть старик полюбуется на диковинку».

Матильда, или попросту Мотя, почувствовала присутствие Гая на следующий день после переезда. Целыми днями теперь кошка сидела в коридоре и смотрела на его антресоли. Если они сталкивались ночью в каком-нибудь углу квартиры, Мотя шипела и выгибала спину. Гая во всей этой ситуации радовала позиция хозяйки (главным постояльцем его квартиры стала женщина) – она никоим образом не реагировала на агрессивное поведение своего питомца по отношению к углам и антресолям и даже не пыталась искать этому объяснения. От природы любопытный и непоседливый, он не мог понять такого поведения, хотя оно было ему на руку.

– Матильда, прекрати шипеть на пустой угол, – в очередной раз сказала хозяйка, даже не оторвавшись от экрана ноутбука.

Кошка откликнулась на голос, а потом снова повернулась к Гаю, сидящему на книжных полках, и нервно забила хвостом по полу.

– Иди сюда. – Постоялица, не меняя позы, похлопала себя ладонью по колену, и Мотя послушно пошла на зов.

– Вот так, моя хорошая, – приговаривала женщина, разглаживая сизые складки на спине кошки.

Та уткнулась носом в живот хозяйки, свесила лапы с двух сторон её ноги и затарахтела от удовольствия, как маленький моторчик.

Гай перебрался на шкаф и позволил себе понаблюдать за новыми постояльцами. Лица людей он различал плохо, мужчину от женщины отличал интуитивно, они все казались ему большими по росту. У этой женщины было кое-что примечательное: длинные чёрные волосы, настолько кучерявые, что были похожи на гриву льва. А ещё она иногда носила очки, вот, например, как сейчас, или сидя перед телевизором. Гай долго наблюдал за постояльцами, но они не шевелились, только пальцы женщины легко порхали по клавишам.

Стрелки часов перевалили за полночь, Гай зевнул и отправился к себе на антресоли. Матильда подняла голову и проводила его взглядом, хотя секунду назад казалась крепко спящей. Постоялица всё так же не отрывалась от монитора.

Эх, люди, люди, на что только время тратят? Если не болтовня по телефону, то телевизор, если не телевизор, то компьютер. А как же книги? Новая постоялица, правда, с книгами дружила. Привезла их с собой целую уйму, часть расставила по полкам. Но там места было мало, и большинство книг прямо в коробках были отправлены на антресоли в коридоре. За такой подарок Гай готов был терпеть даже сумасбродство лысой кошки. Что может быть лучше, чем чашка ароматного чая под баранки да интересное чтиво? В одной из книг он даже встретил персонажа с таким же именем, как у него, решил было, что она станет его любимой, но Гай в книге погиб. Гай-домовой любил только счастливые концы, такие книги он перечитывал несколько раз. Эту в сердцах спрятал на самое дно коробки.

Гай проснулся сегодня поздно, почти до самого утра читал, лениво потянулся и прислушался: в квартире не было слышно ни звука. Постоялица на работу, видно, ушла, а где животное? Он нашёл Мотю на кухне с едва заметными признаками жизни, и, казалось, она была готова издохнуть с минуты на минуту.

– Чего ж ты такого наелась? – присел около неё Гай, почёсывая волосатый затылок.

Кошка лежала на боку с закрытыми глазами и чуть высунутым языком, и лишь частое прерывистое дыхание указывало на то, что жизнь ещё теплится в её маленьком тельце. Сиди – не сиди, а делать что-то надо и как можно скорее.

На помощь пришлось звать Митрофана, который, осмотрев Матильду, велел срочно кипятить воду для приготовления отвара (лавровый лист, гвоздика, лимонные корки и ещё какие-то травы из мошны старца). Вдвоём они влили жидкость в пасть бедному животному. То, что проливалось мимо, старец заботливо стирал с Мотиной мордочки рукавом своей рубахи. Через минуту кошка открыла глаза, со злостью зашипела, а затем зашлась в кашле. Каково же было удивление Гая, когда прямо из её горла выскочил тугой пучок шерсти размером с мячик для пинг-понга. Кошка была поражена не меньше его. Вдвоём они уставились на наставника, но тот лишь пожал плечами и молча удалился в свою квартиру. Матильда в свою очередь с королевским величием отправилась восстанавливать силы на кресло в комнате. Гай не ждал от неё жарких объятий и слёз, но «спасибо» не помешало бы.

