Полная версия
Экспресс. Сборник невыдуманных историй
Кира Коэн
Экспресс
Сборник невыдуманных историй
© Кира Коэн, 2022
© Интернациональный Союз писателей, 2022
* * *
Имею два высших образования. Последние двадцать пять лет работаю в сфере юриспруденции.
Приходите в гости
Я люблю гостить зимой в деревне, у дяди Георги. В деревне зимой спешить некуда. Сидишь возле печки, где громко трещат дрова, и смотришь, как за окном снежинки кружат в танце, вытворяя невообразимые пируэты.
В один из таких зимних вечеров у дяди Георги гостили соседи – Давид и Сандро. Они сидят за столом, пьют красное вино и произносят душевные тосты, превознося до небес хозяина дома, дядю Георги. Дядя Георги – немногословный, стеснительный великан. Ему неудобно слушать похвалы. Он, смущенно улыбаясь, смотрит в пол, слегка наклонив набок голову. Лица у всех раскрасневшиеся от выпитого в немалом количестве вина и жара, исходящего от печки.
Мужчинам ничего не мешает неспешно наслаждаться холодным зимним вечером. Хорошо всем: дяде Георги – кому не приятно слушать хвалебные оды, хорошо Сандро и Давиду – кому не нравится в снежную метель сидеть в теплом доме, кушать шашлык из только что зарезанного молочного поросенка и пить душистое домашнее вино. Хорошо мне, возле печки, одним глазом читать роман, другим – с интересом наблюдать за мужчинами, обладателями таких больших животов, что они, кажется, вот-вот лопнут. Обо мне они давно забыли: ну сидит там где-то, возле печки, двенадцатилетняя племянница хозяина дома. Сижу, не шевелясь. Боюсь прервать священнодействие, оскорбить их своим присутствием. Тете тоже хорошо – она в соседней комнате с соседкой, тихо переговариваясь, вяжет теплые носки.
Сандро с любовью тремя пальцами прихватывает кусок шашлыка лоскутком тонкого, как шелк, лаваша таким образом, чтобы прихватить еще и жареный лук с зеленью. Его глаза с нежностью наблюдают за движениями толстых пальцев рук, он предвкушает удовольствие. Он широко открывает рот и, запрокинув голову, высоко поднимает три пальца с едой. Он медленно разжимает пальцы, и шашлык камнем падает в рот Сандро. Он жует с наслаждением, не спеша, смакуя вкус кушанья. По лицу Сандро видно, что он любит жизнь. И что бы ни случилось, в любой жизненной ситуации порадовать себя вкусной едой ему никто и никогда не запретит.
Давид, сдвинув домиком густые брови, медленно и печально жует мясо, поминутно вытирая ладонью свои взлохмаченные черные усы.
Дядя почти не ест. Иногда закусывает вино квашеной капустой.
Вдруг со двора донесся тонкий голос соседа Мушкела:
– Георги! О Георги! Дома ты, что ли?
Дядя Георги вышел на крыльцо:
– Заходи, дорогой сосед, на хорошее вино. Не стой на холоде. – Дядя Георги любил Мушкела за его открытость и порядочность. И, зная его ранимость, он, разговаривая с ним, тщательно подбирал слова, чтобы, не дай бог, ничем его не задеть.
– Некогда мне, дорогой Георги, некогда! Что хотел у тебя спросить? Да! Вспомнил! Ты не можешь мне одолжить свою сенокосилку?
Худосочный Мушкел стоял, переминаясь с ноги на ногу, в прохудившихся ботинках, в незастегнутом старом пальто, в шапке-ушанке набекрень.
Георги прячет улыбку в усах:
– А зачем тебе зимой сенокосилка?
Прежде чем позвать Георги, Мушкел долго ходил возле его дома, догадываясь, что у соседа Сандро с Давидом. Он знал, что Георги сегодня заколол поросенка. И как бы стыдно ему ни было, Мушкелу так хотелось посидеть с соседями в удовольствие, что он набрался храбрости – наступил на горло своей гордости и пошел к дому Георги.
