Интернационал

С пересадками, переживая все неудобства дороги и недостаток еды, добрались до Казани. Дальше их путь лежал на Север по великим русским рекам Волге, Каме… В конце концов они прибыли в посёлок Лименда, где на реке Вычегде стоял судостроительный завод, перенацеленный в военное время на оборонную продукцию.

Мальчик Интер в Казани заболел корью; на пароходе мать спрятала его в каюте на багажной полке, закрыв мешками. Если бы его обнаружили, то забрали бы от семьи в карантин с неизвестными последствиями. Если бы он выжил в карантине, то наверняка оказался бы в каком-нибудь детдоме, возможно, потерял бы связь с семьёй до конца войны, или навсегда, из-за колоссальной неразберихи военного времени. Там на полке, за мешками он лежал тихо не потому, что понимал это. Нет, у него была очень высокая температура, он был в полусознательном бредовом состоянии. Пережитые бомбёжки и наглый налёт фашистского самолёта на поезд под Кременчугом пробудили в нем горячее желание драться, бороться с фашистами любым путем. В те минуты, когда его сознание прояснялось, он просил у Бога, чтобы ему перед смертью была дарована возможность проникнуть в ставку Гитлера и убить его: «за слёзы наших матерей: Огонь! Огонь!».

В посёлке Лименда эвакуированных приняли очень тепло. Семья Ина поселилась в двухкомнатной квартире в хорошем двухэтажном деревяном доме. Отец Ина приехал почти одновременно с семьёй. Он стал работать начальником механического цеха на заводе, а мать Ина стала редактором и заведующей заводской моготиражки. Она смогла работать, так как к ним приехала няня, молодая украинка Маня, которая занялась домашним хозяйством и уходом за маленькой сестрой Ина. Ин пошел в школу, в первый класс. Это было время, когда в советской школе мальчики и девочки ещё учились вместе. На парте, которая стояла перед партой Интера, сидели светловолосые северные девочки, с которыми он заигрывал: «всё косы твои, всё бантики, да прядь золотых волос». В Лимендской школе Интер с удовольствием участвовал в театральных инсценировках на сцене заводского клуба, где он играл роль героического партизана, а его «симпатия» играла «бабусю», которую он освобождал. У Ина уже был некоторый опыт публичных выступлений на утренниках в газете «Киевская правда», где работала его мать. Там, на утреннике взрослые помогали ему взобраться на стул, чтобы его все видели. Стоя на стуле, он декламировал детские стихи: «собрав на даче мишек, трёх плюшевых братишек, им плюшевая мама однажды говорит…».

В школьном театре военная тематика присутствовала в полной мере. Здесь Интер в роли советского командира держал за шиворот дрожащего от страха Гитлера и под апплодисменты публики декламировал:

«На кладбище ветер свищет,Сорок градусов мороз,На кладбище Гитлер дрищет.Отморозил хвост и нос!»

Зимой, после разгрома немецких войск под Москвой, настроение у всех было самое боевое, голод и холод преодолевали, помогая друг-другу. Мать Интера варила компот из брюквы, выдавая его за яблочный. Капусты и картошки было достаточно много. Густой запах капусты от заводской фабрики-кухни настолько пропитал весь посёлок, что Интер помнит его по сей день. К матери Ина приходили её сотрудницы, – молодые женщины; они пели северные песни, частушки с характерными словечками и ударениями. Только повзрослев Интер стал сознавать, что его родители во время Войны были ещё очень молоды: только в победном 1945 году они достигли возраста Иисуса Христа. В Лименде Интер не был стеснён контролем своих сверхзанятых на работе родителей, он мог свободно перемещаться по посёлку и участвовать в играх местных ребят, других эвакуированных детей в Лименде не было.

Зимой любимой игрой ребят было, конечно, строительство снежных городков и тоннелей в огромных северных сугробах. Ин сразу же научился бегать на примитивных лыжах с ремёнными перемычками, в которые нужно было втавлять носки валенок. Много лет спустя, находясь на отдыхе в Хибинах, Интер пошел на подлёдный лов рыбы в компании с местными геологами. Они шли на лыжах по заснеженному льду озера. Ин и его московский приятель были прекрасно экипированы: первокласные беговые лыжи, лёгкие и удобные ботинки и крепления ботинок к лыжам. А два геолога выступали в поход на примитивных деревянных лыжах с ремёнными перемычками, и в валенках, ну точно так, как маленький Интер в Лименде. Через полчаса после выхода геологи ушли далеко вперёд и, хотя Интер и его московский приятель старались, как могли, чтобы не отставать, геологи уже еле виднелись на горизонте. К тому же, геологи шли, неспешно покуривая и болтая между собой. Правда, эти геологи были закалённые в северных экспедициях двухметроворостые мужчины в расцвете сил.