– Неблагодарные твари Божьи, – пожал он плечами и полез на свои антресоли за новой книжкой.

Постоялица, вернувшись вечером домой, удивилась, что Мотя не только не вышла её встречать, но даже не проснулась на ужин.

– Нос холодный и мокрый… – пробормотала она вслух, осматривая спящую кошку. – Может, к ветеринару сходить?

В то же самое время Гай напросился к Митрофану на чай.

– Я одного не пойму, – заговорил он, пока старец расставлял чашки, – откуда у лысой кошки пук шерсти в животе?

Старец прищурился, и сказал:

– Не стал говорить при ней…

– Ты о животном? Разве она нас понимает? – удивился Гай.

– До чего ж ты нетерпеливый, не зря тебе имя твоё дадено1. Вопросы задаешь и сам же перебиваешь, ответить не даёшь.

– Простите, наставник.

– Ты зря про неё думаешь, будто глупая она. Эта киса непростая, жизней прожила много, а значит, и видела много. Матильда не только нас понимает, но и может с нами говорить.

– Она в прошлой жизни была домовым? – ещё больше удивился Гай.

– Зачем домовым? Кошкой. – Митрофан шумно хрустнул баранкой. – Все свои жизни кошкой была, но не простой, медиумом. К хозяйке своей попала она неспроста. Животное приставлено к ней в охранники. И, как видно, не зря. Пук шерсти – это наговор или порча. Кто-то хотел сделать твоей постоялице плохо, а кошка хворь на себя взяла. Теперь понял?

Гай лишь кивнул. Старец довольно крякнул и вернулся к баранкам.

Как оказывается, всё сложно в этом мире. Только в каком «этом», какой из миров его? От таких мыслей вопросов только больше становилось. Не стал он больше наставнику докучать, решил в книгах ответы поискать. Сейчас главным было понять, кто зла постоялице желает. Ведь кошка из дома не выходит, значит, кто-то со злым умыслом сюда приходил. А это уже вызов для домового – не намерен он порчу в свой дом пускать. «Стоит за постоялицей и её гостями присмотреть», – решил Гай.

Но самое главное, со следующего дня Матильда перестала его донимать. Всё так же молча, одним взглядом дала понять, что ничего против него, Гая, не имеет. А такое мирное соглашение было дороже любого «спасибо».

Ковыряясь на своих антресолях, Гай наткнулся на коробку, которой раньше не было. Когда это постоялица успела её притащить? Набита коробка была книгами. Домовой в предвкушении потёр руки и потянулся за первой. Таких книг раньше он не видел: обложки у всех мягкие, написаны все от руки, как свитки из библиотеки Митрофана. Разбирать слова в них было сложно, от того ещё интереснее, словно головоломки разгадывать. Когда научился разбирать эти закорючки, оказалось, что это рассказы чаще всего про какой-либо день или событие, между собой никак не связанные, хотя иногда мелькали одинаковые имена. Гай прочёл пару книг, но повествование в этих рассказах было чаще всего скучным, ничем не запоминающимся, даже названия у них были странные. Ну в какой книге вы, к примеру, видели рассказ «04.12.98»? Гай даже рассердился на себя, что потратил столько времени на этот мусор, сложил все книжицы обратно в коробку и задвинул в дальний угол с глаз долой.

Какими бы скучными они ни казались, мысли об этих рассказах не отпускали Гая. Поэтому при первом удобном случае он спросил у наставника:

– Старец, а тебе попадались рукописные книги людей?