«Дурак! – подумал Мушкел. – Ничего лучше не смог придумать!»
– Заходи, Мушкел, уважь меня. Мой дом – твой дом. Хорошее вино тебя согреет.
Не успел дядя Георги договорить, а Мушкел уже на пороге дома стряхивал снег с ботинок:
– Некогда мне, некогда, Георги! Откуда у меня время в гости ходить?
Мушкел быстро зашел в дом, снял пальто и сел за стол.
Мушкел жил один и очень скромно. Он любил не столько выпить, сколько посидеть в хорошей компании, вместе с соседями, которых считал своей семьей. Он приходил к ним без приглашения, помогал по хозяйству, нехотя оставался трапезничать. Ему было неудобно. Он мечтал построить себе новый дом, куда бы не стыдно было пригласить соседей и угостить хорошим вином.
Как только он зашел в дом, дядя Георги тут же налил ему стакан вина, и Мушкел, по традиции, стоя выпил за Всевышнего. На голодный желудок вино подействовало сразу, и он захмелел. Стакан не должен пустовать, и дядя Георги снова налил гостю до краев, положил на тарелку большой кусок мяса, жареный лук и пучок зелени – петрушку с укропом.
– Покушай пока, а то опьянеешь. – Дядя Георги очень внимателен к нему.
– Э-э-э! Один стакан вина только выпил! За кого ты меня принимаешь? Я вообще не пьянею! – Мушкел обиженно начал есть.
Через полчаса Мушкел догнал Сандро и Давида. Дядя Георги, это знали все, никогда не пьянел. Давид с грустными глазами затянул народную песню. Через минуту подхватили все. Сандро и Давид, естественно, пели басом, подчеркивая свою уверенность и непоколебимость. Дядя Георги, по-моему, просто шевелил губами. У Мушкела был тонкий голос, и, когда доходило до припева, он начинал радостно подпевать тенором, периодически подскакивая на месте. Картина была настолько забавной, что, кусая губы, я еле сдерживала хихиканье. Плача от смеха, я закрыла глаза и уши на тот случай, если я вдруг, не дай бог, не сдержусь. Спустя некоторое время я открыла глаза и увидела, что дядя Георги, пряча улыбку, строго на меня смотрит и грозит под столом кулаком.
Было глубоко за полночь, когда соседи собрались домой.
– Вот когда я умру, вы тоже ко мне приходите в гости! Посидим тогда хорошо! – на пороге дома вдруг сказал пьяный Мушкел.
Сандро, Давид и дядя Георги переглянулись.
– В смысле посидим? Мы – да. А вот ты просто рядом полежишь. – Пьяный Сандро засмеялся.
Дядя Георги и Давид с укоризной на него посмотрели. Сандро нервно закашлял и умолк.
Дядя Георги подошел к Мушкелу, положил тяжелую ладонь ему на плечо, опустив голову, исподлобья посмотрел в глаза Мушкелу:
– Ты же не увидишь этого. Не говори глупостей. Мы можем просто так прийти к тебе в гости.
Мушкел снова сел на стул. «Просто так…» А чем он их будет угощать?
Наступила гробовая тишина. Мушкел опустил голову. Что делать?
– Послушайте. А почему нельзя сделать репетицию похорон? – в шутку, смеясь, бросил Сандро.
Все удивленно посмотрели на него. Через минуту молчаливого рассматривания друг друга идея показалась не такой уж и дурацкой.
Давид задумчиво погладил густые черные усы:
– А что? Все будет по-честному. Завтра пошлем соседского мальчика глашатаем о том, что тебя не стало. Красиво тебя оденем. Для такого случая я одолжу тебе красивую рубашку, которую я по праздникам надеваю. – Он медленно и с достоинством обвел всех взглядом. – Уложим тебя на тахту. Накроем покрывалом. Никто ничего не заподозрит. Все соберутся в твоем доме, принесут деньги на твои похороны, и всё! Поплачем, вспомним, каким ты был добрым и честным. – Глаза захмелевшего Давида наполнились слезами. Он с чувством достал платок, развернул его и высморкался.