В Лименде, играя с мальчиками в снежном городке, Интер услышал, как один из них, отвечая на вопрос вновь пришедшего, кто там, за стеной городка, ответил: «Инуня-еврей». Он никогда прежде не слышал, чтобы его так называли. Было ли это обращение формой антисемитизма? Возможно, но только это было сказано без злобы. Сама по себе уменьшительная форма имени была обычной для этой местности, где говорили: Галюня, Павлуня, Колюня. А то, что «еврей», так это для них означало просто и ясно, что другой, не местный русский. Однако, для Ина всё было не просто и не ясно. Он стал задавать вопросы матери и получил в ответ лекцию о коммунистическом интернационале. Основные идеи Коминтерна, близкие к христианским, для Ина, как и для многих людей, воспринимались как естественные общечеловеческие нормы. И мать, и отец Ина были горячими сторонниками Равенства и Братства. Ин с ребяческих лет, если даже не всё понимал до конца, но предпочитал следовать этим принципам. С годами он стал понимать, что эти принципы являются необходимыми условиями равновесия везде: на предприятии, в стране, в мире. Я умышленно не упомянул Свободу, в первую очередь потому, что мальчик Интер в Лименде был совершенно свободен. Пользуясь этим, Интер в тёплое время года в затоне, где были плоты и плавало множество брёвен от лесосплава, научился ловко перепрыгивать с бревна на бревно. Таким способом местные мальчики добирались до плотов и лодок, которые были на открытой воде. К счастью, никто из мальчиков ни разу не упал в воду. Ин и другие мальчики Лименды считали куда более рискованным делом ходить по старым, прохудившимся дощатым мосткам, которые были единственно возможным путём для пешеходов весной, летом и осенью. Под мостками было болото с довольно глубокими ямами. Что бывает с провалившимися под мостки пешеходами хорошо известно из русской литературы. Мальчики ещё не читали Салтыкова-Щедрина, но были знакомы с богатым местным фольклором. Зимой всё замерзало и можно было проходить по дороге без мостков, удобнее всего на лыжах.

Однажды зимой, выйдя из школы, Интер увидел сильный пожар. В посёлке не горел, а полыхал двухэтажный деревянный дом. Ветер раздувал пламя, восходящий поток горячего воздуха от пожара поднимал вверх горящие деревянные «головёшки», и они летели по ветру вдоль улицы, угрожая другим домам. Пожарные уже наладили дело, множество людей им помогало, однако, всё же половина дома сгорела. Прийдя к себе домой, Интер застал всю семью за ужином. На вопрос, где был, он, боясь, что ему попадет за то, что бегал смотреть на пожар, соврал, что помогал приятелю делать уроки. Отец Ина, немного подождав, коварно начал рассказывать матери, что в городе случилось несчастье – дотла сгорел жилой дом. Ин не выдержал, тут же поправил отца, «нет не дотла, только половина сгорела», и попался.

Благодаря известности отца в Лименде, на заводе Ина все знали и хорошо принимали. У него завязались дружеские отношения с молодым рабочим-крановщиком, с которым его пропускали в цех отца. Там они поднимались в кабину мостового крана, парень работал, перемещая большие стальные заготовки и детали от станка к станку и на склад. В обеденный перерыв они спускались в цех и готовили в закалочной печи вкуснейшую печёную картошку в мундире. Около этой печи Интер познакомился с мастером Верещагиным. Верещагины жили в собственном доме, во дворе бегала лохматая бело-черная симпатичная собака. Морда у неё была открыта (не заростала шерстью), большие чёрные глаза глядели внимательно. Она была очень похожа на своего хозяина Верещагина. Собака вела себя сдержано, не бросалась лизаться, не лаяла попусту, охотно давала лапу.