– Раньше, веков десять назад, все книги людские вручную были писаны, в ларях, как и наши, хранились…

Митрофан замолчал и прикрыл глаза, будто заснул внезапно, только подрагивающие в улыбке уголки губ, говорили о том, что вспоминает он дни молодости своей. Гай вздохнул, слишком часто наставник стал обращаться к воспоминаниям.

– А в наши дни такое бывает?

– О чём ты? – не понял наставник.

– Ну, чтобы книги написаны были…

– Опять ты за своё?! – старец насупил седые брови. – Сказал же, не впутывай меня…

– Не гневайся, наставник, – поспешил успокоить его Гай, – для работы нужно. Нашёл на антресолях короб с чудными книжками. Вот и спрашиваю твоего совета: в мусор определить или хранить как ценность?

Эту речь он готовил несколько дней, иначе было не добиться от Митрофана объяснений.

Тот призадумался, почесал бороду.

– Короб, говоришь… Пойдём, посмотрим.

Матильда лежала на тумбочке в прихожей, на их появление только глаз один приоткрыла да хвостом дёрнула.

– Признала, – шепнул наставник. Он видел кошку впервые после того случая с наговором. – Теперь мы не чужие ей.

На книжки старец смотрел недолго, полистал пару, бросил обратно в короб и вытер руки о бока, словно вляпался в грязное:

– Сам что надумал? Разве не читал про такое в книгах человеческих?

Гай, переминаясь с ноги на ногу, стал вспоминать:

– Дети позапрежних постояльцев писали в тонких тетрадках, в сумки их складывали да носили куда-то. Да только писали там разное всё, не так как тут – слова одни. К тому же выбрасывали потом, как только листов чистых не оставалось. А эти хранятся, – он поднял одну книжку из ящика и поднёс к носу, – и, судя по запаху, несколько лет уже лежат.

– Эх ты, книголюб, – хохотнул Митрофан, – неужто не читал про дневники рукописные? Некоторые люди про себя и свою жизнь день ото дня записи делают, для чего – сказать не могу.

Дневник. Попадалось Гаю это слово в нескольких книгах. Но не так он себе его представлял, не думал, что ему попадутся такие в руки. Домовой засуетился:

– Скажи тогда, наставник, что цифры эти значат? – Гай раскрыл наугад пахнущий десятилетием дневник и ткнул в первые попавшиеся на глаза: – 15.11.01 – что это?

Митрофан склонился над исписанным листом и снова прищурился:

– Цифры… поди их разбери, зачем эти цифры, – для пущей убедительности он поскрёб надпись длинным ногтем. – Но раз лежат десять лет, пусть дальше лежат. Храни. – Он огляделся вокруг и цокнул языком. – Коконы от моли по стенам висят, а он о книжицах печётся!

– Так я для постоялицы стараюсь, – пытался оправдаться Гай.

Старец лишь отмахнулся от его слов:

– Провожай меня да делом займись.

Когда длинная борода старца скрылась в воздуховоде, соединяющем соседние квартиры, Гай вздохнул и принялся отдирать липкие коконы моли от стен.

«Даты это», – возникший в его голове голос был незнакомым, мягким и певучим.

От неожиданности домовой выронил кокон, который собирался скормить пауку в благодарность за крепкую паучью нить.

«Тебя же Митрофан предупреждал, что я разговаривать умею».

Для разговора с Машкой Гаю нужно было сидеть близко к ней, а сейчас голос в голове возникал из ниоткуда, словно он сам с собой разговаривает. Такого страха он не испытывал с самого детства, когда человека впервые увидел. Вокруг – никого. Он свесил голову с антресолей и замер: Матильда сидела на тумбочке и не моргая смотрела домовому в глаза.

«Да я это, я. – Голос снова появился в его голове. – Держись крепче, свалишься ещё мне на голову».

Кошка зевнула, словно потеряла интерес к происходящему, и свернулась калачиком на хозяйском вязаном шарфе.