Мушкел, сгорбившись, смотрел на Давида снизу вверх грустными глазами.
Сандро подошел к Мушкелу и тоже положил руку ему на плечо.
– Выпьем за тебя, закусим. И, главное, ты тоже будешь с нами!
Мушкел представил себя бездыханно лежащим на тахте, в холодном доме. От жалости к себе у него сжалось сердце.
– Что-то я не готов пока к этому, – очень тихо, опустив голову, сказал Мушкел.
Такого разочарования Сандро и Давид давно не испытывали.
– Э-э-э!!! – Давид взмахнул рукой и досадливо опустил ее. – Ему дело предлагают, а он? Один раз в жизни ты можешь на что-то решиться? Не хочешь, чтобы уважаемые люди пришли в твой дом, – так и скажи! – Давид резким движением руки убрал ниспадающую на его глаза челку, обиженно надув свои и так толстые щеки.
Через несколько минут молчания Мушкел не своим голосом спросил:
– А когда?
Все тут же оживились.
– Завтра. А чего ждать? – Сандро в предвкушении потирает руки. – Приготовим плов, наварим мяса. Одним словом, накроем шикарный стол. Ты же знаешь, как мы тебя уважаем!
– Почему для того, чтобы накрыть мне шикарный стол, я обязательно должен умереть? Мы можем сделать все то же самое, но чтобы я не умер? – Мушкел неуверенно смотрит на всех.
– Ты что? С какой стати без повода накрывать такой стол?
Между мужчинами снова повисло молчание.
– Я придумал! – У Мушкела засияли глаза. – Смотрите. Когда я по-настоящему умру, вы же будете собирать деньги на мои похороны? Да. Дайте мне эти деньги сейчас, и мы накроем шикарный стол. На мои настоящие похороны можете не приходить! Просто меня похороните, и все! Все равно я с вами тогда посидеть не смогу. Ну как? Хорошо я придумал? – Мушкел с надеждой обвел всех взглядом.
– Ты ведешь себя как ребенок! Не хочешь – не умирай! – Сандро обиделся не на шутку.
Мушкел понял, что надо соглашаться. Это единственный шанс пригласить друзей в гости.
* * *Грустная весть с утреннего зимнего небосклона обрушилась на жителей деревни.
– Мушкел умер! – радостно крича, бегали по деревне деревенские мальчишки в предвкушении чего-то для них непонятного и торжественного.
По традиции, ударяя себя по коленям, женщины громко запричитали. Все бросились к дому Мушкела.
Мушкел с гладко побритыми впалыми щеками и с тщательно причесанными волосами лежал спокойно на тахте, в парадной рубашке Давида. Таким симпатичным он еще никогда не был. Прибежавшие громко причитающие соседки при виде «покойника» тут же прекратили плач и с удивлением уставились на Мушкела. Окружив тахту, они молча, оценивающе взирают на него. Давид и Сандро, стоящие рядом с тахтой, нервно переминаются с ноги на ногу. Жена Давида узнала рубашку мужа на Мушкеле и вопросительно и строго смотрит на супруга. Давид опускает глаза.
– Хороший был человек. Не жалко. – Жена Давида вытирает сухие глаза кончиком головного платка.
Женщины в недоумении смотрят на нее.
– Жалко его!
Женщины поняли, что в первый раз ослышались, и успокоились.
Соседка Нина, крупная высокая женщина, решила, что тишина затянулась, а это некрасиво на похоронах, и начала причитать, как бы приглашая соседок на душераздирающий плач.
– Бе-е-едный, несчастный Мушкел! Как ты несуразно умер! И жизнь была несчастливой, и смерть такой же!