Ин сразу же влюбился в собаку и стал рассказывать о ней дома, а через некоторое время Верещагин подарил им щенка. Ин был счастлив. Он назвал щенка Индус, по имени знаменитого пса пограничника Карацупы. Возможно, что именно щенок Индус привил Ину любовь к собакам, взаимопонимание с ними. В юности и во взрослые годы у Ина было много случаев, когда чужие, свирепого вида собаки, которых Интер никогда прежде не видел, подходили к нему без злобы и старались приласкаться.

Приближался день освобождения Киева. В Лименду пришло сообщение, что отец Ина назначен Главным инженером Киевского судостроительного завода и должен уехать заранее, в предверии освобождения Киева. Он получил очень важное задание: срочно наладить производство бронированных катеров, вооруженных пушками. Впоследствии эти катера помогли освобождать от врага низовья Днепра, а потом по лиманам переходили в Дунай и участвовали в боях за Венгрию и Австрию.

Отец Ина до войны окончил Киевский политехнический институт и работал в должности начальника технического отдела судостроительного завода. На этом заводе он начал работать с 15 лет, клепал вручную котлы паровых машин. Клепать горячие стальные заклёпки ему приходилось и внутри котлов. От этой работы он стал плохо слышать.

В 1936 году три товарища, три молодых энтузиаста: Владимир (отец Ина), Леонид Тихиенко (коллега Владимира, будущий директор Киевского судостроительного завода) и их друг Секретарь райкома (бывший революционный матрос балтийского флота), увлеклись идеей дальней радиосвязи и стали самостоятельно собирать радиоприёмник. Собирали приёмник вечерами на квартире у одинокого холостяка Секретаря райкома. Приёмник получился на славу. Теперь можно было слушать передачи со станций, расположенных далеко за границей СССР. Владимир тогда выучил эсперанто и хотел услышать радиопередачи на этом языке, который молодые коммунисты-интернационалисты считали языком будущего. Недолго же наши молодые энтузиасты наслаждались своим приёмником. Буквально через неделю их вызвали на заседание партъячейки завода, обвинили в том, что они агенты «Интеллидженс сервис», что они получали по радио инструкции из-за рубежа, и тут же партъячейка единогласно исключила их из партии, после чего их немедленно арестовали и посадили в тюрьму. Владимиру и Леониду повезло, приблизительно через год их освободили, потому что была опубликована в Правде статья Сталина «О перегибах»; были арестованы те, кто их сажал, во главе с Ягодой. Владимира и Леонида из тюрьмы привезли на заседание той же заводской партъячейки, объяснили коммунистам, что их товарищи были обвинены ложно. Владимира и Леонида единогласно восстановили в партии и приказали идти работать на прежние места. Их третий товарищ, бывший революционный матрос, не был освобождён и исчез безследно. Неизвестно, пострадал ли он потому, что имел сильных «политических» (карьерно-бюрократических) врагов или соседи, «сексоты» очень хотели завладеть его квартирой. Следователи на допросах говорили Владимиру и Леониду, что эти соседи бывшего участника революции для подслушивания приставляли к стене металлический таз. Этим они добивались усиления звука, достаточного для того, чтобы вызванные ими представители Органов могли зафиксировать, что радио в соседней квартире говорит на иностранном языке.

Мать отца Ина, бабушка Дуся, пережила почти всю немецкую окупацию Киева одна в своём доме и умерла за месяц до освобождения; надорвалась и у неё случилось ущемление грыжи. Медпомощи не было никакой.

Дед, Александр Иванович, уже давно был разведён с бабушкой Дусей и жил со своей женой Зиной «на горе», на Тургеневской улице. Он ничего не знал о состоянии бабушки Дуси, передвигаться по городу при немецкой окупации было опасно.

Следует сказать, что дед Александр Иванович и бабушка Дуся пережили в Киеве все превратности гражданской войны. Они рассказывали, что в одно время в разных районах Киева стояли войска «белых», «зелёных», немцев, гетмана Скоропадского, Верховной Рады, Петлюры. С утра и до обеда все воевали против всех, стреляли, а во время обеда стрельба прекращалась и все шли на базар за продуктами. После обеда война возобновлялась. Пережив всё это, старики сделали для себя вывод, что главное во время войны: нужно сидеть дома, чтобы сохранить имущество. Они не могли себе представить, что новая война будет такой жестокой.