Гай мотнул головой, сбрасывая с себя оцепенение, и снова забрался в антресоль. Если цифры – это даты, тогда нужно разложить записи от меньшего, то есть раннего, к большему. Теперь можно было приступать к чтению. И как он вначале не заметил, что почерк от дневника к дневнику разнится? Вначале буквы округлые, ровные, их старательно и неспешно выводили. Затем становятся угловатыми, но уверенными, хотя нажим ручки легче. Временами слова переходят в каракули, словно автор не успевает за ходом мысли.

Описания дней и событий сменяются рассуждениями о чувствах, людях и себе. Когда позади были четыре первых тетради, Гай определил, что автор – девочка (ей не нравились её непослушные кудри и слишком пухлые губы, зато нравился мальчик Паша, который сидел за соседней партой и считался главным хулиганом класса). От даты к дате он следил, как эта девочка росла, менялся её внутренний мир, её интересы и окружение, словно жил рядом с ней все эти годы.

Наступила зима. Гай любил наблюдать, как кружится снег, как искрятся замороженные стёкла окон. Скоро люди понесут в свои дома ёлки. Их хвойный запах он тоже очень любил. Иногда даже удавалось собрать смолы, из которой он потом делал обереги, и развешивал их у себя на антресоли.

Вот и сейчас за окном вьюжило. Гай сидел на краю кухонного шкафа и следил за суетливым танцем снежинок. Вдруг его спину обдало холодом, он поёжился и огляделся по сторонам. Всё было на своих местах, форточка закрыта, из воздуховода сквозило не настолько сильно. В поисках источника холода домовой перебрался на карниз (может, всё-таки форточка?). В этот же самый момент, громко цокая когтями по полу, из комнаты в коридор выскочила Матильда, остановилась ровно напротив входной двери, широко расставив свои худые лапы, и утробно зарычала. Через секунду в квартире запищал дверной звонок. Пока постоялица шла к двери, кошачий рык становился всё сильнее, переходя в вой.

– Матильда, ты не в себе? – удивлённо спросила девушка, щёлкая замком. – Добрый вечер, Гордей, проходите.

В дверном проёме появился мужчина. Гай крепче вцепился в карнизную трубу, чтобы не упасть от удивления. Вошедший был значительно выше хозяйки, но не это привлекло внимание домового: гость не отбрасывал тени, она, окутывая его чёрным туманом, всё время была в движении, словно ощупывала тело. Складывалось впечатление, что не тень принадлежит человеку, а его тело принадлежит тени. И именно от неё веяло холодом. «Неужели ты тоже это видишь, Мотя?» – спросил он, но ответа не было. Матильда продолжала бесноваться, пытаясь вцепиться мужчине когтями в ногу. Гость лишь посмеивался, словно его это только забавляло и не доставляло никаких неудобств.

– Ну всё, хватит! – с этими словами хозяйка схватила кошку под живот, кинула в открытую ванную комнату и резко захлопнула дверь. К злобному мяуканью добавился звук царапающих по дереву когтей.

– Извините, Гордей. Я не знаю, что с ней случилось.

– Не стоит извиняться, – с улыбкой ответил мужчина, – кошки меня не переваривают.

Гай заметил, что в глазах гостя, в отличие от его слов и улыбки, не было радости или веселья, они были так же холодны, как и окутывавший его чёрный туман. На этом странности не закончились: прежде чем войти в комнату, Гордей пристально посмотрел именно в тот угол, в котором болтался на карнизе домовой.

Гай бросился к старцу Митрофану – не нравился ему этот гость. Добираться через воздуховод кухни в соседнюю квартиру было значительно дольше, чем из комнаты (там находилась коробка с проводкой, которая соединяла две квартиры напрямую). Через кухонную воздушку сначала пришлось выползти в общий коридор, затем через захламлённую каморку, которую кто-то из жильцов считал кладовкой, забраться в воздуховод другого стояка и только потом в квартиру наставника. Воздушка кладовки не чистилась с момента заселения дома, поэтому Гай появился перед старцем весь перемазанный жирной пылью и паутиной.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2