«Интересно, где она видела счастливую смерть?» – грустно подумал Мушкел, неудобно лежа на твердой тахте.
– Каким он, оказывается, красивым был! Несчастный! Так и не женился. Ни жены, ни детей. – Нина, известная в деревне плакальщица, грузно стоит над Мушкелом, как будто хочет его ударить своей тяжелой рукой, и во весь голос причитает. Она уже оплевала все лицо Мушкела. Ему нестерпимо хотелось вытереться.
«Как я раньше не замечал, что она всех покойников оплевывает? – Ему стало смешно. – Все ушли оплеванные!» Он вспомнил, что последним в деревне умер Вано. «До чего же злобный был старик! Тогда тоже Нина возле его гроба громко причитала. Она его тогда, наверное, хорошо оплевала. Так ему и надо!» Мушкелу стало весело.
Соседка Маро, поправив платок на голове, подошла к «покойнику» и поцеловала в лоб. В доме у Мушкела было холодно. И он тоже был холодным. Он так замерз, что у него посинели губы. Конечно, он не мог видеть, кто его поцеловал. Но в любом случае ему стало приятно, и он чуть не улыбнулся. Его так давно не целовали.
Через какое-то время он начал замерзать окончательно. Хоть бы они двери закрыли.
Но в доме покойника принято, чтобы двери были открыты нараспашку. Мушкел медленно остывал.
Причитания закончились. Соседи быстро собрали деньги. Началась подготовка к похоронам. На улице разожгли костер. Варилось мясо только что зарезанного теленка. Поставили длинный стол. Его быстро уставили разными яствами. Все были так увлечены приготовлениями, что на какое-то время совсем забыли про Мушкела. Так устроен человеческий мозг. Сперва шок от того, что человека не стало, потом ты думаешь о нём только как о покойнике.
Соседи долго сидели за столом. Сперва с грустью ели мясо, сыр, зелень, помидоры, огурцы, пили красное и белое вино. Потом стали громко переговариваться между собой, кто-то начал спорить, из какого винограда лучше делать вино: из «изабеллы» или из смеси разных сортов. В конце посиделок многие уже смеялись, весело переговариваясь. Тамада призвал собравшихся успокоиться, проявить уважение к «покойнику» и… начал протяжную песню. Он был уверен, что у него хороший голос, и не упускал возможности это продемонстрировать. Петь на похоронах, конечно, допускалось, но в случаях, когда так завещал покойный.
До начала песни Мушкел в какой-то момент уснул. Неглубоко – боялся захрапеть. Но когда затянул песню тамада, он вздрогнул.
У него ныла спина, и он почувствовал, что замерз окончательно.
Уже начало темнеть. Мушкел ждал. Ждал, что наконец-то все разойдутся, кроме дяди Георги, Сандро и Давида, и они будут до утра выпивать, есть, разговаривать. Ведь именно близкие друзья остаются на ночь с покойником.
«Вот те раз! Я умер, а они оставили меня тут одного, а сами пьют и поют песни! И с этими людьми я живу! Свиньи, а не люди!»
И вдруг до него дошло, что так действительно могут проходить его похороны. Какой ужас! Он их всех так любил, а они… От обиды Мушкел тихо заплакал. Через минуту он уже рыдал в голос.
Голоса за столом стихли.
– Там кто-то есть? – Плакальщица Нина, не успев дожевать мясо, со страхом смотрит в сторону дома, где распахнуты двери и где лежит Мушкел.
– Там один Мушкел!
Нина подавилась куском мяса, и у нее на глазах выступили настоящие слезы.
Стремглав разбежались все. Все, кроме дяди Георги, Сандро и Давида. Они остались сидеть за столом. Наконец, наплакавшись, Мушкел, дрожа от холода, накинул на плечи плед и вышел из дома. На него никто не смотрел. Он подошел к друзьям и сел с ними за стол.
Мушкел сидел сгорбившись, с усталым и заплаканным лицом.
– Даже умереть по-человечески не можешь, – с укоризной сказал Сандро и выпил стакан вина.