Отец Ина вошел в освобождённый Киев вместе с передовыми отрядами советских войск и сразу же послал деда Александра Ивановича в Лименду, чтобы он помог перевезти семью. Ехали через Москву. Ночевали в кабинете друга отца – замнаркома речного флота. Огромные окна кабинета на втором этаже красивого здания глядели на Петровский пассаж. Импровизированными кроватями служили большие кожаные кресла. Утром их разбудил шум трамвая, который тогда проходил около этого здания совсем близко к Большому театру. Трамвайные пути уже давно убрали, и правильно, – Москва стала краше, но каждый раз, проходя вблизи здания бывшего Наркомата речного флота, Интер вспоминал ту ночь и мысленно благодарил за гостеприимство замнаркома Лукъянова.

Ни дед, ни Интер не имели никакого опыта проезда в московском метро, поведения в толпе, в толчее на платформах метро. Поэтому не удивительно, что мальчик Интер потерялся в метро. Толпа внесла его в вагон, а дед остался на платформе. На следующей станции Интер сошел. Он долго ждал, что дед приедет, ходил вдоль вагонов, и наконец, решил ехать на станцию Киевская, где на вокзале должна была быть его мать. Тут ему повезло. Только он вышел на поверхность из метро, он сразу же увидел мать, которая через площадь спешила к вокзалу.

В Киеве отец привёз их в новую просторную квартиру. В ней стояли бабушкины диваны и трюмо. Горком партии уже объявил отцу, что он должен отдать бабушкин дом государству. Сопротивляться отец не мог, так как ему угрожали исключением из партии. Впоследствии на месте принадлежавшего бабушке Дусе дома и сада, построили многоэтажное здание управления Днепровского пароходства.

Утрата бабушкиного дома оставила в душе Ина боль, не утихавшую никогда. Он чувствовал, что у него отняли не просто дом, у него отняли родной дом.

Семья Ина вернулась в Киев, когда немецкие войска были ещё очень близко, всего в тридцати километрах от города. Ночные бомбёжки были страшные. Отец, конечно, должен был быть на заводе, а мать по сигналу воздушной тревоги брала на руки маленкую сестрёнку Ина и шла в бомбоубежище, в подвал дома.

«Дом водников» тогда имел три этажа. Их квартира была на последнем третьем этаже. Над ними на крыше стояла зенитка, которая во время налёта немецких самолётов активно стреляла. Ин закрывал квартиру и спускался на первый этаж к бабушке Пайзанской, муж и сын которой служили на судостроительном заводе. Спускаясь по лестнице, Интер через большие окна в подъезде увидел сцену воздушного боя и остановился, чтобы наблюдать, как наши прожекторы с разных сторон осветили немецкий бомбардировщик и держали его на прицеле, пока зенитки расстрелливали его; видно было, как он загорелся и стал падать. Ин оставался с бабушкой Пайзанской до отбоя воздушной тревоги. Утром на бульваре Верхнего вала ребята собирали для коллекции следы ночной войны: осколки бомб и снарядов. У Ина тогда собралось уже порядочное количество осколков, но мать с возмущением всю эту коллекцию выбросила.

Дом и двор

«Дом водников» состоял из трёх, соединённых между собой, зданий, фасады которых выходили на Хоревую, Почайнинскую и Верхний вал. Эти здания имели добротные полуподвальные помещения с окнами. Первый этаж представлял собой классический белль-этаж, фасад которого был отделан гранитными блоками. Каждое из трёх зданий имело несколько подъездов. Каждый подъезд имел два выхода: на улицу и в обширный общий двор. Двор замыкала стена двухэтажных сараев. Дом имел центральное отопление, но в первые годы после освобождения Киева газификации ещё не было и пищу готовили на дровах в каменных печках с конфорками. Семья Ина имела свой дровяной сарай во дворе. Проходы через подъезды с улицы во двор и обратно имели двери на уровне полуподвала. Открывали и закрывали эти двери на замок по команде управдома. Между корпусом дома водников на Верхнем валу и соседним двором были большие деревянные ворота.