– Как вам не стыдно! Я лежу мертвый, а вы сидите кушаете и пьете! Еще и песню затянули!
– Твои похороны ничем не отличаются от других! – Давид не смотрит на Мушкела, тщательно вытирает усы.
– Но это же я! Я умер!
– И что? Ты думал, после тебя мир рухнет? Нет! Ничего не изменится. Ни после тебя, ни после меня!
Наступившую тишину изредка нарушал лай деревенских собак.
Мушкел сидел и плакал.
Дядя Георги начал злиться:
– Ты мужчина или кто?
– Нет. Я не мужчина. Я – человек!
У всех пропал аппетит. Мужчины сидели молча и разглядывали свои тарелки.
– И что я в этой жизни хорошего сделал? Даже семью не создал… – Мушкел вспомнил слова плакальщицы Нины.
Дядя Георги примирительно посмотрел на него:
– Ну не создал, и что? Вон у Сандро есть жена, которая его ежедневно проклинает. Вон у него, – Георги кивнул в сторону Давида, – четверо детей. Он так сильно заботится о них, что стакан вина в горло не лезет, так, что ли? Мушкел! Я тебя умоляю!
– А ты вспомни, кто мне помог дом крышей накрыть? Ты. А Давиду кто помогает заготавливать сено? Тоже ты. Ты помогаешь всем. Разве ты не сделал ничего хорошего в жизни? Извини, дорогой, министром ты тоже не стал. Но ты знаешь, они ведь тоже умирают. И не всегда счастливыми. Ты, Мушкел, просто хороший человек.
– Что же вы тогда радовались на моих похоронах?
– Радовались, потому… Потому что счастливы, что знали тебя! Такого красивого и хорошего человека!
Мушкел не отрываясь смотрел на дядю Георги. Потом обвел взглядом Сандро и Давида. Они усмехались в усы. Мушкел примирительно улыбнулся:
– Может, тогда выпьем?
– И споем, дорогой! – обрадовались мужчины.
Шерхан
Я стою со своей пуделешкой Босей в центре площади у современного памятника – продукта авангардного искусства. Такие памятники сегодня щедро рассыпаны по нашим городам как дань моде – демократичному выражению креативного взгляда в скульптурном творчестве. Вот так сказала! Почти так же, как и скульптор, создавший это нагромождение ног, рук и еще чего-то непонятного, гордо именующееся сейчас городским памятником. Заразно это, что ли? На всякий случай отошла чуть подальше от этого детища авангардиста.
Стоим с Босей и наблюдаем, как по зебре переходит дорогу моя подруга Света. Высокая, стройная, в черных брюках и блузке с крупными красными цветами. Ей идет – она брюнетка. Я приветственно машу рукой, Бося исходит лаем – подаем сигналы о нашей локации. Света идет не спеша, гордо неся свою красивую голову с ниспадающими до плеч волнами блестящих черных волос.
Я – пятидесятилетняя женщина, цепляющаяся за ускользающую молодость, переживающая за каждую новую морщинку на лице, случайно обнаруженный седой волос и прочие подстерегающие каждую женщину возрастные неприятности, знаю, в чем секрет молодости подруги – в осанке. Осанка – это наше все! Прямая красивая спина. Всегда! Назло сгибающим нас обстоятельствам. Гордо поднятая голова и…
В тонусе ваша шея, нет предательского, выдающего возраст любой женщины подбородка. Глядишь, и уходящая безвозвратно молодость вдруг передумала от вас уходить. Ну, или, по крайней мере, притормозила свой побег.
Встретились. Неспешно идем в сторону парка, непринужденно болтаем, не умолкая ни на минуту.
Хвалим друг друга за то, что выглядим прекрасно. Воздаем хвалу Господу за то, что развелись с мужьями, которые нас разлюбили (а значит, мы разлюбили тем более!). И мы наконец имеем возможность заняться приятными для нас делами. Правда, еще непонятно, что из них предпочесть.
То ли просто радоваться каждому дню, лучам утреннего солнца, ощущению кожей дуновения ветерка, предаться созерцанию природы и наслаждаться ее гармонией. Или?
Или пытаться еще чего-то достичь? Материального. Для себя, для детей. Убить на это еще несколько лет жизни и выдохнуть наконец? Да уж, вопрос.
Подошли к парку. К Босе кинулась черная, кудрявая, непонятно какой породы собака. Весело лая и виляя хвостом, она начала кружить возле Боси. Я глазами поискала Хозяина этого чуда. Вот он. Высокий, средних лет мужчина с проседью в волосах. Улыбаясь, подходит к нам:
– Мой Шерхан не кусается. И вообще он кастрирован, – предупредительно объявляет он.
Шерхан грустно посмотрел мне в глаза, ему неловко за хозяина.
– А может, он об этом не знает, – тихо сказала я себе.
– В смысле, не знает? – Хозяин перестал улыбаться.
– Почему он должен об этом знать и помнить? Ему делают анестезию, проводят манипуляцию, и он просыпается. Откуда он может знать, что с ним сделали? Если он, конечно, не понимает человеческого языка и вы ему об этом не сказали.
Хозяин недоуменно посмотрел на меня и замолчал.
Мы решили присесть на скамейку и дать возможность Босе и Шерхану познакомиться поближе. Шерхан очень славный. Он смешно мотает головой и пытается играть с Босей, но Бося – трусиха, заливается лаем и убегает от него.
– Ваша собака знает какие-нибудь команды? – самодовольно спрашивает Хозяин.
В моем воображении рисуются всевозможные пируэты Хозяина с Шерханом, и я, в предвкушении каких-то не собачьих возможностей, поворачиваюсь к Шерхану.
– Вроде нет, – отвечаю я.
– А мой знает «иди сюда» и «садись», – гордо заявляет великий дрессировщик.
Я успокаиваюсь и лихорадочно думаю о способностях Боси – не могу вспомнить, что же мы можем знать, и вдруг меня осеняет:
– А моя умеет петь!
Чтобы не быть голословной, включаю на телефоне латиноамериканский музыкальный шлягер. С надеждой смотрю на Босю, рассчитывая, что та меня не подведет и нам удастся произвести фурор.
Но Бося продолжает увлеченно тявкать на Шерхана и на песню не обращает внимания. Хозяин и Света стоят над нами и с нетерпением ждут соло. Ожидание затягивается. Я еле терплю до припева песни, где берутся протяжные, горячие ноты…
Щас споет…
Бессовестная Бося нагавкалась, высунула язык и тяжело дышит. Мерзавка! Темпераментные аргентинцы допели. А мы потерпели фиаско. Я злюсь на свою собаку. Спускаю ее на землю и хочу слегка подпнуть ногой за предательство. Но на меня смотрят Света и торжествующий хозяин Шерхана. Я старательно имитирую улыбку.
Шерхан подбегает к Босе. Та кокетливо прижимается к моей ноге.
– Не бойтесь, он кастрирован, – опять зачем-то повторяет склеротичный Хозяин.
Шерхан остановился и медленно оглянулся на Хозяина.
«Дурак», – с грустным упреком, я знаю, подумал он.
«Неудовлетворенный», – уже точно подумала я.
Мужчина, решив, что променад с питомцем закончен, развернулся и пошел к выходу из парка. Не преминув напоследок показать нам с Босей, что мы лузеры. Похлопав себя ладонью по ноге, бросил Шерхану: «Иди сюда!» – и гордо посмотрел на нас, когда пес послушно подбежал и ткнулся мокрым носом в руку хозяина.
Мы втроем невозмутимо сохраняли молчание.
Шерхан, опустив голову и хвост, пошел вслед за удаляющимся Хозяином. Нескладно согнувшись, с презрением оглядевший двух проходящих мимо женщин, Хозяин шел, задумчиво глядя себе под ноги. Шел, размахивая уже не новой авоськой, из которой одиноко выглядывал батон, купленный в булочной через дорогу.