Соседний двор почему-то назывался «еврейский двор», хотя евреев там жило не больше, чем в «доме водников». За этим двором, ближе к Хоревой, росло огромное дерево-осокорь или пиромидальный тополь. А во дворе «дома водников» росли вкуснейшие шелковицы. Летом у всей детворы рты и щеки были перемазаны черным соком шелковицы. Во время немецкой окупации в полуподвалах «дома водников» у немцев были склады. Некоторое время после освобождения эти склады не охранялись. Дворовые ребята нашли там трассирующие заряды, которые ярко и красиво горели. Ин сделал рогатки с кожаными подкладками для запуска горящих кусочков трассирующего вещества. Вечером во дворе ребята устроили салют. Всё шло хорошо, салют был красивым, но вдруг во дворе появилась команда управдома. Ребята бросились убегать, кто куда. Часть побежала спасаться через подъезды на Верхний вал. Ин побежал к воротам. Однако, ворота были заперты, пришлось лезть в подворотню. Он уже прополз наполовину и ему стали помогать ребята, пробежавшие через подъезд со двора на улицу, но тут примчался со стороны двора управдом и схватил его за ноги. Пришлось сдаваться, так как ребята, тянувшие его за руки, не смогли пересилить управдома, тянувшего его за ноги. Ин не смог больше терпеть и приказал своим ребятам отпустить его руки. Управдом вытянул его во двор, посмотрел на него и, так как он не знал Ина, приказал ему идти вместе в квартиру к родителям. Ин сопротивлялся, не шел, вместо своего адреса назвал номер квартиры Гарика. Управдом, здоровущий дядька, схватил Ина, перекинул себе на спину, и понёс в квартиру Гарика. Тут Ину повезло. Родителей Гарика дома не оказалось: «ушли в театр», сказал Гарик. «А этот ваш?», спросил управдом. «Наш, наш», хором ответили Гарик и его меньшая сестричка. «Ну ладно, скажите родителям, чтобы завтра пришли ко мне в домоуправление», сказал управдом и ушел. На том и кончилась эта история.

Разрушенный Киев

Весь Крещатик и многие дома вблизи вехней станции фуникулёра были разрушены до основания. Ину было очень горько, когда он узнал, что многие красивые здания были взорваны советскими войсками при отступлении. Зачем вы это сделали, если вы надеялись вернуться? Была взорвана знаменитая гостинница Континенталь, говорили, что по приказу Сталина, потому что Гитлер собирался отпраздновать в ней взятие Киева. Уже при немцах партизаны взорвали в Лавре Успенский собор, чтобы уничтожить крупного немецко-фашистского начальника. Стоил ли этот, хотя бы и очень важный враг, такой жертвы как Успенский собор-великолепный памятник религии и культуры? Нет, нет, и нет.

В 1944–45 годах очень часто по вечерам в честь успехов советской армии производили салют. Это не было такое красочное пиротехническое зрелище, как теперь; если сравнивать, то тогда это был чёрно-белый фильм по сравнению с художественным цветным, специально срежиссированным сегодня. Однако, для киевских ребят в то время салют был и радостью, и приключением. Происходило это на развалинах Крещатика. Освещения улиц не было никакого. Перед салютом ребята в темноте пробирались по грудам кирпичей и щебёнки между остатков стен разрушенных зданий, чтобы занять удобное место. С каждым залпом салюта в небо взлетало множество осветительных ракет с парашютами. Парашюты были сделаны из хорошего шелка. Добыть парашют и принести его домой матери хотел каждый мальчик, пришедший на Крещатик. Парашюты были достаточно большие, поэтому осветительные ракеты снижались медленно. Мальчики следили за их снижением и сломя голову неслись по развалинам к месту падения ракеты. Конечно, это было опасно. Многие мальчики падали, получали травмы, переломы. Кроме того, случались драки из-за захвата парашюта «противником».

На второй или на третий месяц после освобождения Киева состоялась казнь гестаповцев и украинских полицаев, зверствовавших во время немецкой окупации. Вместе с дворовыми приятелями Интер взобрался по сохранившимся лестницам на третий этаж коробки взорванного и сгоревшего дома, откуда было прекрасно видно место казни. Казнили их через повешение. Верёвки были закреплены на каштанах, росших напротив массивного здания, бывшего полицейским управлением ещё в царское время. Каждого осуждённого ставили на платформу грузовика, который затем подъезжал задним ходом к дереву; на шею осуждённого надевали петлю, грузовик отъезжал вперёд, и осуждённый повисал на верёвке. Смотреть на казнь собралось много народа. Ин был поражен тем, как страшно, кровожадно ревела толпа в момент казни.

В Киеве был разрушен не только Крещатик. В подольском затоне речного порта на мели в полузатопленном виде лежало множество пароходов и барж. Весной 1944-го Ин с ребятами из «дома водников» пошел купаться в затоне. Было начало мая, и они входили в воду, поёживаясь от холода. Несколько незнакомых Ину мальчишек были уже в воде; они стали кричать, обращаясь к Ину: «Ну что, тебе в Биробиджане было теплее?». Ин еще толком не знал, что такое Биробиджан, но чувствовал враждебность тона и приготовился к драке. К счастью, в тот раз обошлось без драки. Однако, антисемитская атмосфера в Киеве отравляла жизнь и детей, и взрослых. Немалый вклад в это дело внесли немецкие окупанты и сотрудничавшие с ними украинские националисты. При немцах в Киеве издавалась коллаборационистская и нацистская газета. Когда семья Ина возвратилась в Киев, в их квартире в «доме водников» треснувшее стекло в кухонном окне было заклеено этой нацистской газетой на украинском языке. Там была помещена полемическая статья, автор которой с антисемитских и антисоветских позиций ругал мать Ина и её довоенные статьи в Киевской правде. Мать Ина была талантливой коминтерновской журналисткой, результаты работы которой видны были даже врагам. К сожалению, в послевоенном Киеве она не смогла получить хоть какое ни будь место работы по специальности.

Житний базар

Когда семья Ина готовилась в Лименде к возвращению в Киев, то опасаясь, что в освобождённом городе будут трудности с продуктами, они взяли с собой мешок сушеной картошки. Каково же было их удивление, когда на следующий день после приезда в Киев они пришли на Житний базар. Там было свежее мясо, свежая рыба, живые куры, гуси; тут же жарили вкуснейшие котлеты с картошкой. Это была живая демонстрация того, что на Украине достаточно воткнуть в землю палку, чтобы выросло дерево с прекрасными плодами. Однако, как известно, «земля наша богата, порядка только нет». История нашего народа показала, что зачастую самодержавный правитель (царь или генсек) так правил, что о нём говорили: «такой навёл порядок, хоть покати шаром».

До 1960 года мать Ина почти все продукты покупала на Житнем базаре, а не в магазине госторговли. Почему это прекратилось? По инициативе Н. С. Хрущёва были уничтожены пригородные хозяйства в Киеве, Москве и в других городах СССР. На месте маленьких пригородных домиков, вокруг которых всё росло и цвело, кудахтоло, хрюкало, мычало и щебетало, выросли кварталы многоквартирных домов, куда и переселились бывшие мелкие производители мяса и молока, которые переселившись уже сами стали потребителями.

Ин ходил с матерью на базар, он помогал ей носить сумки, но держался несколько в стороне: почему-то ему было стыдно за неё, когда она торговалась, особенно, если разница в цене продавца и той, которую она предлагала, была с его точки зрения ничтожной. Здесь сказывалось его полное непонимание сути рыночной торговли, органическое неприятие его натурой этого вида деятельности. Да и окружающая среда подтверждала, что перекупщиц (торговок, которые продают не свою продукцию) на базаре не уважают.

Пока мать торговалась, Интер развлекался, наблюдая поистине комические сценки. На одном рундуке крупными буквами было написано «спекуляция-злейший пережиток капитализма», а за углом рундука тётка спекулировала женскими кофточками. Увидев это, Интер рассмеялся, тётка-спекулянтка посмотрела на него вопросительно, он, продолжая смеяться, показал ей на надпись на рундуке. «Тю! Дурный», – сказала она громко, показывая на него рукой своим подругам. В другой раз он увидел на одном прилавке, на расстоянии шага друг от друга, мужика в старом картузе с околышем и козырьком и толстую бабу, лицо которой «репой вниз» было повязано платочком с бантиком завязки, торчащим сверху на рыжеватых волосах. У мужика стояла пятилитровая бутыль с темной жидкостью и на бутыли была приклеена бумажка с надписью «барсучий жир». У бабы стояла банка с надписью «барсуковый жир». Ин спросил у мужика: «Для чего этот жир?». Мужик внимательно посмотрел на него, потом посмотрел вдаль, как бы соображая, стоит ли отвечать на этот вопрос, затем решил снизойти и важно проговорил: «од буркулёзу».