Сестра
Всегда считала свою сестру легкомысленной. На неприятности она не обращала внимания. Все время в хорошем настроении, веселая улыбка, задорный смех.
– Ты когда-нибудь можешь быть серьезной?
В ответ недоуменное пожимание плечами и все та же беззаботная улыбка.
Сейчас я оплачиваю каналы в «Инстаграме», чтобы слушать лекции о том, как мне стать такой же «дебилкой»: не думать ни о чем, отпустить мысли, которые могут быть интересны только самому себе.
Одни рождаются такими, почти блаженными – бабочками на сутки, калифами на час. Беззаботность и отсутствие склонности к «заморачиванию» смыслом жизни – их конек.
Другие же должны приложить гигантские усилия, перечитать огромное количество умных книг, переломить сознание, чтоб хотя бы приблизиться к ним. Но мозги мешают.
И выясняется, что твои главные враги – твои мозги. Пока ты ими гордилась, приумножая свои познания в разных сферах, тебя переиграли бабочки. Невесомые создания с пестрыми крылышками, живущие от рассвета до заката и от цветка до цветка.
Они тебя догоняют и смеются. И летят дальше, вперед, к следующему яркому цветку.
Раньше, еще совсем не так давно, предпочтение отдавалось умным и серьезным. Сейчас люди тянутся к легким и веселым.
«Мне с ним хорошо – он легкий».
«А с этим некомфортно – он прямо думающий какой-то».
«У-у-у, как страшно! Он думает! Чур меня, чур меня!»
Тасо
Надя окончила школу еще при Советском Союзе. В то счастливое время, когда политикой вообще никто не интересовался, работали на результат, зарплаты не только хватало на проживание, но и можно было отложить и на отпуск, на мебель, одним словом, на то, на что считали необходимым.
Все было понятно и как-то спокойно. Школа – вуз – работа – замужество – дети. Большая часть людей жила одинаково стабильно. Одинаковая школьная форма, запрет на любые украшения, молодежь читала Достоевского, Джека Лондона, слушала Булата Окуджаву и Луи Армстронга. Трудных брали на поруки. Было немного богатых, и они как-то старались не выставлять это напоказ. Люди верили в Государство, в непоколебимость дружбы народов, в мир, труд, май.
«Моя Родина – это моя Россия, моя Грузия, моя Осетия!» – так начиналось домашнее сочинение Нади по литературе на тему: «Что такое Родина?»
Теперь от Родины не осталось ничего.
Летние школьные каникулы Надя всегда проводила у тети, в деревне под названием Сарабук. Деревня утопала в зелени деревьев. В праздники сельчане любили собираться на поляне, перед Аланской дзуар[1]. Дупло дерева было наполнено монетами, кольцами – приношениями. Каждый вечер, как только небо окрашивалось в красные и желтые предзакатные краски, на поляне собиралась молодежь и до поздней ночи проводили игры или же пели под звуки гармошки.
С утра, вместе со звуками, издаваемыми домашними животными: кудахтаньем, хрюканьем, мычанием и гавканьем, – просыпались сельчане, и к общему гоготу добавлялся беззаботный смех босоногих деревенских ребятишек. Если бы вдруг исчез весь мир, они бы этого, наверное, не заметили.
Для каждого сельчанина был только один мир – под названием Сарабук.
Во дворе тетиного дома важно расхаживали куры и индюки. Надя боялась их, потому что они, возомнив себя хозяевами двора, распускали хвосты и с грозным видом направлялись в ее сторону. Сердце уходило в пятки, но она усилием воли заставляла себя не убегать, зная, что они ее догонят. Как будто мало было птиц, на стене в гостиной висели часы с кукушкой, которые через каждые полчаса тоже куковали. Одним словом, гогот и кудахтанье не прекращались ни на минуту.